DEFCON

Пять минут до полуночи. — Не надо, пожалуйста… — краски в голове Мадары сгустились еще сильнее, поддавшись чужому стону. Казалось, этот жалобный голос он слышал много раз, в разных тональностях и тембрах, словно вся его жизнь — нависание и подавление невинных, способных лишь молить о пощаде и сдавленно хныкать. Отчасти это было так, верно? Подавление, блеклые цвета и искаженные помехи. Мадаре казалось, за бледным шипением, словно на экране телевизора, за мелькающими за этим шумом картинками мертвых, пытающихся таким образом связаться с миром живых, он видел знакомое лицо. «А ты уверен, что ещё существуешь?» Голос снова молился, воя от отчаяния и безнадеги. Он не был взрослым, хрипловатым от курения и бесконечного пения, не был и изможденным и сиплым, но давно лишился детских ноток вместе с невинностью. Господи. Темнота возвращает в прошлое. В отцовскую спальню, пропахшую деревом и лавандой с их заднего двора. Здесь. Его Изу снова шестнадцать, а Мадаре исполнилось восемнадцать два месяца назад. Они оба стоят напротив отца, сидящего на некогда родительской кровати с серым клетчатым постельным бельем и смотрящего на сыновей с едва заметной улыбкой. «Мадара…» — Раздевайтесь. Оба, — хрипло прошептал он в ту ночь, вызвав дрожь по всему телу у обоих. Мадара едва заметно взглянул на вытянувшегося как струна брата, парализованного ледяным ужасом. В его черных глазах не было ничего, кроме безнадежности и отвращения. Он помнил, как младший посмотрел на него в ответ, и на его бледном лице отразилась мольба, но Мадара не мог ничего сделать. В будущем — когда заработает на стороне достаточно денег и займет еще немного у местных торчков — сможет накопить достаточно, чтобы спасти их обоих, но пока парень лишь медленно снимал с себя толстовку, стараясь не слушать испуганные вздохи брата. Чем быстрее это начнется — тем быстрее и закончится. Воскресенье завершилось темными сумерками. Наступал одиннадцатый час, а ведь им обоим завтра в школу. Мадара буднично думал о предстоящих экзаменах при ее окончании и морщился от досады, расстегивая брюки. Изуна потянет его бежать раньше, чем Учиха закончит школу и выпустится — образование безнадежно утеряно. Бедного братика можно понять. Они оба знают, что Таджима отымеет их раньше выпускного старшего сына, а терпеть такое долго не в силах никто. Как и сейчас. Изуна смотрит на него шальным взглядом, не веря увиденному, когда парень с одобрительной ухмылки отца снимает и белье. Выпрямляется, оставаясь перед мужчиной абсолютно голым. И все же, жаль, но ладно. Образование — переоцененная штука. Тем более, школу он почти закончил, если думать фактически. Диплом — просто бумажка и не более. Мадара снова смотрит на замершего брата, хмуря брови. Тот все еще стоит как вкопанный и трясется, не обращая внимания на тяжелое ожидание мужчины напротив. Обнимает себя за плечи и не никак может собраться. Черт. Учиха чувствует ответственность за брата, но не может говорить при родителе. Надеется, что укоризненного взгляда хватит. «Не истери, Изуна. Просто делай, что он говорит, и обойдешься малой кровью». Парень медленно замирает, задумавшись над этими мыслями. Да. Кровь вероятно имеет место быть. Наконец, терпение Таджимы лопается, и его улыбка исчезает с лица. Мужчина качает головой, указывая старшему сыну на младшего. — У малыша Изуны, видимо, проблемы с послушанием. А все потому, что он связался с плохой компанией, верно, Изу? — язвительно говорит он, и Мадара снова бросает взгляд на почти рыдающего брата. Он слышал подобное от отца много раз. Особенно в последнее время. Он постоянно обвиняет несчастного в употреблении наркотиков и в связях с ужасными, испорченными компаниями, не имея на руках никаких доказательств. — Волчонок, помоги ему. И Мадара помогает. Брат кричит, смущенно упирается, когда парень равнодушно берет того за края кофты и дергает их вверх, вырывается даже после того, как он шипит ему на ухо: «Перестань. Это не поможет». Через какое-то время Мадаре таки удается его раздеть, и Изуна стыдливо пытается прикрыться под внимательным взглядом родителя, жадно проходящимся по всему его телу. Щеки заливает румянец. Он в тихой истерике. Слезы так и стекают по щекам. Идиот. Мадара проходил через все это много раз, слишком много, чтобы понимать: отец безжалостен и к слезам, и к крикам, и к мольбам. Он получает, что хочет, невзирая ни на что, и так будет продолжаться, пока они не покажут ему средний палец с фотографии пляжа Калифорнии. — Хорошо… Идите ко мне…. — его голос охрип от возбуждения. В глазах пляшут черти. Мадара толкает брата первым, получая взгляд, полный ненависти, хотя по факту хочет как лучше. Что же, для Изуны он такой же? Соучастник? Мадара говорит себе, что это просто эмоции и стресс. Слабость, простительная и несвойственная им с отцом. Изуна все еще в шаге от паники. Мужчина тянет младшего сына за руку, садит себе на левое колено, обнимая за талию. Держит некрепко: подросток мог бы выбраться и встать на ноги, но его парализует страхом и смирением. Таджима шепчет ему на ухо что-то успокаивающее, когда юноша плотно сжимает колени. Спускается к шее, касаясь той губами, проводя по сонной артерии языком, вынуждая Изуну тихо всхлипывать и отворачивать голову. Мадара видит, как подрагивают его губы, когда садится к отцу на второе колено, и удивленно вскидывает брови, замечая интересную деталь. Изуна молится. Вспоминает единственную выученную в школе молитву и молится. Его почти жаль. Мадара прикрывает глаза, привычно отстраняясь от происходящего. Уходит вглубь себя, зная, что оставляет младшего брата наедине с отцом, но ничего не может поделать. Это происходит почти автоматически теперь. Словно попадание в страну чудес. Отец целует его в губы, и юноша податливо открывает рот, отвечая на ласку механически. Когда очередь переходит к Изуне, тот лишь с тихим плачем отстраняется, умоляя остановить это безумие. Дурак. Нарывается ведь. Таджима же улыбается. В полумраке своей спальни он почему-то выглядит моложе своих лет, в отличие от Мадары, чей стресс отразился на его лице тяжелыми нижними веками даже в его восемнадцать. Неважно. Изуна в любом случае красивее, хотя отец, находясь в жутком возбуждении, часто говорит, что из старшего сына вырастет вполне недурный мужчина, дающий субтильному брату сто очков вперед. Сейчас он тоже возбужден. Мадара чувствует это бедром, а еще улавливает те самые нотки в его голосе, когда тот смотрит на сыновей по очереди и спрашивает: — Ну… мои любимые… Кто из вас будет первым? Головная боль была бы вполовину не такой невыносимой при пробуждении, если бы идиот Обито не ныл у него под ухом с самого утра. Ну… как утра. Было около двенадцати по часам на стене спальни, но мужчина не находил в себе сил даже открыть глаза и слегка повернуть голову, чтобы посмотреть точное время. Он бы и не знал его, да мальчишка с коридора принялся орать, вынуждая и так изувеченную голову раскалываться от чужих нравоучений и мыслей. Славно. Как бы Обито ни рос до бункера, понятие «отходняк» его семье явно было не знакомо. Мадара глухо простонал, дотронувшись до лба. Горячий, хотя он и не болен. Болезням в этой стерильности взяться неоткуда, из-за чего сохранность иммунитета Обито всегда стояла под молчаливым вопросом, но как он и подметил ранее — причина была отнюдь не в вирусе. Мужчина в который раз слегка приоткрыл глаза, громко выдохнув. Ужасно хотелось пить. Он чувствовал, как промокла спина, и теперь от него несло ощутимым душком пота, который в этой духоте, скорее всего, пропитал всю комнату. Одеяло, скомканное, лежало где-то в ногах, а подушка и вовсе обнаружилась на полу. Постель как после хорошего секса, но не трахал же он Обито всерьез? Однако кто знает? Мадара помнил лишь, как понесся занимать кровать под обиженный крик последнего, а на этом воспоминание заменяется неприятными снами о его детстве и… Ничего. Поспал Обито на диване. С него не станется. Мадара дрых в гостиной, словно бедный родственник на протяжении нескольких лет. — Утро давно прошло! — новый крик затмил собой даже стучащие в висках часы на стене, показывающие двенадцать. Мужчина зашипел от боли, исказившись в лице и приоткрывая глаза. Синий свет в коридоре ударил по гудящей голове с новой силой. Дерьмо. — Не ори, — с трудом ответил он, не глядя на появившегося виновника вчерашней пьянки. Мальчишка как накануне: стоял в проеме двери, положив обе руки на дверную раму, и укоризненно смотрел на развалившееся на кровати тело. Хорошо хоть свет в спальне не врубил. Мадара звучно прочистил горло. Пальцы зарылись в волосы, убирая спутавшуюся челку со лба. Кажется, они даже в его рту побывать успели. Мерзко. — Лучше воды принеси… Обито молча хмыкнул, на манер дяди откидывая с плеча отросшие неровные пряди волос. Да… Если посмотреть… Выросли хорошо, уже аккуратно ложатся на плечи, словно он — Мадара в худшие и стыдные годы. Волос густой, черный, видимо, пошел этим отнюдь не в папашу, посему обвинять в забивающей стоки волосне можно не только себя самого. Парень прикусил внутреннюю сторону щеки, нарочито выразительно нахмурился, скрестив руки на груди. Учиха, таки открывший глаза, смотрел на него сердито, но не решался поднять голову с кровати, опасаясь новых раскатов боли. И… вот и его долгожданный итог, хотя Мадара и не может оценить свое ангельское терпение в полной мере из-за отходняка. Финита. Минул уже четвертый год их заточения. Совсем недавно они худо-бедно праздновали рождество. Совсем недавно Обито пришлось вырвать тридцать первый зуб (как там бишь его? Первый моляр) плоскогубцами, с трудом держа вопящего и упирающегося мальца. Совсем недавно он был просто ребенком, лишь иногда вызывающим грязные мысли и желание лишний раз дотронуться. Совсем недавно была другая жизнь. Казалось, что прошло немного времени, а на деле стоило лишь привыкнуть к новому темпу жизни — и они словно погрузились в холодное оцепенение, заботливо сохраняемые бункером. Как консервы в банке. Время снаружи идет своим ходом, а они впали в анабиоз и не меняются. «Эй, не нужно этого! Кое-кто поменялся. Сильно поменялся, правда? Взгляни на него, Мэдди. Взгляни на нашего мальчика и скажи себе наконец: время пришло. И пришло оно для вас обоих». — Я говорил тебе не пить так много. Для тебя каждый мой день рождения — повод надраться! — он раздраженно закатил глаза, когда из-за его звонкого голоса мужчина снова зарычал от мигрени, едва не схватившись за уши руками. Вот же пристал! Посмотри на меня! Посмотри! Раздраженный Мадара выругался сквозь зубы, протерев веки, и всё же обратил внимание на паренька лишь для того, чтобы снова подметить, какие же тот умудрился отрастить себе сочные бедра на здешней еде и малоподвижном образе жизни. Таки да. Вырос. Его мальчик вырос, и такая деталь — странный показатель разгорающегося пубертата, но ведь и условия необычные. Бункер не мог не повлиять на его половое созревание, хотя и сделал это довольно странным образом: менее чем за четыре года малыш Обито превратился из обычного непримечательного ребенка в крайне странное и неказистое существо, лишь отдаленно напоминающее типичного парня-подростка, и дело не только в отросшей волосне. Мужчина снова ухмыльнулся сквозь боль, пробежавшись глазами по неровным изгибам бедер, сейчас особо заметных в черных бриджах до колена. Изумительно. Словно как по заказу. Не толстые, но выразительные. Выглядят, как бабские, лишь сквозь пьяный бред. Это раздражает и возбуждает одновременно, но пока даже слабое желание жестко пресекается головной болью. — Кончай. Ты мне не женушка, чтобы пилить меня, — ворчливо заметил Мадара, с трудом оторвав взгляд в своем фетишистском вожделении. — К тому же я предлагал тебе выпить тоже. Обито снова как-то странно взглянул на него, словно заметив чужое вожделение, долгими вечерами потупляемое лишь дрочкой. Последний год был особенно тяжел. Мадара не знал, развивается ли депрессия от воздержания, но на своей шкуре ощутил, что ответ ученых бы склонялся к положительному. Мальчик (ну, теперь уже впору было называть его юношей) поджал губы в странном сомнении. На миг Мадара подумал, что тот похож на тревожную лань в лесу. — Я не пил, — все с той же странной интонацией. Играет? Мужчина громко хмыкнул. — Это не моя проблема. Я разрешил тебе гнать, сколько хочешь — кто ж виноват, что ты у нас такой ханжа? — да, а Мадара, наливающий вино в бокал и раздраженно качающий головой, когда именинник взялся выпить совсем немного из предложенного, с удовольствием согласился бы на обратное, дабы споить милого мальчика в тот же вечер. Тогда бы праздник прошел куда веселее, хотя бы потому, что на пьяную голову Учихе вдруг пришла гениальная идея раздеть опьяневшего мальца догола и положить его на стол, заставив сжать бедра, дабы создать самую натуральную природную чашу из всех существовавших, а после лакать Пино-нуар* прямо с его паха. Но идеи остались идеями: как он и сказал, Обито к своему пойлу притронулся с неохотой, и мужчина понял, что любовью к дорогому алкоголю он явно пошел не в мать. А мысли, в которых какая-то часть мальца невольно становилась желанной, появлялись все чаще. Все чаще из надоедливой обузы юнец превращался в лакомый кусочек. Должно быть обидно. Раньше хотя бы воспринимался человеком, а не куколкой для траха. Раздражающим, но все же. Обито прыснул, поправив свою белую майку на плече. Медленно направился на кухню, появившись все в том же проеме сразу, как мужчина издал новый стон боли. — Ты хотел устроить уборку сегодня, — напомнил он, сев на колени прямо в постели перед родственником. Протянул стакан. Мадара схватил его и осушил за пару глотков, вздохнув с облегчением, посмотрел на мальчишку почти незамутненным взглядом. И все же да. В росте и развитии малыш Оби отстал весьма неплохо. Быть может, не получил что из витаминов, такое бывает, если главные изменения тела приходятся на период, когда ты живешь в стерильности и изоляции от солнечного света в гребаной коробке, в которой не хватает даже свежего воздуха. Объективно говоря, мальчишка мог пострадать и сильнее. А сейчас… терпимо. Худой, руки и ноги — словно спички, субтильный, с так и не прошедшей, свойственной детям мягкостью в фигуре, зато с заострившимися чертами