DEFCON

Четыре минуты до полуночи. Полыни так много, что от нее рябит в глазах. Ее идеальные ряды окружают со всех сторон. Шепчутся между собой, поют. Обито прижимает руки к груди и прикрывает глаза от слишком яркого солнца, потому что после стольких лет заточения, оно не выносимо. Его волосы, как и полынь, развеваются на теплом ветру. Переливаются черными волнами следом за белым длинным платьем. Узкие кисти сжимают его шелковые полы. Обито приоткрывает рот, глядя вдаль. Казалось, что он давно потерял возможность видеть, слышать и чувствовать запахи, но здесь все иначе. Ноздри щекочет летний аромат цветов, а кожу согревают нежные лучи солнца, будто бы сейчас конец весны. Обито снова дома. Босые ноги касаются влажной травы. Он ощущает ее. Дышит открытым ртом, пока вдалеке зеленого поля простирается бледная линия утреннего горизонта. И кое-что еще. Маленький летний домик, как в картинках Рин. В Неваде такого не встретишь, так где же он? Я хочу, чтобы у нас с тобой был свой дом. Чтобы в нем жили наши дети. Я очень хочу детей. Шаг за шагом Обито идет к нему, откидывая длинные волосы назад. Непривычное платье не мешает. Ветер осторожно подхватывает его ткань, и Учиха может идти спокойно и легко, будто бы не касаясь земли стопами. Все ближе и ближе. Ветер вдруг стихает, и Обито становится грустно. С ним словно тратится ощущение реальности, и подросток снова видит себя словно со стороны, стоящего напротив маленького, родившегося из его детских воспоминаний Какаши. У Обито женское лицо. Лицо его матери. Он знает, что родился девочкой. Как он мог думать иначе? Какаши смотрит на него прозорливо и хитро. Снизу-вверх, сложив руки на груди. Он выглядит точь-в-точь как за день до попадания Обито в механический ад. Учиха улыбается ему устало и отчаянно. Голос предательски хриплый и совсем не женский. — Я схожу с ума, да? Ты бы не стал дружить с девчонками. Правда, Хатаке? — сипло спрашивает он, не отрывая взгляда от лукавых темных глаз бывшего друга. Такой старый. Привычный. Хочется пожирать глазами. Хочется рыдать и умолять вернуть домой. Вернуть все как было. Забрать впустую потраченные годы и вернуть в детство. Но он просто видение. — Как знать. С тобой дружил бы. — На лице Хатаке маска, поэтому Обито не может сказать, улыбается он в этот момент или нет. В ту же секунду мальчик поворачивается к нему спиной. Учиха вскидывает руку, дабы попросить остаться, но Какаши лишь молча подходит к крыльцу домика, садится на ступеньки и махает ладонью. Сюда. Обито послушно садится рядом, держа полы белого платья в пальцах. — Расскажи мне все. Обито мнется. Отводит глаза, хотя боится, что стоит сделать это… Забыться на миг, и красивая иллюзия развеется. Какаши исчезнет, и он снова останется наедине с западней старого монстра. — Меня насилует мой родственник. Изнасиловал. Я не знаю как мне теперь жить дальше. — тихо говорит он. Какаши хмурится и медленно кивает. Смотрит на него детским, но серьезным взглядом. — Тебе надо рассказать кому-то, Обито, — настаивает он. — Нельзя такое с рук спускать. Обито понимает. Какаши хорошо ему это объяснил, но есть одно но. — Все мертвы, — шепчет он. — Даже ты. Даже тебе я не могу пожаловаться, хотя раньше всегда это делала. Ты бы защитил меня, я знаю. Но тебя… больше нет. Я одна, Какаши. Его друг опускает глаза к полыни. Срывает одну веточку, трет меж пальцем и нюхает. Обито не отрывает от его пальцев взгляда. — Тогда уходи оттуда. Ничем хорошим для тебя это все не кончится, — уверенно заявляет он через какое-то время. И оказывается прав. Ничем хорошим. Ничем, потому что Обито не вытерпит двадцать пять лет заточения. — Я не могу. — Все ты можешь. Из таких отношений нужно вырываться стремительно и быстро, пока совсем не затянуло. Боже. Как он скучает по этому учительскому тону. Но Хатаке не прав. — Какаши, я замурована в бетонной коробке. Молчание. Мальчик смотрит на него серьезно и мрачно. Трет подбородок и наконец вздыхает, качая головой. — Пробовала ущипнуть себя? Вдруг это все ночной кошмар? — умилительно улыбается Какаши, но Обито не до смеха. Он откидывает отросшие волосы за плечо и поджимает губы. — Очень много раз. Ветер становится сильнее. Обито холодно. Он обнимает себя за плечи руками и смотрит на друга с надеждой, ведь в его глазах загорается что-то новое. Азарт. Идея. — Тогда остается только одно… — шепчет Какаши и внимательно смотрит на бывшего друга. Что у него там? Что остается? Мальчик не медлит. Говорит ясно и четко. —  Убей его. Что? Не говори мне. Не говори, что не думал об этом, когда над тобой надругались. И в этот момент его ужасную мысль озвучивают сразу несколько голосов. Шепот. Смех, доносящийся из летнего домика. Учиха обеспокоенно оборачивается, будто бы боясь, что их подслушают. Убить? Мадару? Просто взять и… Это невозможно. Это глупо. Он… не может. И тем не менее мысль отпечатывается в мозгу так сильно, что он снова слышит вторящие друг другу голоса. Они кричат, вопят, шепчут. Поют. Какаши молчит и смотрит на него сердито и упрямо, словно укоряя за бездействие, пока Обито закрывает уши руками. Так громко. Так тихо. Он больше не может чувствовать в себе сразу все, а в голове только одно: Убей его. Убей его. Убей его. Убей его. Убей его. Убей. Он закрывает глаза, потому что снова видит вместо летних лучей солнца мерзкий больничный свет, дающую его коже синюшный трупный оттенок. Убей его. В глубине души Обито знает, почему его подсознание в лице друга детства ему это говорит. Убей его. Мальчик думал об этом много раз. Или он убьет тебя первым. Ему кажется, что на подрагивающие веки падает солнечный свет, но это чувство тепла на нежной коже обманчиво, и тает так же быстро, как умирают предрассветные сумерки. Обито открывает глаза во все том же аду: болезненном и диком. Над его головой — бетон, посыпанный землей сверху. Над его головой — смерть и гниющие остатки забытого в его детстве мира. Сейчас же его мир это непростой нрав дяди, и Обито убедился в этом буквально вчера, после того, как единственный оставшийся в живых родственник воспользовался им, причинил боль, а затем просто заставил выпить какую-то дрянь, после которой мальчик впал в беспамятство на всю ночь. Утром же ритуал Мадары повторился. Все тоже самое. Мазь, мучительный стыд, слезы и таблетки. Так, чтобы Обито проснулся к следующему утру с мучительной тянучей истомой во всем теле. Так, что не мог ни встать с кровати, ни толком шевелиться. Сперва мальчик решил, что это просто снотворное до конца не вышло из организма, но когда его разум прояснился, осознал, что дело лишь в тихой, заполняющей собой всю его пустоту в душе боли. Обито не хотелось вставать с кровати. Не хотелось двигаться дальше после того, что с ним произошло. Ему хотелось умереть. Или хотя бы забыться, но этого нельзя было сделать ни во сне, ни бодрствуя. Ведь если не кошмары донимали его сознание, то это делали бесконечные сумасшедшие мысли, всплывающие снова и снова в его голове. Обито был напуган и растерян. Где-то в глуби комнат он слышал тревожное гудение бункера и не был уверен, что это не продукт его сознания. Все казалось таким живым, когда он просто лежал на кровати, сжав пальцами пряди волос так крепко, что они готовы были оторваться с корнем. Жмурил глаза. Тихо хныкал, прижав потный лоб к одеялу, пахнущему порошком. Ублюдок сменил постель после всего случившегося, перед тем, как уложить мальчишку обратно. Очаровательно. Какая милая забота. Мадара поцеловал его шею, что-то прошепча на ухо. Не надо! Хватит! Хватит вспоминать! По коже прошелся рой мурашек. Обито искренне захотелось завыть волком, но он, не открывая глаз, лишь сильнее сжал зубы. Сирена стала громче. Низкая, звучащая примерно раз в три секунды, она окутывала его тревогой все сильнее. Помимо нее были и другие звуки: голоса его умерших друзей, слов которых не разобрать. Шепот в ухе. Шепот Мадары. Чей-то истошный крик в одной из комнат. Детский смех и шум взрывов, от которых, Обито был готов поклясться, сотрясалась земля. «Ясно, — думает Обито в первый день после его изнасилования. — Совершенно ясно, что я выжил из ума окончательно» Мысль спокойная и холодная. Обито то не чувствовал совсем ничего, то ощущал все сразу. Должно быть дело в его сознании. Оно банально не давало ему умирать от ужасных воспоминаний, потому что мальчик просто не в состоянии концентрироваться на них из-за балагана, творившегося в его голове. Ребенок рассмеялся и пробежал за дверью его комнаты. Парень из письма вопил и требовал выпустить его из бункера. Зецу и Тоби варились в кастрюле, вбивая в ноздри запах паленого мяса. Пение. Сирена. Тряслась земля. Обито заткнул уши руками, но перед глазами все равно стоял Изуна, воодушевленно рассказывающий, как его изнасиловали на камеру. Боже, как тесно в этом бункере. Повсюду полно людей, и подросток уже не мог понять, кто из них настоящий. Может, и никто. Может, он все это время был замурован в одиночестве, а злобного дядю выдумал точно так же, как других. Он один. Или даже одна. Обито понемногу забывал, что отличает женщину от мужчины, и что несут в себе эти ярлыки. Наверное, он все-таки был дочерью. Да. Должно быть, девочкой. Было бы странно видеть себя в ином свете. Он плотнее зажмурился. Знал, какой ужас мог бы узреть— распахни мальчик глаза. Нет. Страха и так достаточно. Страха и горя. Обито громко всхлипнул, стараясь не давать мелькающим в голове мыслям захватить его полностью, погрузив в пучину травматического переживания, но это удавалось делать лишь наполовину. Наполовину держать разум в холоде. Мадара входит в него. Обито чувствует себя ненормально и страшно. Ведь если даже опустить боль, что изувечило его сознание полностью, это не стало бы менее неправильным. Эта заполненность внутри него. Она была такая тошнотворная и оставляла внутри только душевную боль. Обито знал, что больше не вернет, то, что у него забрали. Господи. Ну почему это произошло с ним? Как Мадара мог поступить так? Что, твою мать, у этого засранца в голове, раз он настолько хладнокровно сделал с ним подобное? Неужели Обито для него лишь вещь без чувств и своего мнения? И снова ему хотелось умереть. Откусить себе язык и просто исчезнуть в небытье. Не существовать. Это был бы лучший исход после того, что с ним сделали. Лучше, чем жить дальше, ожидая от дяди очередного грязного предательства, но… — Но смерть — это же так страшно… правда, малышка Обито? — смеялся Зецу, но сирена заглушала его голос. — И ты совсем не хочешь умирать… Это правда. Она доводит