7 дней

      За заседанием последовал недолгий вечер, они с Маркусом более не виделись, и Коннор воспринял это как повод пораньше возвратиться в небольшую новую комнату, отведённую ему для жизни на срок работы, и получить своё одиночество. Комната была квадратной, с простыми голубоватыми обоями и старой кроватью, что было совершенно логично — андроиды уходили в сон, не засыпая под одеялом. В углу стоял небольшой шкаф, ныне имеющий в себе лишь ещё одну рубашку Коннора и футболку, которую одолжил ему Маркус. Ту рубашку принёс лидер восстания вместе с другой, чёрной, что была на самом андроиде. Это было заменой повреждённым во время нападения вещам.       Честно говоря, надев одежду, в которой чётко ощущалось присутствие шёлка, что так нравился Коннору, андроид уже более не хотел её снимать. Это стало теперь уже новой кожей, пока он... работает здесь. Слово «работает» подбиралось с трудом, ведь до конца было неизвестно, что он вообще делает здесь и для каких целей живет на территории старых врагов.       Он присел на покрывало кровати. Для запуска сна достаточно было почувствовать безопасность, а затем отключить внешние процессы, оставив ряд программных скриптов, монтирующих данные и отвечающих за своеобразную сонную саморефлексию. Можно было и не включать последнюю функцию, но уже второй день подряд Коннора кое-что беспокоило.       После того инцидента с Маркусом, спящий режим перестал работать как обычно.       То пространство, в которое неизменно попадал андроид, было... инородным. Ничего подобного ранее не возникало в его сознании, что приводило его к выводу, что это симулякр фрагментации данных не принадлежал ему. Впрочем, пространство отвечало на его запросы, что давало основание полагать, что всё же какое-то отношение к происходящему он имеет.       Он в очередной раз визуализировал чёрную массу, стоящую в его полный рост. Спустя пару запросов, она конкретизировалась до абстрактного водного простора. Вода спокойно переливалась от мягкого серебра до черноты. Коннора пугала эта стихия: наверное, где-то в глубине его собственного кода таилось ощущение, что дно этого бесформенного озера — самое страшное, что он когда-либо видел.       Когда он глядел на эту массу, к нему раз за разом приходила мысль о самоубийстве. Казалось, что именно в такие озёра когда-то с камнем на шее опускали людей из легенд средневековий. Когда-то на это мглистое и абсолютно неизвестное дно стремились по своему желанию: была ли виной тому безысходность, что так характерна для людей, было ли это поразительное умение чувствовать — Коннор не знал, не знал, каково это — добровольно проститься со всем, что держало тебя на Земле двадцать, сорок, тридцать лет.       До того дня.       Теперь, когда он думал, что он вновь окажется там, то он, без сомнения, ощущал, что это будет добровольным концом и заявлением некоторого рода храбрости. Неестественной, прекрасной и совершенно обезумевшей.       С этого дна не будет пути. Вокруг перед смертью будет собрание перемешанного кода, а, может, у роботов тоже есть агония? Он ведь чувствовал что-то такое, да, но мысль эта перебивалась мыслью о Маркусе...       Вдруг в последние секунды его жизни вот на этом дне ему привидится что-то по-настоящему важное, что он так и не отыскал? Ведь он так и не увидел, как исчезает из системы последний ноль, символ, с которого началось его существование.       Которую уже ночь в режиме сна он видел одну и ту же картину: чёрное-чёрное озеро, бесконечно гладкое и спокойное, тем и до дрожи ужасающее.        Отнюдь, машине не понять того, что делает человека человеком. Так думал Коннор, так он привык думать.       И сегодня в режиме сна он застал почти привычный водоём, призрак своего ожившего сознания. Только за ним находилась лесная чаща, до которой он, казалось, никогда и не помышлял добраться, ведь ступать в черноту было странным решением.       Каким же было его удивление, когда она так послушно расступилась, стоило Коннору подумать о том, что нужно пробраться в лес.       «Так, похоже, и с ума сойти можно. Похоже, именно так и сходят»,— было подумал андроид.       Он услышал звуки. Они не имели фактического смысла, а относились скорее к порядку эмоций. Было сложно их понять, но в их сути существовала тоска. Звук тоски был синим, и он очень часто встречался в сочетании со страхом будущего — мутно-лиловым звуком. Замерев в неясном чувстве, Коннор боялся потерять линию звуков, ведь порой за ними звучал непонятный голос...       Сколько бы андроид не вглядывался в лесную чащобу и дальше, ничего более материального так и не появлялось. Всё это, конечно, могло оказаться постыдной ошибкой убитой программы, но даже проснувшись, Коннор так и не смог избавиться от ощущения чужих глаз, смотрящих совершенно беззлобно, но слишком упрямо, чтобы это было чем-то случайным.