лица, узнаваемыми даже сквозь его уродливый шрам. Неплохо. И губы красивые, не такие пухлые, как у Изуны, но красивые. Выглядит, как девчонка, у которой проблемы с гормонами, но при определенном ракурсе даже симпатично, не говоря уже о том, что такое хилое, но гибкое тельце удобно заворачивать почти в любые позы. Это уже потом, когда Обито и правда станет мужчиной, нельзя будет так разогнаться, а пока простор для фантазий выходит большой. «А еще он похож на Энн. Ужасно похож на Энн.» — Подождет, — хмуро ответил он, подмечая про себя, что голос у Обито тоже не особо и ломается. Такой же детский, как и был. Ну и кошмар. Что ж, хотя бы в умственном развитии не отстает. Напротив, для своих лет Обито всегда соображал неплохо. — Но я уже налил ведра для пола! — не унимался тот, нагнувшись над мужчиной. Поморщился от запаха перегара. Мадара нервно облизнулся, когда заметил, как оголяет его слишком большая майка торчащий сосок. Бледно-розовый — на нездорово-белой коже выглядит красиво. Учиха бы с удовольствием взял его в рот, но, к сожалению, к этому симпатичному телу прилагалась очень назойливая говорящая голова, которая бы явно удивилась такому развитию событий. «У нее тоже были длинные черные волосы, пусть и прямые. И такой же нос. Такие черты в целом. Интересно, перенял ли сынок ее предпочтения?» — Значит сам мыть и будешь, — хмыкнул мужчина, как бы невзначай хлопнув мальца по бедру. Просто шутка. Имеющая свою долю правды, потому что Мадара снова думает, что в такую красивую задницу, как у мальчишки, не грех засунуть и язык, и пальцы и кое-что побольше… Обито это не отпугнуло, хотя этому ставшему ручным зверьку красные флажки* можно было перед носом вешать — не заметил бы. Мужчина издал удрученный стон, когда парень так и не удосужился оставить его в покое. Тряс за плечо, ныл об утраченном времени, как идиот. Им сидеть тут еще десяток лет, этих уборок можно провести хуеву тучу, к чему такая принципиальность? Достал. И достало, что ранее воспринимающийся как бесполый предмет интерьера Обито, вдруг стал объектом вожделения номер один, пусть такие перемены и понятны. Дети — это одинаковые неказистые болванчики, а вот подростки… Они ведь зреют и обретают формы лишь ради секса, верно? Их существо кричит о вожделении даже в их внешности, не говоря о том, что в этот момент творится в голове — почему бы не дать одному из них, то, что жаждет его тело? Верно. Оно ведь так и зазывает его, зрелый мужчина не может не откликнуться. Впрочем, если уж быть до конца честным: пока Обито вообще не проявляет интерес к сексу как таковому, Мадара сомневается, что он хотя бы раз мастурбировал, не говоря уже о чем-то другом. Хотя кто знает. Может и передергивает, закрываясь в ванной и включая воду на всю катушку, дабы дядя не слышал пошлых стонов. «Вот только он никогда не закрывается. Этот недоподросток понятия не имеет, что такое стыд за подобную интимность. Ему нечего скрывать. Нечего смущаться» . Мимо. Какая досада. Но тянуть резину уже нет никаких сил — вчера Учихе приснился страстный секс с Хаширамой и его излюбленным: «Знаешь, ты ведь всегда мне нравился». Верный признак съезжающей крыши. Мужчина громко зевнул, с трудом приняв сидячее положение. Волосы, ставшие гнездом на его голове, выглядели удручающе самой страшной картины апокалипсиса. — Не ной. Займемся мы твоей уборкой… — проворчал он, массируя гудящие виски. Обито хмыкнул, с видом победителя поднялся с кровати и удалился в коридор, что-то напевая под нос. Совсем уже страх потерял. Чувствует себя как рыба в воде рядом с дядей, может от того, что их ссоры закончились, едва он перестал соваться в любые щели, дабы выбраться из бункера, заменившись на более бытовые дрязги. Освоился. Привык. От былого напуганного ребенка ни следа: Обито показывает характер постоянно, пытаясь строить и поучать, будто они поменялись ролями. Совсем как Энн. Это раздражает, но не так сильно, как его прилипчивость и вечные стояния над душой, когда Мадара просто хочет побыть один. Иногда Учиха чувствует, что его уже тошнит от чужого голоса. Иногда он не выдерживает и рявкает, советуя Обито забиться в спальне и не отсвечивать. Иногда это работает. А иногда Обито не видит причины бояться, словно эти четыре года напрочь отбили ему память. Возможно это и нормальное явление. Выросшие дети ведь не боятся своих родителей, как бы безбожно те не лупасили их в детстве. Что же до Обито… Новый он, ставший привычным и раздражающим, притягивал и отталкивал по многим причинам, и даже сейчас Мадара, сонно протирающий обеденный стол от пыли после того, как осушил две чашки крепкого кофе, невзначай наблюдал за ползающим по полу на четвереньках мальчишкой. Тряпка все опускалась в воду, окрашивая ее в темно-серый от грязи и пыли, скопившейся на бетоне. Говорил ли он что-то, или Мадара по-прежнему воспринимал бесполезный треп пацана, как серый шум, не достойный даже на попадание в часть мозга, отвечающую за распознавание информации? Что ж, так ведь оно и есть. Однажды Обито признался, что, несмотря на те инциденты меж ними, в общем-то Мадара бил его не так часто, как родной отец. Почему-то это заставило его дядю чувствовать за собой неясную моральную победу. Мужчина снова отвлекся от уборки, небрежно бросив свою тряпку на стол, пока подросток повернулся к нему спиной, нагнувшись, чтобы вычистить и щели под тумбами. Усердно работал, в отличие от него. Мадара тяжело опустился на стул, ухмыльнувшись. Черт! Прекрасный ракурс. До слюнок. Крепкая задница мальчишки выпячивалась словно нарочно, но едва ли чертов моральный девственник вообще понимал, какое впечатление производил одним ее видом, чтобы пытаться красоваться. — Я здесь почти закончил, — подал голос Обито, и очарование его пятой точкой как рукой сняло. Черт. Мадара раздраженно цокнул языком, ощутив себя словно бы в глупой американской комедии. Так было всегда. Всегда и со всем в Обито. Мадаре нравилась его красивая шея, от природы красноватые губы, бедра и эта невероятная на фоне неимения ничего для сравнения задница, но не нравился сам их обладатель, которого «целиком» трахать не возникало желание даже сейчас. Обито был идиотом и занудой. Обито мог выбесить одним своим голосом, приобретающим отвратительные нотки его матери, когда он чем-то недоволен. Обито был… подростком, вставлять которому было дилеммой по многим причинам. Раздражает. Раздражает, что он умеет разговаривать и мыслить. Раздражает, что невозможно обезличить. Не трахнешь просто его задницу — вопить ведь будет в первую очередь голова, а в его скудной головке ущербная личность мальца и находится, верно? Противоречия разрывали. Обито находился на грани секс-куклы, единственного близкого здесь и вечной занозы в заднице, и пора бы ему уже начать клониться лишь в одну сторону. Иначе — слишком тяжело. И все же… Мадара ужасно хотел секса, а значит, хотел и Обито, верно? За неимением лучшего — да, хотя, будь мальчик одним из сотен других — Мадара едва ли захотел бы выебать его, зная, насколько строптив у того характер. Желание было, но не относилось к нему. Обито не вызывал ни ненависти, ни вожделения, ни других противоречивых эмоций. Он был просто сынком Энн и не более. Сынком, которого, к сожалению, нельзя расчленить, забрав себе только чудненькие губки, шею, бедра и задницу… Люди — это, мать их, личности. Как жаль, что их невозможно стирать, оставляя лишь тело. Которое не будет болтать и набивать себе цену. Но с другой стороны, это ведь ужасно скучно? Они с молокососом фактически нашли общий язык, какими бы чуждыми друг другу ни были. Теперь у них, так сказать, «доверительные» отношения. Доверительные настолько, что Обито не дрожит и не оборачивается, продолжая вымывать въевшееся пятно из щели под тумбой, даже когда мужчина оказывается в опасной близости за пару шагов, смеряя некогда пленника тяжелым взглядом. Маленький Мадара в его голове хочет оттянуть момент и поиграть со своей нерадивой жертвой. Взрослый — взять все сразу. Оба знают свою цель. — Ты знаешь, кем я был для твоей матери? — вопрос не в этом. Он — крючок, нужный лишь для того, чтобы хотя бы примерно вообразить себе насколько просвещенным был Обито в свои двенадцать. Потому что «до» — единственное, на что можно ориентироваться. Мадара не помнил, чтобы они говорили о сексе в бункере, даже ненароком, и уж точно не с целью полового просвещения или как там его. Это все проходило мимо мальца, оставаясь где-то в случайно увиденной камасутре несколько лет назад и, быть может, услышанного больше, чем нужно, в замкнутом пространстве. Мадара не был экспертом в объяснении детям о тычинках и пестиках, но ему вдруг стало интересно, как далеко ушли знания у этой толком не созревшей, но прелестной особи. Обито не обернулся, раздраженно дернув плечом. Паршивое пятно, скорее всего от кофе, никак не желало отмываться, как бы он ни тер, а слова дяди воспринимались: как раздражающий шум. Он вообще часто мёл мерзкую чепуху, вызывая к своей персоне еще больше неприязни, впрочем, Обито таки умудрился привязаться к нему за эти годы и даже воспринимать немного как жалкого, спятившего родственника. Из тех, что рассказывают дурацкие шутки на семейных обедах, не встречая в ответ от семьи ничего, кроме нервной и неловкой тишины, потому что родственники не идут на конфронтацию просто оттого, что мудрее. — Любовником ты ее был, — коротко отозвался Обито, сжав зубы. Тема матери все еще оставалась болезненным камнем преткновения для них обоих, хотя бороться за давно умершую женщину — идея довольно безнадежная. Мальчишка слегка обернулся, не вставая с четверенек. Его черные волосы упали на один глаз, — И? — Ну, а что по-твоему такое любовник? — не унимался мужчина, положив руки на пояс. Обито раздражало, что он стоит сзади и пялится на его работу. Это сразу сбивало весь настрой и мешало, к тому же, его очередная странная тема для разговора не прибавляла желания трудиться. И когда уже уймется? Тема его мамы изжила себя еще два года назад. — Тот, с кем изменяешь мужу. Послышался смешок, от которого спина подростка покрылась гусиной кожей. Обито сел на колени, недоуменно посмотрев на закрывшего рот рукой дядю. — Вот оно как. И что такое «изменяешь»? — с хитрым прищуром спросил мужчина, и у его собеседника лопнуло терпение. Пальцы добела сжались вместе с тряпкой. Мальчишка раздраженно закатил глаза, а затем, швырнув ее в ведро, поправил закатанный рукав на клетчатой рубашке. Мадара подумал, что она ему слишком большая. Изунина. Тот тоже брал на два размера больше, потому она и сидит на мальце мешком, словно свободное платье, почти закрывая колени. Выглядит, как бездомная несчастная девочка в своем уродливом половом созревании. И ведет себя не лучше. Противно, капризно и раздражающе. Учиха решил, что, должно быть, это было неизбежным. Однажды Хаширама цитировал, что такое поведение у подростков — лишь природный инструмент вкупе с гормонами, помогающий избежать инцеста с родителями. — Ты всю уборку будешь мне допрос устраивать? — отмахнулся Обито, смерив чужое лицо неприязненным взглядом, но затем таки тяжело вздохнул, выжав в ведро остатки воды из тряпки. — Когда… спишь с кем-то кроме своей второй половинки. Мадара покачал головой. Его маленькая уродливая девочка не переставала удивлять детскостью своих мыслей. Вторая половинка, спишь… И это ребенок, на которого с лет десяти сливали все свои сексуальные проблемы оба родителя? — Спишь? — по тону Мадары можно было понять его презрение, сбившее с толку даже мальчишку, уже вернувшегося в коленно-локтевую и орудующего тряпкой. Интересно, он это специально или правда не ждет подвоха? — Ну… секс и все такое… зачем ты вообще это спрашиваешь? Думаешь, я не знал о вашей связи? — Обито рассердился, потому что совсем не имел желания испытывать стыд за сделанное ими обоими много лет назад, но Мадара словно нарочно вел тему к чему-то темному, мелькающему в их диалоге с неясным концом. Это заставляло нервничать, ведь он никак не мог сообразить, к чему вообще хотел подвести его родственник и почему его собственные ответы того так раздражали. Мужчина улыбнулся почти торжественно. Значит, слово секс он таки знает. И на том спасибо. В горле предательски пересохло. Пришлось прокашляться. — Нагнись пониже. Под тумбами тоже нужно вымыть, — вместо ответа тихо произнес он, оскалившись, когда Обито с сомнением, но подчинился. Дурак. Наивный-пренаивный дурачок. Это не могло не заводить. Обито же поежился от чего-то странного в чужом голосе, но не решился бить тревогу сейчас, опасаясь быть поднятым на смех за излишнее паникерство. И все же, что-то заставило напрячься всем телом. Что-то заставило замереть, опустив тряпку. Обито почувствовал комок, застрявший в горле, но не решался ни сглотнуть, ни обернуться к стоявшему за спиной мужчине. На миг послышалось его тяжелое дыхание, и мальчишка закусил губу. Когда все так резко успело поменяться? Ему казалось, дни холодного страха давно канули в лету. Обито сделал что-то не так? — Вот. Так будет удобнее, — ему на спину легла широкая ладонь, вынуждая прогнуться, выпятив задницу, и Обито издал смущенный вдох, едва не коснувшись щекой бетонного пола. Пахло средством для мытья посуды и хлоркой. Он хотел было лечь полностью, дабы не пребывать в такой странной, смущающей позе, но снова невольно замер. Он вспомнил письма, и теперь в его голове смутно вырисовывался образ Изуны, сидящего на коленях у отца ночью в гостиной, но в этот раз его хриплый шепот принадлежал Мадаре. — Секс и все такое… Никогда не интересовался, как он вообще происходит? Изуна сделал мальчику интересный подарок. Он мало что смыслил в совершенно обычном сексе между мужчиной и женщиной, должно быть, зато многое знал о сексуальном насилии, верно? Мадара знает причину. Их детство с братом способно отравить своей отвратительностью кого угодно. Обито резко покачал головой, и мужчина продолжил. — Никогда… — в голосе слышалось разочарование, но в тоже время какое-то вожделение. Мадара не отрывал взгляда от чужой задницы. — Никогда не интересовался… Никогда не ласкал себя… Никогда не хотел. Странный ты подросток. — Почему? — тело пронзило незаметной судорогой. Колени затекли, а он никак не мог продолжить мыть пол от ощущения смутной