до новых истеричных слез. Обито, лежа на боку, поджимал к себе ноги и зарыдал громче. Да. Это правда, которую не хочется признавать, но она такова. Обито изнасиловали, унизили и растоптали, а он до сих пор цепляется за ненужную ему жизнь, будто бы впереди его не ждет что-то еще более худшее. Как идиот, играющий в видеоигру без возможности победить, и что же ждет его в конце? К чему он придет? К тому, что свихнется окончательно, вот и все. Затихающий звук сирены тому свидетель. — А вот и папочка… — прошептал Тоби, стоящий у самой кровати. Когда мальчик услышал приближающиеся к двери в спальню шаги. Инстинктивно сжал колени, поморщившись от понемногу затихающей противной боли внутри своего тела. Прошло по сути два дня, Мадара держал его на успокоительных и обезболивающих все это время, посему сейчас боль не сравнить с той, что обуяла его, когда этот кошмар только развернулся. Обито замер, не поворачиваясь, едва только его накрыло светлой полоской от освещения в коридоре, а затем чья-то тень пролилась прямо на худую спину мальчишки. У нее не могло быть другого хозяина. Мадара вернулся, и они оба снова повторяли то же, через что дядя заставил пройти его пару дней назад, когда Обито точно также просто притворялся спящим. Но тогда он еще был невинным ребенком. А кто назовет его таковым сейчас? — Обито, спишь? — он говорил те же тошнотворные слова, но мальчишка лишь громко всхлипывал, изнывая от дрожи. Не пытался делать вид, что спит. Не пытался притворяться. Пожалуйста. Только не снова. Дядя не может опять причинить ему боль. Тяжелые шаги Мадары прямо за спиной. Мужчина осторожно сел на край постели, и Обито все так же боялся открыть глаза. Руки судорожно сжимали хлопок постельного белья. — Эй… Мальчик громко вскрикнул, дергаясь всем телом, когда рука мужчины коснулась его плеча. Агрессивно стряхнул ее и накрылся одеялом с головой, рыдая в голос. Вот так. Как натянутая струна сейчас. Одно касание — и он готов был удариться в панику, лишь бы снова не было больно. — Т-с-с-. — Мадара убрал руку, умилительно улыбаясь. Какая реакция. А ведь с Шисуи было иначе, он просто за секунду оледенел, словно блядская статуя, но похоже, Обито из другого теста. Бедный… Бедный мальчик. — Я знаю, что ты сейчас чувствуешь, малыш. Я знаю. Поплачь немного, тебе это поможет. Обито тошнило от этого приторного тона. Тошнило от того, что дядя пытался быть нежным с ним, только если перед этим делал больно. Но даже это. Его мерзкий характер ничего не оправдывает. Его психопатия тоже. Даже с этим он пересек черту. Мадара коснулся выпирающей из одеяла черной макушки. Провел пальцами по спутанным прядям, но едва дотронулся — как получил новый гневный крик. — Не трогай меня! — истерика мальца приглушена из-за одеяла, в которое он зарылся носом. Мадара с трудом разбирал слова. — И не смей говорить, что понимаешь! Это из-за тебя… Из-за тебя все! Это… Он ударился в слезы, и мужчина морщился от чужих слез. Ну нашел, в чем обвинять. Кто-кто, а Мадара, с детства растленный собственным папашей, уж точно понимает, каково это — чувствовать себя оскверненным. И если Обито, прочитавший те идиотские письма, подзабыл о том, что его дядя не понаслышке знает о его боли, то вот Мадара едва ли сможет забыть те моменты унижения, когда отец заставлял его раздеваться и становиться на четвереньки на холодном полу родительской спальни, сжимаясь и дрожа в ожидании очередной мерзости. Но ведь с Обито иначе. Все честно. У Мадары нет иных вариантов. — Ненавижу тебя! — вырвалось у того из горла. Обито сжался в тесный комок, обнимая колени руками. — Зачем ты сделал это со мной?! — Ну, не драматизируй. У нас с тобой просто… вышел кривоватый первый раз, малыш. Само собой, я не хотел делать тебе больно. — Правда. Мадара не изверг. Если мальчишка будет получать удовольствие — обеспечит этим половину удовольствия и своему любимому дяде. Он же так и не узнал, как эта маленькая прелесть стонет и просит еще. Ничего. Все впереди. А пока нужно притвориться, что Мадара — хороший папочка, которому искренне жаль. — Прости меня, хорошо? Обито едва заметно открыл глаза, сморгнув слезы. Он правда извинился? Этот ублюдок просто извинился и решил, что этого достаточно? Что тот факт, что он изнасиловал племянника, теперь успешно забудется? Господи, что с ним не так? Сирена завыла громче. Учиха хотел было спросить, слышит ли ее родственник, но судя по его молчанию — она существовала лишь в голове измученного подростка. — Я просил тебя остановиться… Просил, но ты не слушал. Господи, почему ты не остановился? — мычал мальчик в подушку. Не хотел смотреть в лицо замолчавшего дяди. — Я думал, что умру… Я правда думал… Он захлебнулся в слезах, и Мадара снова подумал было, что не мешало бы дать ему снотворного снова, но ведь не держать же мальчишку теперь на них всю оставшуюся жизнь? Мужчина мысленно взял себя в руки, дабы не грубить лишний раз, в ответ на идиотские истерики. Пусть поплачет. Выговорится. Ему полезно, быстрее примет реальность в которой оказался по вине родственника. Быстрее смирится. Как и он когда-то. Мадара демонстративно вздохнул, изобразив раскаяние. — Обито, это вышло ненамеренно. Мы не достаточно тебя растянули, только поэтому было больно… — О, как он лжив. Какая искусственная у него сейчас интонация. Жалкое зрелище. Мадара никогда не был таким. И никогда не станет. — Почему ты не остановился?! — уже громче. Он явно ждал ответа. Мужчина поиграл желваками на лице. — Потому что я опытнее тебя и старше. И прекрасно знаю, что в конце концов это пойдет тебе на пользу, — спокойно произнес мужчина. — Заниматься сексом нормально, сынок. И полезно. Да. Он и сам себе не верил, и едва ли в это мог поверить мальчишка, слишком умный для своих малых лет. Обито резко привстал на вытянутых руках и обернулся к нему с яростью в глазах. На миг Мадаре показалось, что он сейчас ему врежет, но вместо этого Обито презрительно сдул прилипшую к его красному лбу прядь волос. — Не смей… — прорычал он тихо. — Не смей говорить, что изнасиловал меня ради моего блага! Это отвратительно. Не удался обман. Мадаре не приходилось удивляться. На его лице появилась холодная улыбка. — А почему нет? Ради нас обоих. Ради… скажем так, большего продуктива в наших с тобой непростых отношениях, — пожал плечами мужчина с насмешкой. Закинул ногу на ногу. — Лучше я буду делать тебе и себе хорошо, чем выпускать пар иначе, не так ли? Лицо мальчика исказилось в обиде и непонимании. Губы дрожали. По щеке пробежала слеза и капнула на подушку. Он приоткрыл рот. Сперва сипло прошептал что-то, а затем произнес так тихо как мог: — Зачем ты это делаешь? — почти жалобно. — Ты ведь знаешь сам, что это такое. А как же твое детство?! Твой папа тоже считал, что делает это тебе на благо? Мадара досадливо щелкнул языком. Вот же ж…что-что, а мозгов у Обито хватало, даже когда он был двенадцатилетним сопляком. Особенно когда речь шла об эмоциях. Да. Обито идеально распознает их и читает, не то, что его душевно глухой дядя, не так ли? Глаза мужчины опасно сузились от ярости. — Не смей сравнивать меня с отцом, Обито, — так же тихо произнес он. — Он был гребанным больным психопатом, которому нравилось измываться над собственными детьми. — А ты?! — в истерике вскрикнул Обито, прикрыв лицо руками. — Что делаешь ты? Снова в точку, ха? Можно было только позавидовать тому, насколько острый язык малец умудрился развить, годами сидя в бункере и перечитывая одну и ту же скудную литературу из раза в раз. И правда ведь. А что делает с ним Мадара? Разве он не идет по стопам любимого папочки, причиняя мальчишке ту же боль, или наличие апокалипсиса за окном как-то смягчает его поступки? Смешно. Мужчине хочется отмыться от этого всего. Оправдать себя хоть как-то, но все аргументы в его пользу безжалостно разбиваются об упрямый взгляд больших черных глаз некогда маленького мальчика. Он плачет. Ему больно. На теле до сих пор видны следы от засосов, а психика безжалостно надломлена его рукой. Бедный, весь дрожит и морщится от неясных звуков, а дяде нечего ему сказать. Я сделал это, потому что больше не мог, а он — от желания трахнуть свою кровь, будь она трижды проклята, Обито. Я более чем уверен, что Таджиму просто заводило вплетать в свое ублюдочное отцовство такую дрянь, как инцест. Ведь это так прекрасно, да? Трахать того, кого сам породил, так, чтобы сперма из которой он и появился на свет, заполнила его кишку и растеклась по внутренней стороне бедра. Омерзительная прелесть! Не то, что мы, малыш. Ты ведь знаешь, что мы совсем дальние родственники, правда? Ты ведь меня понимаешь?! А ведь когда-то было иначе. Они с Обито могли бы мирно сосуществовать, не сломай Изуна и его шайка его нахрен. Ведь когда-то Мадара испытывал похожее отвращение к сексу. Но что там говорил его милый братик? Ах, да. Ничего страшного. Обито смотрит на него со смесью отвращения и презрения. Не дожидаясь ответа, молча поворачивается к нему спиной и снова ложится на бок, зарываясь лицом в одеяло. Мадара так и не нашел слов. Какая жалость. Его впервые обыграли. Глаза проводят по бледным ногам, скрещенных между собой, по выпирающей косточке на левой стопе и переходят к прикрытым одеялом бедрам. Обито тихо всхлипывает. Его плечи подрагивают от рыдания, а волосы темными прядями растекаются по подушке. — Зачем ты делаешь это все? — сквозь истерику шепчет он, закрыв глаза. — Почему просто не оставил меня умереть с друзьями? С мамой? О, как грустно. Учиха буквально видит вопрос, витающий меж ними. Вот он, загустел в воздухе и сияет неоновыми буквами на улицах Лос-Анджелеса. Ты спас меня только… ради этого? Ну конечно, нет. Конечно, не ради этого, но Обито не поймет настоящую причину. Она слишком личная. Рожденная в бесконечной веренице мучительных и трагичных событий. Мадара пережил слишком много, и слишком много шрамов старался спрятать ото всех. Сейчас ему остался лишь ненормальный цинизм и разочарование, почти пустота и руины, словно бомба доконала его куда сильнее, чем мальца, оставив внутри радиоактивную пустошь. И как это объяснишь ребенку? — Я не просил этого всего… Я хотел нормальной жизни. Хотел быть обычным человеком. — голос мальца гнусавый и низкий от слез. Мадара не видел его лица, но готов был поклясться, что оно искажено болью. Он покачал головой, осторожно коснувшись чужих волос снова. Не так резко как в первый раз, чтобы не спугнуть, однако Обито все равно ощутимо задрожал. Мадара погладил его совсем невесомо, но не придумал больше никакого