Старше меня

Улица была шириной в пятнадцать шагов, а если считать от стены до начала дерева, вросшего в ограду дома напротив, то десять. В ограде четыре большие трещины и две маленькие, высота ее – двадцать семь кирпичей. – Да отпусти ты уже ребенка, не мучай, – она наклонилась и заглянула Саске в лицо, – тебе ведь надоело? Я же вижу! – женщина звонко засмеялась и потрепала его по щеке. – Ну что теперь делать, раз мой приболел? А один Саске быстро заскучает со старыми тетками. К тому же, кто с ним пойдет в купальнях на мужскую половину, ты подумала? Микото закатила глаза, и подруги прыснули. Они уже минут сорок стояли посреди улицы и не могли решить, куда же теперь податься. Планы сводить детей поплескаться на горячих источниках стремительно летели под откос. – Милый, ты точно не расстроишься, если не пойдешь с нами? – Микото присела рядом с сыном и поправила на нем шарф и воротник. – Нет, мам. Было видно, что ей неловко оттого, что приходится отправлять Саске домой одного. – Я дойду, все в порядке. Тут ведь и недалеко совсем. – Ладно, мама тоже скоро вернется. – Я присмотрю за ней, чтобы она много не пила и вела себя хорошо! – сказала подруга Микото, и та покраснела. – Эйко, ну что ты такое говоришь? Саске опустил голову, чтобы никто не заметил радостный блеск в его глазах: дурацкие источники отменяются. Можно засесть дома с книгой, и никто не будет трогать его как минимум до вечера. Эйко схватила подругу под руку и потащила прочь от деревянной арки ворот. – Ах да, – Микото обернулась, – не мешай Итачи заниматься, хорошо? У него скоро экзамены. Знакомые улицы, окна, дома и вывески мелькали перед глазами. Снаружи было холодно и слишком ярко. Он кинул верхнюю одежду в прихожей, разулся и прошел в свою комнату, попивая из прихваченной на кухне чашки. На столе лежали особые книги, которые мама достала с самой верхней полки, протерла от пыли и сказала обращаться с ними бережно. Книги лежали ровной стопкой, и в каждой из них было как минимум по десять закладок. Саске не взглянул на них, он сразу подошел к кровати и взял лежащий на подушке черный свитер, натянул его поверх футболки и уткнулся носом в воротник, такой высокий, что тот доходил ему, наверное, до глаз. От шерстяной ткани едва ощутимо пахло чем-то острым типа черного перца и еще сухой травой, шалфеем или полынью. Чем-то, что растет в лесу. Он плохо разбирался в растениях. Итачи почти никогда не было дома в последние дни, а если он и приходил, то сразу закрывался в комнате, и это ужасно доставало. Доходило до того, что Саске просто заходил в комнату к брату, когда там никого не было, и сидел среди его вещей. Иногда он залезал в шкаф и сворачивался на сложенном футоне, задвинув дверцу так, чтобы оставалась только небольшая щель для обзора. Ему нравилось, как пахло в этой комнате: от постели, от вещей и даже от одежды в шкафу. И когда руки сами потянулись за свитером, идеально сложенным и лежащим в стопке таких же, выровненных будто бы по линейке, свитеров и футболок, Саске стало вдруг настолько стыдно, что он покраснел до кончиков ушей, хотя никто не мог его видеть. Он взял свитер, притащил его к себе в комнату и тут же надел. Итачи уже два дня был на задании, и некому было обнаружить пропажу. Деревянные ступени ледяные, как и татами, как и ковер в коридоре. Дверь в комнату, как обычно, не заперта. Саске привычно посмотрел на иероглиф на двери, тушью по бумаге (название священной горы, где это – он не знал), и дернул за ручку. – Саске, выйди отсюда сейчас же! Саске вздрогнул от неожиданности. Он увидел, что Итачи сидит за столом, спиной к нему. Больше всего испугал его голос: в нем не было никаких эмоций, но от этого голоса в комнате стало холодно и жутко. Вместо того, чтобы сделать шаг назад и закрыть за собой дверь, Саске сделал два вперед и разглядел и темную лужицу крови на столе, и намокший в ней левый рукав. Что-то, звякнув, упало на стол. Ему стало совсем страшно, он замер, зажмурился, не понимая, что происходит, и в это время Итачи оказался рядом, нашел его руки, утонувшие в длинных не по размеру рукавах, и сдавил запястья так, что Саске вскрикнул от боли. Руки Итачи были в крови, липкой, горячей, и это было дико и пугающе. – Смотри на меня! – приказал Итачи. Саске подчинился и провалился в гендзюцу. Сразу замутило, стены комнаты разошлись, и как будто сам воздух поменял свой цвет и консистенцию. Больше всего это было похоже на отравление, только как будто что-то отравило его разум. Саске судорожно глотнул воздух, но воздуха не было, вообще ничего вокруг – исчезла как будто даже сама система координат. Пространство, счет времени, и он сам, как точка отсчета, перестали существовать. – Тебе приснился кошмар, – сказал Итачи где-то у него в голове. Утром Саске проснулся с температурой и головной болью. Он еле дополз до ванной, опустил голову под холодную воду, и