опасности. Он плохо понимал, о чем толкует его родственник, но слова о «ласкать себя» заставляли испытывать небольшой налет страха. — Потому что в твоем возрасте мужчина перестает быть хозяином своего тела, как бы холодно ни мыслил, — словно бы рассказывая о своем опыте, говорил Мадара все тише. — Он может отвергать изменения в себе. Может игнорировать, но тело не обманешь. Оно хочет удовольствия. Хочет почувствовать кого-то в себе или под собой… Ты ведь тоже хочешь этого, малыш Обито? Точнее не ты… «А твоя прелестная задница». Обито громко ойкнул, потому что почувствовал, как по позвоночнику словно бы пустили электрический удар мощностью в шаровую молнию. Кровь горячими волнами прошлась по щекам, стоило только ощутить средний палец дяди, проводящий по ложбинке между ягодиц. Чувство было притупленное из-за страха и омертвения, но мальчишка за секунду ощутил это грубое надавливание острее любой боли, которую когда-либо испытывал. Сердце перестало биться, давая сполна осознать чужое касание и движение, подминающее черные бриджи и белье. Снизу-вверх, словно шутливое поглаживание, Учиха бы все отдал, чтобы это действительно было дурацкой шуткой. — Я понимаю. Я тоже этого уже очень долго хочу… Но когда палец вернулся к пояснице и слегка забрался под резинку штанов — Обито резко выдохнул, отшатнувшись вперед. Плечо пронзило болью после того, как он врезался им в кухонный шкафчик при неудачной попытке повернуться. Парень прижался к нему спиной, словно пряча пятую точку от чужих мерзких рук, и поджал к себе ноги. Пальцы правой руки все еще сжимали половую тряпку. Обито очень хотелось отхлестать ей дядю по лицу. Мадара тихо рассмеялся, глядя на чужие красные от стыда щеки. — Ты больной?! Это не смешно! — возмущенно и, пожалуй, вычурно истерично прокричал мальчишка ему в лицо, и Мадара мягко улыбнулся, присев перед ним на корточки. Объяснять что-либо желание пропало. Мужчина увидел достаточно, хотя решил, что для полной картины ему нужен еще один заход. Мазок. Проба пера, но более решительная и однозначная. А потом… Он заглянул в широко распахнутые черные глаза подростка. Потом, пожалуй, им стоит делать шаги к их общей бездне, раз Мадара таки решил все свои моральные дилеммы. Ничего. Обито ничего не знает. А значит, его можно научить доставлять удовольствие им обоим. — Тихо, тихо… Я же пошутил. Не кричи ты так, — равнодушно рассмеялся он и попытался дотронуться ладонью до чужих прядей, прилипших к мокрой от пота щеке, но Обито ударил его по руке, резко поднявшись на ноги. — Хуевые у тебя шутки! — крикнул парень в ответ, а потом швырнул тряпку рядом с ногами родственника. — Сам мой кухню, если тебе делать нечего, кроме как издеваться! Издеваться. Вот как он это назвал. Какое милое оправдание для его поступков. Слабовато для ребенка, знающего о прошлом Мадары даже то немногое. Сказал бы он то же самое Таджиме, окажись на месте его брата? Мужчина хмыкнул, поднявшись на ноги следом. Открыл было рот, чтобы проронить еще один насмешливый комментарий, но Обито пихнул его плечом, бросившись в комнату. Послышался хлопок дверью. — Не матерись. Тебе не идет, — запоздало произнес он, улыбнувшись. А потом хрипло рассмеялся, проведя ладонью по лицу. «Точнее не тебе. А твоим прелестным губкам…» Конечно! Которые нельзя отделить от Обито, как и Обито от них, и в этом все разочарование, но Мадара смирится с этим, живя с мелким засранцем под одной крышей так долго. Мужчина с глухим стоном размял плечи, вальяжно направившись к полкам с дисками. Нужно было кое-что найти. Они с братом и правда сблизились за время подготовки к своему, должно быть, самому отважному поступку в этом доме, по крайней мере, Изуне, льнущему к старшему с новым рвением после той кошмарной и отвратительной ночи, хотелось в это верить. Прошло немного времени, а она изменила братьев еще больше. Они стали более замкнутыми. Ни с кем не общались. Постоянно обнимались, будто бы желая вернуть что-то отобранное, и молчали, изредка поглядывая друг другу в глаза. Прекрасно знали, какое именно понимание там увидят. Но изменения были не только в их поведении. Чем больше дней проходило с той злополучной ночи, тем наглее становились чужие домогательства, и тем тяжелее было заставлять идти себя домой после школы, зная, кого именно они оба дождутся через несколько часов. Изуна помнит все тяжелыми урывками. Это самые плохие воспоминания его жизни. Неудивительно. Изуна стоит напротив своего дома, чувствуя физическое отвращение. Он хочет убежать куда глаза глядят. Пойти поплакаться соседям, рассказав им долгое время отравляющую их семью тайну, но знает, что они назовут его лжецом и передадут все сказанное отцу — он в хороших отношениях почти с каждым. Нет ничего лучше, чем иметь соседа-военного, доброжелательно помогающего и с противными подростками, часто заезжающими в их район и слушающими громкую музыку поздними вечерами, и с мелкой техникой и электроникой, и с мнимым ощущением безопасности. Иногда правда Изуна думает, что накручивает себя, и рассказать кому-то — лучшее решение, и оно куда более простое, чем самостоятельный побег, но, отговариваемый Мадарой, он не решается пойти на этот шаг, а посему стыдливо молчит, когда школьный психолог выпытывает у него подробности семейной жизни после того, как неуклюже заполненная школьная анкета выдает его депрессию и тревогу с головой. Женщина среднего возраста сдается, отпуская парня и напоследок деловито прося не отвечать на вопросы о самоубийстве с целью посмеяться, а Изуне отнюдь не смешно, потому что на его внутренней стороне бедра появились новые синяки. Иногда ему снится, как Мадара бросает его одного и сбегает из города сам, оставляя на растерзание отцу, но пробуждение всегда приносит облегчение. Изуна не ощущает его привязанность, а иногда и вовсе уверен, что безразличен брату — но поступки и терпение Мадары говорят многое. Кажется, Таджима хотел, чтобы он пошел по его стопам, тем самым заувалированно оставляя ставшего взрослым сына с собой. Они в одном положении. Изуна понимает, что даже совершеннолетие — не гарант того, что они станут свободными. Этот же день. Мадара толкает брата в дом, мрачно заявляя, что тому давно пора перестать жевать сопли, и нужно взять себя в руки. Брат сильный. Кажется, что он стойко выдерживает любые извращения отца, оттого младшему еще противнее от происходящего в их доме. В такие моменты кажется, что Мадара с ним заодно, и оба психопата просто заставляют его ломать голову, поселяя в душе глупые надежды. — Не хочешь — не ешь, Изуна. Смотреть на тебя противно, — презрительно произносит Таджима, когда они все трое снова собираются за обеденным столом. Парень послушно откладывает вилку с почти полной порцией картофеля и мяса, чувствуя, как покалывает кожу. Аппетита и правда нет. По его кислому лицу это хорошо заметно. Сдерживать тревогу невозможно. Изуна мысленно молится, сверля взглядом спокойно ужинающего брата, а тот в свою очередь не смотрит в ответ. Игнорирует, зная, как ненавидит отец их переглядывания. Бесконечный ход часов в зале. Иногда их тиканье настолько даёт по мозгам, что хочется ударить их кулаком и выбросить на улицу. А там стемнело, хотя стоит поздняя весна, благоухающая нежными ароматами. Красота — на фоне отвратительного. Запертого мирка в их грязном доме. Таджима тоже так считает. Через тянущееся тяжелое молчание он называет сыновей грязными, и ведет за собой в ванную, заперев ту на замок. Включается горячая вода. Пар заполняет помещение за считанные секунды, пока Изуна пытается справиться с дыханием. Жарко и влажно. Мадару это усыпляет, когда Изуне жутко душно. Сердце бьется как сумасшедшее, но он послушно стоит на месте, даже когда руки отца, находящегося за его спиной, распутывают пояс халата и снимают его с плеч. — Мой красивый мальчик… — этот шепот — самое мерзкое, что можно услышать, но дальнейшие слова лишь хуже. Подросток чувствует, как к горлу подступает тошнота, едва Таджима мало-мальски пытается объяснить свои действия отсутствием жены и раздевается сам. Изуна не оборачивается. Низко опускает голову, сжимая зубы. Чужие прикосновения отдают мерзкими мурашками, когда обнаженный мужчина обнимает его со спины, целуя шею. Взгляд Мадары направлен куда-то сквозь них обоих. — У мужчин… есть свои потребности, сынок. И их нельзя долго держать неудовлетворенными, — голос становится глубже. Должно быть, горячая вода расслабляет лишь его. Парень вздрогнул. Чужая рука легла на живот. — Я знаю, что мог бы снова жениться, но мало ли, как эта женщина вела бы себя с вами, будучи вашей мачехой… — мужчина откровенно смеется ему в ухо, — не хочу делиться своим. Уж лучше жить нашей маленькой семьей втроем, верно? А вы мне немного поможете… В конце концов, вы платите не такую уж большую цену за наше благополучие. «Вы мои. Только мои.» Мадара сносит все стойко: Изуна знает, что он тайком подрабатывал на самых пустяковых работах, складывая заработанное в банке чая, закопанной в саду под обильно разросшейся у забора спиреи. Изуна так же докладывал туда деньги время от времени, словно бы желая показать, что такое сокровенное доверие ценимо им. Однако в его случае тайные подработки были бы непосильной ношей и вызвали бы много подозрений, посему Изуна помогал по мере сил — собирал деньги с личных карманных и редких подачек от «друзей», которые, впрочем, предстояло в обозримом будущем отдать. Тогда, когда его уже не будет в городе и его проблемы перестанут давить грузом на плечи. Иногда Изуна спрашивает себя, догадывается ли о чем-то отец, и если да, почему ничего с этим не делает. Почему не запирает их дома, почему не выбивает правду или не следит за ними? Дело ли лишь в том, что его работа находится слишком далеко от дома или же он просто играет в поддавки, давая иллюзорную надежду на спасение? Наверное так. Отец никогда не был тираном в точном понимании этого слова. Он не отнимал их свободу полностью. Потому что был хищником. А хищникам нравится, когда добыча трепыхается перед поимкой. Адреналин, выбрасываемый в кровь, делает ее намного вкуснее. — Я занял у кое-кого триста долларов. Можем ограничиться этим и тем, что собрали, — Мадара смеряет взглядом карту, разложенную на журнальном столике, закрыв одной рукой рот. Ранее Изуна отметил наиудобнейший для двух беглецов маршрут, стараясь сохранить в голове возможность и не имения отцовской машины, которую они хотели забрать из гаража. Это было спорное решение по многим причинам, и им стоило рассматривать вариант автостопа, если угон покажется слишком рискованным. В таком случае 290 миль или же пять часов чистого времени пути им пришлось бы добираться на своих двоих. Изуна смотрит на остриженные волосы Мадары, длинными прядями у щек напоминающие его собственные. Кто заставил брата так подстричься? Отец? Теперь они ужасно похожи, будто бы близнецы, и заметить разницу в братьях можно лишь если смотреть на лица и рост. Изуна садится рядом, смотрит на карту, инстинктивно касаясь отросшего до лопаток хвоста. — Этого хватит? — тихий вопрос. Мадара пожимает плечами. Стиральная машина медленно ворочает их одежду ванной. За ней — две походные сумки, набитые вещами. Они почти готовы. — На первое время, — говорит он почти безмятежно, медленно поворачивается к брату, — Точно хватит до Лос-Анджелеса и на пару дней в каком-нибудь хостеле. Дальше придется искать еще. — Где? — Пока не знаю. Будем попрошайничать, найдем работу, без разницы, — парень ткнул в точку на карте. — Меня больше волнует начало маршрута, что ты построил. — А что с ним? — удивленно спрашивает Изуна, и подсаживается к брату поближе. — Вот здесь, — Мадара водит пальцем по зеленым кусочкам карты, выглядящим как растворенная гуашь из-за нечетких границ. — Неваду отделяют от Калифорнии национальные парки и заповедники. Практически по всей границе. Смотри, — он ткнул в салатовое пятно справа от их дома. — Долина смерти. А там — Мохаве. — И? — Изуне кажется забавным, что автор карты отметил эти места зеленым и додумался назвать некоторые парками. Они были с отцом в Долине Смерти — там лишь пустыня, сухость и редкие кактусы. Ничего другого нет. — Вдоль шоссе 160 нам постоянно будут попадаться городки, но на той части маршрута — ничего кроме пустыни. Самая короткая. Но пытаться преодолеть ее автостопом — безумие, — покачал головой парень, словно подтверждая чужие мысли. — Нам таки нужна машина Таджимы. Изуна мотнул головой в сомнении, поджав губы. Этот шаг мог быть рисковым. Таджима и так воспримет побег сыновей как огромный удар по своему самолюбию и повод начать охоту, но если они украдут и машину — ответной атаки не избежать точно. В зале потемнело. Стрелки часов били ровно пол пятого. Отец должен был скоро вернуться, и подросток молился, чтобы он оказался слишком уставший для своих отвратительных игр. — Тогда берем машину. Ты ведь уже немного умеешь водить, — повысил голос Изуна, как бы ни понимал обратного. Он разделял сомнения Мадары. Его метода проб и ошибок у знакомых и слабых знаний правил едва ли могло хватить на пятичасовую дорогу, но сдаваться сейчас было непозволительным для младшего Учихи. Мадара снова покачал головой. — Ну что? — Ты знаешь что. Украдем у ублюдка машину — он заявит на нас в полицию, и тогда кроме него на нас будут охотиться и копы, — холодно ответил парень, сев на диване по-турецки. — Нельзя оставлять следов. Если он узнает о Калифорнии — считай план провален. — Ну… это едва ли дает нам шансы. Я все еще несовершеннолетний, он обратится в полицию, даже если мы пойдем на своих двоих. Поэтому берем его корыто и сваливаем, — Изуна обнял брата за плечи. — А пока побудем паиньками. Соберем вещи и сбежим, когда поедет на работу. Все будет хорошо. Кажется Мадару тревожило, что-то еще. В его глазах отразилась мрачная опаска, когда он поднял их на брата. — Не нравится он мне. Кажется, что догадывается о чем-то… И делает что-то в тайне как и мы, — он оставил чужую ласку без ответа, пристально глядя в лицо младшего. Изуна удивленно вскинул брови, отстранившись. — Будь тише воды, ниже травы. Если он задумал какую-то срань против нас, единственный шанс спастись — действовать на опережение. В противном случае — Таджима не по зубам им обоим. — Я… Возможно. Он нервный в последнее