утешения, посему убрал ладонь. Даже спустя столько лет он не научился быть нежным. Как смешно. — Обычной жизни? Зачем? — мрачный смешок. Мадара знал, что это такое. Знал, сколько разочарований и боли пережил, и сколько раз вынужден был бороться с отчаянием и желанием махнуть на самого себя рукой. Ах. Хоть в чем-то ублюдочный Таджима был прав. Если бы он был жив — Мадара бы вернулся к нему. Так легче. Когда тебя понимают. Мужчина нахмурился. Синий свет лампочек вырисовывал на его лице кривые тени. — Ты думаешь, тебя бы ждало там что-то хорошее, малыш Обито? — смешок. Мальчик не ответил. — Маленький двенадцатилетний Обито не знает, что такое взрослая жизнь. Он все еще верит и надеется на что-то хорошее, но его не будет. Жизнь — кривая и убогая, однако спасибо хоть короткая. Мадара знает ее как мрачную пустую субстанцию в которой почти не происходит ничего хорошего, но зато она щедра делать больно снова и снова. Однако Мадара не привередлив и не нежен. Он не ноет и не жалуется, папочка воспитал его крепким орешком, жаль только не дал того, что было у него самого. Безразличие. Удушающее и холодное. Без него больнее, посему и рандеву, через которое он прошел с братом, покалечило его сильнее, чем могло, будь Мадара чистокровным психопатом. Но он не таков. Не совсем. Не рыба и не мясо. И нет ничего хуже подобного состояния. — Знаешь, что бы ждало тебя впереди, а? Разочарование. Все большее и большее. Сперва в родителях, когда тебе бы стало тесно в понятиях их идеалов, затем в себе, после — в людях, и наконец, вообще во всем. — И все же. Мадара усмехнулся, сев на кровать поудобнее и наклонив голову. Мальчику больше повезло. Его папочка не любил его, зато с грязными ужимками не лез. У Мадары никогда не было тыла в виде любящего родителя. Посему он и любил себя сам. И любил Изуну когда-то, так, как хотел, чтобы любили его. — Таково быть взрослым, сынок. И тебе бы предстояло это узнать. Знаешь… годов так в семнадцать. Сперва, когда твой непутевый папаша не смог бы заплатить тебе за учебу. Или не захотел бы. Затем — когда он выгнал бы тебя из дома, потому что такому взрослому лбу не пристало сидеть на шее родителей. А после как по накатанной. Бесконечное выживание. Работа, которую ненавидишь, но вынужден ходить на нее ради хоть каких-то денег. Усталость. Голод. Боль. Такая вот судьба у тебя. Считай меня пророком. И благодари конец света, что тебе не пришлось со всем этим дерьмом столкнуться. Для Мадары ад мальчишки — рай. Здесь нет жестокой реальности. Стабильно и спокойно, а главное — нет хрупких связей, готовых сломаться от малейшего движения. Напротив. Мадаре никуда не деться от племянника. А ему не сбежать от дяди. Не существует ничего крепче их отношений, какими бы они ни были. Обито ответил не сразу, посему мужчина мог продолжить и добавить последние слова. Утешение своего рода. Ему так казалось. — Здесь иначе, малыш. Ничего не толкает в неизвестность. Только ты, я и бункер. Абсолютная безопасность. — мрачно улыбнулся мужчина. — Тебе бы только привыкнуть ко мне и боли больше не будет. Я всегда позабочусь о тебе. Обито на миг даже перестал рыдать, настолько все эти слова выглядели отвратительно. Это ложь. Даже не так. Бред сумасшедшего. Что он несет, черт возьми? Почему говорит совершенно противоположные друг другу вещи, и как это, твою мать, связано с вчерашним изнасилованием? Господи… Блять. Обито понятия не имел, что ответить на подобную рефлексию, но затем таки прошептал: — Это бред. Ты вообще не можешь говорить так, — сипло ответил мальчик, сжав в пальцах правой руки наволочку. — Я знаю. Мама рассказывала, тебе хорошо жилось. У тебя было много денег. И какой-то там бизнес, который ты продал. Мадара тихо рассмеялся, проведя ладонью по лицу. Обернулся к мальчишке, все еще лежащему к нему спиной и криво улыбнулся. — Да напиздел я ей, малыш. Неужели не понятно? Какой мог быть у меня бизнес, когда я даже школу не закончил? — протянул он, покачав головой. — Мое «продал бизнес» всего лишь — переспал с Хаширамой. Обито снова промолчал, а у Мадары исчерпался лимит утешений. Пусть молчит если так проще. Они хотя бы отошли от самого изнасилования. Может и переживет прошлую неприятность полегче. Самому Обито не хотелось воспринимать чужие слова как истину. Он даже едва улавливал их смысл, несмотря на такое неприятное откровение. Глаза мазнули по исказившемуся в отвращении лицу дяди, но мозг снова отказался осмысливать что-либо, что не касалось бесконечных страданий Обито после вчерашнего дня. Не сегодня. Не сейчас, когда единственно, чего он хочет — выть от боли и истерично рыдать от ужаса и ненависти к самому себе. А может, лучше отрицать? Может, с ним ничего не произошло? Не могло ведь. Невозможно. Но тогда почему воспоминания так мучительны? — Но это все уже не важно, ведь наверху больше ничего нет. — подытожил собственный монолог мужчина. — А внизу мы с тобой. Благодаря мне мы живы. — Это не жизнь, — всхлипнул Учиха, опустив взгляд на свои руки и слегка приподнявшись на локтях. — Я здесь как крыса в клетке, с которой ты можешь делать, что захочешь. Ты… сделал со мной это… потому что тебе захотелось. А что дальше? Когда я тебе надоем — бросишь меня в кастрюлю следом за Тоби и Зецу? Упомянутые крысы, словно по команде, расхохотались, заставив подростка со стоном упасть обратно в постель. Мадара поджал губы. Ответить достойно сразу не получилось. Надо же. Обито всерьез побеждает его в этом разговоре, всерьез находит в его словах лазейки и бьет по ним жестоко и незамедлительно. Настоящий сын Энн. Такого не обдуришь и не промоешь мозг. Придется успокаивать мальчишку грязнее. — Я бы не убил тебя, Обито, даже если бы очень захотел. Энн была бы разочарована. Снова. Сколько раз он уже видел на ее лице разочарование. Сколько раз лгал и ей, и Обито? Мальчику не стало легче, но он хотя бы немного успокоился. Обито все еще трясло, однако уже чуть меньше. Он обнял себя руками и сжался в комок, снова повернувшись к мучителю спиной. Мадара вздохнул, устав от собственного приторного тона, но пока это было то немногое, что он мог сделать для пострадавшего мальчишки. Убедительно сыграть. Мужчина осторожно накрыл дрожащего ребенка одеялом и грузно поднялся с постели. Ничего. Пусть побудет один. Так полезнее. — Ладно. Не будем об этом. Отдыхай, — мерзкая милость. — Вечером принесу тебе поесть. Обито передернуло от фальшивого сочувствия в чужом голосе, но он не стал ничего говорить. Дождался шагов за спиной и закрыл глаза, когда мужчина покинул комнату. Пальцы судорожно сжали одеяло, накрыли им мальчика с головой. Он впился зубами в него, чтобы не закричать. Дядя и представить себе не мог как в этот момент Обито хотелось причинить себе боль. Вгрызться в вены, порвать их и истечь болью, лишь бы ничего не вспоминать. Господи, пусть это все просто закончится здесь и сейчас. Почему он такой трус? Почему цепляется за жизнь после всего, что произошло? Обито снова разрыдался, и его слезы не затихали даже от шума сирены, кричащей в ушах. С его изнасилования прошло несколько дней. Может быть три или четыре, он не считал. В бункере время текло медленным беспрерывным ручьем и не делилось на дни из-за отсутствия хоть малейшей связи с миром, а даже если и делилось, даже если он мог условно взглянуть на часы и сказать сколько сейчас, для Обито такая необходимость отпала. Ему было не плохо. Не ужасно и не противно. Ему было… Как это можно описать? Как возможно? Сейчас его жизнь превратилось в бесконечную боль, навязчивые, съедающие мозг мысли и тихие слезы, когда от рыданий уже болела голова, но перестать попросту не было сил. Все померкло и умерло. Разделилось на до и после. Обито ощущал себя бесконечно заболевшим тяжелой хворью, приковавшей его к кровати, ведь вставал на ноги только для того, чтобы сходить в туалет, выпить воды и вернуться обратно, снова закутавшись в одеяло в надежде уснуть и уйти от этой реальности хотя бы на пару часов. Первое время было совсем невыносимо: смотреть на синяки на бедрах, засосы, корчиться от ужасной боли в низу живота и рыдать. Тихо или громко. Но не останавливаясь. Ведь если остановишься — значит смирился. Так Обито думал. А Мадара ему не мешал, целыми днями смотря телевизор и во всю пользуясь возможностью побыть наедине с собой, заставляя думать, что Обито в очередной раз навел на себя беду сам. Дядя — нелюдимый одиночка, а мальчик в последний год только и делал, что навязчиво докучал ему. Быть может, если они бы виделись как можно меньше. Если бы Обито помалкивал — этого бы не случилось? Но ведь он не может. Он не такой, как Мадара. Если Обито остается один слишком долго, галлюцинации и медленно нарастающее безумие поглощает его с головой. Это страшно. Хочет он того или нет, но Мадара ему необходим. Просто как кто-то живой рядом. Как напоминание, что он не остался наедине с собственным двинутым рассудком. После изнасилования стало хуже. Оторвало от реальности больше и сильнее. Протяжные голоса, сирена, чьи-то шаги за стенами, будто бы возле бункера кочуют одичавшие твари. Страшно. Но с дядей было легче. До поры до времени. Впрочем мужчина убил это напоминание самостоятельно, сделав свое присутствие в жизни ребенка чем-то худшим, чем голоса в голове. Обито начинал рыдать каждый раз, когда он громко входил в его комнату, изнывая от тремора и панического сердцебиения. Ему неизбежно казалось, что дядя снова хотел причинить ему боль, но тот появлялся лишь затем, чтобы заставить мальца поесть или принять душ. Еще реже он приходил с тюбиком мази и приказывал снять с себя бриджи и раздвинуть ноги, дабы тот убедился, что его рана понемногу заживает. В такие моменты Обито хотелось умереть, но он только сжимал зубы, закрыв глаза и молча терпел чужие пальцы внутри себя, копашащиеся в нем, словно огромные черви. Больно. И стыдно. Он знал, что рано или поздно боль в том месте пройдет, и Мадара снова захочет воспользоваться мальчишкой, и это было самой худшей, сводящей с ума мыслью в этом аду. Господи, пожалуйста, только не опять. Он почти погиб после первого раза. Он не переживет такой еще один! — А куда ты денешься? — шептал ему на ухо Зецу. — Привыкнешь, рано или поздно. — Или вскроешься. Как тебе такой вариант, малыш? — повторял Тоби. — Ты уже достаточно отчаялся, чтобы сдаться? Обито не хотелось ни того, ни другого. Он просто хотел домой. Чтобы это все забылось. Чтобы стало, как прежде, а голова перестала пухнуть от мерзких, темных и терзающих его мыслей. Иногда он слышал шепот Изуны, подговаривающего