Ведьма

      Мукуро временами отчаянно тянет вскрыть эту хорошенькую головку, чтобы узнать-таки, что кроется под этими светлыми вихрами, которые торчат буквально во всех хоть сколько-то стоящих ситуациях. Иногда у Рокудо даже получается ухватить эту мерзавку за шелк волос и посмотреть в мерцающие от внутреннего огня глаза.       Да только ничего увидеть у него не выходит. В этих светящихся омутах только он, только его отчего-то перевернутое отражение, затягивающее глубже, отбирающее силы и волю.       Иллюзионисту достаточно пары мгновений чтобы прийти в себя, оттолкнуть отвратительную девчонку подальше и подавить на корню отчаянное, яркое желание раздавить ее, как жалкую букашку, чтобы не смела больше смотреть так понимающе, так нахально с этой ее омерзительной улыбкой на алых устах. — Что-то не так, Мукуро? — опускает свою головку это исчадье ада, неуклюже заламывает пальцы, тупит взгляд.       Только вот Рокудо кожей ощущает как сгущается нечто темное вокруг, как тени по углам стремительно расползаются по стенам и тянутся к нему, в попытке утащить туда, откуда ему однажды уже довелось выбраться.       Мукуро мотает головой, прогоняя настойчивые образы. Но они продолжают цеплять, вытаскивать на поверхность что-то темное, что-то бесчеловечное, чего даже он, прошедший ад, справедливо опасается. Только этой дряни все мало, и она тянет его все глубже, на самое дно. Туда, откуда он не сможет выбраться, туда, где его собственные иллюзии воссоздадут его личный кошмар.       Он почти видит холодные стены лаборатории. Вот сейчас прямо перед ним появится бездушный ученый и будет изничтожать Рокудо снова и снова, пока тот не сломится, не сделает все, что потребуется. Иллюзионист знает, что сопротивление бесполезно, оно приведет только к ужесточению кошмара. В конце концов из его иллюзий никто еще не мог выбраться, даже он сам.       На периферии сознания слышится фальшивое беспокойство паршивки. О, в эту игру они играют уже достаточно долго, чтобы Мукуро понимал, что девчонка не даст ему умереть, не позволит даже навредить себе. А чтобы бедный туманник не слетел окончательно с катушек притащит братца и тот будет вплавлять себя и свое пламя в подкорку иллюзионисту, сделает все, чтобы вытащить его сознание в реальность, привязывая к себе стальными канатами, которых не увидеть, не сломать.       Самое омерзительное во всей этой ситуации для мужчины было не то, что на него надели ошейник, ограничили свободу. Нет. Свобода у него была. И был полный карт-бланш на любые действия. Да вот только Туману не давали покоя мерцающие глаза отраженного Неба, которые та не отводила от его фигуры, тщательно наблюдая и просчитывая каждый его шаг. И она никогда не допускала ошибок в своих расчетах.       Самым омерзительным Рокудо считал то, что он в общем-то уже не так и против носить этот пресловутый ошейник, лишь бы иметь право дышать полной грудью, быть понятым и принятым со всеми заскоками и, что самое драгоценное, иметь возможность спать спокойно. — Ведьма, — почти восхищенно шепчет иллюзионист, наблюдая, как склоняется над его ослабевшим телом девчонка. — Ты даже не представляешь, насколько ты сейчас прав, Мукуро, — ласково шепчет чудовище над стремительно уплывающим в собственное подсознание туманником: — Наслаждайся.