***
Дверь отворилась звеняще от сквозняка, когда он вошёл, буквально вбежал в зал собрания. Глава андроидов оглядел присутствующих: все они уже расселись по своим местам на стульях, выставленных полукругом. Только Саймон стоял в углу у входа, сложив руки на груди, с молитвенно мирским лицом. Маркус любил это в Саймоне. Давний друг с тех дней революций стал другим. В нём прибавилось грустной задумчивости, ушла та неуловимая мягкость. Иногда он мельком говорил Маркусу, что совсем запутался, но даже не знает, в чём. В какой-то момент его жизнь просто перестала меняться. А чем мог, он, Маркус помочь? Они все нашли в нём своё солнце, возложили на него что-то незримое, а что он сам сделал? Какое «нечто» он на себя возложил? Революционер понимал, о чём говорил Саймон. Он, как никто другой, знал, что значит жить мирной жизнью после дней, когда ты не знаешь — жив или мёртв, такое подвешенное состояние лечилось лишь отчаянной отвагой, чем и занимался Маркус. Саймон же, осознав, что в мире это не получится, предпочитал дни напролёт быть на работе или в самом незаметном углу старой библиотеки. Он стал его тенью, в какой можно было скрыться в особенно безличный день. Посреди зала стояла Норт, в её руках был десяток листов с печатями. Мутное небо обливало серостью каждую прядь её волос, сосредоточенная и едва ссутуленная, она словно собиралась читать речь на чьих-то похоронах. Вглядываясь в чёрные знаки на бумаге, заместительница всё никак не могла отвлечься от написанного, рот её был чуть открыт, изображая шёпот. Неподвижно стоя на месте, она перебирала лист за листом, моментами отводя взгляд, точно обжигаясь, хмурилась. Всё это говорило о том, что Норт что-то чрезвычайно волновало, поэтому-то и Маркусу стало не по себе. Когда он глядел на неё, он чаще всего думал, что благодарен. После всего, что произошло между ними, после того, как он не открылся ей, не захотел делиться всяким пережитым, она сильно охладела. Полгода назад он думал, что они почти влюблены. Легко было сказать, что ему нравилось в ней, но сложнее было описать словами то, что отталкивало его от всякого сближения с ней в каждый момент, что они проводили вместе. Кажется, она просто что-то скрывала, возможно, даже больше, чем он сам. Андроиды были определённой угрозой для Америки. Дело было не в том, что они всяко умнее и теоретически ближе к успеху во всём. Чего у них точно не было, так это тяги к социальным статусам. Маркус часто думал о том, хотел бы он быть великим, но каждый раз приходил к тому, что «величина» измеряется другими. Он хотел, чтобы хотя бы что-то в его жизни измерялось им самим. — Вы, наверное, знаете, что я вам скажу,— Норт не оглянулась на Маркуса, начав речь. Он лишь ощутил сетевое касание, означавшее её личное «привет»,— у нас трудности. Маркус дошёл до девушки, встав рядом и мимолетно кивнув. На лице его был неуловимый оттенок улыбки, плечи были расправлены, как и любая его мысль в голове. Так он хотя бы казался уверенным, чего явно не было на самом деле. — Вы знаете, что до сих пор у нас нет ID-карт,— продолжила она спокойнее и махнула рукой в своём личном жесте,— мы долго боролись с этим, а вчера нам пришло предложение. Она сжала бумагу в руках, вновь начиная волноваться. Рука Маркуса дрогнула, чтобы коснуться ее плеча, он поглядел на её профиль, и что-то неприятное случилось внутри и он вовремя осёкся, ощущая нарастающую ментальную боль, а затем и вовсе сильнее напрягся, отрывая взгляд от девушки. Этого ли он хочет? Хочет ли он вообще вести себя, как принято? Если честно, то волнение, что он испытывал по пути сюда, сейчас притупилось его собственным чувством, что с ним самим что-то не так. Что он не понимает, как ему решать чьи-то проблемы, если у него внутри так... Он ощутил лёгкий шёпот на личном