7 дней

      Коннор оказался в пустой мастерской, растерянно глядя туда, где только что было лицо Норт.       Когда люди раньше говорили ему что-то подобное, он и внимания на это не обращал. Это происходило часто, и даже Гэвин однажды отметил, что подобных кретинов можно смело бить в их наглую морду. Конечно, слушаться советов Гэвина было глупо, но и продолжать придавать значения подобным фразам не хотелось.       Если бы Норт могла, она бы убила Коннора. По ее лицу, искажённому презрительным выражением, можно было уже тогда понять, что она с радостью сделает это, только выдался бы момент.       Коннор молчаливо уставился на стену здания, думая, что она внезапно окрасилась насыщенным алым, и лишь какой-то тонкий спектр уводил его в ещё один оттенок солнечного света.       Он тихо поднялся и дошёл до тумбы. Взял с неё какую-то газету недельной давности и принялся листать. Не похоже было, чтобы Маркус читал. Коннор словил себя на мысли, что вновь начинает играть роль детектива, и тут же положил вещь на место. Правда, краем глаза он увидел на одной из страниц что-то напоминающее по оттенку цвет кожи Маркуса, но и тут он постарался пресечь эту мысль, чтобы вновь не схватиться за газету, а вместе с тем и за новое расследование.       Он захотел позвонить Хэнку, наверное, сделать это просто так, но вовремя остановил себя, ограничившись одним сообщением. Маркус вновь мог вернуться и предложить продолжить их труд.       Так действительно вскоре произошло, и, когда в комнату наконец зашёл хозяин, взгляд его оказался совершенно иным. Он был абстрактно направлен прямо перед собой, Маркус встал посреди помещения и потерянно завертел головой, а затем, взмахнув руками, как-то неловко сказал:       — Продолжим?       Коннор кивнул, снова сев на стул. Он почти забыл, как нужно было сесть, точнее Маркус не давал указаний, и он уселся так, как обычно любил сидеть Гэвин: откинувшись на спинку и вытянув ноги в наглой расслабленности. Эта поза совсем не принадлежала Коннору, он даже не знал, куда деть руки, в конце концов просто свесив одну за спину, а другую уложив у колен.       Ход этих мыслей не скрылся и от художника, даже будучи каким-то другим, он вдруг немного ухмыльнулся, но затем напряжение пришло вновь. Если бы не было таких разительных перемен в настроении лидера, Коннор бы не отметил этот факт, теперь же он сидел, размышляя над способом начать разговор.       — Слушай, — нелепо начал он.       — Да?       — То, что я делаю, что будет потом? — в своей позе Коннор начал находить даже преимущества. Так он мог теперь обоснованно глядеть на художника в простой чёрной футболке и в лёгких летних брюках, в то время как тот, напротив, будто скрывался за плотным листом бумаги.— ну, знаешь, я много думал об этом.       Маркус молча нанёс ещё несколько штрихов, видимо, пытаясь определить вектор вопроса.       — Ты знаешь, Коннор… Честно говоря, я впервые не нахожу, что тебе ответить. Сегодняшний день, — Маркус замешкался, очевидно определяя степень откровенности того, что он скажет, — он был таким сложным. Даже не знаю, могу ли я тебе что-то сказать. У меня гораздо больше вопросов, и мысли одна с другой не вяжутся.       Маркус постарался вновь обратить взгляд к листу, но в этот раз рисунок совершенно не удавался. Штриховка лёгкого наброска выходила слишком строгой и верной, фигура обретала именно ту стройность, о которой говорил Коннор. Так рисовать сам Маркус не любил, потому что именно в эти момент его рисунки становились… рисунками машины.       — В этот раз тебе самому не нравится, что выходит, да? — голос зазвучал вновь и испугал точностью сказанного.       — Почему ты так подумал? — удивился андроид, в последний момент скрыв эмоцию.       Коннор внезапно улыбнулся, он давно не делал этого так, чтобы успокоить собеседника. От неуверенной улыбки на лице его появился лёгкий прищур и тонкие морщины у глаз. Улыбка эта была вымученной, потому что… столько неуверенности скрывала она в этот момент, но, без сомнения, в то же время она была искренней.       От мысли этой Маркус ещё сильнее напрягся, прилагая все силы, чтобы скрыть своё смятение и… стыд. Он заметно ссутулился над рисунком, стремясь скрыть всякий след мысли на своём лице.       Солнце уже ушло, оставляя остатки света комнате, поэтому сейчас левая сторона лица позирующего была немного затемнена. Выделялась другая — правая, слабым голубоватым светом. От носа падала широкая и выразительная тень, она была интимной, как и та, что сейчас выделяла одну из ключиц.       — Ты уже не смотришь на меня так, как раньше. Если ты продолжаешь рисовать, то моя поза тебе нравится, либо ты даже не пробуешь об этом задуматься, а, значит, что твои мысли заняты другим. А ещё карандаш, ты держишь его не так, как ранее держал для штрихов.., — Коннор резко осёкся, а затем неловко засмеялся, — Ох, прошу, прости, я опять начинаю то, что люди так не любят во мне. Анализировать и лезть в чужие дела.       Маркус ошеломлённо опустил лист и помотал головой.       — Вовсе нет, — он оглядел фигуру андроида, что-то решая.— у меня кое-какие проблемы с… делами.       Коннор, развалившийся на стуле, потерял все остатки и без того слабой улыбки.       — Я не хочу лезть в твои дела, но проводя с тобой эти дни, я понял, что ты не такой, — Коннор хотел остановиться, но внутри себя он чувствовал, что сейчас нужно это сказать, иначе они так и не придут ни к чему, — в смысле, не такой, как мне всегда казалось. Словно тебе не нравится что-то, и иногда мне кажется, что дело вовсе не в моём присутствии.       Повисло неловкое молчание. Маркус, качнув ногой, лежащей поверх другой, вернул её на пол, и торопливо встал. Подул ветер, и вновь зашаталась лампа, скрипнула старая рама окна. Воздушный поток ударил в лица андроидов, но ничего этого они не замечали, потому что сейчас происходило что-то куда более важное и пугающее их самих.       — Слушай, — торопливо заговорил Маркус, нелепым и ломанными движениями складывая зачем-то карандаши в футляр. От Коннора не мог ускользнуть тот факт, что пальцы его едва дрожали. Он вполне намеренно обернулся к собеседнику правильно сложенной спиной, скрывая выражение своего лица, — наверное, на сегодня хватит.       Коннор не находил, что ответить, думая только — спросить ли ему разрешения, чтобы уйти?       — Маркус, если что-то произошло, — Коннор внезапно ощутил в себе смелость попробовать ещё раз, последний, — если есть что-то, что ты боишься сказать, то попробуй.       Маркус будто не слышал его, и, вконец потеряв надежду, Коннор поспешил к выходу, осознавая, что сегодня лидер более ничего не скажет.       Неужели сейчас он разозлил его? Неужели опять допустил ужасную ошибку?

