Израненный мир

Согреваясь особым биением Помни то, что узнал много схем Очень просто делать что-то и где-то Но важнее когда ты и с кем

      Бруно вечно делает вид, что всё в порядке, потому что он — капо, он — лидер, и если начнет паниковать он, то запаникует вся команда. Ему нельзя давать слабину, это слишком непозволительная для него роскошь, и я это прекрасно понимаю.       Буччеллати не паникует, мы не паникуем тоже. Я даже практически не обращаю внимания на Джованну, который за последние несколько дней стал неотъемлемой частью нашей жизни. Раздражает, честно, но и полезным бывает тоже. Он может… да что захотим; если бы Буччеллати кинул ему ботинок и попросил бы превратить его в щенка, то Джованна это бы сделал. У Бруно целая псарня, он постоянно тягает домой кого попало. Я, наверное, самая неудачная из его находок, хоть он так и не считает вовсе.       У нас слишком редко получается побыть наедине, но на ночное дежурство мы обычно выходим вместе. Хотя, это сложно назвать дежурством. Мы просто занимаем место в кресле. Во мраке ночи Бруно почти не стесняется, что нас могут увидеть, да и смешно это, нас семь, а спальных мест в этой черепахе, будем честны, вообще нет. Большой угловой диван, на котором мы очень тесно умещались. На самом деле, черепаха должна быть временным транспортом, но нам не повезло несколько раз в ней заночевать. Для кого-то, для нас с Бруно, это интимная обстановка, а для остальных, в частности для Триш — целая трагедия, вторжение в личное пространство, но когда усталось берет верх, то она не возражает спать даже рядом с Мистой.       Мы с Буччеллати всегда поворачивали кресло спинкой к дивану, чтобы нас было не слишком видно, он заползал ко мне на колени и закидывал ноги на бортики. У нас получилось несколько раз неловко поцеловаться. В такой тишине казалось, что нас сейчас слышат абсолютно все, хоть мы и вели себя очень тихо, даже не разговаривали, нам и слова не нужны, взгляды тоже. Я научился угадывать его настроение, как бы то не звучало, по дыханию. Мне хотелось чувствовать его губы, влажность языка и теплоту дыхания как можно дольше. Но Буччеллати слишком боялся, что нас застукают, поэтому те пара поцелуев не длились больше нескольких секунд и мне было чертовски мало. Раньше мы намного больше времени проводили наедине и сейчас я настолько изголодался, что бы вытащить его из этой черепахи и переспать с ним даже на полу, траве, вообще любой поверхности. Но сейчас мы дежурим — спать нельзя, отвлекаться тоже. На нас каждый день нападают.       Мы не спали часов до четырёх утра, в это время нас сменили Фуго с Наранчей. К этому времени Буччеллати почти дремал у меня на плече. Я довел его до пустого, но нагретого края дивана. Он уснул почти сразу же, едва положив голову мне на плечо, да и половину себя на половину меня. И снова это звучит странно и глупо.       Мне чертовски нравилась эта приятная теснота, он наконец-то снова был так близко, так рядом. Я был так благодарен, что озвучивая ночные дежурства, первой парой он назвал нас.       Бруно стал капо, и сейчас у нас было опасное, но, вроде, пока плавно текущее задание. Но меня почему-то не покидало чувство беспокойства. Мне казалось, что в один момент все оборвется, не для всех, но для нас с Бруно точно.       Буччеллати не паниковал — это делал я. Он, наверное, это чувствовал, обвивал руки вокруг моей талии, прижимался ещё теснее, и в какой-то момент, мне начало казаться, что я задыхаюсь. И оно, это душашее чувство не ушло.       После никуда не уходило.       Утром я кинул Наранчу ботинок и сквозь зубы прошипел: — Разбудишь его, и я тебя отхерачу. Ещё час дай ему поспать.       Наранча сначала удивленно округлил глаза, затем что-то для себя понял, и, слава богам, заткнулся.       Бруно что-то пробормотал мне в шею, его слов я так и не смог разобрать. В ответ лишь погладил по волосам и неслышно прошептал: — Спи, ещё можно.