Сборник странных сказок

* * * «Предавший ведьму однажды умрёт, — говорят люди так круглый год, — не поможет ни вода святая, ни мёд». Ведьмы злопамятны, властолюбивы, несчастья несут в дома и заправляют исправно еду всех избранцев своих порошком из сушёной крапивы — на удачу и зная, что так отведут любую беду. Заклинают ветра ради пашни, лечат от ран безнадёжных, под ивами спят за подмогу от духов воды, милость выпрашивая. Много прячут, но больше — найдут и покажут. Слушал бы кто, а не важничал, в сердце метя от страха острым клинком... Он не верил, что посланец бесов она: так чудесны были её глаза и шёлковы речи. В речке у церкви купались, смеялись беспечно. Не ведал он вовсе, как тяжело ей давались такие вот встречи. Лёгкие, чистые… Не знал её род, не знал, где она живёт, замечал только, как прекрасен в закат небосвод, что блеском в её кудрях златых отражался. Она всё молчала на то, улыбалась, в темноте лишь с собою наедине восхваляла всех духов земных за то, что не в мать пошла с рыжиною прядей. Не лгала, но истину покрывала искристой пылью. Как любила она, не любил его больше никто. Он поймёт то однажды, потом, когда всё уже будет завершено и спрядут мойры тайной судьбы их тёмное-тёмное полотно. Не узнает он, как она плела колдовство для него, чтобы ни холод, ни голод, ни рок злой его семьи, деревни его не коснулись. Бушевала война тогда — много павших было, пропавших без вести, в никуда. Ветра шальные несли вести одна другой черней и краше. Все силы свои ведьма в ночь одну собрала, танцевала без отдыху у костра до утра, вверх крича заклинанья-слова, лишь бы острая коса неугодной старухи была хоть немного подальше. Так любимого она, невсесильная, но безумная, берегла, сердце чувству отдавши. Он же думал: «Не бывает губ других слаще, взглядов вкрадчивей да разговоров приятней, нет красивей, умней никого». Когда бранился отец на него за то, говорил: «Неужели так любишь её? Дуру ту, что Бога предала своего за ощущение власти? Или страстью прельстила? Вот напасть-то!» Понимал он тогда его лишь отчасти. Видел, как умелы руки девицы: то из трав настой для больного она соберёт, мастерица, то печаль излечит чужую одной только улыбкой по растерянным лицам, то узнает первей, когда за полями да стадом приглядывать посильнее — где волки-разбойники, а где молнии... Необычна, мила, странновата — это, пожалуй, да. Но уж точно не дьяволица. Дни сыпались, словно перья из крыльев птицы; кукушка кричала, шептала ей ночами: «Вдвоём никуда, смоет всё вода бесконтрольная…» Она не слушала, всё разговоры вела запутаннее да обнимала крепче. Мечтала, как сможет душу сплести свою с ним навечно, спасти. Много ли надо для счастья гонимой, лесной, всегда на отшибе жившей с давно умерщвлённой в дальних болотах роднёй? Чутью не хотелось верить, не верилось. Но не война увела его, как она боялась, не мечи, не голод, не копья, не сон-трава. Город соседний, разворованный войнами бравыми, разлетелся людьми напуганными по округе. Исправно бежали, и власть текла по рукам и мукам. Много слухов ходило, много боли и бед, домов сожжено — ни счесть, а повешенных сколько... И в деревню их одна катастрофа пробралась незамеченной. Беглянка, раньше знатная дочь, величавая, смуглая. Когда-то сама могла любому помочь, а сейчас осталась без крова. Укрылась такая в доме его, наобещав многого на потом. Ворожила ведьма на яд, на дурман, на смерть. Отгоняла тоску и калёную сталь превращала в безвредную медь. Зверя дикого себе приручала, чтобы не ранил его и других случайно и не случайно. Одного только, молодая, она не учла. Не учила мать-колдунья такому дочь. Что для людей простых слова — это просто слова. И закроют они на них глаза, когда на сердце наступит новой влюблённости-страсти нежданная полоса. Будут чувства горьки, горячи и пропащи. Хорошо если долгие, чистые, настоящие. Но как узнать, как предвидеть, объяснить себе то? «Духи вечных дорог, дайте сил отличить, где всего лишь морок, а где истина...» Целовали губы чужие его. Разрывает грудь не железо, но острый нож — не увидишь его, не вытащишь, не поймёшь. Как яростью не сломалась, не знает сама, напоследок проклясть хотела — и не смогла. Не простила, не сберегла, отпустила, исчезла, ушла. С воем диким развеялась по ветру. Слёзы тогда её обратились в ручей, безымянный, ничейный, где-то в чаще, в забытом лесу. И когда позже днём он найдёт под забором неживую её ручную лису, он поймёт, что на самом деле было дорого и как глуп был он сам нездорово. Но по дорогам уже лететь будут вороны, предвещая угрозу, беду. Пригрелась в груди змея. Поломала всё, выкрала, выгрызла. И стала фениксом.