***
« Тысячи дорог — как миллионы Судеб на необъятной карте вечности, неизведанных, непостоянных. Стелятся по ветру, дикими птицами резко ввысь поднимаясь, меняясь, крича о радостях своих простых и горе. Всякое ведь может быть. Тысячи слов и слез — несказанных, непролитых, маячат в далекой глуши. Разрывают сердца и пробираются в души, как будто им там самое место. Люди бывают немного смешны... Тысячи ветров и волн — и у всего свой вкус и запах, как характеров твердь. Закрой глаза и сердце свое открой их легкому шепоту ради свободы и счастья оказаться живым. Не так уж и сложно, если подумать и захотеть... »***
Он замирает и смотрит — не то вдаль, не то в душу. Не смеется, но улыбается: глазами, губами, самим собой. И зелень травы щекочет ладонь, на которую он опирается. С одной стороны, мальчишка — яркий и солнечный, несущий в груди терпкое желание быть. С другой — почти старец, с бездной в зеленых глазах и потертым слоем защитной брони. — Эй, Ийоль... Почти физически ощутил подкативший к самому горлу приступ звенящего умиротворения. Один из ветров, самый юный и теплый, точно ручной зверек, всколыхнув ветки деревьев, запутался в изумрудных листьях и рыжих волосах, заластился под руку дикой прирученной птицей. Захотелось его погладить. Но под пальцами почему-то оказалась только черная растрепанная шевелюра. — Ийоль, что снилось тебе сегодня? Снег или дождь, друзья или мифы? — от звука чужого голоса едва вздрагивает, словно очнувшись, и опускает голову. Глаза в глаза — встретить такого же почти-хищника, обманчиво доверчиво подставляющего шею, пристроившись затылком на его коленях. Было так спокойно изнутри, что о черной лисице успел немного позабыть, сосредоточившись лишь на общем ощущении единства и целостности момента. Задумался. Но ненадолго. — Наверное, сказка. Как обычно. — Обычно людям снится быль. Или то, что как бы на нее похоже, — замечает вскользь, почти безучастно, но он по глазам видит, по горящим таким же лисьим блеском зрачкам — интересно! Как же иначе? Не отступит. И никогда не отступала, такая уж упрямо-звериная суть... Где-то справа внезапно послышался шорох, и юркая маленькая полутень под дернувшимся за ней взором двух пар внимательных глаз пересекла поляну, укрытую от чужих многовековой вечнозеленой стеной. Оба лишь улыбнулись, ощутив легкий укол неловкости от собственного инстинктивного порыва. Вечерело. Заходящее солнце делало тени длиннее и мягче. Ийоль обвел взглядом окружавший их лес, с лукавством, дразнящим любопытство, игнорируя требовательный взгляд снизу вверх. Кожей чуял, что ждут ответа, но не смог отказать себе в возможности чуть-чуть поиздеваться. — Тебе не стыдно? — От любопытства не умирают. — Ну знаешь... — фыркает, почти обидевшись, и отворачивается. Впрочем, не сдвинувшись с удобного места ни на дюйм. Беззвучно смеясь, Ийоль поднимает руку и мягко чешет ее за ухом, почти сразу различая эхо тихого урчания. — Ладно, ладно. Не дуйся. Мне снился один лихой Демиург. Он создавал поля и тени из песочной пыли, мешал солнечные блики с лесной тишиной, а в отражении морской глади видел свой самый идеальный и желанный мир. Сравнивал... — И был вечно не доволен? — Да нет. Напротив, был жутко рад, что есть еще, чем заняться. Чем больше дорогих сердцу дел, тем больше энтузиазма проявлялось в нем. Он, очевидно, ощущал искреннее счастье в созидании. Я смотрел будто бы со стороны, как появлялись океаны и горы, небесный свод и время, первые леса и цивилизации... Словом, почти тысячелетия эволюции за какой-то несчастный день. Это было... Бесподобно и удивительно все-таки, — поднимает голову и щурится, поймав в фокус пробирающееся сквозь древесный массив закатное солнце, почти уже скрывшееся за горизонтом. Звуки становились тише. — Мне вот интересно, — серые глаза щурятся, а губы изгибаются в беззлобной ухмылке; она поднимает руку, легко касаясь тонкими пальцами чужой щеки, и, поймав, наматывает на указательный чуть удлиненную рыжую прядку, — ты становишься таким только затем, чтобы на людей и их мир посмотреть? — А сама-то? Она замирает на несколько секунд, удивленно моргая, после чего расплывается в улыбке. — А что я? Мне нравится слушать и следить за твоей реакцией, Ийоль, — пальцы мягко очерчивают скулу, едва касаясь, скользят по длинным ресницам покорно опустившегося века; делая полукруг, обводят чуть приоткрывшиеся губы. — Вон каким отзывчивым ведь делаешься... Не могу удержаться. Слегка разомлев, Ийоль хмыкает и трясет головой, под грудной смех отталкивая от себя слишком ласковую руку и возвращая в тело утерянный ненадолго самоконтроль. — Я тебе это припомню, плутовка... Ей богу. Да, я человеком становлюсь не только, чтобы видеть сны. Хотя в них тоже есть своя доля незаменимого очарования. Возможность вот такого специфического контакта мне тоже нравится. — Специфический контакт? Вот это ты загнул, конечно... С другой стороны, всяко честнее, чем из себя эфирное существо строить, — удовлетворенно хмыкает, но почти сразу дергается, принимая сидячее положение, на уровне инстинкта скорее, чем осознанно, отмечая сгустившиеся сумерки. — Нам, кстати, пора. Охота не ждет. — Пора... — Ийоль коротко вздыхает, на секунду поддавшись слабости — расстраиваясь от того, что больше не ощущает приятной и теплой тяжести чужого тела на себе. Но быстро берет себя в руки. В такую чудную ночь и правда не хотелось бы остаться голодным. Мягкая вспышка неуверенного света быстро тает в наступившей ночи. А на месте двоих остается лишь неровная цепочка смазанных звериных следов да уютная темнота недосказанности. До следующего утра.