Последний Гейс

Рей скорчилась на полу, нижняя часть водительского сиденья теперь упиралась ей в спину, вдавливаясь на каждом ухабе так, что вот-вот треснут, разлетятся на осколки хрупкие кости крыльев. Но она нутром чуяла, лучше уж так, чем если бы ее случайно подстрелил один подонок или выволок из машины другой. Машина подпрыгнула, еще раз и еще, притормозила резко, видно, на повороте, а после раздался громкий треск, словно передний бампер прошелся по чему-то твердому, и перекладина сиденья впилась в спину так, что Рей не выдержала, заскулила снова, забилась на полу, стараясь приподняться, елозя по грязному дну машины онемевшиими, синюшными руками и ногами. — Ас-с-та-на-ви-и... Голос взвился вверх, резанув по ушам Кайло, но тот лишь прибавил скорость. Они притормозили спустя четверть часа, которая показалась Рей вечностью. От боли у нее было темно в глазах, и она почти не услышала, не почувствовала, как машина затормозила, хлопнула передняя дверь, а затем с легким скрипом открылась другая. Она осознала, что что-то изменилось, только когда чужие пальцы впились ей в лодыжку, и она пнула своего похитителя со всей дури, из последних сил согнув колени, отчего стяжки впились еще глубже, взрезая тонкую кожу. — Хватит! — он подавил порыв вывернуть ей ногу и попросту отломать, и потянул к себе снова. Удар каблуков пришелся на грудь, и кого другого она, пожалуй бы, попросту откинула назад. Но не его. Таких вот визжащих ведьм он таскал на себе каждое второе воскресенье, как по заказу, разве что не в церковь. Ему пришла в голову отличная мысль — а может туда и сдавать их, а что, денег за сожженных на костре сучек Сноук не получит, но народ порадуется. Они до сих пор радовались — каждый раз, когда Кайло привозил такую вот тварь, связанную по рукам и ногам, волоча как тюк, разве что цветы ему под ноги не сыпали. Но Сноук хотел их всех себе, всех этих ведьм и демониц, эльфийских остроухих упырей, питавшихся человеческой плотью. Господа бога восславим мы деяниями, и нам сторицей воздастся. Кайло воздавалось деньгами. Хотя вот эта мелкая девчонка, все еще лягавшаяся как бешеная ослица, должна была понимать, что рано или поздно он все же вытащит ее из машины и тогда... Она врезала снова, в этот раз ровнехонько в солнечное сплетение, как будто целилась. — Да чтоб тебя-я-я... — тут уже он взревел, болью полыхнуло не только внутри, хватило и на шрам, и на правую сторону лица. — Я тебе шею сломаю, если не угомонишься! — кругом был лес, пустой, ори сколько влезет. И он, оторвавшись от преследователей на той единственной тачке, что еще уцелела после тарана, мог позволить себе остановиться. И разобраться с валькирией. Кайло бросил ее на землю, уже не сильно церемонясь, готовый наподдать сапогом, если будет дальше, но тут же понял, что это и не понадобится. Маленькую валькирию сотрясала крупная дрожь, и вовсе не от того, что ее швырнули в траву. Из-за веревок, туго впившихся в кожу, связанные руки стали синюшно-белыми, как кожа у мороженого индюшонка. — Дерьмо, — какой смысл было брать в плен валькирию, если она к вечеру лишится своих рук и ног? — Погоди ты, — и он, вытащив нож из-за голенища сапога, взрезал веревки и стяжки на лодыжках. — Тише! — от ее жалобных стонов у него уже заболела голова. Ей богу, как будто в первый раз с добычей, только вот прежние вопли его не трогали, а эта жалкая оборванка, скорчившаяся в грязи, напоминала больной зуб, от одного прикосновения к которому только хуже становилось. — Тише, говорю. Она не смогла бы убежать. Черт, да она пальцем нескоро пошевелит, тонкие кисти беспомощно обвисли в обрезках веревки, ледяные, скрюченные. — Вот