***

      Он вышел из сна в обед. Всё это время, как оказалось, его не беспокоили. Только позже он обнаружил торчащую в двери записку.       Она была от Саймона. Он пытался общаться с Коннором, неуверенно, но старался ему помочь хоть в чём-то. Было бы странно думать, что они так просто найдут контакт. Возможно, андроид сам ощущал негласную связь с Коннором, который выглядел достаточно растерянно, находясь среди андроидов.       В записке Саймон кратко уточнил расписание Маркуса, а в конце скромно заверил, что будет весь день в библиотеке, и, если Коннор хочет, он может присоединиться.       Коннор, может быть, и хотел откликнуться на предложение, но он с досадой заметил затем, что работа по отчётам, оставленная за ним как за полицейским, никуда не уйдёт, а, значит, проблемы будут у Хэнка. В итоге он навестил библиотеку на час, продолжив спокойно изучать литературу, стоя недалеко от молчаливого собеседника.       Потом пришёл Маркус и с тенью уставшей улыбки сказал, что скоро его позовёт.       День клонился к тёплому и неторопливому закату, когда, наконец, Коннор оторвался от работы с базой данных, которую он торопливо доделывал в ожидании приглашения. Наконец ему в систему пришло сообщение от Маркуса, что само по себе было удивительным.       Андроиды не пускали в личную сеть никого чужого, потому что так или иначе затем мог последовать взлом, что в последнее время неплохо получалось у полиции. Поэтому, наверное, Коннор и удивился внезапному запросу.       Полицейский торопливо разгладил рукава и поправил воротник рубашки, окинув своё отражение мимолётным и едва стыдливым взглядом. Оно вызывало у него неизменную симпатию, как бы он ни старался себя ненавидеть. Ему нравилось его тело, когда он был в той новой рубашке. Она скромно очерчивала гармоничную широту его плеч и выделяла кое-где пучки мышц на руках.       Он вздохнул, оглядывая свою грудь. Застегнуть ли пуговицы до конца? Раньше он любил, оставаясь наедине с собой, не застегивать последние четыре или три, но сейчас, словно вкопанный, стоял и рассуждал над столь глупым вопросом.       Наверное, Коннор делал это от прежнего непонимания ситуации. Как должен вести себя человек, который позирует? Он должен быть откровенен в своём поведении?       Спросить подобное Коннору было неудобно. Поэтому, в очередной раз застегнув пуговицу и оставив две последних свободными, он провёл ладонью по волосам, пытаясь придать им гармоничный вид.