***

      Наконец-то дождавшись ухода Коннора, Маркус перестал заниматься глупым делом. Небрежно бросив футляр на диван, он обессилено упал рядом, а затем, не находя места и там, неловко вскочил, подходя к окну.       Он считал это место необычным — его мастерская находилась практически посередине огороженной территории, которая негласно считалась политическим центром андроидов. Из второго небольшого окна он видел другие здания, при этом можно было наблюдать за андроидами, которые ходят от здания к зданию. Посередине небольшой площади, которую и окружали дома, находился сломанный фонтан. Он был напоминанием старины этого места почти что на окраине города.       Даже так, глядя на затихшую дворовую площадку, он чувствовал неутихающий страх, перемешанный с чувством вины. Только что он просто так прогнал кого-то, кто пытался ему довериться. Чёрт возьми, да он прогнал Коннора, которого чуть не убили по его же приказу, который почему-то сам чувствовал за это вину.       Сначала Маркусу казалось, что всё это — издержки восстания. Сегодня свой, завтра — враг. Так он в принципе оправдывал каждую недосказанность в их общении. Но он совсем забыл об одном — проницательности Коннора.       До конца было неясно, кого так хорошо понимает Коннор — допрашиваемого андроида, или, или… самого Маркуса?       Та чернота, что упрямо залезала в каждый кусок электронной души андроида, в последнее время перестала оставлять ему хоть немного покоя. Политические игры оказались грязными… Омерзительно грязными.       Маркус сжал ладонями нижнюю часть рамы, пытаясь отрезвить себя, отогнать мысли. Почему нельзя просто закурить? Прогнать эти мысли так, как делают люди? Залечь на дно вместе со своей ложью, страхом, навязчивыми мыслями. Сейчас он практически ощущал эту черноту внутри, ощущал каждым куском кода…       Коннор был красивым, до больной и безумной эстетики. С каждым часом, проведённым рядом, Маркусу хотелось большего…       Потому что Коннор был искренним, был открытым, был тем, кем переставал быть…       Чёрт возьми, Маркус переставал быть таким! А ведь за это его полюбили.       Он резко закачал головой, уже физически стараясь отогнать черноту мыслей, одна ладонь упала на лицо, скрывая его половину, пальцы вжались в кожу ногтями.       Он внезапно замер и расслабился, прежде пару раз тяжело и протяжно вздохнув, отошёл наконец от окна и вгляделся во мрак мастерской. За своими мыслями он даже не заметил, что Коннор, уходя, погасил свет…       Завтра он хотел увидеть что-то новое. Но как теперь сказать Коннору, что теперь ему хочется увидеть все две ключицы, а ещё вглядеться в ансамбль гармоничных мышцы на руках, а, может, увидеть ещё, что-то более личное, серьезное…       Не было бы и смысла становиться девиантом, не было бы смысла в его рисунках, если бы он не видел всей этой красоты. Всепоглощающей, от которой прекращают идти своим ходом мысли, выключаются звуки в голове.       Только не ясно было, что именно нравится в Конноре Маркусу. Сейчас он практически насильно отгонял эти мысли, он убеждал себя в том, что не об этом сейчас стоит думать. Но затем вновь спрашивал себя — изгибы ли шеи Коннора понравилось ему рисовать? Или созданный для рисунков правильный, спокойный профиль… Может быть, широту плеч или линии стоп? А волосы, эта лёгкая волнистость, чем-то напоминающая рябь на реке в почти безветренный день?       Это ли ему понравилось?       Или ясность мысли? Её точность? Живой ум, меркнущий в страхе, несомненно, подаренном самим Маркусом, его бесстыдным и эгоистичным предложением быть рядом, потому что так сказал техник, едва успевший восстановить их код…       А ведь даже это он не потрудился объяснить Коннору. Нормально, спокойно обосновать нужду.       Съедаемый этими мыслями, он так и остался сидеть на диване во мраке мастерской, не найдя сил в себе отправиться в другую комнату. Найти нужное для сна состояние он смог лишь спустя несколько часов.       Что принесёт новый день?