так, — Кайло аккуратно положил обхватил их своими ладонями и принялся массировать, разгоняя кровь. Это должно быть было больно, чертовски больно. Но... какую бы жертву из себя эта девчонка ни строила, как бы ни стонала, она все еще оставалась тварью. И он просто заботился о своей вещи. Вещи, которой лучше бы доехать до Сноука в целом виде. После запястий он принялся за лодыжки, настороженно наблюдая за девчонкой — лягнет или нет снова, но теперь-то она мирно лежала под его руками, слегка всхлипывая, когда он нажимал на сдавленную, набухшую синевой кожу, где была стяжка. — Вот и все, — курс ускоренного массажа Кайло все же закончил и скривился, соскребая засохшую кровь со щеки. Следовало помыться или хотя бы обтереться. То, что кровь чужая, лучше, чем если бы была его, но в любом случае в таком виде его ни один патруль не пропустит. А лицензию охотника он предпочел бы показывать в последнюю очередь — в южных штатах таких, как Кайло, не сильно жаловали. Покусись он на их добычу, могли бы сами четвертовать или нашпиговать пулями — закон есть закон. — Лежи смирно. Шевельнешься как-нибудь не так, пристрелю! — он знал, что не шевельнется. Ну ладно, даже если и так, куда она уползет на своих онемевших ногах? Ее в два счета догнать можно, и больше всего Кайло волновали сейчас дырки в капоте. Судя по тому, что несся Сокол с обычной скоростью, ничего жизненно-важного в машине копы не задели, но чем черт не шутит, лучше глянуть сразу, чем потом жать на педаль тормоза на пути в бездну. Так что, периодически искоса поглядывая на девчонку, затихшую на траве, он склонился над поднятым капотом, разглядывая повреждения.

***

Ощущение собственного тела — вместе со жжением в конечностях — возвращалось к Рей постепенно. Через несколько минут она даже смогла приподняться на локтях. Крылья за спиной дрожали, пытаясь развернуться, и боли в них больше, чем даже в ногах и руках. Она постаралась отодвинуться, перенести свое тело хоть на пару шагов в сторону, хотя чем бы спасли ее эта пару шагов, но руки подломились, и она впечаталась лицом в придорожную пыль. — Отпу-с-сти, — вместо человеческой речи у нее до сих пор получается тихий свист. За три года она отвыкла пользоваться языком смертных, хоть и понимала его. Точнее понимала их все, как и прочие валькирии, и высокие эльфы, драконы и вороны. Это их наречие давалось людям непросто. — Я... с-с-делаю, вс-се ч-что захочеш-шь, — она, непослушными руками, принялась стаскивать с себя одежду. Жалкая попытка, учитывая с каким отвращением ее похититель смотрел на нее. Но она еще помнила — иногда другим удавалось так получить свободу. Или хотя бы пару часов форы. Ей удалось кое-как выпутаться из пончо и длинной кофты, открывая тонкое, почти прозрачное тело со слабым намеком на грудь. Так она уже чуть меньше походила на индейку, которую скрутили и собрались ощипывать перед Днем Благодарения. Но на женщину походила еще меньше. Если бы не длинные волосы, ее, вот так сидящую посреди суглинка и высохшей травы, можно было бы счесть бесполой. Он только наклонился над шлангом, прилаживая соскочивший конец липкими пальцами — перчатки пришлось оставить в машине, проклиная отца за то, что тот давным-давно пересобрал эту развалюху так, что теперь ни один механик сходу не разберется, себя за то, что взял ее, а ведь мог бы прикупить себе другую тачку, новую и не капризную, — как валькирия принялась верещать. Ее голос был тонким и нещадно резал уши — кажется, она вообще не умела толком говорить, дитя леса, черт бы ее побрал, и Кайло, выругавшись, снова упустил шланг и оглянулся на нее. Вот дерьмо, эта мелкая дуреха не рванула в чащу на своих двоих, и