его убить Мадару, и часто видел образы, мелькающие перед глазами. Кухонный нож в окровавленном горле. Отвертка в ящике для инструментов, оказывающаяся в глазнице его дяди. Смерть. Боль. Неравная борьба и тошнотворный запах крови. Иногда Обито боялся себя сильнее, чем своего родственника. Иногда единственным его аргументом в пользу не убивать Мадару была невозможность выбраться отсюда самостоятельно. Когда мужчина улыбался ему отвратительной улыбкой, не выказывая ни малейшей жалости или вины, зато с удовлетворенностью говорил: — Скоро поправишься, малыш. Немного осталось. Отвратительно. И отвратительно, что он прав, ведь боль и правда постепенно уходила, а Мадара вел себя с ним уже не так лояльно, видимо, насытившись временным одиночеством и снова переключившись на своего бункерного питомца. Обито помнил, что в какой-то момент его бесконечное самобичевание в постели прервалось и разбилось о чужое желание подчинять, хотя Обито не ощущал себя готовым двигаться дальше. Не то, чтобы его бесконечное лежание в постели лечило его от душевных ран, но по крайней мере не вынуждало смиряться с произошедшим и двигаться дальше, озвучивая вслух, то, что хотелось забыть. Этот кошмар был один из немногих. Если Обито хочет жить и не собирается сдаваться — их придется переживать снова и снова. Но хочет ли он? Мадара смотрел на него не так, как в день их тихого разговора. Приторная вина и спокойствие исчезли с его глаз, заменившись привычным раздражением и равнодушием. Что на этот раз? Обито в чем-то провинился? Прежде, чем он успел отвернуться от него, скрыться в коконе из одеяла, мужчина схватил племянника за предплечье, насильно притянув к себе. Обито ойкнул, сжав зубы от боли. Резко распахнул глаза, посмотрев на дядю со страхом и ненавистью. — Нет! Не делай это снова! — из глаз мгновенно брызнули слезы. Мадара лишь тяжело вздохнул, заставив мальца принять сидячее положение и посмотреть на него. Обито всхлипнул. Черные пряди упали на его лоб, почти закрыв глаза. Пояс тканевого халата развязался, и тот едва не упал с худых бледных плеч, однако подросток в какой-то момент панически запахнул его, крепко сжав ткань пальцами. — Да не собираюсь я тебя трахать. Успокойся, — мрачно произнес мужчина, усилив хватку. — Вставай. Поешь за столом нормально. Ха. По крайней мере, не в зад? Обито тревожно вгляделся в его лицо. Хмурится. Брови сведены к переносице. В глазах ни намека на желание, но мальчик знает, что все может перемениться в любой момент, и до паники этого боится. Обито сжал губы в узкую полоску, покачав головой. Даже если Мадара не врет, он едва ли впихнет в свой полупустой желудок хоть что-то без риска исторгнуть это обратно. Тошнота стала частым явлением для Учихи, и скорее всего психологическим. Мадара говорил, что он сильно исхудал. И что? — Я не хочу, — едва слышно произнес Обито, но мужчина лишь потянул его сильнее, едва не вывернув руку. Он зол? Мальчика обуяла паника. Но почему? Мадару и раньше было легко вывести на эмоции, но раньше он делал хоть что-то для того, чтобы зажечь внутри дяди искру гнева. Кажется, с каждым годом Мадара становился все более вспыльчивым. И опасным. — Тебе нужно нормально питаться, если не хочешь схлопотать гастрит. — Он грубо поставил мальчишку на ноги и толкнул к двери, сразу же направившись за ним следом. Обито тихо вскрикнул, чуть было не потеряв равновесие, но в последний момент устоял на ногах. — Я говорил, что аппетит тут и не появится. Мужчина потянул его на кухню, деликатно подтолкнув в спину. Обито поморщился от синеватого света, выглядящего еще более нездоровым в главной комнате. Инстинктивно посмотрел на полку, где когда-то стоял контейнер с крысами, и ощутил пустоту в душе. Да. Конечно. Босые ноги осторожно обошли большой стол. Мадара оставил его в покое лишь тогда, когда усадил за стол, а сам направился к кастрюле, взяв и ополоснув глубокую тарелку. — Сегодня плов, — бросил он напоследок опустившему голову Обито. Тот сложил руки в замок, не сводя беспокойного взгляда с дяди. Хотелось вернуться в спальню и лечь обратно, уж слишком сильно кружилась голова от резкого подъема. Его снова начало мутить, и Учиха действительно боялся, что его попросту стошнит, едва он возьмет в рот хоть ложку. Мальчик вытер заслезившиеся глаза рукавом. Его снова трясло. На дядю не было сил смотреть, потому что любое его резкое движение отдавалось импульсом в сердце и роем мурашек на спине. Господи. Он сейчас как оголенный нерв. Лишь бы ублюдок не повысил голос. Лишь бы не кричал. Иначе мальчик всерьез ударится в истерику. Мадара насыпал небольшую порцию золотистого плова в каком-то желтоватом соусе и поставил вместе с вилкой перед племянником. Плотно сжал губы, чувствуя странное отвращение при виде кажущегося неживым племянника. Несчастный. Опустил голову и дышит, как утопленник, чудом спасенный из бурной реки. Мадаре понравилась эта ассоциация, потому что и глаза мальца были как у мертвой рыбы. Подернутые какой-то пустотой. Пленкой апатии и смирения. Ничего. Он восстановится. Справится. Люди и не такое переживают. А он же не слабак? И он переживет. Желудок тут же пронзило мучительным спазмом. О, нет. В нос ударил запах пряности. Его точно стошнит. Обито уже мутило от одного только вида еды, отчего приходилось сглатывать густую слюну. Он измученно взглянул на Мадару, но тот только молча кивнул, отрезав грубо и безжалостно: — И чтобы тарелка была пустой. Это безумие. Они же не в детском саду. Почему Мадаре так важно самочувствие его игрушки? Он скрестил руки на груди, не отходя от мальчишки ни на шаг, будто и правда собрался наблюдать за его отвратительной трапезой. Обито плотно сжал колени, медленно взявшись за вилку. Осторожно зачерпнул немного риса, борясь с подступающей рвотой. Боже. Он не готов. Это все не кончится хорошо. Почему Мадара просто не оставит его в покое? Слезы таки потекли по щекам, когда Обито осторожно взял в рот немного риса и закашлялся, как только полумертвые, давно не ощущающие что-то такое, вкусовые рецепторы возбудились от немного острого риса. Черт… Как же давно он не ел чего-то не пресного. Мальчик тут же выронил вилку в тарелку, закрыв рот рукой. Зря проглотил. Горло тут же изошлось в спазмах, будто бы его обожгли. Черт. Тошнило. Мадара раздраженно наблюдал за всем этим, закатив глаза. — Ешь нормально, идиот. На твои слезы и сопли смотреть противно, — прокомментировал он чужой кашель. Обито поднял на него запуганный взгляд. — Я…не могу. — Он снова прокашлялся. Открыл широко рот, стараясь продышаться. По подбородку тут же потекла слюна. На лице дяди выступило отвращение. — Жалкое зрелище. Если собираешься мне так еду переводить — то лучше подыхай от голода. Писк. Обито дернулся, потому что услышал писк. Глаза медленно опустились обратно в тарелку и Обито передернуло так сильно, что правое плечо ощутимо заныло. В его рисе копошились опарыши. Учиха готов был поклясться, что видел это. Видел, что его рис извивается в мелких и беспорядочных движениях, как горстка червей. Как личинки. Неужели дядя кормил его гребаными опарышами? Неужели их еда… Обито бросил ошалелый взгляд на абсолютно спокойного мужчину и всхлипнул. Нет. Неужели он не видит? Пусть не врет. Мальчик ясно углядывал тошнотворное движение в своей тарелке. Более того, он был готов поклясться, что до его ушей донесся писк этих бледных тварей, ранее видимых им лишь на отцовской рыбалке через стекло старой банки. Ох… Обито всхлипнул громче. Слезы капали на стол и в тарелку с рисом. Ублюдок. Обито и без него чувствовал себя жалким, но помимо жалости к себе ощущал еще и нарастающий гнев. Твою мать. Чем он это заслужил? Чем заслужил сейчас выслушивать это дерьмо в свой адрес будучи виноватым лишь в том, что выжил? Почему его мозг вытворяет это с ним? Или не вытворяет. — Ни в чем, малыш. Этот гандон показывает свою власть, — прошипел Изуна за его спиной. — Ебаное животное по другому не умеет. Но ты не поддавайся… Но голос Изуны оказался перебит его собственным братом. — Ну и какого хрена ты застыл? Ешь, или я в тебя это сейчас сам запихаю, — рявкнул Мадара, повысив голос. Обито тут же закрыл уши руками, испуганно сжавшись. Господи. Каким нервным он стал за один лишь вечер с этим ублюдком. — Пожалуйста, не кричи… Личинки шевелятся в тарелке так синхронно, что кажутся единым организмом, или же треплющейся ветром шерстью какого-нибудь мерзкого зверя. — Я еще не кричу, Обито. Если я сейчас начну орать, тебе будет такой пиздец… ты себе даже представить не можешь. — Мадара не знает почему снова злится. Не знает, почему снова и снова ощущает гнев в их идиотских отношениях. Кажется, что с мальчишкой по другому нельзя. Он либо бесит, либо вызывает жалость. Где здесь отыскать полутона? Шевелятся и множатся. Извиваются мерзкими переплетениями белых капель. Их так много. Вся тарелка заполнена ими. — Хватит… И пищат. Пищат так громко, что перебивают рев сирены внутри головы. — Ешь этот ебаный рис, или я… Личинки. Обито ощущает себя одним из них. Гниющим повелителем мух, насаженным на кол, всем на обозрение. Руками дяди. — Я не буду! — он резко швырнул тарелку на пол, закрыв глаза. Раздался треск фарфора и рис рассыпался по кафельной плитке кучкой мерзких белых личинок, смоченных в соусе. Они запищали. Им больно. Их почти жаль. Мадара что-то прошипел, сквозь зубы, схватив мальчишку за руку, едва он попытался броситься обратно в спальню, чтобы избежать его гнева. — Ты, паршивый недоношенный выродок… — рычал Учиха тихо, однако Обито в ужасе и панике, отчетливо слышал каждое предостерегающее слово. Мадара схватил его за заднюю часть шеи, второй рукой взявшись за плечо, заставил упасть на колени. Обито вскрикнул, когда в правую ногу впились осколки фарфора, но боль была ничем по сравнению со страхом. О, нет. Он снова его довел. Мадара снова сделает ему больно. — Пусти! — истерично всхлипнул он, мотнув головой. Черные пряди упали, а лоб, когда Мадара крепко стиснувший его шею, надавил Обито на спину, заставив встать на четвереньки и с трудом держась на локтях, едва не уйти носом в остывшую кучку риса. — Слизывай, — холодно приказал мужчина племяннику. — Я заставлю тебя сожрать это, даже если тебе придется глотать собственную блевотину, шваль. Мадара надавил на его голову сильнее, вынудив истерично рыдающего мальца дернуться. Он с трудом держался на напряженных руках, еще немного — и рухнул бы лицом в осколки тарелки, готовые вонзиться в его кожу. Глаза. Еще немного — и черви, в которых обратился рис, шевелящиеся