Нить времени

POV Кэт - Хочешь за меня замуж? Эти четыре слова едва не выбивают почву у тебя из под ног. В прямом смысле — вот ты стоишь, а как только слова произнесены — ты почти не чувствуешь ног, хотя каким-то чудом продолжаешь стоять. Тебе бы лучше присесть, а еще лучше прилечь — мало тебе того, что ты едва держишься на ногах, так еще и голова внезапно начинает раскалываться так, как будто Локи взял ее своим пальцами, своими длинными, сильными пальцами, и с силой сжал. Но присесть, тем более прилечь, ты не можешь — не на землю же, не перед ним, не сейчас. Еще чего! Пусть даже не догадывается, что его простой — ха! - вопрос практически лишил тебя воли. С Локи всегда так — вот все идет своим чередом, а потом он делает что-то такое, что заставляет тебя замирать на месте, пораженной, и лихорадочно соображать — вот это он серьезно сейчас, и откуда тебе ждать подвоха? И еще ты устала. Вот от этого самого ты и устала. Тебе хочется покоя, тебе хочется стабильности, тебе хочется, наконец, Локи себе — целиком и полностью, а не тогда, когда он соизволит остаться у тебя на ночь. Да, вы все еще не живете вместе. И он все еще звонит и спрашивает разрешения приехать. Тебе это надоело, но ты без этого не можешь. Ты зависима от него, как наркоман от дури, но в отличие от наркомана, ты признаешься себе в своей зависимости. И еще ты беременна. Тебя тошнит по утрам, хорошо, что хотя бы не каждое утро. У тебя скачет настроение и меняется вкус. И тебе, в конце концов, хочется простого бабского счастья — чтобы любимый возвращался домой каждый вечер, чтобы утром, едва проснувшись, перепутать в ванной свою и его зубную щетку, чтобы в выходные в гости к родителям. И чтобы был мышонок. Ты зовешь его так, твоего еще не родившегося ребенка. Мышонок. И ты хочешь, чтобы Локи хотел этого мышонка тоже. Чтобы беспокоился о тебе, чтобы сломя голову кидался выполнять твои беременные заскоки, когда внезапно тебе хочется, например, клубничный пирог в полшестого утра, чтобы сопливо-розово слушал, приложив ухо к твоему животу, как ворочается там ваш мышонок. Но это Локи, и ты знаешь, что с ним так не будет. Ты просто не можешь представить себе Локи, бегущего искать тебе клубничный пирог в полшестого утра. Если уж быть совсем честной, то ты не можешь представить себе Локи с младенцем на руках. Мало того, ты совсем не знаешь, как он отреагирует на твое заявление о беременности. Что-то тебе подсказывает, что он, не моргнув глазом, скажет свое обычное безразличное «хорошо», и… и ты можешь его никогда больше не увидеть. Хотя нет, предварительно он выпишет тебе чек. О! Это будет чек с шестью нулями, но тебе не нужен чек. Тебе нужен Локи, который просыпается посреди ночи, чтобы успокоить плачущего мышонка, а тебе дать выспаться. Но ты знаешь, что так не будет. Локи и мышонок — два абсолютно разнонаправленных вектора. И ты решаешь, что пока ни в какую сторону ты тянуться не будешь. И ты оставляешь все, как есть — мышонок у тебя в животе, и Локи у тебя в постели раз в несколько дней. И тебя все устраивает. Как обычно с Локи — устраивает «почти». Пока он не спрашивает — хочешь ли ты за него замуж. Нет, он не предлагает «выходи за меня», он именно спрашивает, хочешь ли ты, как будто дает тебе шанс отказаться, как будто действительно предлагает тебе свободу выбора. На самом деле никакой долбанной свободы у тебя нет, но ты изо всех сил стараешься ему доказать, что это не так. Себе ты давно уже ничего не доказываешь. И еще тебя до чертиков пугает то, что происходит вокруг Лафейсона. Тебя пугает его одержимость этими кольцами, все, что с ними связано. Ты углубилась в это по самую макушку, в конце концов, это твоя работа. Ты практически уверена, что все это не кончится добром. Что-то подсказывает тебе, что лучше бы эти три кольца никогда не собирать вместе, а еще лучше — каждое из них закинуть на дно самой глубокой океанской впадины, но когда ты пытаешься намекнуть об этом Локи, он только пожимает плечами. Ты догадываешься, что для того, чтобы собрать эти три кольца вместе, он пойдет на что угодно, перешагнет через что угодно, доведется — и через тебя. Но когда умирает Фригга, когда ты видишь глаза Локи в тот момент, когда Тор сообщает ему о ее смерти, ты вдруг понимаешь, что, возможно, ты могла в нем ошибаться. Это глаза не тридцатипятилетнего мужчины, прожженного циника и жесткого дельца, каким он кажется тебе и окружающим. Это глаза испуганного мальчишки, которого родители потеряли в супермаркете. Этот мальчишка все еще пытается храбриться, но все его попытки разбиваются об этот страх — страх остаться одному. И когда ты думаешь, что может быть стоило сказать ему о мышонке сразу, выражение испуганного мальчика стирается, как будто ластиком, с лица Локи, и он бросает в