время… и пропадает часто, — но парень не знал, как продолжить. Предчувствие чего-то зловещего разбегалось мурашками по коже. Таких тревожных звоночков было немало, правда? Эти странные пропажи. Внезапное добро там, где его раньше не было. Двусмысленные фразы и изредка странные документы в его руках — отец что-то скрывал. — Думаешь, он… — Сегодня. Да, — парень кивнул, решив, что речь идет об их маленькой семейной тайне. Изуна почувствовал, как что-то обрывается у него внутри. Но слезы не наворачивались. После той ночи — нет. Парень опустил голову, сжимая руки в кулаки до побеления, пытаясь успокоить рассудок. Они должны быть тихими и незаметными. Особенно перед побегом. Но быть паинькой в их семье включало в себя более отвратительный смысл, от которого невольно ускорялось дыхание, а сердце тревожно билось в груди. — Я не могу… — выдохнул он, обняв колени. До прихода Таджимы было всего ничего. Что он придумает на этот раз? Какое извращение? Или того, что случилось той ночью, было достаточно. Это был их потолок? В глазах Мадары не было ничего кроме глухого, холодного равнодушия. Сейчас он видел перед собой лишь цель и наличие необходимых инструментов вкупе со способностями брата, вопросы чужих чувств его мало волновали. Главное — чтобы брат сыграл свою партию. И если ради этого придется снова терпеть чужие грязные домогательства — они оба не издадут ни звука. — Держись, Изуна. Немного осталось, — отрезал он, свернув карту в четыре части. Брат понемногу восстанавливал дыхание, находясь в опасной близости от истерики, но старший Учиха не находил слов для утешения. Что он мог сказать? Еще пару дней тебя будет насиловать твой собственный родитель, но если мы провернем наш абсурдный план, и он нас не достанет в твоем городе пустых мечтаний — то сможем сделать вид, что этого никогда не случалось в нашей жизни? Глупо. И бессмысленно. Мадара никогда не умел жалеть. Для него слезы и саможалость были пустой тратой энергии, а Изуна был слишком слаб, чтобы справляться с ними в одиночку. Ну, пусть рыдает, если ему так легче. Приступ отчаяния только усугублялся, Изуна рвано охнул, спрятав мокрое лицо в ладонях и низко согнувшись. Он не знал, почему его накрыло негативными эмоциями, но обуздать их не имел ни шанса. — Он придет через несколько часов. Давай соберем оставшиеся вещи и уйдем сейчас, — взмолился он вдруг, резко вскинув голову. Мадара, намеревавшийся было покинуть комнату, скрестил руки на груди и покачал головой: — У нас нет ключей от машины. — Поедем, как хотели изначально! — Я объяснил, почему это опасно, — парень вздохнул, вернувшись к сидящему брату. Хотелось просто уйти и не возиться с чужим нытьем, но что-то внутри, какая-то дурацкая привязанность к единственному любящему человеку в его жизни заставляла остаться и делать этот идиотизм. Жалеть. Лелеять чужую слабость. Мадара вскинул руку и осторожно коснулся чужой черной макушки, погладив младшего по голове. Он хотел сказать что-то вроде: я буду рядом, но имело ли это хоть какой-либо смысл? Даже так, Мадара абсолютно бессилен перед лицом родителя. Пока. — Почему он это делает? — наконец тихо всхлипнул Изуна, дотронувшись до его ладони. Видимо, таки смирился. Посмотрел таким взглядом, будто у его великолепного старшего брата на все был готов ответ. Но разница в два года не делала Мадару умнее, как и не давала какой-то особый статус, помогающего решить проблемы обоих. Так зачем ему это все? Изуна дернулся всем телом в странной судороге, когда об окно что-то ударилось. Птица. Парень снова вернулся взглядом к брату. — Так трудно найти себе девушку? Снять шлюху? Почему мы? Мадаре хотелось сказать что-то вроде: не истери, ему не понравится твое заплаканное лицо, знаешь же, но язык не слушался. И правда, почему? Изуна спрашивал его не как брата, верно, же? Брат видел в нем такого же психопата, способного понять желания сородича и поэтому искал ответ. Каков же он был… Мадара усмехнулся, едва вскинув уголки губ. Почему родители в какой-то момент переступают свою родительскую суть и насилуют детей? Если смотреть на отец-дочь, наверное, проще понять. Уйди в отношения полов и их мерзкую подноготную, и раскопаешь суть, ну, а с мужчинами? Если бы у Мадары был ребенок, под каким предлогом он мог бы вытворять с ним подобное? — Дело не в сексе, — немного помедлив, произнес подросток, убирая руку, — Дело во власти. Ему нравится, что мы ничего не можем сделать. Вот и все. Нравится, что нам плохо. Думаю, только поэтому… «А еще потому что он долбанный психопат. Знаешь, обычно это многое объясняет!» Вечер принес с собой новые испытания, в том числе и испытание сказанного совсем недавно, когда отец в кухонной тишине позвал их обоих с собой в спальню. Мадара думает, что знает, о чем говорит. Он так же убедился в этом, когда через несколько часов сел напротив обнаженного брата, слабо пытающегося вырваться из держащего его у себя на коленях отца. Изуна всхлипывал, часто моргал, из-за слез, хотя ему было бы в пору не видеть, что происходит в родительской спальне. И как человек, нужный лишь для того, чтобы заботиться о нем и растить по дороге во взрослую жизнь, шепчет что-то мерзкое на ухо, сминая пальцами кожу на бедрах. Парень чувствовал отвращение, глядя на настолько жалкое положение брата, хотя очевидно, омерзение здесь должен вызывать только один ублюдок, насильно раздвигающий Изуне ноги. — Мадара, — хриплый голос, Таджима кивнул на тихо всхлипывающего сына с улыбкой. — Успокой его. Почему-то Учиха знал, что именно стоит за этой просьбой, посему осторожно подполз к брату ближе, убирая с его лица мокрые волосы. Изуна приоткрыл глаза. Слезы мелкими капельками дрожали на ресницах. Мадара почти коснулся его носа своим. Мысленно извинился, гладя тыльной стороной ладони того по щеке. Сухой смешок Таджимы, и подросток накрыл подрагивающие губы брата своими, забирая чужую боль во мрак с собою… Шестеренки в голове не желают крутиться и сопоставлять странное поведение Мадары, даже когда минует несколько часов. Обито уверен, что ему мешает проклятый бункер, не дающий трезво мыслить, а еще он готов поклясться, что слышит в его тихом гудении дьявольский смех и неразборчивые слова. «Красивая…» Сколько он провел под кроватью, силясь успокоить нервы, растрепанные неудачной шуткой Мадары? Повезло, что Обито вообще все еще туда влезает, хотя и с большим трудом, поджав ноги и извернувшись в позе эмбриона, но можно ли считать это место безопасным? Он ведь уже не ребенок. «И уже совсем не девочка…» Голова кипела от вопросов и мыслей, и приходилось закрывать уши руками и жмурить глаза, чтобы не слышать грязных слов Изуны, вынуждающего вспоминать это странное касание снова и снова. «Заткнись, — думал Обито, сжимая зубы так сильно, что они скрипели. — Просто не говори ничего!» «Но почему? — тихо спрашивал его Изуна. Его голос отдавал нервозными нотками. После трех прочитанных давным-давно писем в голове мальчишки его образ дополнился нервозностью и вспыльчивостью. — Хочешь продолжать верить, что это просто шутки, малыш?» Да. Это были просто шутки и ничего другого. Ничего такого, что могло бы разрушить их хлипкое перемирие с Мадарой и повернуть их отношения в отвратительное, отдающее детством их обоих русло. Он ведь хотел, чтобы они пришли к пониманию. Он хотел, чтобы Обито не мешал. Они ведь этого добились? Да? Тогда почему он меняет правила игры? «Это просто шутки». «Он трогает меня в постыдных местах…» «Просто шутки». «Правила игры изменились, как изменилось твое тело. Теперь ты больше не малыш Обито. Ты — что-то другое, и ты прекрасно чувствуешь это сам». «….Шутки» . Обито крутил эту идею в мозгу еще добрые пять минут, после чего его глаза вдруг медленно стали слипаться, словно ломка мозга над мотивами чужого поведения отняла у него разом все силы. Подросток тихо всхлипнул, поджав к груди ноги так плотно, как только мог, и уткнулся в колени носом. Отросшие пряди черных волос, похожие лишь на жалкое подобие шевелюры, что имелась у Мадары, упали на щеку. Кажется, он снова проваливался в старый добрый кошмар, где он был не ребенком, запертым в четырех бетонных стенах с больным родственником, но… …подростком, запертым в четырех стенах с безумным отцом и надеющимся что это его последние дни под одной крышей с психопатом. Сегодня. Сегодня Мадара вернется с деньгами, они оба возьмут сумки с вещами и сбегут навстречу лучшей жизни. Он верит в это, пока нехотя идет в пустой дом. Верит, даже когда видит отцовскую машину в гараже и невольно напрягается, ощущая, как тревожно бьется жилка на лбу. Изуна нерешительно останавливается у тяжелой дубовой двери в дом. Смотрит на нее, словно бы научился глядеть сквозь предметы и тихо вздрагивает от ощущения чего-то дурного. «Мадара сказал, что скоро вернется. Скоро вернется в том случае, если он не обманул и не сбежал сам…» Рука тихо поворачивает дверную ручку, и парень входит в темный коридор. «Нет, — вяло думает он, точно не уверенный в своей правоте. — это безумие. Зачем ему это делать? Я ничем бы не помешал…» «Но и не помог бы, — говорит голос и хихикает, когда на кухне слышатся шаги. — Почему бы ему не сбросить балласт вроде тебя и не попытать счастью одному? Как раз на одного ваших собранных денег навалом… — голос говорит громче, как только Изуна замирает в коридоре, словно пойманный с поличным, — А ты останешься с папочкой один. Он как раз вернулся пораньше, дабы поинтересоваться, что это вы с братиком задумали». Таджима молча появляется в дверном проеме, прислонившись к нему плечом. На его лице проглядываются морщины. Изуну это утешает. Уже не молод. Стареет. А значит, этот сукин выродок таки может помереть. Мужчина сухо улыбается, глядя на напуганного сына, а тот уже уверен — их попытку побега обнаружили. Ведь если нет, зачем отцу возвращаться с работы так рано? — Изуна, — будто бы невзначай, он кивает. — Уже вернулся со школы? А где же твой брат? Вернулся. Вернулся на два часа раньше, заметив, как за ним наблюдают из окна и сбегать уже поздно. Если Таджима позвонит в школу и узнает, что занятия еще идут — они с Мадарой обречены. — Меня отпустили пораньше… — тихий ответ. — Мадара… наверное гуляет… — Гуляет, — отец хмурится, качая головой, — Конечно. Думает, что раз уж ему стукнуло восемнадцать — он может спокойно нарушать мои правила, — мужчина медленно проходит рядом с сыном, останавливаясь напротив двери. Тянется, чтобы запереть, но вдруг замирает и оборачивается к младшему с холодной улыбкой. — Но не важно. Как видишь, я тоже вернулся пораньше. Хочу вам кое-что показать. Изуна чувствует, как по виску стекает капелька пота. Поджимает губы, осторожно делая шаг назад — к гостиной, но в шоке застывает, когда оборачивается и замечает две черные сумки на старом зеленом диване. Их сумки. В жилах застывает кровь, парень резко оборачивается к отцу, неумолимо наступающему. На его лице — дьявольский оскал. «Он все понял!» — А вы взамен кое-что покажете мне, правда, Изу? — тихо шепчет он, и Изуна в ужасе отступает, бросившись в зал. Отец за ним. — Ну и куда ты собрался?! Он все понял. Эта мысль разгоняет по мышцам адреналин, заставляя принимать новые ставки в долю секунды. Мозг раскалывается от мыслей. Изуна хочет закричать от панического ужаса, пропитывающего все его существо. Он понимает, что теперь их с братом план рушится на его глазах, а он первым попадает под горячую руку разъяренного родителя. Господи, что он сделает? В голове мелькают картинки зверских убийств и пыток, пока парень бежит по ступенькам на второй этаж. Надо спрятаться. Запереться в комнате и позвонить Мадаре. Изуне хочется молить о пощаде и рыдать, но что-то внутри заставляет действовать взрослее, ища пути отхода даже сейчас. — Не надо! — в ужасе кричит он, когда рука мужчины хватает его за отросший хвост и рывком тянет назад. Ступеньки уходят из-под ног. Учиха кричит от боли, теряя равновесие, и падает на спину, едва не ломая обе ноги. Воздух в два счета выходит из легких, и парень давится слюной, широко распахнув глаза. Таджима смотрит на него сверху вниз все с той же безумной улыбкой. Он в ярости, но, как и всегда, в ярости холодной. — Маленькая грязная шлюха, — шипит мужчина, медленно обходя корчащегося от боли в спине сына, а потом ставит ноги по обе стороны от его туловища, садясь на парне верхом. Подросток не выдерживает и срывается на рыдания, пока не в силах осмыслить происходящее, даже когда его хватают за подбородок, заставляя смотреть на себя. Все, что он понимает — встать уже не получится. — Небось, сейчас еще и под наркотой, которую так любят давать тебе твои дружки, а? — Папа, пожалуйста! — Изуна готов унижаться и молить. Он жмурит глаза, отворачивая голову. Дергается всем телом, пытаясь оттолкнуть ладонями мужчину со рвением утопающего, но тот перехватывает его руки и заводит их над чужой головой, шипя оскорбления почти в самое лицо. — Я ничего не сделал! Клянусь! — Правда? — Таджима улыбается. Его глаза блестят как у хищника в тени деревьев. — Значит, опять Мадара виноват? — Папа! — отцу хватает и одной руки, чтобы держать его на полу. Изуна не хочет говорить ничего такого. Но говорит. — Отвечай! Это Мадара?! Мадара или кто?! — Да! Да… пожалуйста! Только не снова… Но Таджима не смягчается как в детстве. Напротив — его лицо искажается яростью. — Какая же ты маленькая дрянь… Ты ведь все это затеял, а спихиваешь на него, — голос отца похож на звериный рык. Изуна чувствует запах железа, невадской пустыни и ещё тяжелый мужской запах пота. — Сам бы он не додумался. Его всегда было легко предсказать. Не то, что тебя. — Изуна жалобно и панически стонет, задыхаясь, когда мужчина хватает его за горло рубашки и рвет ее почти полностью. Несмотря на тяжелое дыхание их обоих, ругань отца и общую возню на полу, Изуна отчетливо слышит звук попадавших на паркет пуговиц. — Смотрите, кто у нас тут считает себя неебическим манипулятором… По-твоему, ты умнее меня? Пора поставить тебя на место, шлюхино отродье. — Перестань! Хватит! — мужчина усмехается, рассматривая дергающегося сына. Порванная рубашка свисает бесполезной тканью, оголяя красивые ключицы и совсем неразвитые грудные мышцы с бледно-розовыми сосками. Изуна — парень, там и трогать нечего, но Таджима все равно кладет ладонь