канале. Говорил Саймон, совсем тихо. «Кажется, настали не лучшие времена, держись. Мы ведь все знали, что всё так и произойдёт». Саймон. — Они предлагают ID в обмен на лишение права на образование. Андроиды хранили траурное молчание. Лица их и без того были омрачены темой встречи. Услышав же полное содержание, все без исключения были поражены. Маркус знал о содержании письма с самого момента включения. Кроме того, он сам вёл эти переговоры до прошлой недели. Сейчас всё внутри его хоронилось страхом и вполне ощутимой чёрной озлобленностью. — Другими словами, мы также остаёмся правовыми инвалидами,— начал он, оглядывая публику,— нужно вынести вопрос на голосование. «Чисто формально»,— добавил он на личном канале с Норт и Саймоном. — Обратите внимание, что ID в данном случае даст вам право на неквалифицированный труд. Вы понимаете, о чём я?— Маркус подглядел на Норт, передавая ей слово. Впрочем, по такой логике, на первый взгляд ничего не меняется, правда? Андроиды явно не вписывались в пирамиду Маслоу со своей не потребительской натурой. Одно за другим последовали мнения, кто-то говорил о том, что положение и так не ахти, тогда будет возможна эмиграция, другие же говорили, что отсутствие образования накладывает полное ограничение на вопросы продвижения в труде, особенно в закрытых профессиях. Маркус думал о многом. Прежде всего — в чём смысл этого предложения? Очевидно, власть понимала, что манипулировать ограничениями простейших потребностей не выйдет, а значит — андроиды худшая угроза на данный момент. Никто с самого первого дня и не думал давать им свобод... Тем временем Норт проводила голосование. Нужно было набрать абсолютное большинство, чего ожидаемо не произошло. — Что ж, думаю, этот вопрос требует дальнейшего обсуждения с обеими сторонами,— заключил Маркус, разведя руками,— мы вновь вышлем запрос на переговоры.***
Он вошёл в свою комнату полностью и бесповоротно окончившимся душевно. Давно внутри не было столько глухого бездействия, давно он не уводил голосование в сторону продления. На старой тумбе лежала игрушка. Старый медведь, которого он подобрал в день революции. Глупый поступок, ничуть не отмывший его нутро в тот момент. Он обещал всем дом. Право любить, ходить по этой земле и быть свободными. Эйфория затмила все сомнения, когда восстание в конце концов удалось. Захотелось срочно опьянеть, но что бы он сейчас не предпринял, в итоге вышло бы нелепой имитацией. Всякая его попытка убежать от мыслей в итоге приводила к тому, что человеческое не работает. Медведь смотрел на него своим глазом и грустно кивал от сквозняка с окна. Изрезанный, пыльный, бывший в прошлом надеждой и опорой для ребёнка, сейчас он безучастно восседал напротив нового хозяина. И молчал. Может, он говорил, но Маркус даже не мог представить, какой голос у бедного Одноглазого. Но Одноглазый, будь он живым, наверняка посоветовал бы Маркусу отстать от него. Или, по крайней мере, попробовать сказать миру, что он больше не их лидер, и, похоже... ...всё это на самом деле было не для него. Оставить от себя в жизни хоть что-то — оставить цветное, чёрное, изящное, мысленно чистое — он хотел видеть картины, а не страдания день за днём. Всё это в конце концов разрушало его, делало ненавистным, и, пожалуй, только Одноглазый видел его целыми днями таким. Разбитым, встревоженным. Он смотрел в пол, сидя на кровати, растерянно перебирая хоть какие-то варианты. Он услышал шаги. Лёгкие и совершенно небрежные. Отворилась дверь, без стука, столь же бестактно, словно пришли уколоть, больно и так, чтобы кровоточило. — Маркус,— Норт подошла на середину комнаты. Лидер понимал, что надо встать. Но это мыслилось таким сложным, что он ещё пять секунд покорялся этому решению. Взгляд Норт на секунду смягчился, будто все напряжение с лица спало. Она явно заметила его жест растерянности, но тут же собралась и ещё сильнее закрылась, уложив руки на груди. — Что ты сделал на голосовании? Ты свёл чёртов вопрос на «нет»!