телефонную трубку свое обычное «хорошо», хотя что тут может быть хорошего, и ты понимаешь, что ты никогда не сможешь узнать его до конца, он просто тебе никогда этого не позволит. На кладбище ты стоишь чуть в стороне от Локи и Тора и ждешь, когда вереница родственников, друзей, знакомых и черт знает кого еще наконец иссякнет, и ты сможешь подойти к ним ближе. Они стоят над могилой Фригги — оба в тонких кашемировых темных пальто на пронизывающем осеннем ветру - высокие, статные. Ветер треплет их длинные волосы, иногда черные и светлые пряди соприкасаются, не переплетаются, а именно соприкасаются, черное оттеняет белое. И ты понимаешь — перед тобой родные, не сводные, братья. Наверное, кто-то мог бы подумать, что перед ним боги — потому, что только боги могут быть в эту минуту на голову выше всех остальных — и в прямом и в переносном смысле. И эти их волосы, которые летят по ветру... В том, как они стоят, есть что-то завораживающее, что-то действительно от древних божеств. И это, черт возьми, красиво. И еще ты волнуешься за них обоих, потому что знаешь — кроме тебя, волноваться больше некому, а Одину сейчас не до них. Тебе видно лицо Локи — и это холодный мрамор. Тебе не надо касаться его рукой, чтобы ощутить этот холод. Ты просто знаешь. А еще ты знаешь, что внутри ему сейчас так же холодно, как снаружи. Тебе хотелось бы что-то сказать, что-то такое, что помогло бы ему согреться, но ты догадываешься, что он просто тебя не услышит. И когда все, кто хотел выразить братьям соболезнования, наконец, проходят, ты приближаешься к Локи и протягиваешь ему его перчатки — ты сама не знаешь, как они вдруг оказались у тебя в карманах, но они как-то там оказались. И когда он говорит это, когда спрашивает тебя, хочешь ли ты за него замуж, ты просто не готова это услышать. Ты не ждешь этот вопрос от Локи, ты не ждешь его вообще, не говоря уж о том, что он совсем неуместен сейчас, после того, как на могилу Фригги была брошена последняя лопата земли. И ты просто стоишь и смотришь на Локи, не говоря ни слова. Все слова застряли у тебя в горле. Где-то чуть ниже испуганной птицей бьется твое сердце. На секунду перехватывает дыхание, но ты делаешь над собой усилие, и ты дышишь. Локи бормочет что-то про кольцо, про то, что все должно быть не так. И он, наверное, прав, но ты смотришь на него, и ты все видишь — ты видишь, что глаза его красны, нет, в них нет слез, глаза сухие, как бывает, когда ветер долго дует в лицо. Ты видишь, что губы его обветрены и обкусаны, буквально до крови, ты замечаешь плохо подживающую ссадину на нижней губе, и тебе хочется приложить к ней платок, но ты сроду не носила с собой платка. Ты видишь, что лицо его бледное, без кровинки, а кожа обтянула скулы так, что дотронься пальцем — и порежешься. Ты видишь, что Локи хреново, просто как бывает хреново, когда теряешь близкого человека. И на его вопрос ты не отвечаешь не потому, что не знаешь ответа, а потому что не уверена в самом вопросе. Ты бы переспросила, точно ли этого хочет сам Локи. Но ты не будешь переспрашивать. И еще ты знаешь, что второй раз он свой вопрос повторять не будет. После Локи отвозит тебя домой и уезжает к Чарльзу Виндзору. Он просто оставляет тебя в квартире и двух своих громил внизу, но тебе было бы спокойнее, если бы он остался сам. Разумеется, просить об этом ты не собираешься. С каждым днем тебе все труднее ни о чем его не просить. Но пока ты держишься. Тебе интересно, сколько еще ты сможешь продержаться — например, пока станет заметен твой округлившийся живот. Звонок звонит через полчаса после того, как Локи уходит. В первый момент ты думаешь, что он все-таки вернулся, но когда открываешь дверь, видишь за порогом третьего охранника, у которого сегодня должен был быть выходной. За его спиной высокий черноволосый мужчина — ты сразу узнаешь его, анализ ДНК не нужно проводить, чтобы удостовериться, что перед тобой отец Локи — так сильно оба они друг на друга похожи. В руках охранника пистолет, и он направлен тебе прямо в живот, и ты инстинктивно скрещиваешь руки на животе, защищая вашего с Локи мышонка. - За мной! - командует из-за спины охранника Лафей, но ты не двигаешься с места. Вороненое дуло чуть дергается, призывая послушаться того, кто отдает приказ, и тут ты забываешь о гордости, самолюбии, обо всем, что делало тебя цельной, когда рядом был Локи. Все это не важно, когда рядом его отец. И ты просишь: - Не трогайте меня, прошу! Лафей изумленно приподнимает правую бровь — совсем так же, как иногда делает его сын. - Пожалуйста, я беременна! Лафей улыбается. И это улыбка Локи. Была бы улыбкой Локи, если бы не чуть дернувшийся уголок рта. От этой такой знакомой и такой чужой улыбки веет безумием. - Так я стану дедушкой? - и Лафей начинает смеяться.