и агонизирующие, заполонят его рот. Обито снова ощутил приступ тошноты, но рвота оставалась где-то в горле, не выходя наружу. От кислого запаха во рту хотелось плеваться. Обито жалобно заскулил. — Пожалуйста, хвати-и-и… — последние слово вышло невнятным стоном, когда его стряхнули. Мужчина нагнулся к самому затылку племянника, прорычав глухое. — Я сказал, слизывай. Страх и боль смешались. Обито не знал, ломается ли он сильнее, чем в тот день, когда его изнасиловали, но боль внутри себя, которую он ощущал с каждым своим криком, с каждой слезой, упавшей на пол, была сумасшедшей. Это отчаяние. Желание сдаться и испариться из этого мира. Учиха не пожелал бы эти чувства никому. Даже самому Мадаре, настолько они были отвратительны. Знает ли он, каково ощущать себя самой убогой и мерзкой дрянью, запертой в клетке на потеху лишь одному человеку? Знает, каково быть дерьмом у всех под ногами? Дыркой для траха, полезной только для засовывания в нее члена? Я опарыш. Личинка. Навозная муха. Именно так к нему и относятся, ведь он ходячее дерьмо. Но почему у этого дерьма есть чувства? Почему так больно? Мальчик громко всхлипнул, неуверенно открыв рот и коснувшись языком шевелящейся кучки опарышей. Горло тут же издало низкий булькающий звук, заставив его вздрогнуть, но мальчик упорно слизывал желтоватое мессиво, прикрыв глаза и стараясь не думать о шевелящихся личинках во рту. Это все нереально. Это игры разума. Куда реальнее держащий его за шкирку Мадара, ненавидящий неподчинение, и способный убить его в ярости, доведи Обито дядю до белого каления. И он может говорить, что угодно. Уверять Обито в его безопасности, но все это окажется лишь наглым враньем на поверку. — Не надо, Обито… Малец проигнорировал Изуну. Ему не понять. Он просто галлюцинация с безумными идеями, от которых прежде всего будет страдать сам Обито, но никак не он. Пожалуйста, пусть все это закончится. Мадара удовлетворенно хмыкнул, но его ярость и желание проучить мальчишку никуда не делись. Обито повезло не видеть чего-то темного, промелькнувшего у него во взгляде. Он ведь все еще хотел своей разрядки. Чтобы с этим мальчишкой не было так много проблем. Он запросил что-то непомерное? — Хороший мальчик. Видишь, как хорошо, когда ты слушаешься старших. — зловеще проговорил он, резко потянув мальца вверх. Обито вскрикнул от боли, когда его поставили на ноги. Колено, проткнутое несколькими осколками, кровоточило и саднило. Несколько красных капель упало на пол, но Мадара не удосужился обратить на это внимание, опасно улыбнувшись. — Не хочешь есть нормальную еду, съешь кое-что другое, — произнес он почти шепотом. — Пойдем-ка в зал. Тон мужчины был настолько зловещим, что Обито невольно забился в новом приступе холодного ужаса. Он ведь уже сделал, что ему сказали. Личинки, застрявшие в горле, пищат и шевелятся. Перевариваются в его миниатюрном желудке, что еще Обито мог бы сделать? — Стой. Не… — он вскрикнул, когда его снова схватили за заднюю часть шеи и толкнули к дивану. Мадара без лишних слов заставил его упасть коленями в ковер, вскрикнув от глубже вошедших в кожу осколков. Твою мать…! Мадара не знал, что именно заставило его загореться как спичке, зажженной в помещении, наполненном газом, но остановить себя он мог лишь после того, как окончательно выпустит пар. Ему не нравилась боль Обито. Не нравилось происходящее, но видит бог, гнев оказался сильнее разума и сейчас напрочь затмил любое сочувствие к мальчишке. Увы. Мадара так и не научился контролировать ни себя, ни свою вспыльчивость, пробуждающую его безудержный садизм и, возможно, он не научится этому уже никогда, раз не смог научиться, даже живя под одной крышей с Хаширамой. Мужчина тяжело опустился на диван перед рыдающим племянником, севшим на колени. Тот затравленно поднял на него покрасневшие глаза, и что-то внутри Мадары рухнуло. Когда гнев уйдет, он пожалеет о том, что собирается сделать, о том, что садизм, ярость и желание заставили его сделать. И пожалеет Обито. Но сейчас Учиха глух к какой-либо эмпатии. Безжалостно зарывается пальцами в волосы испуганного подростка и заставляет его придвинуться ближе, слегка раздвинув свои ноги. «Черт возьми, Мэдди. Ты правда собрался сделать это именно с ним? Это же пиздец как омерзительно». Мужчина отгоняет эти мысли, второй рукой расстегнув ремень на старых черных джинсах. Обито вцепляется в его ладонь пальцами, пытаясь ослабить хватку на волосах. Жалобно скулит. Его худое жалкое тело содрогается в дрожи. Ха. Мадара мог бы ощутить как тревожно бьется сердце мальца, пододвинься чуть ближе. Такой напуганный и слабый как маленькая девочка посреди войны. Уже не тот задорный Обито, каким он был до того, как развернулся этот пиздец. Тень себя прежнего. Маленькая, сломанная нервная и запуганная тень. А еще спятившая. Абсолютно сошедшая с ума. Мадара улыбается. Ему тяжело понять, приятен ли чужой страх, или напротив раздражает еще больше. Мадаре бы хотелось подчинения без него, но для этого Обито еще недостаточно выдрессирован. — Что ты делаешь? Пусти… — тихий шепот затравленного мальчишки. Мадара бросил на него хитрый взгляд, облизав губы. Что он будет делать? И как такие материи объяснишь тому, кто и про анальный секс слышал впервые? Обито вообще поймет, что слово минет — это не название иностранной рыбы или реки на юге Африки, или же в его случае мужчине не на что надеяться? Мадара не видел смысла отвечать, потому что глаза племянника и так расширились в жуткой догадке, едва он немного припустил брюки с нижним бельем, оставив ошалевшего подростка лишь в паре сантиметров от вытянутого члена. Рука крепче сжала отросшие волосы. Можно было дернуть его на себя, и Обито бы уткнулся лицом ему в пах, но ей-богу. Мадаре надоело делать за нытика всю работу. Пусть хоть что-то сделает сам. Мальчик в ужасе помотал головой, плотно сжав губы. Слезы продолжали течь по его лицу, капая на ковер каждый раз, когда он делал короткий истеричный вдох. Мадара бросил взгляд на его кровоточащее колено и поморщился. Пятно. Теперь придется, помимо пола, чистить еще и ковер. И почему он купил светлый? — Ты…ты об… — Обито дернулся назад, прокричав отчаянно. — Обещал, что не будешь меня насиловать! Обещал мне… Ты… Об-б… Обито и не старался подавить накрывший его острый приступ паники. Снова попытался встать на ноги, но был грубо удержан мужчиной на коленях. Скальп болел так сильно, что казалось, еще немного и Мадара вырвет пучок черных волос с корнем и оставит там ощутимую лысину, похожую на ту, что была у отца в его тридцать. При мыслях о семье сознание Обито заволокло тягучим отчаяньем. Мадара холодно улыбнулся, хотя в глазах его по-прежнему стояла пелена ярости и странной обиды. — А я и не буду тебя насиловать, малыш, — ответил он равнодушно. — Я просто научу тебя не кусать руку, которая кормит. Обито со стоном зажмурился, сморгнув слезы. Сирена в его голове выла все громче, мешая слушать и Мадару, и замкнувших его в маленьком круге Изуну, Зецу и Тоби, сейчас не отрывающих от него стеклянных глаз. Тот же в свою очередь упорно смотрел себе на колени, боясь поднять глаза к находившемуся почти у лица крупному члену. Омерзительно. Даже во время первого насилия Мадары над ним, мальчишка не видел его так близко. Обито почти перестал дышать носом, боясь, что если ощутит запах — его вывернет прямо на ковер. — Я больше не буду… пожалуйста… Обито не слишком понимал, что дядя хочет сделать с ним, однако едва тот притянул его за волосы ближе, а головка члена потерлась о впалую щеку, почувствовал как сердце пропустило пару ударов. Нет… нет, не может быть. Только не это, господи. — Уже понял, ха? — усмехнулся мужчина, глядя на побледневшего мальчишку. Да. Даже этот асексуальный идиот кое-что да соображал в подобных вещах. Может даже умудрился где послушать или посмотреть, но в таком случае Мадаре совсем не нужно было напрягаться. — Давай, Обито. Вытри сопли и возьми его в рот. Нет… Нет. Обито истерично попытался вырваться из хватки и отползти подальше от чужого члена, но ослабевший после бесконечного стресса и голода организм едва ли мог противопоставить хоть что-то даже одной лишь твердой руке мужчины. Мадара скучающе согнул голову к плечу, глядя на завывания мальца с апатией и скукой. Его азарт и плохо скрываемая злость были заметны лишь во взгляде. — Пожалуйста, я не хочу… — Обито отвернул голову как раз тогда, когда его снова насильно притянули ближе, и горячая головка уткнулась ему в щеку во второй раз, медленно проведя по ней до острой скулы. Подростка передернуло от отвращения. Горячая, грубая кожа. Он никогда не представлял, что будет видеть себя в подобном положении. Желудок снова изнывал от спазмов, выталкивая недавно съеденный рис обратно к глотке. Обито ощущал желчь во рту, ее кислый вкус и мерзкое бульканье в горле, но рвота как назло не появлялась. Тоби раздраженно покачал головой, когда Изуна, беспокойно обнявший себя руками, заговорил: — Не соглашайся, Обито. Не дай ему окончательно растоптать нас, — шептал он, а Обито становилось лишь хуже от подобных слов. Что эти чертовы глюки знают? Что? Он ведь один и никто из них не пошевелится, чтобы действительно спасти мальчика из этой западни. Обито был и остается наедине с монстром, вынужденный полагаться только на себя, и это заставляло его изнывать от горя и ужаса. — Мне насрать, хочешь ты или нет, малыш Обито. Запомни уже, блять, одну вещь. В этом бункере важно только то, чего хочу я. — И ему пора бы это на зубок зазубрить, черт возьми. Мадара резко дернул его голову, заставив смотреть прямо. Головка коснулась сжатых губ. Подросток низко замычал, будто бы собираясь исторгнуть содержимое желудка прямо ему на штаны, но в последний момент сглотнул подступающую к горлу желчь. — А теперь открой рот и соси, или я отымею тебя в другое отверстие, даже если от этого порву тебе задницу снова. Обито зарыдал громче. На его покрасневшем лице выступили морщины, от того, как он усиленно жмурился, силясь подавить в себе отвращение. Нет. Нет. Только не то, что произошло. Пожалуйста. Почему его заставляют выбирать между подобным? Чем он это заслужил? Боже, он просто не может. Даже если Мадара будет угрожать ему смертью — Обито физически не сможет заставить себя открыть рот. Головка члена снова прошлась по его губам, заставив мученически замычать, вскинув голову. Такая горячая. Обито казалось — возьми он ее в рот, то просто выжжет ей себе всю слизистую. — Нет… Нет. Я не…не…могу… — Замолчи! — рявкнул на него Зецу. — Хочешь, чтобы