Сборник странных сказок

***

Всё началось с кроссовок. Нет, не с красных — оттенка кофе с молоком, но, возможно, просто настолько грязных, что белый там давно погребён под слоем пыли. Кроссовки висели на проводах линий электропередач, высота — шестой этаж, мне из окна их было неплохо видно. Как они там оказались, идей не было. До ближайшего дома десяток-другой метров, добросить смог бы разве что профессиональный метатель снарядов — да ещё так, чтоб шнурками пару раз обмотать для надёжности, — но таких в округе не водится, я на всякий случай справлялся. Бабулька, сдавшая мне комнату с началом зимы, вообще свято верила, что недосягаемая обувь возникла как хороший знак — такое мог только ангел провернуть, не иначе. Почему так — не имею ни малейшего представления, но спасибо, что хоть плату за удачу эту дополнительно не ввели. Весна выдалась подчёркнуто дерзкой: дожди любили всех без исключения, особо ничьим мнением не интересуясь, облака кучевались в ртутные кляксы на ясном фоне, температура танцевала по синусоиде, но размах её с каждой неделей становился всё меньше. Специальные дядьки в робах пытались улучить сухие моменты, чтобы покосить разросшуюся траву, — и от этого запаха мою бедную голову вело от восторга столь сильно, что кроссовки на проводах казались не самым странным явлением. Я старался дышать как можно глубже и изыскивал любой мало-мальски стоящий повод, чтобы гулять, забивая на зонтики и договорённости. Примерно той же логикой закралась однажды вечером продуктивная мысль: «Давненько мы, дружочек, не выбирались встречать рассвет. А здесь во дворе качели имеются! Там такой чудный вид…» Солнце, лениво выползающее из-за линии горизонта, разлеталось по бликам в многоэтажках, предусмотрительно притащенный с собой кофе в термосе грел руки. Сладко-свежий воздух. Где-то в ветвях городских деревьев звучали птицы, певчие трели переливались в звонкий крик и обратно. Предутренняя тишина, набирающая свет, когда ночная жизнь уже кончилась, а дневная ещё не началась, даже дворников не видно. И ты — проживший вроде три десятка лет, но чувствующий себя на неполные десять… То, что неразгаданная тайна висит аккурат надо мной, я понял случайно — когда, оттолкнувшись от земли, чтобы раскачаться, запрокинул голову. Снизу всё казалось мурашами на нежно-голубом с просветами полотне неба. Но, разглядев три точки, удивился. Две — понятно: пара, шнурками на проводах. А третья? Суетливо дёргалась вокруг, заходила то справа, то слева, кроссовки едва заметно колыхались, как листья на ветру, но падать не спешили. Птица? На кой ей вдруг приглянулась чья-то поношенная обувь… Может, конечно, какой-нибудь добрый самаритянин и забросил загодя внутрь кулёк семечек, однако погодные условия его сохранению явно не способствовали. Как минимум. Я замер и пригляделся. Двигающаяся точка, словно почуяв наблюдателя, остро блеснула чем-то и резко сдала в сторону, уже через несколько секунд скрывшись за углом. Озадаченно почесав затылок, домой вернулся заинтересованным донельзя. Работа работалась медленно, мысли кружили разные, упорно возвращались к загадочному блику. Перебирал варианты, напрягал память — толку не было. Через день-другой из головы и вылетело. Были дела, жаждущие времени, люди, жадные до внимания, и сновидения, подкидывающие смутные образы, растворяющиеся в предрассветной дымке. А потом выдалось спокойное субботнее утро, похожее на мятный пряник, который хотелось растянуть в удовольствии. Видимо, некоторые чудеса специально караулят моменты, когда человек слаб и расслаблен… Привычка вставать по будильнику меня сгубила: сознание просветлилось самостоятельно, невзирая на день недели. Кофе в джезве вёл себя прилично и убежать не пытался, поэтому я бездумно ждал, пока осядет гуща, привалившись плечом к окну и рассматривая стелившийся в лёгком тумане город. Кошачья леность пропахла домашним уютом и