на правую грудь, надавливает пальцами, вызывая у мальчишки испуганный стон, будто бы он правда девица, для которой этот жест значит куда большее. — Думаешь, я не знал, чем ты промышлял все это время? Настроил против меня брата, заставил его сделать всю грязную работу и надеялся, что я не замечу? — Таджима тихо смеется, не забывая о своей мерзкой ласке. Парень дергается, пытается высвободить руки, чтобы убрать его ладонь со своей груди, но все напрасно. Слезы текут по щекам. На Изуну снова наваливается ужасающее отчаяние. Это конец. Он догадался. Где бы ни был Мадара, они оба проиграли свою войну и Изуна падет ее жертвой первый. Его изнасилует собственный родитель. — Ты немного прогадал, сынок. С того момента, как решил, что такой сопляк, как ты, может равняться со мной хоть в чем-либо. — Папа… — голос Изуны скатывается в хрип, он сжимает зубы, плотно закрыв глаза, и в тихом стоне задирает голову, чувствуя, как чужая рука за пару движений расстегивает ремень на его брюках. — Съел больше чем смог проглотить. А заодно показал мне, насколько же манипулятивную шлюшку я воспитал, — тихий смешок, Таджима рывком сдергивает с мальчишки штаны с нижним бельем почти до колен, заставляя того слегка вскинуть бедра, — Ну ничего… Не бойся. Папочка научит тебя уму разуму, — краски над головой сгущаются. Учиха вне себя от ужаса может только молиться, кому угодно: брату, матери, богу, чтобы этот кошмар просто исчез. — Таких, как ты, только трахать, Изу. Иначе они не успокоятся… «Мама, пожалуйста, забери меня отсюда!» Эту мысль они с Обито делят на двоих, потому что мальчишка резко проснулся и тихо вскрикнул, когда почувствовал на своей лодыжке цепкую хватку. Он даже толком не успел схватиться за ножку кровати, как Мадара грубо вытащил его наружу, переворачивая на спину. Учиха был смущен и напуган. На щеках играл странный румянец, будто бы сон об Изуне — что-то недозволительное, о чем Мадара легко догадался, посему и смерял его насмешливым взглядом. — Что ты делаешь?! — возмущенно прошептал Обито, торопливо поправляя задравшуюся рубашку. Мадара что-то хрипло проговорил, схватив парня за локоть, заставив подняться. — Тот же вопрос. Ты не слишком большой для пряток под кроватью? — мужчина оскалился, но после его взгляд стал почти миролюбивым. — Вставай. Хочу поговорить. Обито поморщился от яркого света в спальне, но ничего не сказал. Дядя все еще сжимал его предплечье в своей ладони, и это снова заставляло что-то внутри ежиться от страха и опаски. — О чем? — прозвучало так глухо, что Мадара легко сделал вид, будто бы просто не услышал, потянув подростка за собой в зал. Парень нехотя поплелся следом, недоуменно закусывая губу. Хотелось обвинить Мадару в очередных дурацких шутках (как та, что была на кухне), назвать придурком, рассмеяться, но почему-то слова застревали в горле цементной тяжестью. Молчаливый вопрос повис в воздухе, едва Обито усадили на диван. Что он делает? «Что он делает? — рассмеялся голос в голове, принадлежащий Зецу. — А ты взгляни на экран…» Обито недоверчиво посмотрел на ухмыльнувшегося мужчину, севшего так близко, что его бедро терлось о его собственное. Часы в спальне словно бы затикали с новой силой. Парень постарался придать себе буднично-озадаченный вид и бросил взгляд на поставленное на паузу кино, толком ничего не увидев из-за размытой картинки. Кажется, расплывчатые пятна собирались в силуэт женщины. — Это какой-то фильм? — удивленно спросил Обито, слегка отсев от дяди подальше. Если да, то зачем было звать его сюда с таким ореолом таинственности? Они ведь раньше тоже смотрели фильмы вместе, в чем этот особенный? — Да. Им и еще парочкой таких я перебивался, пока ты был маленьким, — пояснил мужчина в ответ, нашарив пульт на диване. Его рука вдруг потянулась к лицу мальчишки, легким жестом убрав пару прядей с его лба. Все внутри Обито сжалось с новой силой от предчувствия неладного. В последнее время дядя был уж больно щедр на подобные ласки, и у этого поведения должна была быть причина. «И она есть, — Изуна молча указал на экран телевизора с понимаюшей улыбкой. Он знал, что будет дальше, не понаслышке. — Просто подумай над ней хорошенько…» Обито не знал, что ответить ни Изуне, ни его брату, а посему пристально рассматривал рябящую картинку, опасаясь глядеть на вальяжно раскинувшегося на диване Мадару. Тот снова будто нарочно подсел к мальчишке поближе, усевшись слегка на бок и положив руку на спинку дивана, позади Обито. Парень растерянно опустил голову, невольно сжав колени. Поведение родственника вызывало желания занять как можно меньше места на этом злополучном диване. — Да не бойся ты. Не укушу, — хмыкнул мужчина, нажав на кнопку включения и небрежно бросив пульт на пол. — Просто покажу кое-что и все. — Ты хотел поговорить, — тихо напомнил Обито, нехотя вернувшись взглядом к экрану. Звука почти не было слышно за стуком сердца и тихим дыханием мужчины, но не то, чтобы было, что слушать. Картинка превратилась в стройную темноволосую девушку (Обито смутно подумал, что она похожа на его мать) обнимающую одетого в деловой костюм мужчину. Он пропустил название? Обито не помнил, чтоб они хоть раз смотрели этот фильм за все четыре года. Парень опасливо обернулся к родственнику, не понимая подвоха. — О чем? Мадара только молча улыбнулся, словно бы позабыв о подростке, когда на экране действо за пару минут приобрело более откровенный оборот. Обито нахмурился, проследив за чужим взглядом и пораженно уставился на раздевающихся на экране людей, густо покраснев. Это просто постельная сцена в фильме, да? Не настоящее же порно? Такие вещи не смотрят вдвоем, но если и так — к чему все? «Наивнее новорожденного…» Мадара снисходительно покачал головой, не спеша что-то объяснять. Времени было еще достаточно, в конце концов, платное порно всегда отличалось тянущимся резиной хронометражем, настолько, что требовалось даже промотать лишние двадцать минут до основного действа, а то пришлось бы смотреть как уже мертвые актеришки выдают из себя скупые эмоции ради какой-никакой драмы. Хаширама бы оценил. Он всегда был за любой околопорнушный кипиш, обрамленный сюжетом и красивым кадром, а Мадаре нужна была лишь сама ебля. «…прелестная задница, бедра, губки…» — Энн говорила тебе, почему бегала от твоего папаши ко мне? — вдруг спросил он побледневшего юношу. Верно, уже не ребенок. Юноша. Взгляд невольно упал на острые коленки, невольно трущиеся друг о друга, и поднялся к бедрам. — Нет! Зачем ей такое говорить? — хмуро отрезал Обито, вдруг прикрывшись полами рубашки. Он не заметил чужого скользкого взгляда, зато хорошо ощутил его всем подрагивающим телом, невольно засмотревшись на почти обнаженную парочку. Голова ходила ходуном от чужих мотивов и поступков, но Учиха не мог заставить себя мыслить в нужном направлении, боясь, что рациональные доводы кончатся, и галлюцинации приведут его к самому страшному в своем существе выводу. «Он просто издевается и смущает тебя, Обито! Не устраивай панику на ровном месте, — строго отругал его Зецу. — Что, ты думаешь, это еще может быть? Что он может задумать?» «То же, что и мой отец когда-то…» Голос Изуны ввел в окончательный холодный ужас и одновременно с тем в упрямую злость, ведь, черт возьми. Неважно, что это: издевательство или приставания — Мадара не имел никакого права так себя вести, и уж тем более приплетать к этому непотребству маму. — Ну мало ли. У вас были… интересные отношения, правда? — смешок. Мужчина словно бы специально подсел ближе, коснувшись коленом чужого бедра. — Я к тому… что не удивился бы уже ничему. «Это просто шутки». Мужчина не дождался ответа, а посему продолжил немного с другой стороны. Их маленький урок только начинался. — Знаешь, у людей есть свои… потребности. Еда, кров над головой, секс… и эти потребности нужно удовлетворять, а иначе человек обездолен и несчастен… как твоя мать, — заговорил мужчина. — Энн повезло выйти замуж за нерасторопного ханжу за свои годы научившегося только совать, высовывать, да кончать за пару минут. Зато работал хорошо… что тут можно сказать. Но с работой не потрахаешься. Обито скривился при словах об отце. Парочка на экране медленно целовалась, плавно перемещаясь к кровати, и от чавканья при поцелуях хотелось провалиться под землю. Учиха резко выдохнул, попытавшись подняться на ноги и уйти, но был схвачен за плечо и посажен обратно. — Куда это ты собрался? — хихикнул мужчина. — Даже самое интересное не увидел. — Не хочу смотреть это, — сдавленно пробормотал Обито, попытавшись отпихнуть от себя чужую руку, но дядя только еще ближе притянул его к себе, полуобняв. — Хочешь, малыш. Ты же не фригидный, дай бог, — рассмеялся мужчина, а потом таки продолжил свою мерзкую исповедь. — Она любила меня больше твоего папочки. Не мудрено. Любила, потому что я языком умел отнюдь не только болтать. Обито не хотел это слушать. Чужие разговоры были отвратительными и... неправильными. Чуждыми. Секс — был для него чем-то закрытым, начиная с двенадцати лет. Тем, чем занимаются взрослые и чем уж точно рано заниматься ему, потому что, сколько бы лет ни прошло с момента катастрофы, Учиха, повзрослевший лишь телом (и то настолько криво и неуклюже, что впору было пожалеть, а не назвать его молодым мужчиной) ни капли не повзрослел разумом, чтобы думать о таких вещах с позиции зрелого юноши. Секс. Слово-загадка. Слово: «он есть у знакомых в их отрывочных разговорах и жалобах, но нет у тебя». Слово — запретный и совсем нежеланный плод. Отрывки из порнороликов и журналов. Объятие бедрами, бедра любовника. Случайные слова и грязная ругань матери с отцом. Единственный мотив мерзкого дяди, оскорбления, хвастовство. Мешанина ног в каком-нибудь взрослом фильме и противные шутки про минет — таков был секс в жизни Обито, и он бы отдал многое, чтобы Мадара не затягивал балансирующего на стороне подростка в самую гущу этой оскверняющей мерзости. — Когда ты был совсем маленьким, мы встречались только ради секса. Но со временем я стал почти членом семьи, ты заметил? — глумливо проговорил Мадара, поглаживая пальцами чужое плечо. Обито снова дернулся, но напрасно. Сейчас он чувствовал, что проживает жизнь Изуны второй раз. — Дядюшка Мадара. Друг семьи, так она меня представляла родственникам. Я даже из школы тебя забирал пару раз, помнишь? Обито встретился взглядом с женщиной на экране, снова отметив ее схожесть с Энн. Та медленно опускалась на колени. Ее соски были такими же темными как бурая помада на ее губах. Обито решил, что ненавидит порно. А еще он ненавидит Мадару. - …Зачем? — Что зачем? — рассеянно переспросили. — Зачем было лезть в нашу семью? — хрипло спросил он, снова опустив взгляд в пол. Из телевизора доносились мерзкие чавкающие звуки и пошлые стоны. Слушать омерзительно, не то, что смотреть. — Мы бы ничего не знали. Если бы не ты. Зачем это все было? Тебе ведь не нужен был я с мамой. Не нужна была семья. Зачем ты полез к нам? Мадара посмотрел на него почти удивленно, а затем хрипло рассмеялся, обняв крепче. Расширившиеся от ужаса и отвращения зрачки мальчишки сверлили пол. Мужчина хмыкнул. А пацану-то совсем не интересно. Он сбил ему настрой разговорами о его матери, или же Обито ничем не лучше бревна, когда речь заходит о плотских утехах? Но ведь он подросток. У них на уме только одно. Его тело уже готово. Должно вожделеть. — Долго же ты в себе это носил, ха? Только вот… С чего ты решил, что мне не нужна была семья? — тихо спросил он, и Обито почувствовал как у него застучало в висках после следующих слов. — Я предлагал Энн переехать ко мне, малыш. Даже взять тебя с собой. Чтобы мы были с ней без каких-либо «но». — Чт… — но прежде чем изумленный парень успел что-либо спросить, Мадара резко схватил его за подбородок, заставив смотреть на экран. — Самое интересное пропускаешь, — хмыкнул он, когда пальцы Учихи вцепились ему в руку. Юноша всхлипнул, закрыв глаза. Мадара медленно нагнулся к уху подопечного и, обдав его горячим дыханием, прошептал: — Что? Я был бы хорошим папочкой для тебя… По крайней мере, щедрым. — Пусти! — едва не захныкал Обито, силясь выбраться, а потом сдавленно ахнул, едва мужчина вдруг положил руку на его пах. Его ладонь казалось ужасно горячей. Это чувствовалось даже через ткань штанов и белья. — И-и-и… никакой реакции. Ты может и правда фригидный, а? — пустая насмешка потонула в новом паническом крике. Мадара резко притянул мальца к себе, зажав ему рот ладонью. — Тихо… тихо. Как видишь, твоя мама не согласилась на мое предложение. Осталась с твоим никчемным папашей. Знаешь, почему? Обито плюхнулся на задницу, когда мужчина спокойно отстранил его. Пальцы зарылись в обивку дивана. Что происходит? Почему мозаика никак не сложится в голове? Он нервно поежился, услышав приглушенные стоны из телевизора. Мерзко. И страшно. — Потому что боялась, что я в роли твоего отчима сделаю с тобой… что-то… знаешь, нехорошее, — холодно улыбнулся Мадара. — Да. Женой Энн была хуевой. Но матерью неплохой. Однозначно. Ее недоверие ко мне это только подтвердило. «Зачем он это делает?» «Глупый мальчишка. Ты еще не догадался? — взвыл Изуна от безнадеги. — Возьми себя в руки и прекрати искать в его поступках логику! Он обнимает тебя, пока вы смотрите порнуху, а ранее сказал, что жить не может без секса. Как думаешь, к чему все идет?» «Как думаешь, чего он хочет?!» — Все, хватит! Отстань от меня! — Обито стал вырываться с новой силой, таки отринув от себя мысли о чужих неудачных шутках. Ситуация перестала быть смешной давным-давно, и все, чего хотел подросток — запереться в комнате подальше от похотливых рук дяди и молиться, чтобы Мадара не решился ни на что посерьезнее. Потому что в противном случае деваться в этой узкой коробке было некуда. — О, нет-нет. Я не позволю пропустить самый сок, малыш Обито, — мужчина снова грубо усадил его на диван, одной рукой перехватив его кисти и прижав к своей груди, а вторую положив парню между лопаток и притянув к себе. В таком положении Обито оставалось лишь пытаться биться ногами, но и это быстро стало бесполезно. — Прекрати брыкаться и смотри на экран. Тебе понравится. — Не понравится! Оставь меня в покое! — Обито сдавленно захныкал, мотая головой. Девушка, похожая на Энн, охотно демонстрировала камере свои