не за палкой потянулась, чтобы обороняться. Нет же, вместо этого она принялась раздеваться. Да еще пытаясь выставить себя напоказ, словно его можно было соблазнить тощей доской даже без намека на сиськи. Его-то, кого не трогали даже течные суккубки на шестах, разившие своими удушливыми ядовитыми феромонами, или демоницы, готовые взамен на свободу из кожи вывернуться. А эта неоперившаяся была явно не в себе. — А то, — руки были грязными, но ей-то что, она себя уже предложила, бери, как есть, и Кайло, подскочив к ней, мазнул по щеке, трепля как дешевую шлюху, которую она из себя и строила. Если это валькирия выдержала, стиснув зубы и уставившись на него с вызовом, то стоило ему облапать ее за груди, сжав, что было силы, оставляя черные полосы, тут-то она уже задрожала. И закрыла глаза. Маленькая дура. — Ты и так будешь делать, что я захочу, — он встряхнул ее — костлявые ребра впились в ладони — и поднял. Вытянувшись на цыпочках, она все равно еле доставала ему до подмышек, а ее тонкая шея так и манила взяться, как следует, и сдавить. Детские перья натопорщились, все побурели от грязи, и черта с два Кайло назвал бы их настоящий цвет. Тем более, что ей еще предстоит вылинять. Может, так и оставить ее голой? Доставить Сноуку в своем, так сказать, первозданном виде. Раз сама предложила, а теперь стоически кусала губы, вздрагивая под его прикосновениями. Ее новый хозяин, если кому понадобится такая страшная девчонка, уж точно закутает ее по самый нос и спрячет в какой подвал, чтобы глаза не мозолила. — На колени, — Кайло отпустил ее, позволив стоять самой, и валькирия качнулась, то ли цепляясь за него, то ли отталкивая. — На колени, тварь, — нечего было с ней церемониться. На какую жалость она рассчитывала? Что он трахнет ее и отпустит? Ведь расчет был на это? Она медленно опустилась на траву и подняла глаза. Ее грязное, все в черных полосах лицо было жутким, искаженным страхом. Лицо маленького ребенка, готового умереть. Она должна была выглядеть иначе! Да чтоб ее! Кайло выдохнул сквозь зубы и отступил назад. — Оденься. И больше никогда, — ему следовало вбить это в ее птичьи мозги, пока не придушил еще ненароком, — никогда не пытайся играть мной, — он ногой подпихнул кучу тряпья, что было ее одеждой. — Я не отпущу тебя, потому что ты стоишь кучу бабла, живая или мертвая, а мне нужны эти деньги. И мне плевать, чего хочется тебе. То, что ей не повезло родиться магическим отродьем, еще не значило, что этот мир станет помогать ей. Другие валькирии должны были вбить это в ее голову — что она рано умрет и не своей смертью, это не гребаная сказка, а реальность, где очень не любили таких, как она. Монстров. Кайло смотрел, как она возится со своим пончо, внезапно обнаружив в себе смущение — краска стыда пробилась сквозь черные полосы на щеках — а потом неловко шагает к машине, следуя за взмахом предложенной словно принцессе руки. И все молча. Отлично. Вот теперь, заперев ее в машине, он мог сосредоточиться на чертовом шланге, скользком как угорь. Им нужно выбраться на трассу дотемна. Потому что ехать ночью побоялся бы любой, у кого еще остались мозги. Где одна валькирия, могут быть и другие. А что они сделают, когда обнаружат пропажу этой мелкой? Тяжелая ветка затрещала под весом усевшегося на нее здоровенного ворона и осыпала Кайло сухими иглами. Птица цепко смотрела на него, наклонив голову, раскачиваясь взад-вперед, точно ждала чего-то. — Кыш! — Кайло взмахнул рукой, но ворон продолжал пялиться на него. — Пошел вон! Шрам неприятно закололо, предупреждая об опасности, пока невидимой, возможно даже несуществующей, но это был очень понятный знак — поторопиться.