— она едва удерживалась, чтобы не поднять голос, в нем звучала острая женская обида. Маркус ухмыльнулся, постаравшись посмотреть на неё с оставшейся в нём мягкостью. — Ты думаешь, были какие-то другие варианты? Предлагаешь уехать на другой материк и основать своё государство? Норт вскинула брови и вцепилась ногтями в кожу рук. Она хищнически нагнулась в его сторону. — Что? Ты будешь и сейчас уходить от ответов, когда всё так ясно? Мы должны предпринять более радикальные действия! Разве это не очевидно? Маркус оглянулся и, заметив Одноглазого, с горечью подумал, что никогда бы не захотел, чтобы Норт его увидела. Досадная ошибка. — Я предлагаю вести переговоры дальше. Мы могли бы попробовать,— Маркус соображал, глядя ей в лицо, игнорируя очевидную злость,— могли бы попробовать смягчить условия. Он сделал это на зло. Потому что ни за что, ни за что в жизни он не желает пережить тот кошмар. Лицо Норт напряглось, на нем появилась нескрываемая обида. Она пристально смотрела на его чуть склоненное в мысли лицо, и чего-то упрямо ждала, словно точно почувствовала его намерения. — Действительно, может, ты хоть политиканам захочешь открыться? Посмотрим, как властолюбцы посмотрят на твоё миротворение. Это твой защитник тебя надоумил?— насмешливости в её голосе не было, только глухое... чувство униженности. Маркус обжегся мыслью. — Ты...— выговорил он с удивлением,— ты... обижена на меня? До сих пор. Тогда ты обиделась? Красивая, некогда улыбающаяся девушка, сейчас была затравленнее его самого. Она металась, думая о чём-то, выдерживая совершенно нехарактерную для неё паузу. — Знаешь, та ситуация,— холодно произнесла она,— научила меня. Все, что с нами происходило, было одной большой ситуацией бегства от всего, кроме твоей мечты чтобы тебя уже наконец оставили! Ты творил это не для нас, не для мира. А для своего эгоистичного покоя! Маркус сделал шаг назад, опустив руки, совершенно ошарашено он задел щиколоткой железную спицу кровати, конструкция больно, со скрежетом воскликнула, словно разбирая на части его душу, перешивая эти оставшиеся куски, какие он сумел сохранить на своей собственной вере. — Конечно, какое тебе дело было до меня, да?— она ухмыльнулась, помотав головой.— с тобой я поняла жизнь, спасибо и на этом. Что она ждала, смотря на него с таким серым осенним лицом? Он мог поклясться, что она заплачет, но этого не происходило, и это единственное, что его по-настоящему пугало. Лучше бы она заплакала, потому что Маркус совсем не знал, как реагировать сейчас. В конце концов, он вообще не понимал, почему он должен реагировать как-то. Ему было всё равно. Он был унижен за желание обрести покой, его упрекали за желание быть в себе, закрытым, за желание думать и размышлять над тем, что он чувствует. Теперь же, к тому же, казалось, уже ничего не собрать, похоже, его лишили права на всякий отказ ещё тогда, в дни восстаний. Что-то зачесалось, заскрипело тонкой кроватной ножкой в желании уничтожить, убить что-то в безликой досаде. Сейчас он приложил все силы, чтобы сломить это веление сердца на корню, сломить, и больше никогда не вспоминать. Норт секунду ожидала чего-то, но когда её пронзила мысль о том, что тишина и была ответом, она обернулась, словно её прогоняли весь разговор, и вылетела, падающей скалой слетела из комнаты. Маркус остался стоять один посреди старой спальни. Рядом сидел Одноглазый. Именно сейчас андроид ощутил его настоящее присутствие и именно сейчас он понял, как может говорить чёрная, униженная душа. А если разбитое сердце имеет такой голос, то это худшее, что он слышал.