быстрые фрикции, вытягиваясь на постели, словно бы вообще не имела костей. На ее лице — слащавая улыбка, а Учиха никак не может взять в толк, как можно получать удовольствие от запихивания в себя чего-то под унизительные толчки. — Папа, остановись! — Изуна попытался выгнуться в спине, но лишь облегчил собственную пытку мучителю, стянувшему с него штаны. Парень хотел разрыдаться от едкого стыда, но все, на что его хватало — рваное дыхание и громкие мольбы. — Очень странно, Обито. Нормальные мужчины от подобного возбуждаются. Ты у нас, видимо, пошел этим в папашу. — Мадара усмехнулся, когда Обито уткнулся лицом ему в грудь, дабы не видеть происходящего непотребства на экране. Глупо было ждать другой реакции на его действия, и все же, упрекнуть его в издевательстве над бедным ребенком было некому. А Мадара и правда издевался. Играл, растягивая удовольствие до основного действа, и проверял. Проверял, как хорошо малыш Обито готов к новой стороне их совместного проживания. На его лице появилась ядовитая ухмылка. — А теперь посмотри, как на такие вещи реагируют здоровые люди. — Папочка, Изуна… Назови меня папочкой, — раздался возбужденный глухой шепот. Мужчина резко схватил ладонь мальчишки и положил ее себе на пах, заставив того испуганно всхлипнуть, в шоке вскинув голову. Обито пораженно замер, лишь губы мелко подрагивали от паники, когда его рука сквозь ткань спортивных штанов почувствовала что-то твердое и… горячее. Разум легко сложил два плюс два, вынудив желудок сжаться в болезненном спазме. Обито коротко и звучно ойкнул, а потом резко отшатнулся, вырвав свою ладонь из чужой и ударив ногой по чужому колену так, чтобы с трудом, но отодвинуться, получив хоть немного личного пространства. Учиха отполз на другую сторону дивана, едва не упав на пол. Они оба резко замолчали, словно по-новому рассматривая друг друга. Мадара, досадливо морщился от неудачной попытки снова схватить мальчишку, а Обито сверлил его бешеным взглядом. Лицо раскраснелось от слез и смущения, оттого черные пряди снова прилипли к щекам. Грудь под рубашкой тяжело опускалась и поднималась. Но больше всего рассмешило не это. Учиха в сердцах посмеялся, как увидел, что это юное дарование снова изо всех сил сжало колени. Глупый мальчик. От этого его прелестные худые ножки только еще сильнее хочется раздвинуть. — Не… — Обито с трудом отдышался, не спуская глаз с абсолютно спокойного родственника. — Не смей ко мне прикасаться! Больше никогда! Не смей! Это… Тебе нельзя! Мадара ответил не сразу, наслаждаясь липким страхом, буквально волнами исходящим от юного дарования. Он не был садистом, нет. Просто Обито, все чаще раздражающий своими выходками, эта маленькая выскочка наконец-то получила по заслугам, и этот момент хотелось смаковать бесконечно. Он не был садистом. Но в чувстве удовольствия от мучений раздражителя отказать себе не мог. — Посмотрите, кто сменил тон… — зловеще произнес мужчина, не вставая с дивана, даже когда Обито спешно поднялся на ноги, пятясь к спальне. — Нет, мальчик. Я дал тебе поиграть в детство достаточно времени. Пора отдавать мне долг. «Не смей убегать! Ты забыл, как он это не любит? Я понимаю, что тебе страшно, но если разозлим его — будет еще хуже, — тихо шептал Зецу на самое ухо, но Обито лишь мысленно посылал его к черту, тряся головой. - …Я больше не могу терпеть. И не собираюсь. — Замолчи! — прервал его Обито, схватившись за голову, будто бы ее сковало болью, — Нам… нам нельзя! Я… я не хочу, слышишь меня? Я! Не! Хочу! Мадара только слегка поморщился от таких заявлений, тяжело вставая на ноги. Обито в ужасе отшатнулся, но дядя не собирался гнаться за ним. — Я не помню, чтобы спрашивал тебя, хочешь ты или не хочешь. Что бы ты ни… — начал было он, но замолк под чужим криком. И все же было в Обито что-то воинственное. И совсем ненужное сейчас. Подавить. — Нет! — еще громче вскричал Обито, пробравшись странной агрессией. Он сжал зубы, посмотрев на слегка удивившегося мужчину упрямо и зло. — Запомни это хорошо, потому что я говорю нет! Не смей меня трогать! Не смей думать, что тебе можно делать… это! — Какой смелый… А если посмею, то что? — раздался смех в ответ, и Обито ощутил, как проваливается земля под ногами, а его прежний мирок разрушается на глазах. Господи. Он не хочет думать об этом. Не хочет произносить это вслух. Разве можно вообразить себе все мысли его дяди?! Это омерзение. Как он может?! «И самое страшное, что ты абсолютно беспомощен, не так ли? — тихо говорит Изуна. Подросток слышит, как его голос превращается в панический крик и падает на пол, придавливаемый чужим телом. Пытается выбраться. Стонет и молится, когда как щеки пылают от стыда. Изуна думает, что это конец. Он думает, что его изнасилуют, а потом убьют, когда отец наклоняется, чтобы прошептать что-то омерзительное на самое ухо, но тут позади него мелькает тень и парень в встречается взглядом с разъяренным Мадарой, замахивающимся небольшой лампой с абажуром. Удар. Осколки падают на землю и дрожат, сливаясь с криком Таджимы. Изуна, с которого таки убирается чужой вес, думает, что никогда не слышал, как отец кричал от боли. Мужчина падает на бок, хватаясь за голову. В его волосах кровь и белые ошметки фарфора. Кажется, эту лампу купила мама, когда они были совсем маленькими. — Поднимайся! — Мадара тянет руку, помогая встать на ноги едва не упавшему из-за спущенных штанов обратно брату. Опасливо смотрит на мычащего от боли, оглушенного отца, словно раздумывая над тем, чтобы добить его, но в итоге передумывает. Вместо этого парень бросается к сумкам, толкая младшего к двери. В спешке забирает обе, пока мужчина на полу с трудом поднимается на колени. — Куда это вы собрались, гребаные щенки?! — кричит он вслед. Изуна, дрожащий от страха, с трудом застегивает ремень на штанах. Оборачивается и вздрагивает, когда встречается взглядом с отцом. В его глазах безумная, животная ярость. Он выглядит как голодный волк, готовый вцепиться им обоим в горло. Юноша вопит, когда Таджима медленно поднимается на ноги, но Мадара резко закрывает дверь, запирая ее на замок. — Вернитесь сейчас же, пока я не задал вам трепку! — В гараж, быстро! — Мадара бежит первым. Изуна торопится следом, оглядываясь на трясущуюся от ударов дверь. Их отец — военный, ему ничего не стоит выломать слабенькую деревяшку со стеклами. Времени немного. Оба подростка торопливо закрывают дверь гаража. Мадара хватает ключи от машины, висящие на крючке, и трясущимися руками открывает ее, в пару движений бросая сумки на заднее сидение и захлопывая дверь. Затем включает ворота гаража, но те непозволительно медленно поднимаются вверх, вызывая у того тихий шквал ругательств. Изуна стоит рядом, обнимая себя руками, и решительно не знает что делать. Он напуган до ужаса и совершенно сбит с толку. Сердце вот-вот вырвется из груди. — Садись в машину, — холодный приказ, ворочающего ключ в зажигании Мадары стал отрезвляющим. Изуна резко осознал, где он и что совсем недавно произошло, поспешил сесть на пассажирское сидение, захлопнув дверь. — Значит все, да? Все-таки делаем это? — Изуна тянется к ремню безопасности, но бросает эту идею в тот же час. Его дом и его отец — антоним безопасности и едва кусок ткани и железа поможет хоть в чем-либо. — Если передумал — можешь прямо сейчас вернуться к папочке, — язвительно отвечает Мадара, не отрывая взгляда от почти открывшихся ворот. Руки крепко сжимают руль. Изуна замечает, что и его голос дрожит от напряжения. — Изуна! Мадара! — как назло кричит Таджима из коридора, и Учиха резко давит на газ. Шины визжат — их старенький опель оказывается на дороге среди одинаковых цветных домиков, где никто не догадывается о том, что происходит у них под боком, и едет назад. Мадара пытается повернуть. Младший лишь вжимается в кресло, закрывая глаза, и молится, чтобы скромных навыков вождения брату таки хватило и на побег, и на пятичасовую поездку. Парень выкручивает руль, снова вдавливает педаль, и машина устремляется по идеальной дороге прочь, поднимая клубы черного выхлопного газа и пыли. Изуна не знает, смотрит ли в этот момент на них отец, таки открывший дверь гаража и выбежавший на улицу, но точно уверен: В этот момент Таджима посылает им вслед всех демонов, которых только откопал в своей мерзкой психопатичной душе. Часы показывали ровно полночь в мертвой тишине бункера. Их мирное тиканье, не останавливающееся ни на секунду в этом проклятом месте, уже прочно въелось в подкорку мозга, словно нарочно мешая уснуть. Впрочем, нет. Обито давно привык к часам на стене, напротив, их холодный счет времени хотя бы давал понять, что оно не стоит на месте и куда-то движется, приближая выход из западни с каждым днем. Прошло четыре года. Осталось еще двадцать шесть. Что успеет с ним сделать Мадара за это время? «Ничего, — ответил Изуна, его голос дрогнул, словно одна только мысль о брате приводила парня в ярость, — Ничего, потому что как только ты вырастешь — дашь этому ублюдку отпор». Обито это не утешало. Не утешало, потому что слова Изуны означали, что если Мадара захочет спать с ним — мальчишка ничего не сможет с этим сделать, пока не достигнет той комплекции, в которой мог бы дать взрослому мужчине отпор. Какой это возраст? Двадцать лет? Двадцать пять? Когда он будет достаточно сильным? — Никогда, глупый Обито, — ответил Зецу вместо Изуны. Подросток, все это время лежащий на кровати и сверливший взглядом потолок, слегка повернул к нему голову, словно ожидая объяснений. Почему? Неужто Зецу уверен, что Мадара убьет его раньше? Парень с зелеными глазами ни капли не изменившийся с его детства (и это было тревожным звоночком, ведь Обито уже не мог списать свои видения на ребяческое воображение) продолжил: — У Мадары всегда будет больше преимуществ и силы, чтобы держать тебя в узде. Подумай. Он попал в этот бункер в зрелом возрасте, а ты угодил сюда ребенком, когда твое тело только начинало меняться… — Еще раз вы скажете про мое тело — врежу, — юноша с отвращением поежился. Черт возьми! Хватит! Тело, тело, тело! В конце концов, не так уж сильно он изменился. Волосы отрасли. Выше стал и худее, да. Может лицо немного взрослее. Почему Мадара теперь истекает по нему слюной? — Но ведь это правда. Ты стал таким слабым и немощным, что с трудом даже коробки с хламом поднимаешь. А помнишь, как быстро ты выдохся, когда вы с Мадарой меняли лампочку в ванной? Всего лишь на весу руки держал — а едва ли не упал в обморок от усталости, — на сей раз Зецу говорил совсем рядом, стоя у кровати. Обито посмотрел на него, поджав губы в немой злости, а затем резко перевернулся на бок, демонстративно закрыв уши руками. — И что? — А то, что малыш Обито хилый и слабый, потому что растет в бетонной коробке без света и свежего воздуха, — рассмеялся Тоби, покрутив пальцем у виска, — И если малыш Обито думает, что из него вырастет здоровый мужчина, способный побороться с Мадарой — то он, очевидно, спятил. Обито сжал зубы, но ничего не ответил. Несмотря на то, что Зецу и Тоби частенько бывали довольно раздражающими, они порой говорили разумные вещи, и этот случай был один из таких. Обито часто заставал Мадару за мелкими силовыми тренировками, возможными в пределах замкнутой системы, будь то отжимания, качание пресса или что-то подобное, и результат их был виден — тело Мадары ни капли не изменилось, хотя, очевидно, должно было в условиях малого движения. Как минимум нормальный человек бы зарос жиром, но мужчина в прямом смысле не запускал себя, оттого Обито приходилось невольно заглядываться на его жилистое подтянутое тело, когда тот выходил из ванной в одном полотенце. — А еще на его сильные руки. Такие сильные, ведь, правда? — хохотнул Тоби, понизив голос до заговорщического шепота. Обито плотно закрыл глаза, хотя этого и не требовалось, ведь видение стояло за спиной, — Настолько, что легко, как бы ты там не сжимал коленки, раздвинут твои ножки и… — Заткнись! — прорычал Обито, с трудом сдержав накатившую волну омерзения к себе. Он не хотел это слышать. Не хотел обсуждать и не хотел вспоминать. Не желал верить, что все произошедшее за один лишь долбанный день может иметь продолжение куда более худшее. Пожалуйста. Он все что угодно отдаст. Пусть его дядя просто пошутил. Пусть они вернутся к тем отношениям, с которых начинали. Чертовы крысы. Неужели эти издевки лишь оттого, что он послужил причиной их смерти? — Прекрати ворочать нос от правды. Ты знаешь прекрасно, что происходит и к чему все идет, — тихо добавил Изуна. — Мадара хочет заняться с тобой сексом. «Я сказал ему нет. Слышишь?! Я. Сказал. Нет». — И, по-твоему, это его остановило? — устало вздохнули в ответ. — Соберись, Обито. Пора принять реальность пока не стало слишком поздно. — Мужчины не могут заниматься сексом, — вдруг ляпнул юноша, и обе крысы залились бархатистым смехом. — Могут, малыш Обито. И не только мужчины. А даже отец с сыном. Изуна тебе это предельно ясно объяснил, — хихикнули галлюцинации. Юноша ощутил, как же тоска по тому времени, когда он видел лишь Какаши и Рин, сковала сердце. Со временем они стали появляться все реже. Быть может, оттого, что боль по друзьям со временем растворялась во времени, он забывал их лица и главное: переставал думать о побеге, к которому так влекли мертвые приятели. Черт. Он ведь скучает. Правда скучает. Парень измученно выдохнул, слегка поджав к себе ноги. Он не мог ни уснуть, ни перестать думать, и мысли, одна тревожнее другой, съедали его целиком. Почему это начало происходить сейчас? Был ли он тому виной? Он что-то сделал? Как-то… не так выглядел? В какой момент Мадара перестал видеть в нем выскочку и занозу в заднице и узрел в его теле что-то желанное? «Тело…» Не он сам. Обито закрыл глаза. Рука осторожно легла себе на талию и провела по изгибу бедра вниз к колену. Что с ним было не так? Почему он вызывал желание? Обито не видел в себе что-то красивое. Не видел ничего, кроме измученного, болезненно-бледного и худого подростка с уродливыми шрамами на лице и копной черных волос, вечно лезущих в глаза. Мадара усмотрел в этом что-то сексуальное? Так это принято называть? Обито решил, что да, но тут же озадачился этим вопросом сильнее, потому что всегда считал, что термин «сексуальность» применим лишь к