***

Весь путь до города Рей старалась смотреть куда угодно — изучать трещины в обшивке салона, пялиться в окно. Считать ворон. Точнее — воронов. Чем ближе они подъезжали к окраине, тем воронов становилось все больше. Птицы, нахохлившись, сидели на проводах — одна, две, семь... На тридцатой Рей сбилась и перестала считать. Было в них... что-то знакомое. Словно кто-то, кого она видела раньше, или чуяла, был совсем рядом. Ублюдок рядом тоже почуял что-то, вон как напрягся... И чуть не въехал в столб, выругался, помянув и ее мать, и даже свою, когда одна из птиц сорвалась, заметалась, ударилась о лобовое стекло, а за ней бросилась другая. Машина резко затормозила, и Рей увидела, как стая закружилась с хриплым граем над дорогой маленьким черным смерчем, распалась, снова сошлась в тесный клубок, и из клювов и перьев вдруг соткался невысокий силуэт мужчины в коротком темном плаще, прошитом нитями червонного золота. На секунду Рей померещилось, что она разглядела его лицо, смуглое, улыбающееся, тоже смутно знакомое, но нет, его снова заслонили крылья, а потом птицы взвились в воздух и исчезли в небе. А ручка, в которую она судорожно вцепилась, вдруг подалась вниз, задняя дверь джипа распахнулась, и она рванула в сторону от машины, оставив на сиденье лишь пучок желтоватых перьев. Перемахнула через ограду, отделявшие фермерские земли от трассы — откуда только силы взялись — и бросилась наутек. Она неслась так быстро, как только могла, прочь, прочь, ноги все еще слушались ее плохо, но она очень старалась. Путалась в высокой траве, пытаясь убраться как можно дальше от человеческого жилья, но неумолимо к нему приближаясь — потому что шкуродер, чтоб его тролли драли, практически дышал ей в спину. — Стой! — девчонка неслась так резво, словно ее крылья несли, перескакивая через ямы, и Кайло остановился, вытащил пистолет и прицелился. В сумерках видно было очень так себе. Попадет — не попадет. План был в том, чтобы не попасть, но она как назло и в сторону рванула, точно спиной чуяла опасность, и согнулась, петляя в зарослях. — Стой, кому говорю! — время слегка замедлилось, синхронизировавшись с дыханием, и Кайло выстрелил. Пуля вжикнула и врезалась в землю совсем рядом с ногой девчонки. Нет, кажется, не задел, и это было очень хорошо. А вот плохо то, что громко. — Следующую пущу в хребет, и ты больше никогда не полетишь! — заорал он и рванул следом. Арбалет с парализатором, увы, так и остался валяться под передним сидением, в окружении оберток и другого мусора. Трава была высокой, землю до этого явно перекапывали, и здоровенные камни, вывороченный дерн так и бросался под ноги, замедляя погоню. А поселок делался все ближе, так и сиял оранжевыми окошками, служа ей лучшим указателем, куда бежать. Надо было вообще другую дорогу выбрать, но после шестой тачки на горизонте Кайло понял, слишком уж многолюдно. В захолустье так не бывает, разве что у них сегодня какой-то фестиваль пива, так что дело было нечисто. Может, ловили эту самую нечисть. А нечисть вышла на них сама, и треклятые вороны принадлежали тому, на дороге. Очередная кочка выскочила перед носком сапога, и Кайло чуть носом не нырнул. Повезло и что пистолет не выронил, не прострелил себе ногу или еще что. В этих окопах шею свернуть можно было. — Стой! — выдохнул он и снова прицелился. В этот раз с дыханием не свезло, сердце так и рвалось из груди, и выстрелил он наугад. — Вот же дрянь! — нет, эта мелкая была не виновата, что ей хотелось жить. Но мчаться прямиком к людям, которые ее сами с удовольствием пристрелят? Послышался раскатистый грохот, и он с удивлением глянул на пистолет. Но нет, стрелял не он. Да и огни, маячившие на самой границе зрения, дрогнули и понеслись вскачь. На трассе по правую руку было светло от фар, и Рей замешкалась, а потом поняла, что по полю она тоже не пройдет — футах в пятидесяти от нее, вспахивая колесами землю с ревом пронесся внедорожник, и еще один — позади. Кто-то палил из винтовок в воздух с руганью и улюлюканьем. Местные затеяли облаву, и ей повезло, что пока их целью была не она. Она пискнула, всхлипнула и осела на землю, стараясь укрыться за сухими высокими стеблями и лишь вздрагивала, слыша, как приближаются шаги за ее спиной. Рука жаркая, пахнущая человеком и почему-то мокрой псиной, накрыла ей рот, заставив захлебнуться новым криком, потянула назад, и теперь ее крылья были крепко прижаты к его груди, и шкуродер навалился на нее темный, тяжелый, словно все-таки подумал и решил воспользоваться ее опрометчивым предложением. Но нет, он всего лишь закрывал ее от взбесившихся водил, рассекающих по полю. Рей поняла это слишком поздно, когда уже вонзила зубы в его ладонь и густая сладкая кровь перепачкала ей губы, обожгла ее ядовитой горечью и губы тут же засаднили, словно воспалившись, и густого дикого запаха хищника стало сразу больше. Она ошибалась с самого начала. Шкуродер никогда не был человеком.