ореховым сиропом с едва заметной коричной остринкой. Облака медленно собирались в пушистые ватные кучи, и я как раз представлял себя эдаким локальным демиургом, желающим добавить к композиции какой-нибудь забавный парадокс (непременно зелёного оттенка), когда из-за угла стремительно вынырнула яркая вспышка. На сей раз нас разделял десяток метров, не больше… Это всё-таки была очень странная птица. Я не силён в орнитологии, но отчего-то совершенно точно знал, что таких очаровательных созданий с пёстрым хохолком и длинным золотистым хвостом у нас не водится. Размером не больше дятла, она безуспешно дёргала запутавшиеся шнурки — провода опасно раскачивались, но объект не сдавался. Затаив дыхание, наблюдал за ней, как приклеенный. Почему-то сердце вдруг пропустило удар и затрепыхалось чаще, от грудной клетки по всему телу потекло пузырчатое тепло, как после бокала шампанского. Некстати вспомнилось, что давно обещался позвонить Ленке из соседнего отдела, задолжал ей завтрак и «нормальный кофе, а не ту бурду, что льётся из нашего автомата». Ещё вдруг неистово захотелось на дачу или куда-нибудь в лес, где зелень забивается в разум свежестью, где всё щебечущее, колыхающееся, растущее, сила эта переполняет, пьянит — принести бы её домой, растолкать по карманам и схронам, наполнить ею целиком себя и всех, кто попадётся под руку… Очнулся, когда почувствовал на себе внимательный взгляд. В стекло требовательно стукнули. Невольно вздрогнул и какой-то самой флегматичной частью себя подумал, что удачно не успел налить кофе, иначе бы кружка сейчас торжественно полетела вниз. Необычная птица сидела на балконном выступе и смотрела на меня в упор настолько человеческими глазами, что стало страшно. А потом — смешно. Тем дурковатым смехом, который иногда случается, если хорошо перебрать с вином и отправиться ловить вертолётики. Позже, размышляя об этом, я всё-таки склонялся к версии, что она меня зачаровала. Приворожила бесконтрольной своей силой, сбив бдительность и критическое мышление. Иначе сложно представить, чтобы человек, находясь в здравом уме и трезвой памяти, добровольно потянул вниз ручку окна, впуская в жилище неидентифицируемое существо. И не заорал в голосину, ограничившись только упавшей челюстью, когда оно вдруг обратилось миловидной босой девчушкой лет тринадцати в простом светлом платьице с красной вышивкой по подолу, с кучей веснушек на лице и копной золотисто-медных волос, собранных в растрёпанные хвостики. — Не ругайся, пожалуйста, — сказала она миролюбиво, с интересом осматриваясь. — Если захочешь, всё потом забудешь, я расскажу как. Люди вообще здорово это умеют — забывать. Но сначала скажи, можно как-нибудь оттуда достать мои кроссовки? Ты вроде бы взрослый, а взрослые умеют решать сложные задачи. — А ты… Кто? — умнее в мою ошарашенную голову ничего не пришло. Девочка отмахнулась и состроила рожицу. — Ну, назови меня как-нибудь, мне всё равно. Не до этого. Ты меня видишь, значит, хороший! Иные не способны на нас реагировать. Практически. Подумал, что, наверное, ещё сплю и вижу сон о том, как вслух называю гостью Птичкой. Ей от этого становится весело, и веселье это вновь ощущается чем-то до одури заразным и дурманящим. Подумал, что в кошмар видение превращаться не спешит, потому можно расслабиться. Всё-таки добрался до кофе, вернулся на балкон и закурил. Девочка наблюдала за мной с улыбчивым любопытством, тут же переключившись на ловлю гибких дымчатых струек. Спустя полчаса, узнав, что передо мной сидит малолетний феникс из семейства природных, и получив сообщение от начальства с жалостливой просьбой проверить срочный проект, подумал, что сон уже начинает походить на затянувшийся сюрреализм. Глаз дёргался, но я стоически молчал, смутно предчувствуя, что, если разрушу сейчас этот миг, буду жалеть до конца жизни. Всегда о чём-то таком смутно мечтал, развлекая друзей небылицами, старался