***

       Торопливо зайдя в мастерскую, Коннор огляделся в поисках художника. Маркус разбирал материалы, сидя на полу. Сегодня он взял мягкие карандаши и на всякий случай искал тушь.       Хозяин мастерской кивнул андроиду, доброжелательно предлагая присесть, а затем пообещал очень скоро присоединиться к их общему делу.       Когда Маркус оглянулся, встал и подошёл к стулу напротив Коннора, он невольно словил себя на чувстве тонкого и светлого восхищения. Образ андроида напротив перебивал все мысли в голове, и в первое время даже карандаш едва удерживался в его руках, играя в игры с задумчивостью.       Он вновь изучал Коннора.       Его острые колени и голени с изящными рисованными очертаниями щиколоток выглядели так чётко, необычно, ново. Штанины по-детски задрались чуть выше обычного от весьма нехарактерной для жизни позы.       Маркус с облегчением вглядывался в силуэт и набрасывал линии, думая о логичности своего решения сделать зарисовку в полный рост. Только лампа на кривом чёрном проводе изредка покачивалась от лёгкого ветра, нарушая тишину.       Они собрались здесь не то что бы внезапно. Сегодняшним днём, когда Маркус зашёл после полудня в библиотеку, то увидел детектива сидящим в зале совсем одного.       Правда, спустя минуту ближе к концу последнего ряда с классикой, в клетках стеллажей он распознал Саймона, расположившего в кресле, и это чуть стеснило движения главы революционеров.       Не хотелось показывать Коннора никому. Дело было не в ненависти окружающих, просто, а вдруг… кто-то знает, кто-то проговорится? Маркус не умел врать, во всяком случае он так решил и в лицо это выходило куда хуже. Поэтому, совсем тихо окликнув Коннора, стоя в дверном косяке, Маркус также тихо исчез из тихого помещения.       Они работали молча, теперь куда спокойнее, чем оно было раньше. Маркус не случайно указал модели на стул у окна, а Коннор без вопросов быстро оказался в нужном месте. Даже сказать было нечего.       Коннор был не ясен. В этот раз он задумчиво вытянул линию рук над спинкой, и изящно перекрестив их в запястьях, сидел на стуле наоборот, просто и спокойно глядя диагональю вниз. Его подбородок уютно утыкался в плечо, создавая ощущение некоторой умиротворенной скуки, какую испытывают в особенно безмятежные минуты жизни.       Впрочем, думая даже об этом, движения художника по шершавой бумаге казались такими же точными, а плавность штрихов, очерчивающих тонкие вытянутые руки, в очередной раз подчеркивала динамику рисунка.       Окна были открыты. Оттуда веяло душным и маревным зноем, а горячая желтизна солнца, окрасившая стену соседнего здания, мягко отражалась на молодом лице мужчины, тепло и характерно обрисовывая черты лица.       — Можешь сесть по-другому,— нарушив собственный мысленный монолог, сказал Маркус,— только, наверное, чтобы солнце было сбоку.       Молчаливый собеседник послушно двинул стул, задев ненароком ткань ковра. Ворс собрался волнами под старой ножкой, и Коннор со свойственной лишь для него неловкостью в движениях попытался хоть как-то вернуть всё как прежде.       Маркус смотрел. Уголок гармоничных и искусственных губ дрогнул в совершенно человеческой эмоции.       Когда Коннор находился в комнате, Маркус терялся. Когда Коннор вёл себя так, Маркус переставал думать.       Ему становилось пронзительно неуютно, потому что ранее он считал, что во всём в себе давно разобрался. Он установил правила: отказался от всякого, чего делать и помышлять не следует, принял каждое нужное, принял по своей воле и мечте. Отклонение от нормы, пускай, допустимые – его, спасителя новой нации, ничуть не красили.       Коннор разглаживал ворс, незаметно спустившись на пол. Ладони оглаживали место, где только что был изгиб. Мягко, в каком-то смысле боязливо. Он что-то пробормотал себе под нос, скрывая неловкое удивление. Расстегнувшиеся рукава на его запястьях небрежно болтались во время его странного занятия.        Не заметивший весь ход действий Маркус наконец удивлённо воскликнул: — Коннор, оно и было так, правда. Ты не сможешь вернуть всё… как было.—он вгляделся в чуть удивлённое лицо.       Тот уже спокойнее встал и вновь уселся на стул, погрузившись опять во что-то определенно важное, даже не поправив очевидно смявшихся рукавов. В какой-то момент аккуратная линия плеч встрепенулась в мимолётном ощущении неуюта и, может быть, какого-то ошеломления даже, и Маркус мог поклясться, что не наблюдай он за андроидом так внимательно, то и не заметил бы этого вовсе.       — Коннор,—замерев в решении начать беседу, заговорил он, снова проведя особенно длинную линию вдоль бумаги,— скажи, есть ли что-то, чего ты не любишь?       — Андроид скользнул взглядом по собеседнику и вновь увёл его куда-то в пол, а затем прямиком в небо, светившее остатками закатного солнца.       Он молчал так более пяти минут, а затем в каком-то задумчивом порыве начал:       — Я не люблю то, что не оканчивается.— замолчав, он вновь невольно скользнул стопой вдоль ворса, поёжился, а затем продолжил, будто не было паузы.— я думаю, историй без финала, чувств без конца, действий без итога.       — Почему же?— остановившись в самом конце наброска, Маркус отнял острие от белого листа.       — Потому что в конце концов я не понимаю, зачем вообще начинал,— взгляд перешёл на лицо собеседника, и Маркус наконец-то словил его, сам не зная почему, зачем.       В дверь постучали с характерным тактом. Затем она отворилась и женским, неравномерным шагом внутрь зашла Норт. Она окинула комнату взглядом, прежде всего, словно хищник, вцепившись в Коннора, а затем уже в лидера.       — Тебе звонят, Маркус. Люди. Правительственный звонок,— коротко доложила она.       Маркус встал, забирая телефон, и в жесте просьбы ожидания скрылся за дверью комнаты. За ним неторопливо последовала девушка, но, на секунду обернувшись, она бросила:       — Лучше бы тебя здесь не было. Гнил бы в своей полиции и ловил бы таких же убийц, как ты.