Драбблы.

      — Юнги?..       — Да что ты, блять, от меня хочешь?! — дёргаешься от вопля, интонацией принадлежащий врагу, но никак не близкому другу. Или то, что вы друзья — лишь твоя однобокая иллюзия?       Парень сидел к тебе спиной, ноги его свесились с парапета крыши. Ничего особенного, он часто часто любил вот так просто болтать ногами в воздухе и смеяться с того, какие люди маленькие, ничтожные внизу, точно муравьи и было бы забавно давить их так же просто. Ты смеялась, тогда это действительно было смешно и нелепо, но сейчас, когда на опухшем глазе красовалась резаная рана, а в глазах бесновалась жажда кого-то растерзать — ничего смешного не находилось. Лишь страх. За кого? За себя или… За него?       –… Что случилось? — голос дрожит, хочется плакать, но ты держишься. Сейчас Юнги не человек — волк, если почувствует твою слабость, может наброситься и выгрызать сердце. Его жажда причинять боль не утолиться, а вот ты явно перестанешь что-либо чувствовать, кроме поглощающей, удушливой пустоты. — Я могу как-то помочь?       — Помочь? — он смеется широко, выраженно и очень громко, кожа у раны натягивается и запекшаяся корочка трескается, выпуская зерна крови. — И что ты можешь сделать? Поцеловать мою ранку чтобы она, как по волшебству, зажила? О, у меня есть идея получше. Ты можешь дать себя просто трахнуть и мне явно станет лучше. Что? Не нравится? Зато звучит это явно правдоподобнее твоих извечно розовых соплей. Все не «будет хорошо», Т/и. Никогда не было.       Не найдя забавы для себя, встречая твое перепуганное лицо, он теряет интерес, отворачивается и достает прикурить сигарету. Язычок крошечного пламени дрожит у ее конца на пронизывающем ветру. Тьма отступила от бледного лица, зловеще озаряя его желтизной. Рана уродливой щелью раскрошила красивые черты. Но никто этого не увидит, кроме тебя. Город полон блестящих огней и все они скрывают настоящую проблему на одной из неприметных крыш. Мир никогда не видит проблемы одиноких людей.       Тебе страшно делать шаг вперёд, страшно трогать спину, неестественно сгорбленную, искривившуюся, но внутри что-то неприятно скребёт, подталкивает к нему. В твоём теле будто две души, и они ссорятся между собой, разрывая на части.       — Не мучай себя никчомными потугами сотворить очередное «добро», Т/и. Мне оно давно за даром не нужно. Ну, только если кто-то предложит за просто так грохнуть моего папашу, тут уж я, не скрываю, согласился бы сразу. Черт его побери! — огонек все никак не хотел поджигать торчащую белую табачную палочку в губах. — Гребанный блядский ветер, который не даёт мне закурить блядкую сигеруту! Что, мне теперь даже и этого сделать нельзя?!       Отрываешь свои пятки чуть ли без подошвы от бетонного пола, и идёшь к нему, не успев осознать действия. Бросаешь свою сумочку куда-то в темный уголок, а сама шумно шлепаешься рядом. Подставляет свои ладони к его носу и подбородку, делаешь заслон, а Юнги не тормозит, щелкает кресалом и с вымученным удовольствием затягивается.       — Дай мне одну, — требовательно протягиваешь руку. — Сигарету. Дай ее мне.       — Ты совсем с катушек съехала? Тебе, кажется, ещё не били ни разу, так от чего мозги поплыли? — он огрызается, но в ответ больше не видит испуга или робости. Твое лицо затвердело, сникло совсем. Он бы хотел прочитать в чем подвох, но один глаз, кажется, ещё не перестал купаться в крови. — Да хер с тобой. Держи.       Всучивает сигарету, зажигалку и удивляется тому, как без проблем ты поджигатель ее. Да что только что, черт возьми, с тобой стряслось? Ты никогда не курила. Больше, ты всегда за это ругала его, старалась отучить, покупала сладючие, зубодробительные чупа-чупсы и заставляла высасывать их до пустой трубочки, до обгрызпнного кончика. А может, ты его все это время обманывала, а сама пыхтела по зауглам, как наркоман? После твоей первой, и весьма неудачной затяжки от отмел эту мысль. Но смотреть на закашливающуюся тебя было очень забавно и смешно.       Черт. Стратил.       — И чего ты хочешь добиться этим? — Юнги успокоился и не знал, кого за это благодарить. Отрезвляющую горечь на языке, или безмозглую тебя, так и не убежавшую без оглядки от такого мелкого упыря, как он. А Юнги ведь предложил тебе отдать свое тело ему на потеху.       — Ничего, — в очередной раз распрощавшись с капелькой слюны, явно уже не первой разбившейся об асфальт где-то внизу, ты разогнала дым рукой и затянулась ещё раз, глубоко. Прилипла к фильтру, точно не смерть высасывала, а последние капли живой, волшебной воды. И что в этом находят курящие люди? Отвратительно, гадко, невкусно и просто ужасно. — Я стараюсь быть участливым другом, если ты не заметил. Показалось, если я сейчас не закурю с тобой и обернусь, чтобы уйти, больше тебя не увижу, развернувшись обратно.       — Ты чё, дурочка? Я не собирался прыгать с крыши.       — Я не это имела ввиду, придурок! — снова кашляешь, а Юнги небрежно закатывает глаза куда-то под затылок. Вырывает у тебя несчастную обслюнявленную сигарету и бросает ее в объятия свободного падения. — Эй! Я вообще-то стараюсь тут тебя поддержать!       — Чтобы поддерживать меня, тебе не обязательно опускаться до моего уровня. Я дружу с тобой не потому, что хочу видеть тебя такой же, как и я сам.       — Тогда зачем ты со мной дружишь, Юнги? Просто, что бы трахнуть, да? — мама тебе рассказывала, что мальчики знакомиться с девочками только лишь по одной причине: отыметь и поставить галочку в своем бесконечном списке. Так что, она была права? — Почему ты не хочешь мне все рассказать?       — Потому что я не хочу, чтобы ты плавала в точно таком же говне! — он злился, ведь понять это — так просто! Ну неужели ты не видела его со стороны? Не видела его стремную одежду, его распатланные волосы, его конченное поведение? Почему ты продолжала улыбаться так, будто все, что тебе было нужно, это получить ответную улыбку? — Ты не такая, как я, мой мир не для тебя, понимаешь? Ты нежная, розовая, ванильная и очень добрая. Я — твоя полная противоположность. Не буду скрывать, в самом начале я действительно хотел тебя просто трахнуть. Омрачнить — моя бывшая цель. Я хотел доказать самому себе, что не осталось в этом мире больше ничего святого.       Он взглянул на тебя, прежде, чем продолжить. Удостоверившись в том, что сигарета не посмела оставить на твоём теле и щепоти пепла.       — А, как оказалось, есть. Поэтому я попросту не смог этого сделать. И бросить тебя просто так не смог. Думал, может если буду рядом, то изменюсь. Стану таким, как ты. Но отец доказал мне, что этому не бывать и со злобным смехом ебнул меня расколотой бутылкой. Ну, попытался. Я как смог увернулся и убежал. Теперь я урод не только внутри, но и снаружи.       Ты слушала его с замиранием, и если бы не шумящие машины, не говорящая реклама где-то там у подножия небоскреба, ты бы и не заметила, как мир продолжал жить своей жизнью дальше, наплевав на вас. Но для тебя все по-другому, здесь, наверху, где дышалось легче, все остановилось и замерло. Стало тихо, и только голос Юнги отбивался эхом внутри от стиснутых спазмом ребер. Это называют межреберной невралгией или… Жалостью?       — Ты не урод. Не внутри и не снаружи, — Юнги не поверил, дёрнул верхней губой, выпуская облако сизого дыма. Серьезно? После всего сказанного ты до сих пор стараешься убедить его в обратном? — Ты просто человек. И я просто человек. Может быть мы и разные, но нет понятия «хороший» или «плохой», «добрый» или «злой». Есть лишь твои собственные убеждения и барьеры в мозгу. Ошибочные они или нет, решать только тебе, но если думаешь, что это меня отпугнёт — ты ошибаешься, — понять не могла, чего ты всё-таки боялась в самом начале? Юнги не посмел бы причинить тебе боль. Не сейчас, некогда начал чувствовать к тебе что-то большее, чем просто физическое влечение. — И тебе не обязательно быть идеально хорошим, если хочешь, чтобы я была рядом.       Ты двигаешься ближе, аккуратно берешь его израненное лицо в свои ладони и с болью оглядываешь рану. Он хочет отвернуться ведь трактовал твое выражение по своему, но не даёшь, приникаешь к губам так настырно, но аккуратно, будто хочешь что-то передать. Это не передают словами, взглядом, или обыкновенными касаниями рук. Оно способно плавно перекатываться только из губ в губы, проталкиваться глубже языком. Ты чувствуешь щипающую горечь, чувствуешь осколочки подсохшей крови, а ещё ответ. Юнги открывается навстречу, принимает твои чувства и отдает свои с напором куда более страстным.       — Кажется я говорил тебя, что хочу тебя трахнуть. Не боишься, что сделаю это прямо здесь и сейчас? — пугает, щелкает зубами, старается образумить, хотя руки не слушают, путаются за твоей спиной, за талией, прижимая к своего боку ближе.       — Не боюсь, потому что ты не раз доказывал: когда дело касается меня, ты становишься лучшей версией себя, — его прошибает насквозь, телом чувствуешь, как под его ребрами что-то задребежалло. Он поджал свои губы, сдерживая толи слезы, толи истошный крик и вновь окунулся в тебя с головой.       Не раздевал, не пытался поддеть майку или облапать в непристойных местах. Просто обнимал собою, старался закрыть от ветра или от того себя, способного все испортить. А он не желал все портить. Он хотел оставить тебя такой же светлой, чистой, доброй — единвенным подтверждением тому, что не все, чего он касается, погибает и чернеет обуглившимися ветками. Он хотел защитить свет, озаряющий каждый теневой закоулочек его души, доказывающий, что есть в нём ещё что-то хорошее, что-то честное и благородное. И пусть этим что-то будет ничто иное, как жажда защитить тебя и сохранить такой, какой ты была и являешься по сей день.