Тринадцать свечей

Квай-Гон внезапно проснулся и в растерянности сел. Что его разбудило? Он прислушался к Силе, но не почувствовал никакой опасности. Оглядел лагерь беженцев — несколько костров на поляне — но не заметил ничего странного. Он повернулся к Оби-Вану и сразу же понял, в чем причина его пробуждения. Оби-Ван ушел, его одеяло лежало рядом. Квай-Гон встревоженно коснулся учебной связи, но не почувствовал ни опасности, ни боли, лишь спокойствие и сосредоточенность, говорившие о большой концентрации Оби-Вана. Квай-Гон поднялся, надел плащ и пошел искать своего страдающего бессонницей падавана. Сила вела его вглубь леса, и он мог пока поразмыслить о своем ученике. Это была не самая легкая миссия, и они оба порядком устали, а теперь еще у Оби-Вана начались проблемы со сном. Он знал, что Оби-Вану больше была созвучна Единая Сила. Может быть, именно в этом крылась причина того, что он мог впитывать потоки мрачного будущего их маленькой компании беженцев, их разрушенные надежды и мечты. Ему самому тоже было не просто, но все же его шкура была толще, чем у падавана. Может быть, это и хорошо. А может — и нет. Но в любом случае это не повод Оби-Вану пренебрегать своим здоровьем. Придется сказать пару ласковых своему… Мысль оборвалась, дыхание сбилось, мозг отключился — он вышел на небольшую поляну и наконец нашел своего падавана. Оби-Ван стоял босиком, без плаща, с закрытыми глазами, на его лице царило выражение покоя и тихой, безмятежной радости. Он выполнял ката, но не просто какое-то ката, как заметил Квай-Гон, а то, которое мастер-джедай специально составил и подогнал под него. Оби-Ван перетекал от одного сложного движения к другому, словно был рожден делать их, словно он сам живая, дышащая песнь Силы. Их песнь. Песнь мастера падавану, и в ней было столько Оби-Вана, что Квай-Гон боялся, что сердце его разобьется, если кто-нибудь другой попробует выполнять это ката или хотя бы увидит, как это делает Оби-Ван. Насколько ката принадлежало Оби-Вану, настолько право смотреть — ему. Временами на краю его сознания вспыхивало искрой «Мой!», но никогда так ярко, как когда он смотрел на Оби-Вана, исполняющего это ката. Бывало, что искра разгоралась опасно ярко. Как сейчас. Он смотрел на то, как Оби-Ван перетекает сквозь ката, изящно, спокойно, практически излучая умиротворенность своим единением с Силой, и Квай-Гону стало почти стыдно за то, что единственное, о чем он мог сейчас думать — каковы же на вкус эти губы, эта блестящая под всклокоченной туникой кожа. Он со стоном подавил эту мысль. Слишком много в последнее время было у него таких мыслей. Оби-Ван вырос, он больше не был мальчиком, он стал соблазнительным и совершенно недосягаемым мужчиной. Мужчиной, которого он полюбил. Он честил себя на все корки, и «похотливый старый идиот» было самым безобидным из определений, которые он себе отвешивал. Квай-Гон с досады пнул стоящий рядом пень. Такой ослепительный юноша, как его падаван, и не посмотрит в его сторону дважды, и надо быть законченным идиотом, позволяя себе даже думать о подобном. Он должен справиться со своими неподобающими чувствами и продолжать жить дальше. Но каждый раз, когда он позволял себе смотреть на Оби-Вана, пока тот выполняет ката, или во время тренировок с сабером, или в раздевалке, каждый раз, когда он ловил кривую улыбку, каждый раз, когда он смотрел в эти глаза и видел, как они меняют цвет, он все больше и больше растворялся в Оби-Ване. Квай-Гон грустно усмехнулся. Если и дальше так пойдет, то ко времени, когда Оби-Вана произведут в рыцари, от него самого уже ничего не останется. Он снова поднял взгляд на Оби-Вана и с удивлением обнаружил, что тот на него смотрит. Ясные зеленые глаза, бровь, приподнятая в молчаливом вопросе, и весь его вид, казалось, спрашивал: «С вами все в порядке?» Он выдавил улыбку: — Тебя не было в постели. Оби-Ван пожал плечами: — Мне захотелось поупражняться. И вдобавок у меня, кажется, началась тоска по дому. Квай-Гон нахмурился: — Тоска по дому? — и тут до него дошло: — Сила! Солнцестояние! Вот ведь, Падаван, прости, я почти забыл. Оби-Ван слабо улыбнулся: — Я тоже почти забыл. У меня даже нет свечи. — О, ну это можно исправить, — Квай-Гон подошел к ближайшему дереву и отломал сухую ветку. Оби-Ван с интересом наблюдал, как мастер втыкает палку в землю и достает свой лайтсабер. Включив зеленый клинок на минимальную мощность, он чуть коснулся им верхнего конца ветки, и та немедленно загорелась. Квай-Гон улыбнулся подошедшему Оби-Вану и произнес традиционные слова: — Даже в самый темный час мы не забудем свет. Они несколько минут смотрели на самодельную свечу. — Если вы не возражаете, Мастер, я бы хотел закончить упражнение, — произнес Оби-Ван. Квай-Гон только кивнул. Оби-Ван вернулся в центр поляны и начал ката заново. Квай-Гон смотрел на него в благоговейной и мучительной тишине. Каждый раз, когда Оби-Ван выполнял это ката, был наслаждением и пыткой: чарующими, заставляющими каждый сантиметр его кожи испытывать непреодолимое желание; успокаивающими и расшатывающими его душевное равновесие. Время растягивалось и становилось нереальным: часы ли прошли или пара ударов сердца — Квай-Гон не мог сказать. Оби-Ван закончил и повернулся к нему с робкой улыбкой на лице: — У меня даже нет подарка. Искушение ответить «Ты сам подарок» было очень велико, но Квай-Гон сдержался. Но все равно его язык сработал быстрее мозга, и он услышал, как произносит: — Это ката было вполне подходящим подарком. В смущении он закрыл рот и повернулся к лагерю, так и не увидев сияющей улыбки Оби-Вана.