было хуже?! — мальчика так удивил резкий серьезный тон невидимого собеседника, что на какой-то короткий миг он даже успокоился, изумленно застыв, широко распахнув слезящиеся глаза. — Ты не представляешь, как ты жалок и как тошно изо дня в день слушать твое истерическое нытье, твою мать! Что… — Выбор за тобой, малыш, — произнес меж тем Мадара. Лицо Зецу исказилось от отвращения и гнева. Он махнул рукой в сторону не видящего его дяди и тяжело вздохнул, сжав ту в кулак. — Знаешь, единственный человек, которому я сочувствую в этой железной коробке, это Мадара, — безжалостно произнес он, заставив Изуну вздрогнуть от возмущения. — Ты даже сам не понимаешь, насколько невыносим. А его можно только пожалеть… Носится тут с тобой, слушает твои поганые истерики. Я удивлен, как он еще не замочил тебя, малышка Обито. Единственное, что ты тут делаешь — отравляешь ему жизнь. — Думай, что несешь, ублюдок, — зашипел Изуна. — Мой брат изнасиловал его, черт возьми! А ты обвиняешь Обито в том, что он реагирует на это как ебаный нормальный ребенок?! — Он не ребенок! — рявкнул Зецу под хихиканье Тоби. Строго посмотрел на испуганного мальчика. — Ты не ребенок. Слышишь? Прошло четыре года с тех пор как ты оказался здесь. Пора перестать реветь и делать ошибки, будто бы это вчера произошло. Хватит. Смирись, наконец, со своим положением. Прекрати жевать сопли и адаптируйся. Только это поможет тебе выжить. — Я жду, Обито, — холодно произнес уже реальный голос, но хватка на волосах немного ослабла, будто бы мужчина и правда дал возможность племяннику выбирать, куда он будет отодран. Мерзость. «Но я не могу… Я не могу, пожалуйста, — истеричные мысли наполнили его до краев. — Не могу… Просто не могу… Мама… пожалуйста, помоги мне…» — Мамочки здесь нет, Обито, и никто не поможет тебе, кроме меня, — ответил ему Зецу. — Поэтому возьми уже яйца в кулак и начни думать. — Не слушай их! — перебил его Изуна. Это было самое худшее. Когда его видения становились настолько беспорядочными, что начинали перекрикивать друг друга до тех пор, пока у мальца не разгоралась мигрень. — Единственное, чего они хотят — чтобы ты стал послушной куколкой для Мадары, делающей все, что ее хозяин скажет. Но это не выход, Обито. Это не вытащит тебя отсюда. — А в чем выход? Слушать тебя, шлюшку? — усмехнулся Зецу, под громогласный вой сирены. — Мы часть твоего сознания, Обито, хочешь ты того или нет. И мы здесь, чтобы ты мог выжить и извернуться даже в подобных условиях. Вот чего мы хотим. Мы та часть тебя — которая просто хочет жить несмотря ни на что. А он, — крыса указала на замолкшего Изуну. — Это твое безумие. Он не может адекватно мыслить. Ты же сам видишь. Все что хочет этот ублюдок — отомстить своему брату твоими руками, а что будет с тобой, его не волнует. — Это ложь! — Будешь слушать его — сдохнешь. Нас — выживешь. Мы нужны твоему разуму только для этого, малыш. Мы на твоей стороне. — Да-да! — подытожил Тоби. — Глупая девочка думает, что может убить Мадару, но это не так. Мы просто не хотим, чтобы ты обрекла себя на мучительную смерть. Разве мы плохие? Обито снова затрясся в истеричных рыданиях, ощущая прилив отвращения и страха. Он не мог толком сосредоточиться на словах Зецу, из-за маячевшего перед лицом члена, но слабо улавливал… правдивость в доводах Зецу. Что-то неприятно кольнуло в груди. Глаза забегали по лицам галлюцинаций и вернулись к Мадаре, когда новые слезинки упали на колени. Это его вина? Он действительно ведет себя, как жалкий идиот? Обито заскулил, когда волосы снова крепко сжали. Мадара слегка наклонился над ним, прошептав почти в самое ухо: — Открой. Свой. Рот, — выговорил он тихо и четко. Обито всхлипнул, наконец, поняв, что мольбы бесполезны. Он не знал, прав ли Зецу. Запутался и сбился с правильного курса, не имея ни единой подсказки, но ощущал что-то схожее с виной. Новый всхлип. Это ведь его вина. Да. Обито должен был научиться лавировать между настроением дяди. Знать, где промолчать. Где уступить. Когда заканчивалось терпение Мадары, и начиналась точка невозврата. Нужно было просто поддаться. Запихать в себя эту чертову миску риса и даже если бы вырвало — Мадара не злился бы так, как сейчас. Обито мог точно это предугадать. Но не стал. Идиот. Я не могу… господи, я не выдержу… — Чем быстрее ты смиришься, тем вероятнее выживешь, малышка Обито, — прошептал Зецу. — Мадара будет насиловать тебя снова и снова, и пока ты здесь — ничего с этим не сделаешь. Но можно подстроиться. Облегчить боль. Извернуться, как сейчас. Обито не ощущал себя готовым к подобному, но не имел выбора. Если он хочет жить — иначе никак. А если нет… Что он тогда все еще тут делает? — Сделай это. Подчинись ему. Иного пути нет. — Не надо, Обито… — произнес Изуна, закрыв рот ладонью. Обито со слезами на глазах заглянул в лицо дяде и, не найдя там ни крохи сочувствия, громко зарыдал, опустив голову. Мужчина тяжело вздохнул, устав от чужих соплей. — Считаю до трех, малыш. — громко произнес он. — Не уломаешься на минет — трахну тебя здесь и сейчас. Раз. — Нет… — Обито, перестать! Сделай что-нибудь! — закричал Зецу. Нет. Пожалуйста. Ему будет больно. Там еще ничего не зажило! Он же не всерьез? Правда? Правда?! — Два. — Давай, идиот. Или будет хуже! Обито закрыл глаза и отвернулся, громко взвыв. С трудом сглотнул вставший в горле комок. Боль внутри него. Ниже пояса. В покрасневших от слез глазах. В горле. В голове. Вой сирены, шум голосов. Не делай того, но сделай это. Сирена кричала. Слышался чей-то бег наверху. Земля подрагивала, а он хотел говорить о себе в женском лице. И все это — лишь в голове подростка, готового вот-вот тронуться окончательно. Было больно. Глаза мечутся из угла в угол, но спасения нет. Наконец, Обито сморгнул слезы и, всхлипывая, повернулся обратно к слегка вставшему члену. Из-за дымки перед глазами не было видно ни четких проступающих вен, ни кожи вокруг головки, ни коротких лобковых волос. Обито хотел зажмуриться, но не мог. — Три, — безжалостно подытожил Мадара, однако не спешил вставать, видя в глазах Обито смирение. Мальчик испуганно ойкнул, вытерев слезы на щеках. Поколебался еще какое-то время, а затем… Прикрыв глаза, медленно и осторожно коснулся слегка приоткрытым ртом горячей головки члена. Мадара невольно ахнул. Неужели? Неужели на этого нытика можно повлиять не только силой? Мужчина откинулся на спинку дивана, с интересом наблюдая за поморщившимся племянником. Он слегка отстранился, лишь мазнув губами по члену, но мужчина не спешил подгонять. Пусть учится сам. Инициатива — всегда хорошо. «Перестань, ублюдок. Ты же сам понимаешь, как это погано. Уж лучше бы ты ему отсосал». Запах. Запах. Запах. Если он станет сильнее, Мадару вывернет прямо на племянника. Похуй. Не сейчас. Он почти отпустил чужие волосы, встряхнул ладонь от налипших черных волосинок, оставшихся между пальцами. Взгляд Обито расфокусировался. Он слушал тихие нашептывания Зецу и Тоби, глядя в пустоту. Туда, где он встретил Какаши. — Молодец. Умница, — хвалил его Зецу. — Вот увидишь, если будешь слушаться нас — все еще кончится благополучно. Обито плотно зажмурил глаза, подавив в себе брезгливость и собрав остатки воли в кулак, снова коснулся головки губами. С трудом заставил себя открыть рот, ощутив упругую солоноватую кожу на языке. Мадара удовлетворенно усмехнулся, когда мальчишка почти полностью взял ее в рот, плохо представляя что ему делать дальше. Рука погладила чужую макушку. — Хорошо, малыш. Теперь поработай языком. Обито снова отстранился, когда вкус во рту пробудил знакомый рвотный рефлекс внутри него. С трудом проглотил тошноту, заставив себя коснуться члена кончиком языка. Мадара не торопил его. Дал пару минут привыкнуть к не самому приятному вкусу, откладывая полноценное исполнение. В конце концов, вид прикрывшего глаза и вылизывающего его достоинство мальчишки сам по себе был приятным, почему бы не продлить себе удовольствие. Раз уж это недоразумение вышло таким красивым… Наказание продолжалось, но с куда меньшими истериками. Смирившийся мальчишка осторожно касался языком чужого члена. Вылизывал, изучал, стараясь не задумываться о своих действиях. Не вспоминать прошлую урывистую пытку. Просто механически делать то, что велят. К этому можно привыкнуть. Можно, Зецу ему обещал. Обито отстранился, стараясь брать как можно больше пауз в своем личном унижении, затем снова провел языком по головке, замерев, едва мужчина издал презрительный смешок. Он делает правильно? Это то, что от него хотят? — Это не мороженное, малыш. Его нельзя просто вылизать. — Давление на голову усилилось, намекая на желание снова запихнуть в рот мальчишки член. Всхлипнувший Учиха проморгался, когда слезы потекли по его лицу и нехотя открыл рот шире, обхватив губами член. — Можешь не брать его в рот полностью. Главное — двигайся. Зецу улыбнулся ему самой ободряющей улыбкой, а Обито только и мог, что думать, как сильно ненавидит себя в данную минуту. В его рту… был член дяди. Он чувствовал на языке смазку. Ощущал влажную кожу своей слизистой и усиленно давил рвотные рефлексы. Обито всхлипнул, чувствуя как боль в груди усиливается. И это адаптация? Это было его выживание? Чувствовать, как тебя давят, унижают и смешивают с грязью? Когда член твоего родственника проникает тебе за щеку, а ты можешь лишь жалобно мычать и лить слезы, не в силах что-то изменить? Изуна тяжело вздохнул и исчез в глубине его сознания, словно того никогда и не было. В этот раз он проиграл, но легче ли сейчас хоть кому-то? — Вот так… Хороший мальчик. — Мадара нервно облизал губы, закрыв глаза. Невольно схватился за чужие волосы крепче. Обито, само собой, не мастер минета. Совсем нет. Его движения неуклюжи и совсем неохотны, но изнывающему столько лет телу все равно. Головка чувствительна сама по себе. Хватает даже такой неуклюжей стимуляции, а дальше можно научить. Даже не думай об этом. Через какое-то время мужчина осторожно задвигался сам, не вынимая члена из рта мальца, стараясь задать нужный темп им обоим, но Обито упорно мухлевал, постоянно сбивая настрой, то попыткой замедлить, то желанием сжать горло так, чтобы мужчина не смог толкаться в него слишком глубоко. Ха. Толком ничего не умеет, а уже откуда-то знает типичные уловки портовой шлюхи. Мадара прорычал себе под нос что-то нечленораздельное, перехватив голову Обито грубее. Удовольствие и кровь приливали к паху, и это было совсем не то время, чтобы ублюдок пускал в ход подобные уловки. А дальше-то что? Как та же шлюха будет