Израненный мир

Моя колючая кожа — это печальная память: Я знаю о смерти больше, чем можно себе представить. В железобетонных склепах, на стенах замшелых слизни, Но я хочу видеть небо, я пробуждаюсь к жизни.

      Я всё чаще думаю о том, что Буччеллати стоило бы подчиниться. Мне подчиниться ему. Не помню, чтобы я когда-либо чувствовал себя так хорошо, как когда я рядом с ним. Такое чувство, что я просыпаюсь от кошмарного сна, а он светильник в углу комнаты, который меня успокаивает и говорит: «Монстров пока нет, они остались там далеко в твоем сне, а ты, Величество, изволь жить настоящим».       Я груб с ним, потому что мне кажется, что это помогает ему не пораниться о мои шипы. Не хочу говорить с Буччеллати о прошлом, но я не в восторге от настоящего. Он даже не заставляет, не просит меня убивать, но мне кажется, что будто я должен это делать.       Мне так не нравится взгляд Буччеллати, когда я кого-то убиваю, он будто говорит: «если убить убийцу, то число убийц останется тем же», и «этого можно было не убивать», и «ты снова переборщил».       Но.       Он будто мирится с этим, будто привык жить в таком мире и на каждого подонка обращать внимание не видит смысла. Я его персональный подонок. Я его цепной пёс — цепь, в последнее время, начинает натягиваться всё ощутимее. Моё горло это чувствет, его рука скоро тоже поймет. Так натягивается напряжение между нами. Он ещё не понимает, что я, как маленький мальчишка, чтобы добиться внимания красивой девчонки, дёргаю её за косички. Моей девчонке это явно не нравится. У меня слишком серьезная и строгая девчонка. Сложная, как и наши отношения с ней.       Я ведь его тогда поцеловать хотел, не кусать и говорить всякую собачью ерунду, попутав, кто там настоящая собака. Возможно, испугался, или решил, что ещё не время, или подумал, что этот придурок слишком обрадуется и теперь точно от меня не отстанет, или отстанет, но навсегда. Последнее меня пугало больше всего.       Я не знал, как мне стоит вести себя с Буччеллати: вести себя отстранённо или случайно язвить, потому что по-другому не умею. Выбирал всегда, почему-то, последнее — дергал за косички. Не в прямом смысле, хотя косичка у него была, и очень неожиданная, я вначале её и не разглядел, потом сидел и думал о ней, наконец понимая, зачем Буччеллати те заколки. — Зачем это тебе? — спрашиваю я однажды утром, когда он её заплетает.       Придурок Буччеллати удивляется и радуется, случайно роняет заколку, поворачиваясь на мой голос, а я прилагаю все усилия, чтобы сдержать улыбку. Получается усмешка и Буччеллати обиженно отворачивается так и не ответив мне.       Я себя за это ненавижу. Не хочу, чтобы он думал, что я издеваюсь над ним, после всего того, что он для меня сделал. Он, наверное, думает, что я неблагодарная сволочь, а я просто благодарить разучился, и в самом деле покрылся множеством колючек.       Я пытаюсь исправиться, честно. Буччеллати — мой светильник, защищающий меня от темноты и монстров, но монстр-то, на самом деле, я.