красивым, фигуристым женщинам с томным взглядом, осиной талией и огромной грудью. Тех, что были на журналах для взрослых или в дурацкой женской писанине. Они были… сексуальны, да, хотя Обито не помнил, чтобы когда-либо ощущал влечение к подобной бумаге в бункере. Как не чувствовал он ничего и глядя на сношающихся людей из порнухи. С ним было что-то не так? Раз он не видел в этом ничего такого, как и не видел ничего в себе? Серьезно ведь. Что в нем сексуального? — Твоя невинность, — тихий ответ Изуны был прерван открывшейся дверью. Нет! Нет, только не сейчас! Обито резко закрыл глаза, в надежде притвориться, что спит. Сердце забилось сильнее, но он старался дышать медленно, будто во сне. Мадара тихо закрыл за собой дверь — свет, упавший на худую спину лежащего на боку мальчишки, превратился сперва в узкую полоску, а затем и вовсе исчез. Было тихо, как в гробу. Мужчина хмыкнул, сделал пару шагов к кровати, смерив лежащего задумчивым взглядом. Неужто правда спит? — Обито, — но зов остался без ответа, и Мадара решил, что оно и к лучшему, опустившись на постель. В том, чтобы трахать этого ублюдка, незримо существовал еще один плюс — можно было не спать на диване. Парень продолжал молчать и плотно сжимать глаза. Его дыхание практически не выдавало волнения, даже тогда, когда кровать слегка прогнулась под новым весом. Чт… Через Обито словно прошел электрический разряд от страха перед новыми приставаниями. Секс. Кровать. Могло ли все зайти еще дальше? И как ему с этим быть? Дядя лег рядом. Обито чувствовал его горячее дыхание макушкой. — Не возражаешь? Не отвечай, если не хочешь, — в его голосе были странные томные нотки, будто бы мужчина снова выпил. Но парень не чувствовал запах перегара. Что он задумал? Пожалуйста, пусть просто уйдет! Мадара улыбнулся в темноте. Кровать была рассчитана на одного человека, хотя все равно отличалась по размерам от обычной однушки. Он поместился, но только потому, что лег на бок и почти уткнулся в Обито грудью. На спине вдвоем лежать было бы уже проблематично. — Мы кое-что не закончили в зале. Ты тогда чуть в обморок не упал, и я решил дать тебе немного отдохнуть… Но дело должно быть сделано, сам понимаешь, — от его тихой усмешки по спине градом прошлись мурашки. Обито едва не выдал себя, ахнув, когда мужчина слегка задел его ногу коленом, прижимаясь чуть плотнее. — Я бы хотел лелеять надежду, что ты у нас не совсем фригидный, но без проверки убедиться точно нельзя, правда? О чем он вообще?! Обито сжал руки в кулаки так сильно, что короткие ногти впились в кожу до боли. Он постоянно прокручивал в голове одно и то же, считая про себя секунды, бегущие на часах. Просто встать. Ему нужно просто встать, наорать на дядю и выгнать его из комнаты, но почему-то этот вариант казался диким и невозможным. Потому что ему страшно. Потому что он знает, что тогда нельзя будет проигнорировать происходящее и притвориться спящим. Потому что Обито отнюдь не хозяин ситуации, и реакция мужчины может быть любой. — Но ведь и притворяться спящим нельзя вечно. Не проспишь же ты всю жизнь, — холодно подметил Изуна. А Обито едва не закричал, когда почувствовал на своем боку горячую и широкую ладонь. — Черт возьми, малыш. У тебя просто великолепнейшие бедра, — хрипло прошептал мужчина, проведя рукой по шершавой ткани вниз. Мадара вдруг подумал, что Обито это специально. Из всей одежды Изуны он выбрал те самые почти облегающие бриджи, которые дарил брату он сам, и смотрелся тот в них просто сногсшибательно. Да… Специально. Маленькая шлюшка знала, какой эффект на него производит, так почему так вопит, стоит только попытаться использовать по назначению? Рука снова медленно прошлась от колена к бедру, с трудом сдерживая себя, чтобы не лечь на задницу. — Аккуратные, не слишком большие, не женские, но и не как у типичных подростков. Когда ты их так сжимаешь — у меня просто башню сносит… Господи. От этих слов он ощутил себя самым мерзким и грязным во всем мире, впрочем, в условия апокалипсиса так могло и быть. Обито едва не вскрикнул, когда дядя прижался к нему совсем плотно, уткнувшись носом в ухо. И снова. Этот запах крема после бритья и мяты. Как же он его ненавидел. Обито почувствовал спиной, как гулко бьется чужое сердце (от волнения?), но собраться с мыслями толком не успел. Мадара вдруг перехватил его за живот и прижал его задницу к своему паху, давая почувствовать весь ужас ситуации. Учиха ощутил все ту же знакомую горячую твердость, но на сей раз не рукой. «Нет, пожалуйста… Прошу, не надо!..» Находясь на грани истерики, Обито широко открыл глаза. Едва ли Мадара мог заметить это в темноте, к тому же парень лежал к нему спиной. Был ли шанс притвориться, что ничего не происходит? До какого момента это притворство будет выглядеть убедительно? «Оно уже не выглядит так» — Ты не похож на Изуну… Он был женственный. А ты не такой. Не мужчина и не женщина. Бесполое нечто, — усмехнулся мужчина, прижимаясь к чужому уху губами. Рука спустилась с бедра на ягодицу, а затем грубо сжала, вызвав у парня почти спазм во всем теле. Обито испуганно сжал зубы. Заметил ли это Мадара? Рука тем временем медленно сминала кожу, упиваясь моментом. Мужчина что-то прошептал совсем тихо, переместив ее еще вбок. Пальцы опять елозили по ложбинке меж ягодиц. — И все же, в этом что-то есть, знаешь… Ты не представляешь, как это «что-то» заводит… Обито напрягся всем телом, чувствуя, как начинает ненавидеть и свое взросление, и свои треклятые бедра. По телу расползался леденящий душу ужас, парализуя мышцы. Они деревенели, словно бы Учиху укусила змея, и организм медленно охватывал паралич. Но что хуже — мальчик таки понял, что Мадара прекрасно знает о его игре в сон, но не может перестать притворяться. «Хватит… умоляю…» — Не строй из себя ханжу, сынок. Я же знаю тебе нравится… — рука Мадары вдруг поднялась и зашла дальше, будто бы он собирался обнять мальчишку, но вместо этого забралась под длинную рубашку, пройдя по животу и ребрам, после чего коснулась соска, вызвав странные мурашки по всему телу, когда пальцы легко сжали его. Обито перестал дышать в этот момент, прислушиваясь к ощущениям, как только мужчина продолжил свою игру: тер его, словно бусину, меж пальцев, надавливал, водя подушечкой большого пальца по ореолу. — Все любят трахаться. Твоя мамочка тоже любила, потому что это то удовольствие, которое не получишь больше ни от чего. Внеземное удовольствие. Ощути один раз — и подсядешь, как на наркотик. Я это тебе обещаю. Обито поджал губы, незаметно поерзав бедрами, когда ладонь мужчины оставила его сосок и просто легла на грудь, слегка надавив пальцами. Что-то внутри отозвалось в тот момент, и парень невольно выдохнул от странных ощущений. Тихая истерика и стресс не давали этому чувству разойтись, но оно было приятным. Юноша вдруг подумал, что, должно быть, это связано с сосками. Что бы это ни было… Черт. Нельзя получать удовольствие от этой грязи! Это неправильно. Обито готов поклясться, что не хочет! И… Черт! Его грудь была слегка припухлой, раз Мадаре было, что там сжимать, ха… Не сильно и не как у девушки, но все равно. Всего лишь грудные мышцы, конечно, но почему-то в тот момент он решил, что и «там» все тоже было чересчур и могло невольно подтолкнуть родственника на подобные действия. Так он был виновен? Или же его тело? — Не будь таким, как твой папочка. Он был старым обрюзгшим неудачником, не умеющим нормально даже трахаться, зачем смотреть на него? — Мадара еще какое-то время ласкал его грудь, а затем его рука медленно скользнула на живот, переместившись к паху, — К тому же он мертв, малыш, слышишь меня? Твой папочка мертв… — Обито издал напуганный стон, резко закрыв себе рот ладонью, когда она вновь пришла в движение и забралась под бриджи, обхватив его небольшой член. — А значит, теперь я твой папочка… С виска стекла капелька пота. Обито уже не пытался скрывать, что не спит, но и не мог заставить себя произнести хотя бы слово, вместо этого сжимая трясущейся рукой рот, пока дядя копался у него в штанах. Было чудовищно душно. Его спина вспотела, прижимаясь к широкой груди родственника. В глазах стояли слезы. Боже… Учихе казалось, что ему жарко от того, что об его ягодицы трется та самая горячая твердая вещь, отдаваясь волнами и лихорадкой по всему телу. И что хуже всего… Это было странно. Чудовищно неправильно, но мерзкие действия дяди все же имели слабый, но эффект. Что-то ниже живота наливалось приятным теплом каждый раз, когда тот сжимал его член, водя пальцами вверх-вниз все быстрее и быстрее. Обито с трудом понимал, что происходит, будучи плохо знакомым с собственным телом. Ему было хорошо внизу, но стресс и отвращение немного портили сладкие спазмы. В какой-то момент чужая ладонь легла на влажную головку, и мальчишка не сдержал стона, его лицо исказилось в горечи и страхе. Нет. Нет, так не может быть. От такого кошмара нельзя получать удовольствие! — Смотри-ка, так ты у нас все-таки не фригидный… — Мадара поцеловал его в мочку уха, и Обито тихо захныкал, зажмурив глаза. Теперь помимо страха и отвращения он чувствовал жуткий стыд за реакцию его тела на чужие настойчивые движения. Мужчина тяжело дышал ему в затылок, продолжая быстро двигать рукой. Плотно обхватывал ствол, после возвращаясь к влажной от смазки головке. Не трудно и не мерзко. У малыша Обито скромные размеры — доставить удовольствие не стоит ничего, а уж какая услада для ушей от его рваного дыхания и тихих стонов, что он так усердно подавляет… Юноша лишь сжимал зубы, хныкая уже от попытки забыть о распирающем его чувстве. Приятные ощущения становились слишком сильными, уходя в грань сладкой боли, и только холодный ужас помогали ему не отдаваться этому полностью. По сути, тело Обито находилось сразу в состоянии и глубокого стресса и оргазма, но, что удивительно, не сходило с ума от настолько разных ощущений. Зато сходил с ума сам Учиха, чувствуя, как на лице появляется стыд, сменяемый наслаждением и паникой. Кому можно верить в этой бетонной коробке, в этой клетке, если даже тело предает его? Обито молился, чтобы все это быстрее кончилось, пока отчаяние заполняло его сознание до краев. Изуна смотрел на него с сочувствием и немым пониманием, но был бессилен что-либо сделать. Вместо этого юноша молча опустился на колени возле той части кровати, где лежал Обито и легонько дотронулся до его лба. — Мадара… — прошептал он. Мальчик не открыл глаз, но сквозь тьму закрытых век, шуршание одежды и тяжелое дыхание его дяди он вдруг услышал шум дороги, почувствовал запах Невадской пустыни и увидел яркий свет. — Мадара… остановись! Да. Пусть остановится. Юноша громко вскрикнул, схватившись за чужую руку, когда сладкое чувство резко сменилось острой (как он думал) болью и распалось на раскаты приятных спазмов внизу живота, после чего весь хаос, творящийся в голове, вдруг сменился совсем иной картинкой. В голове стало пусто и спокойно. Да… Остановись… Обито был согласен с чужим тревожным голосом, хотя не понимал почему дыхание мужчины вдруг сменилось скрипом колес и голосом диктора из радио. Он медленно дотронулся до ремня безопасности, прощупав его пальцами, а затем, открыв глаза, ошалело обернулся к водителю. — Меня тошнит! Мадара прибавил скорости, хотя обещал не лихачить на дорогах и не пугать брата, но вместо этого поступал именно так. Обито прикрыл рот, чувствуя, как твердый комок подступает к горлу. Однотипные пейзажи пустыни стали сменяться еще стремительнее, но в округе по-прежнему отсутствовала цивилизация. Они проехали около пятнадцати миль и оставили позади Меркьюри давным-давно, но к вечеру преодолели лишь половину Долины смерти. Быть может, поэтому его брат останавливался так неохотно — хотел доехать до ближайшего мотеля до того, как окончательно стемнеет. — Сейчас. Подожди уже, — хмуро говорил парень за рулем, осторожно сворачивая с дороги. Он казался напряженным. Не мудрено. Первый час езды дался ему тяжело — видно по покрасневшим глазам. К счастью, Учиха быстро приноровился и уверенно вел себя, даже когда мимо проезжали и другие машины. Изуна думал, что ему было спокойно на шоссе, но все же не хотел рисковать в самом Лос-Анджелесе с его вечными пробками и волной любителей лихой езды. Мадара был потрясающ и так, с его слабыми навыками, основанными лишь на езде со старшими ребятами из города и худо-бедных уроков отца, даваемых с неохотой. Но не всесилен же. Машина остановилась, и Изуна вышел на улицу, вдохнув полной грудью. Кажется, у него опять началась паническая атака или как это там называли? Это была уже пятая за поездку, а то, что они с Мадарой все это время провели в гробовой тишине — не улучшало ситуацию. — Как ты? — холодный вопрос за спиной. Изуна не оглянулся. Вместо этого повел плечами и сел на корточки, стараясь выровнять дыхание. Живот бурлил и ходил ходуном, но то было нормальным явлением и до того, как они сбежали. В общем-то любой стресс давал Изуне на желудок. — Не могу… не могу поверить, что мы и правда это сделали, — прошептал он, облизав сухие губы. В машине, кажется, еще оставалась пара бутылок воды. — Что «это»? — хмуро спросил его Мадара, скрестив руки на груди. Солнце на горизонте медленно уходило вниз, окрашивая своим прощанием небо к кроваво-красный. По подсчетам Мадары ехать им предстояло еще час, после чего они оставят Долину Смерти позади и остановятся в ближайшем хостеле на ночь. Немного осталось. Их возле шоссе как грибов после дождя. — Это все! — Изуна резко встал, обернувшись на брата, развел руками, пребывая то ли в шоке, то ли в ярости. — Ты себе вообще представляешь, что мы сделали, нии-сан?! Мы, мать его, из дома сбежали! Ты ударил отца лампой, ебаной лампой! А еще мы угнали его корыто… И… едем мы… в, мать ее, Калифорнию делать из меня актера! С ума сойти! Ты хоть понимаешь, как безумно это все выглядит?! Да мы оба явно свихнулись! А если нас остановит полиция и поймет, что у тебя нет прав? Если он заявил на нас за угон, и нас ищут по всему штату?! Если это было самым ужасным решением, что мы приняли в своей жизни? — Можем развернуться и поехать домой прямо сейчас, малыш Изу, — усмехнулся парень на чужую истерику. Лицо брата стремительно побледнело. — Думаю, он простит нас за хороший минет, как считаешь? Изуна