в них верить («Чего только в жизни не бывает. Мы вот у себя принцесс не видим, но где-то же они всё равно есть!»). Но это, пожалуй, перебор… Или нет? Рациональность нерешительно тушевалась. — Большая пока была, — меж тем продолжала разговорчивая Птичка, — из последних сил закинула перед Самайном, завязала — чтоб точно никто не унёс! Они мне так понравились… Один человек подарил, тоже хороший. Прям как ты. У нашего брата, знаешь ли, не очень много по-настоящему своего. Какой нам толк в вещах? Осенью мы медленно умираем вместе с листвой, зимой сереем и спим, а весной… вот, — она разводит руками, как бы показывая себя и на себя. Девочка как девочка, бойкая, по-своему милая. Только глаза какие-то… Трава с золотыми прожилками на полуденном солнце. Огня в них слишком много — смотришь, и до мурашек. Самому хочется чего-нибудь учудить немедленно, срочно, обморочно — так заразительно. Но я пока держусь и слушаю. Она нетерпеливо притоптывает босой ножкой и снова с отчаянием косится на линии проводов. — Слушай, — говорю не особо уверенно, — а друзей у тебя нет? Таких же летающих. Ну или сородичей там… — Фениксы живут стаями, — поясняет и гордо фыркает, потом вздыхает, — но за придурь каждый отвечает в отдельности. Чтоб, если что, весна продолжала греть, а осень — гореть. — Ага, — киваю. — Понятно. Ни фига, на самом деле, не понятно, но очень интересно. Как, впрочем, всё по-настоящему волшебное… Это я уже тогда осознавал. С первыми гудками автомобилистов за окном Птичка торопливо попрощалась, ещё раз грустно посмотрела на своих запылённых любимцев и выскочила в окно, обдав дёрнувшегося на автомате меня тёплой воздушной волной. Что делать, я всё-таки придумал, когда уговорил кукушку не съезжать хотя бы ради любопытства и малость пришёл в себя. Точнее, выход имелся с самого начала, просто мой внутренний взрослый от этой идеи визжал в полнейшем охренении: озадачить приятеля Лёшку, чтоб тот озадачил батю-чиновника, тот — коммунальщиков на районе, те — ещё кого-то там… Чтобы во время очередного сеанса техобслуживания, когда вырубился свет (а в нашем квартале это, увы, явление частое), бравые работники на подъёмниках сняли несчастную обувь. Вручая презент, дядя смотрел на меня как на душевнобольного, но вопросов не задавал, постеснялся, наверное. И на том спасибо. Птичка объявилась несколькими днями позже. Ввалилась на балкон сквозь распахнутое окно, вереща от радости. Я специально подвесил кроссовки на стену, жаль, что цветом не фонарик. Но нам хватило и того. С ней вообще всё было как-то удивительно просто, словно бы познакомились давным-давно, вместе прошли и воду, и медные трубы, а время врёт. Она приходила раз в неделю или две. Трескала печенье, забираясь на высокий стул, рассказывала невероятные истории из жизни огненных птиц или слушала мои — о работе и забавных людях, болтала ногами, не доставая до пола, и всякий раз я смеялся над тем, что её шнурки крепко обмотаны вокруг щиколоток, чтобы точно удержать на ногах потрёпанную жизнью обувь. Стирка не слишком улучшила картинку. Когда первомай перемотал листы подвесного календаря, мы сидели на моей холостяцкой кухне и пили душистый чай. Пахло фенхелем и бадьяном. Полночь обняла город и нас — вместе с ним, бедовых детей странно-терпкой сказки, случившейся, надо думать, по добродушному недосмотру мирового создателя. В сетку окна настойчиво бились комары, а Птичка вдруг вспыхнула алым заревом, едва не выронив чашку. И спустя секунды сидела передо мной уже не девочка, а вполне себе девушка, улыбалась рассеянно и как-то смущённо, оправляя платье. Кроссовки ей стали впору. На мгновение в тусклом свете ночника мне привиделись контуры широко размахнувшихся крыльев. Они тоже стали ощутимо крупнее и крепче. Она заметила моё заворожённое замешательство и рассмеялась. И мелкие брызги — мерцающие огненные искорки — заполнили всё пространство вокруг.