его вырвало. Мама расстроилась: она винила себя в том, что тот простыл по дороге домой. Когда он вышел на кухню, спрятав покрытые синяками руки в длинных рукавах чужого свитера, дома была только Микото. Она поставила перед ним плошку с рисом, залитым зеленым чаем, и грустно вздохнула. Мальчики в последнее время волновали ее. Итачи был сам не свой: когда он возвращался, то даже иногда не ужинал с ними, а сразу шел спать, как он говорил. Но сложно столько спать и при этом иметь такие синяки под глазами. А сегодня и Саске приболел. Она сразу заметила его растерянный взгляд, его неуверенные движения, когда чашка замирала на полпути к губам. – Что случилось, милый? Ты будто чем-то расстроен с самого утра. – Ничего, мам. Просто кошмар приснился. *** От его комнаты до выхода было ровно сто сорок четыре шага, семь поворотов (три поворота направо, четыре – налево), рисунок на стенах… В плохие дни он подсчитал и рисунки на стенах, орнаменты, не имевшие начала и конца. Они вились как змеи, в свете факелов они казались почти живыми, от них кружилась голова. Семьдесят четыре ступени наверх. Четыре секунды на то, чтобы открыть дверь. Неважно, что прошло столько времени, но главное – он выследил, нашел. Спасибо птице и еще удачному стечению обстоятельств. И богам тоже, хотя, казалось, боги навсегда забыли его. До деревни этой было полдня пути. Двенадцать часов, если бежать, не останавливаясь, и он бы так и сделал, но нужно экономить силы. Четыре пятьдесят семь – точное время выхода. Рюкзак был уложен еще со вчера, с раннего вечера, чтобы утром успеть выспаться, но выспаться не получилось. Прямо с утра он встал с кровати, подхватил вещи и просто вышел наружу. Да и спал прямо в одежде, потому что – какая разница? Возвращаться он точно не собирался. Остановка на обед получилась короткой, еда как будто не имела вкуса. К вечеру добрался до деревни, которая, как донесла разведка, состояла из четырнадцати домов, три из них у озера, плюс павильон на воде. Половина деревни уже лежала в руинах, когда он прибыл на место. Беседка горела, развалившись наполовину, а вокруг нее горела вода. Он резко остановился: сердце готово было выскочить через горло. В голове стучало одно слово: «опоздал». Вдруг сложно стало двигаться быстро, и вместо того, чтобы молнией пронестись по единственной улице, получилось только потерянно брести по ней, заглядывая в окна пустых домов. В лавке была выбита витрина, и он шагнул внутрь через оконный проем. Показалось, или правда шевельнулось что-то в осколке стекла, валявшемся на полу. Он не успел ничего понять, увидел только, что с потолка потянулись руки, зажимая в мощный захват, сверху на него прыгнул Итачи, и они вместе, сцепившись, покатились по полу. Ничего из того, что Саске планировал, не получилось нормально. Он не смог воспользоваться мечом, не смог сложить даже простенькую печать. Оставалось только использовать тайдзюцу, как будто это было его сильным оружием! Какое-то время он получал и наносил удары, всеми силами пытаясь сделать так, чтобы ему не сломали шею или руки, и чтобы не напороться на осколки стекла, которыми был усеян пол. После очередного броска об стену, кажется, сломалось ребро, но боли не было, только звенело в ушах от бешеной дозы адреналина. Из разбитой губы текла кровь. На секунду он замешкался и пропустил удар. Теперь Итачи сидел на нем верхом и держал за горло, прижимая к полу. – Ты все еще слаб, – сказал Итачи с пренебрежением, – Я же сказал, не приходить, пока ты не станешь сильнее. Мне не о чем говорить с тобой. «Не смотреть в глаза» – подумал Саске в очередной раз. Он смотрел на губы, сосредоточившись настолько, что, кажется, мог видеть каждое из чертовых слов, произнесенных, чтобы в очередной раз унизить его. Он столько раз прокручивал в голове все то, что скажет, что спросит. И то, как заставит Итачи говорить, ответить на все вопросы, и что будет делать с ним, чтобы заставить его рассказать все. И тот должен был кричать от ужаса и боли. Вопросов было тридцать четыре. Но сейчас из головы просто вынесло все слова напрочь. – Да пошел ты! – заорал он. В горле запершило от накопившейся крови, но откашляться нормально не получилось: чужая ладонь сдавливала шею. Прикосновение было знакомым, и перед глазами мелькнул полумрак прихожей, запах снега из белого прямоугольника открытой двери, треплющие его по волосам теплые руки. Это не мог быть один и тот же человек, это осознание просто не помещалось в голове. К такому просто невозможно было подготовиться. – Не о чем говорить?! Да просто гори в аду, Итачи! Ты лишил нас дома, мне теперь некуда возвращаться! Ты все мне расскажешь... Он заставил себя замолчать, с ужасом осознав, что перестал следить за ситуацией. Хуже того, судя по изменившемуся восприятию, шаринган активировался, хотя он вовсе не собирался делать этого сейчас. Итачи улыбнулся уголками губ.