изгибаться так, чтобы Мадара не мог вставить ему член на всю длину? Просить за секс деньги? Заставлять надевать резинку? Это смешно. Обито сдавленно всхлипнул, когда мужчина толкнулся в него куда грубее. Член проник в самое горло, настолько крупный, что не давал толком вдохнуть, отчего Обито вынужден был давиться и сотрясаться в рвотном рефлексе, ощущая как теплая слюна течет по подбородку. Вкус непередаваемо омерзительный. Настолько, что желудок скручивался в тугой узел. Казалось, что от того, чтобы выблевать его содержимое Обито отделяло лишь весомое препятствие в глотке. Слишком глубоко. Спазмы в распирающем горле усилились. Нос заложило, и теперь мальчик едва не задыхался из-за недостатка кислорода, понемногу теряя сознание. Господи. Это правда происходит с ним? Краем ума, немного успокоившийся мужчина, подумал, что рискует перестараться, вталкивая свой член так глубоко в чужую глотку. Черт возьми, сам же говорил, что не будет. Сам на деле не любил ни принимающую роль, ни активную, но почему-то считал, что по другому унизить не сможет. А теперь? Удовольствие уже ударяет в голову, понемногу приближая подступающую разрядку. Хочется быстрее, грубее, чтобы почувствовать флер оргазма, застонать в голос и излиться, но в тоже время… Мадара дает мальчишке возможность отстраниться хоть немного, взяв член в рот только наполовину, потому что снова чувствует запах. Прекрасно знает, что он ненастоящий. Что просто плод его воображения, и тем не менее Мадара едва держится, чтобы не оттолкнуть Обито от себя подальше. «Либо убери его, либо кончай уже с этим». Запах. Запах. Запах. Не найдешь объяснения. Лишь пустые ассоциации с чем-то молочным. Человеческим и детским. Гадость. Они не могут так пахнуть, они же не новорожденные, ей-богу. Мадаре нужно выбить из себя эти приступы паники и видения кончатся. Жар внизу живота усиливался, но остывший Мадара вдруг ощутил, что совсем не хочет продолжения. Эта мысль вонзилась в голову так внезапно и крепко, что он невольно ахнул, ощутив отвращение к самому себе, почти схожее с тем, что сейчас ощущал Обито. Черт. Черт! Обито. Учиха попытался расслабиться, откинув голову на спинку дивана, но холодные мурашки прошлись по спине ледяной волной. Запах был здесь. От него тошнило сильнее, чем от хуя в горле. Запах, от которого хочется отмыться. Оставленный Таджимой. Наверняка им. Сколько еще дерьма, так и не решенного за всю жизнь, ему оставил родитель? Нет. Тихий стон. Губы Обито слегка припухли, его касания ощущались куда приятнее, но накатившее на мужчину состояние едва могло помочь ему сполна ощутить всю прелесть первого за эти четыре года минета. А все этот долбанный запах, впивающийся в ноздри. Тошнотворный и невыносимый. Обито нужно срочно вымыть. Нужно проветрить этот драный бункер. Избавиться от него. Боже, Мадаре кажется даже его одежда пропитана им. — Все, малыш. Закругляйся. Хватит с тебя, — немного торопливо и нервно. Точно. Наказание он получил, а большего и не требовалось. Мадара прикусил губу, когда Обито, сперва не понявший, что от него хотят вновь, механически продолжил омерзительную ласку, приблизив разрядку еще больше. Учиха резко вздрогнув, ощутив как напрягся низ живота. Дерьмо, только не сейчас, когда мальчишка… — Обито прекращай…! — Мадара резко толкнул мальца в плечо, отталкивая его от себя, но было поздно. Обито успел лишь сняться с члена, приоткрыв рот, когда что-то горячее и вязкое брызнуло ему на лицо. Истеричный крик. Мальчик резко опустил голову, пара прядей прилипла к щекам, измазавшись в белесой дряни, когда он испуганно отшатнулся, слегка отодвинувшись от широко расставленных ног, и коснулся испачканного лица. Что-то внутри Мадары перевернулось от его взгляда, когда Обито изумленно, но почему-то совершенно спокойно посмотрел ему в глаза. Почти с немым вопросом. Черт. Эта странная холодность совсем не сочеталась с вязкой спермой, застывшей у него на скуле, подбородке и щеке. Даже пугало. Будто в мальчике кто-то нажал на перезагрузку, и сейчас компьютер внутри его головы спешно обновлял системы. Эта пауза и зрительный контакт продлились всего мгновение, пару секунд или больше, затем лицо Обито исказилось в ужасе, черные брови сморщились у переносицы, и мальчишка резко поднялся на ноги, бросившись в ванную. Судя по сотрясающим его спазмам — лишь с одной целью. Мерзкий запах удалился вместе с ним, давая Мадаре возможность выдохнуть, с досадой откинувшись на диван. Долбанный идиот. И нахрена была пихать ему в рот свой поганый отросток? Мужчина прикрыл глаза, ощутив нарастающее чувство вины, тут же покрывшееся злостью. Твою мать. Ему так хорошо сейчас физически, но в душе мужчина чувствует себя раздавленным и униженным своими же руками. Твою мать. Кажется ему хочется прочистить желудок тоже. Взгляд упал на оставшуюся после бегства подростка цепь из красных капель. Мадара прикрыл рот рукой, второй кое-как застегнув ширинку. Снова вспомнил про запах. А затем его вырвало прямо на ковер. Обито повезло успеть открыть крышку туалета до того, как из рта вырвалась желтоватая рвота, смешанная с шевелящимися так и непереваренными личинками. От вида их копошения в собственной желчи тело Обито снова исказил рвотный спазм, но на сей раз он исторгнул из себя лишь сгустившуюся слюну, обессиленно упав на колени. Лоб уткнулся в ободок унитаза, когда мальчишка в последний раз сплюнул вонючие остатки желчи, устало потянувшись к смыву. Дрожащая рука коснулась только края бочка и резко опустилась. Дерьмо. Запах рвоты заполнил всю комнату, но Обито мутило так сильно, что он не мог даже смыть зловонную дрянь за собой, вынужденный слушать попискивание личинок. Измученный вдох, и Обито громко взвыл, истерично зарыдав во весь голос. Слезы текли по его щекам, смешивались с остывшей спермой на лице. Отвратительно. Это у него на лице. Совсем рядом с губами. Глазами. Боже… А он сидит на полу в обнимку с унитазом и не находит в себе сил даже встать на ноги, чтобы смыть это дерьмо с кожи. Его жизнь повернула в этот момент из-за его вины? Или же то было уготовано чем-то свыше? Обито подумал, что если бог существует, то план, который он прописывал для жизни мальца, очень, блять, интересен. «Дядя запрет его в бункере, трахнет в задницу, а затем всунет в рот свой огромный хуй. Разве это не смешно? Да бросьте! Просто умора. Вот наш малыш Обито идет играть со своими друзьями, вот он прилежно учится в школе. Вот он спрашивает у мамы откуда берутся дети, а вот ему кончают на лицо!» Обито всхлипнул, прислонившись щекой к белому ободку туалета. Сирена выла с новой силой, оглушала и нервировала, но зато он больше не слышал копошения личинок в унитазе. Зецу посмотрел на него с ухмылкой на лице. — Молодец, Обито. Мадара успокоился и больше не сделает нам больно. Видишь? Если будешь делать то, что мы говорим… — но Обито приподнял голову, посмотрев на него почти испепеляющим взглядом, — то сможешь выжить… — Выжить? — прорычал он тихо, а затем закричал во все горло. — Ради чего?! Ради чего я должен делать это, ответь мне, блять, пожалуйста! Ради кого? Все, кого он любил, мертвы, а он сам заперт в ебаной ловушке с его сумасшедшим дядей психопатом без какой-либо надежды на будущее. Кто ему скажет, что все будет хорошо? Где его драная надежда на лучшее? Где это все? Обито живет лишь потому, что он ебучий трус, который не может вовремя остановиться. Готов пожертвовать всем, даже своим телом ради сраных пары дней жалкого существования, а все одно. Зецу могут говорить, что угодно, но Обито никогда не подстроится под Мадару достаточно, чтобы рано или поздно не погибнуть от очередной вспышки его гнева. Он просто не такой человек. Он не хитрый и не коварный ублюдок. Не скользкий. Не податливый. Он не может им быть. Так зачем он позволяет себе опускаться на самое дно, если все равно по итогу сдохнет? Разница лишь в том, как долго продлятся его мучения. Гребаная разница лишь в этом. — Я не могу… Я не могу… Я хочу к маме… — истерично рыдал он. Изуна отвел взгляд, обняв себя руками. Не находил нужных слов. — Мама…мама… Но Энн не придет. Её чадо может вопить так громко, как может. Рвать голосовые связки, рыдать и истерить. Она не придет. Мадара общался с ней в последний раз в тот самый день, когда забрал Обито, поэтому он точно знает, насколько мала вероятность того, что она жива. Но он понимает его, хотя и переживал потерю собственной матери на порядок равнодушнее. Мадара издал тяжелый вздох, положив руку на плечо мальца, но тот тут же дернулся от чужого касания, ударившись о унитаз. — Не надо! Не надо больше! Пожалуйста… — истерично закричал он, закрыв лицо руками. Мадара лишь цокнул языком, погладив чужую спину, когда малец забился в угол ванной в тесный комочек. — Больше не будет, малыш. Вставай. Тебе лицо бы умыть. — Он сел на корточки рядом с отвернувшимся мальчишкой, тот затрясся еще больше, быстро мотая головой. Губы дрожали. Заплаканный Обито казался еще младше своих шестнадцати, и от этого было не по себе. — Не надо… не надо в рот… не надо… — продолжал он громко всхлипывать. Мадара нервно вытер рот рукой, потому что все еще ощущал вкус своей рвоты на языке. По-хорошему, нужно было сперва оттереть ковер, но не оставлять же племянника в таком состоянии? — Обито… посмотри на меня. Ну же. — Он цепко взял мальца за подбородок, заставив посмотреть себе в глаза. Это имело место быть и фактически являлось правдой. Мадара получил удовольствие, но оно не стоило того дерьма, что прошлось огромным катком по ним обоим, как бы смешно и двулично это ни звучало. Трахнуть Обито — нормально, но заставить его отсосать — уже нет? Дело ли только в том, что вид скулящего с членом во рту мальчишки почему-то унижает и втаптывает в грязь самого мужчину, или быть может Учиха лишний раз задумался об отце? А ведь даже он не подвергал их подобному. Интересно, почему. Был слишком снобом для подобных практик? Нет. Это смешно. Может, уважал своеобразно? Считал, что его детишки не заслужили такой участи? Черт его знает. Мадара даже свою неприязнь объяснить был не в состоянии, помимо обыкновенной нелюбви к минету, даже будучи принимающим. И этот запах… — Не надо… пожалуйста… Не надо больше… — Обито беспомощно хватается за пряди черных волос, будто бы хочет вырвать их с корнем. Смотрит в пустоту, захлебываясь в слезах. Как жаль. Мадара бы и рад его успокоить, но совершенно не представляет, как. Едва ли вообще можно успокоиться после того, как в твоей глотке побывал хуй. — Не буду, сынок. Больше не буду. — Он прижался