дернул головой, смахнув длинный тонкий хвост с плеча. Черт. У Мадары был настоящий дар унимать его невротические истерики парой резких слов. Простым становлением перед фактом. Это было рабочей схемой, но бездушной. Иногда Учихе хотелось, чтобы его просто пожалели и погладили по головке. — Не смешно, — отрезал он, заставив старшего смягчиться. Парень медленно подошел к хмурому брату и положил руку ему на плечо. — Расслабься. Что бы нас ни ждало дальше — неужели ты думаешь, что будет хуже, чем у этого урода? — улыбнулся он, и Изуна, задумавшись над чужими словами, покачал головой и мрачно улыбнулся в ответ. — Нет… нет, конечно. — Тогда прекрати ныть. Садись в машину и поехали. Богатенькие режиссеры Калифорнии ждут не дождутся, чтобы набить наши кошельки деньгами. Парень только удрученно вздохнул. Прикрыл глаза, давая себе осмыслить все произошедшее за этот день. Разборки с отцом, казалось, произошли в другое время, в другой вселенной. Но никак не сегодня. — Я все еще думаю, что мы зря все это затеяли, — сипло признался он, покачав головой. Учиха знал, что, в общем-то, был во многом основателем этой идеи, но сейчас окончательно утратил веру в ее хороший исход. …В отличие от Мадары. — Забей. Даже если что-то не выйдет, хуже, чем было, не станет. Поверь мне. Что бы ни готовил от нас в тайне этот кусок дерьма — хорошим бы для нас это не кончилось, — Мадара пожал плечами. — Кто знает… Может, мы сбежали очень даже вовремя. Изуна рассмеялся, положив ладонь на руку брата. Они постояли так еще немного, глядя друг другу в глаза под последними лучами солнца, а потом, поддавшись минутному желанию, обнялись. Солнечные лучи играли в их волосах оранжевыми бликами. Изуне стало легче. Кажется, брат со временем и правда стал для него надежной опорой, и они пришли, хоть и к слабому, но пониманию. Парень пристегнул ремень, благодарно кивнув. Он все еще испытывал сильную тревогу, но хотя бы не ощущал себя одиноким посреди моря неизвестности. С ним был Мадара. К одиннадцати часам они доехали до небольшого отеля и сняли комнату, оставив машину на парковке. Изуна жаловался, что ее могут узнать, если номера уже размещены в полиции, но Мадара таки убедил брата, что Таджима не из тех, кто заявил бы на собственных сыновей, не попытавшись сперва поймать их самому. Учитывая, что он проделывал с ними из года в год — вскройся такое перед властями, и мужчине пришлось бы отправиться в тюрьму далеко и на долго, и отец это знает. Слабое утешение. Но сгодилось на первое время. Впрочем, они все равно оставили авто в самом темном месте парковки, после чего приняли душ в номере, перекусили подсохшими на жаре бутербродами и решили посмотреть перед сном телевизор, заодно проверив федеральные каналы на наличие новостей. — Как я и сказал, — пробормотал Мадара, жуя батончик, пока брат лежал на животе в постели, болтая ногами в воздухе. — Не заявил. И правда. На местных каналах показывали лишь дешевые сериалы и реалити-шоу, да опасения по поводу погоды.* Ничего криминального. Даже не связанного с ними. Словно все штаты затихли, в ожидании неминуемой бури. Изуна нашел в этом забавное. Все США наблюдает за похождениями Учиха, затаив дыхание. Ждут, когда они неизбежно споткнутся? — Может, просто еще не показали, — вздохнул он, перевернувшись на бок. — Давай спать? Кровать была маленькой и узкой, оттого им пришлось лечь валетом. Не смотря на ужасную духоту из-за отсутствия кондиционера — Изуна, к своему удивлению, уснул быстро, беспробудно проспав до самого позднего утра. Сказалось напряжение и стресс, должно быть, явив себя и во сне, потому что субтильному парню все еще казалось, будто он так и не покинул родительского дома, а отец все еще обнимает его сзади, шепотом умоляя раздвинуть ноги и потерпеть. Совсем немного. И они снова сделают вид, что все еще семья… Дерьмо. Он проспал бы дольше, находясь в собственных кошмарах — но его разбудил Мадара, как ни странно, проснувшийся почти в пять утра и уже во всю обходивший местность. — Вставай. Надо съездить в ближайший город — купить продуктов, — брат бросил в него подушку, хмуро собирая немногочисленные вещи обратно в сумку. — Ммм… — Изуна сонно перевернулся на спину, толком не открыв глаза. — Какой еще город… — В двух милях. — Мадара странно улыбался, словно бы снова оказался в детстве и задумывал очередное издевательство над братом. Парень невольно поежился, с трудом приняв сидячее положение. На голове стоял натуральный бардак. — Хочу показать кое-что. — Что же? — недоверчиво спросил он, зарывшись рукой в волосы, но Мадара только хмыкнул и молча направился в ванную. — Встанешь — покажу, — бросил он перед тем, как захлопнуть дверь. Через какое-то время Изуна таки пересилил себя и поднялся, с трудом заставив себя принять душ. Смятение и тревожные мысли в голове улеглись, оставив после себя странную эйфорию и оптимизм. Посему дальнейшую поездку в ближайший городок и поход в магазин он воспринимал уже с большим энтузиазмом, хотя и не забывал беспокойно оглядываться на прохожих, боясь, что кто-то точно опознает в нем Учиху, будто бы они были долбанными преступниками, а не сбежавшими от отца-извращенца детьми. Изуна чувствовал в этом острую несправедливость, ведь в том случае, если Таджима вызвал полицию, хватать и везти в участок будут их, а не реального ублюдка. Казалось… это было логично, но в тоже время нет. Если и поймают, то что в итоге? Поверят в их дикую историю? Парень разглядывал продукты, глядя на брата меж тем. Что-то в сердце заставляло сжиматься и рыдать горючими слезами, словно они не освободились, а повесили на себя еще большую ношу. Изуна не понимал, почему его так сильно разрывает из-за противоречивых эмоций. Волнения поутихли, лишь когда Мадара отвел его к какому-то небольшому зданию, заставив удивленно охнуть при виде неоновой вывески. «Цукуеми» — гласила надпись, разъясняя зрителю свое содержание более понятным языком чуть ниже. — Это… — Ты вроде как хотел татуировку, — пожал Мадара плечами. — Теперь, когда папочка больше не сможет приказывать нам, как одеваться и выглядеть, сейчас — самое время. Изуна был тронут. Он говорил это за одним из их тихих вечеров в своей комнате, когда отец мог прийти в ярость от одного слишком громкого звука, но не думал, что брат запомнил. Осознание того, что это время позади — заставило парня почти разрыдаться от счастья и принять новую реальность прямо на пороге этого долбанного дома. Черт возьми. Он свободен. Они свободны. Их жизни принадлежат им самим, и они вольны делать что угодно. Одевать что угодно. Любить что угодно. И… заниматься сексом с кем угодно. Изуна тихо рассмеялся, прищурившись. — Я знаю, что хочу набить, — усмехнулся он, а затем повернулся к Мадаре. — А ты? Парень забавно поморщился, вскинув руки, словно бы Изуна тащил его туда насильно. — О, нет. Нахрен мне все эти тату, — отмахнулся тот, ворчливо. — Потом постарею, и они будут уродливыми. — Ну хоть что-то надо сделать! Символ на память, — Изуна демонстративно надул губы и Мадара рассмеялся. Теперь это делать было легко. — Мне достаточно того, что больше стричься под тебя не придется. Отпущу, наконец, волосы и не буду похож на твоего клона, — хмыкнул он на молчаливый вопрос в глазах брата. — Что? Он обожал твои дурацкие торчащие пряди, ты не знал? — Ну сделай хоть что-то, ну! За компанию, — протянул парень, ударив того по плечу. — Что например? — Например… давай серьгу в ухе правом сделаешь. А я в левом! Мадара тяжело вздохнул, покачав головой на обиженного брата. Толкнул младшего по направлению к зданию и сипло пообещал подумать, хотя не помнил, чтобы вообще когда-то всерьез мечтал о чем-то подобном. Но, в конечном итоге. О чем Мадара Учиха когда-либо мечтал? Какие желания были и правда его, а какие — отнятые у брата? Мадара никогда не задумывался об этом всерьез, считая, что просто разделяет волю брата, но осознание ложности этих мыслей пришли лишь по одной причине. У него появилась собственная мечта. Острое желание. Необходимость. Похожее на нормальную человеческую, но совсем иную. Но то было потом. Сперва Мадара снова поддавался влиянию брата, любуясь проделанной работой, потирая пробитое ухо. — Красиво, да? Кожа парня ужасно раскраснелась. Мадара, заметивший, что брат роняет слезы уже от начала эскиза, не думал, что он выдержит, но Изуна стойко снес всю процедуру, жалуясь лишь на затекший бок. Юноша медленно коснулся черной сердцевины татуировки и кивнул. Да. Вышло очень красиво. И куда более смело — у Мадары в память была лишь железная серьга в ухе. — Это был мой эскиз. Сам придумал. — Почему птица? — тихо спросил он, глядя на брата, сейчас голого по пояс. — Символ освобождения, — Изуна поморщился от боли, хотя и оставался доволен. На его спине, от ключиц до поясницы, раскинул крылья черный ворон, стремящийся вверх. У него был длинный хвост, уходящий в тонкие полосы, словно бы птица была кометой, рассыпающейся на космические частицы в космосе. Все детально и изящно. Если и можно было представить лучшую татуировку для Изуны, то явно не в салоне посреди забытого всеми пригорода. В общем-то. Постарались на славу. Мадара со смешком подумал, что Таджиму бы инфаркт схватил от одного только вида спины сына, но ведь его мнение утратило всякий вес едва они переступили порог дома, так долго бывшего им тюрьмой. Теперь все иначе. Изуна снова подал голос. — Что скажешь? — Скажу, что спать на животе ты будешь еще очень долго, — они оба рассмеялись и Изуна снова ударил его по плечу, игриво послав к чертям собачьим. Они расплатились и отправились обратно к машине, чувствуя, словно эти изменения в их теле навсегда перечеркнули прошлую жизнь, положив перед братьями чистый лист чего-то совершенно иного. Теплый ветер отдавал морской солью, хотя до западного побережья было еще далеко. Быть может, это было связано с надеждой. Они остановились у машины, перевести дух перед самой сложной частью поездки. Мадара поморщился от бьющего в лицо солнца. Достал из бардачка отцовские солнечные очки и, посомневавшись какое-то время, таки надел. А затем, добавляя в свой образ еще детали, расстегнул пару пуговиц на синей рубашке с короткими рукавами, оголив немного груди. Изуна снисходительно покачал головой. Мадара пытался походить на зрелого мужчину, но выглядел как потешающийся мальчишка. Об этом, правда, лучше было не говорить открыто. — Боже, да ты копия отца в молодости! — воскликнул он, получив укоризненный взгляд сквозь темное стекло очков. — Только не такая мразь, — хмыкнул Мадара, просунувшись через открытое окно машины и включив музыку погромче. Изуна грустно улыбнулся, отведя взгляд в сторону. Воспоминания об отце давили, стоило только им упомянуть его имя. Парню никогда не забыть, что он делал с ними после пропажи матери, и это будет влиять на него всю дальнейшую жизнь так же, как и умрет с ним. Оставалось надеяться, что когда-нибудь они оба забудут. Парень вздохнул, глядя, как Мадара приближается к нему, упирая руки в бока. В этих очках он и правда чем-то напоминал отца. Но в их ситуации это не было комплиментом. Учиха попытался улыбнуться. Ничего. Пока старший брат с ним — Изуна сможет дать всем мучительным воспоминаниям отпор. — Отпусти и забудь! — вдруг крикнул ему брат в самое лицо, открыв дверь машины. — Твою унылую рожу в Лос-Анджелесе терпеть не будут. Так что уж будь добр. Оставь жалость к себе на этой дороге. Изуна не весело рассмеялся, попытавшись отобрать его очки, но был легко перехвачен. — Как ты можешь так легко говорить об этом? — удивленно спросил он. — Неужели тебя не гнетет ничего? Wherever I go you come with me I think of you and it puts me at ease Sun on my face and the sand on my feet… Мадара покачал головой, запрыгнув на водительское сидение. Изуна последовал за ним, захлопнув дверь. В машине гремела музыка, почти сотрясая все вокруг. Кажется, Таджима никогда не включал даже радио, когда подвозил их в школу еще маленькими, и сейчас настолько громкий рок заставлял себя чувствовать почти потерянно из-за столь разительных перемен и в подобном. — Я психопат, — просто ответил его брат, зарывшись пальцами в волосы, — Кажется этим многое можно объяснить. Изуна только рассмеялся, смахнув с лица невидимую слезинку. Он не верил, что Мадара пережил их ужасное детство так легко, как изо всех сил стремится показать, но если ему легче умалчивать о своих чувствах — брат не может давить. Может быть, когда-нибудь они соберутся с силами, чтобы поговорить об этом, заодно поставив Мадаре нормальный диагноз. Когда-нибудь. Когда не будут бежать от призраков прошлого. А пока… Настроение брата невольно передавалось и ему. Хотелось танцевать, наслаждаться палящим солнцем, подпевать в такт музыке и мечтать об освежающих пляжах Калифорнии. Говорят, их там много самых разных. Мадара резко нажал на газ, выехав на дорогу. Открыл брату окно, дабы тот небрежно высунул локоть наружу, запрокинув голову навстречу теплому ветру. Его волосы ласково трепало сквозняком. — Знаешь… Если честно, я бы никогда бы не подумал, что ты согласишься на такой абсурдный план. Это ведь была всего лишь моя мечта… — улыбнулся он. There is no other place I'd rather be so I'm gone but soon I'll be home The road is calling me Another show, another song left to sing so It might be a while 'til I'll see you Cali… — Теперь это наша мечта, малыш, — Мадара надавил на газ, а затем вдруг громко закричал, посигналив ближайшей фуре. — Эй, ублюдки! Запомните эти лица! Мы едем отрываться в Калифорнию! Изуна, готовый поклясться, что днем ранее бы зашипел на брата, осадив его и попросив держаться тише, сейчас громко закричал следом, помахав рукой из окна. Шины снова запищали, когда брат набрал уже под двести километров в час, и их машина устремилась во вновь клонящееся к горизонту солнце, залившее лучами всю округу. Братья Учиха уехали прочь, оставив после себя лишь клубы пыли, жаркого воздуха и одиноко стоявшего Обито в свободной рубашке и черных бриджах. Он смотрел им вслед, пошатываясь от смятения и опустошения, тихо напевая ту же песню, что играла и в их устах. Слабый голос рассказывал о лете, которое никогда не закончится. It's always southern California in my head where summer never ends Summer never ends Минус одна минута до полуночи.