ко лбу мальчишки своим, внимательно глядя тому в покрасневшие, затравленные глаза. Дыхание Обито было частым. Его грудь ходила тревожным ходуном. Все тело тряслось. Пальцы мальчика вцепились в его плечи, но он хотя бы перестал бормотать, едва меж ними воцарилось хотя бы минутное спокойствие. — А теперь вставай. Это так похоже на… Но Изуна ведь не сделал ничего плохого. Мадара не смог бы поверить в то, что брат был вообще способен на это. Мадара с трудом заставил его подняться на ноги, к удивлению заметив, что лицо Обито вернулось к тому самому выражению холодности и спокойствия, что появилось у него после… кхм, инцидента. Шок? Для него Обито на редкость хорошо соображает. Смотрит осознанно, реагирует на слова и жесты. Понимает, где он и что происходит вокруг. Но тогда в чем дело? Раздался шум воды в спущенном бочке. Учиха подвел мальца к раковине, включил холодную воду, осторожно смывая сперму у того с лица. Снял ее с черных прядей, деликатно стер с щеки побелевшие остатки, вытерев полотенцем. Обито не сопротивлялся, но боялся смотреть ему в глаза. Его взгляд бездумно блуждал по комнате, однако фокусировался, когда Мадара просил его о чем-то. Мужчина заставил его сесть на пол ванной. Обработал рану на колене, попутно слушая тихие всхлипы понемногу снова возгорающейся истерики. И как это недоразумение теперь успокоить? Наверное, стоило сказать, что ему жаль. Это было бы лучшим решением, не будь он, мать его, Мадарой Учихой, физически не способным заставить себя открыть рот и произнести эти слова. Верно. Лучше уж напевать что-то под нос. Лучше быть далеким от всего этого. Не брать ответственность. А то еще покажется мальчишке слишком человечным монстром, и он ненароком перестанет бояться. Обито вздрогнул от его голоса. Снова с трудом заставил себя посмотреть на дядю, вытаскивающего осколки из его кожи. — Та песня? Что и на свадьбе? — тихо прошептал он. Мадара, сперва не поняв о чем племянник вообще говорит, удивленно замер, а затем медленно кивнул, зачем-то сказав: — Дерьмово вышло. Обито. Все с ним приходится делать вопреки, будто бы ты неудачник, у которого катастрофическая невезучесть на еблю. С другой стороны, что он ожидал? Иного исхода? Нет. Все это было продуктом чистой злости, о которой снова и снова вынужден жалеть. К черту. Незачем подобное им. И дело вовсе не в запахе. Тем более не в запахе. Он не имеет никакого значения. Не имеет отношения ни к Обито, ни к нему. Мадара не хочет думать об этом. Он снова смотрит на подростка, и взгляд его становится серьезным. — Хочешь знать, что случилось с моим отцом? — вопрос не в пустоту. Обито смотрит на него внимательно, пусть на глазах наворачиваются слезы. Медленно кивает. Отлично. Мадара так и не сломал его натуру. Ту, что желает докопаться до истины при любых обстоятельствах. Мадара любил это в мальчике больше всего. Вдох. Собраться с мыслями. Мужчина закрыл глаза, потрепав мальца по голове. Они оба сидели в холодной комнате с неприятным светом, чувствуя запах рвоты, витающий в воздухе, и слышали низкое гудение бункера. Обито поджал к себе ноги, поморщившись от боли в колене, пульсацией отдающей на всю ногу. Внимательно посмотрел на дядю и вдруг осознал, что сирена стихла. Вместо нее он слышал визг колес быстро ехавшей по трассе машины, редкие сигналы встречных автомобилей и монотонные песни по радио. Ощущал погрязнувшую во тьме Калифорнию, когда лунный свет исчез за тучами. Началось. — Без глупостей. Если нам суждено погибнуть сегодня, то я позабочусь о том, чтобы мы сделали это как семья, — Мадара пытался копировать манеру речи отца, но он не Изуна, его голос был далеко не такой живой, бегущий быстрым ручейком, как у своей родни. Получалось хрипло и вяло, однако Обито все равно видит перед собой ведущего машину Таджиму, поглядывающего в зеркало заднего вида на бледных и дрожащих сыновей. Они не взяли ни курток, ни сумок, оставшихся в отеле. Таджима сказал, что там, куда они едут, только он будет выбирать, что его дети наденут. Его пальцы напряженно впиваются в руль, но он ни капли не боится, даже несмотря на то, что Мадара и Изуна не скованы ничем, кроме своего старого страха перед непредсказуемым родителем. Теоретически они могли бы напасть на него. Схватить за горло или вроде того, но Таджима уверен в себе настолько, что разгоняется почти до двухсот километров в час, точно зная, что попытайся кто-то из его детей отнять у него руль — все трое будут обречены. Святая уверенность психопата. Мадара переводит взгляд на тихо плачущего Изуну, низко опустившего голову. Пальцы парня впились в кожу сидения так крепко, что казалось, вот-вот порвут ее. Таджима не включил свет в салоне, посему парень видел только очертания его лица, скрытые в тени, но точно уверен, что лицо брата искажено в ужасе и боли. Мадара был более спокоен, но быстро бьющееся сердце выдавало его с головой. Глаза блуждали по скудным мрачным пейзажам за стеклом, пока ум лихорадочно искал решение, но Мадара упорно упускал из виду свое положение, тщетно придумывая один безумный план за другим. Все не имело права кончиться так. Он обещал брату. Обещал спасти его от этого ада, обещал сделать звездой. Мадара не мог быть настолько бессильным. Только не для него. — Прекрати лить слезы, Изу. Ты отвлекаешь меня от дороги, — хмуро прикрикнул на сына мужчина. Их обдало светом чужих фар. В этот момент Мадаре показалось, что впереди что-то беззвучно рвануло. Бомба. Граната. Это стало бы хорошим для них итогом, но сияние пропало так же резко, как и появилось, погрузив их в полумрак. Изуна всхлипнул громче, закрыв лицо руками. Мужчина устало вздохнул, сделав радио погромче. Don't know why I left the homestead I really must confess I'm a weary exile Singing my song of loneliness Старая музыка времен так 50-х, нагнетала обстановку еще больше, сгущая тени вокруг них. Мадара еще раз посмотрел на брата, поджав губы. Он не знал, куда они едут, не знал, сколько времени займет их так называемый путь домой, посему каждая минута была на счету. Но что он мог сделать прямо сейчас? Думай. Парень оглянулся на отца и прикрыл глаза. Он знал, что рано или поздно ему предстоит перехитрить этого ублюдка, назвавшегося его родителем, обыграть его в гребаной психопатии, но не был готов к тому, что это случится так скоро. Так каков же был план? Изуна, если и мог что-то придумать, не сумел бы передать эту информацию брату, находясь так близко к отцу, значит, Мадаре оставалось думать самому. Взгляд на руль. Выхвати он его сейчас или попробуй перехватить отца в захвате за шею — они или врежутся во встречную машину, или Таджима успеет сломать ему руку, легко отбившись от неуклюжей попытки остановить рвущийся не пойми куда автомобиль. Нет. Не пойдет. Если и предпринимать что-либо, то только, когда отец остановит машину. Глаза парня вдруг встретились с глазами Таджимы — тот посмотрел на него через зеркало заднего вида. Что-то внутри сжалось от ужаса при виде его абсолютно бездушного взгляда. Черного и пустого, несомненно не способного принадлежать живому человеку, посему вызывающего дикое чувство зловещей долины*. Господи. Неужели у Мадары такие же? Неужели люди видят его так? — Мне плохо. Пожалуйста, притормози немного… — вдруг простонал Изуна, словно переняв идеи брата. Отец лишь сухо усмехнулся. — Хорошая попытка, мальчик. Но остановка у нас будет только по прибытии домой. Мадара вдруг вздрогнул, подняв глаза к небу. Верно. Он должен сам остановить машину, и тогда только братья смогут хотя бы попытаться сбежать. Но как заставить Таджиму затормозить? Мадара заглянул в окно, прищурив глаза от фонарного света. Город. Почти пустой в эти часы. Скорее всего тот, в котором Изуна сделал себе татуировку. Мадара разглядывал мелькающие дома, становившиеся все реже и реже. Если он не ошибся, то скоро должна была показаться стройка на въезде сюда и тогда они почти вернутся в Долину смерти, а Невада сожрет беглецов с потрохами уже навсегда. Мадара поморщил нос. Где-то завыла сирена, мимо проехало несколько машин пожарной бригады, и парень внимательно проследил за их маршрутом. Поднял глаза и увидел далекие столбы дыма, устремившиеся вверх со стороны недостроенных домов. Таджима усмехнулся. The grass is the springiest, the bees are the stingiest The birds are the wingiest, the bells are the ringiest (The hearts) the hearts the singiest (The arms) the arms the clingiest — Нет дыма без огня, — довольно пробормотал он, а затем вдруг ударил кулаком по рулю, не выдержав тихого плача младшего сына. — Изуна, я сказал тебе заткнуться! — Отпусти нас, черт тебя возьми! — закричал тот еще громче. Глаза его брата стали почти стеклянными, при виде окрасившегося в оранжевый неба. Пожар в той стороне. На выезде к городу. Должно быть загорелось что-то из строительных материалов или вроде того. Как удобно. Странно, что город не поднят на уши, но быть может пока все не так уж и серьезно. Эти мысли почти отстранили его от происходящего в машине. Мадара лишь краем глаза слышал ругань Изуны и смех отца, отвлекаясь на оглушительно громкую сирену впереди, и она пугала его своей гнетущей песней. -…Сукин ты сын! Если у тебя есть хоть капля любви к нам — просто дай нам уйти и жить нормально! — Жить нормально? — улыбка Таджимы стала шире. — И как же ты себе представляешь такую жизнь? А? Только не говори мне, что будешь ходить в церковь по воскресеньям, женишься и заведешь детей, Изу. Это просто смешно. Изуна вытер слезы ладонью, посмотрев на отца с ненавистью в черных глазах. Его не волновал ни пожар, ни что-либо еще, кроме ненужной им распри. Он так ни разу не взглянул на брата после того, как сел в машину. — Я бы не спал со своим отцом, больной ты ублюдок, — прошипел он сквозь зубы. — Любое дерьмо, которое я переживу, уже будет лучше того, через что ты заставил меня пройти. — Смешок. Меня. Не нас. — Потому что этот бред про мою испорченность ты несешь только, чтобы оправдать все, что творишь с нами. Это ведь так? Верно? Тогда кончай прикидываться, что тебя волнует кто-то кроме собственной больной фантазии. — Это ты у нас болен, мой мальчик. А орешь как потерпевшая, потому что никто из таких как ты не признает собственную болезнь, даже если ей ткнут им в лицо. — Его руки сжали руль крепче. — Посмотри на то, как ты ведешь себя. Как относишься к другим. Такая лживая сволочь просто не должна ходить по этой земле, но ты уже родился. И мне остается лишь попытаться исправить тебя. Это меньшее, что я могу сделать. Он не слушает. Лжет, прикрывается и несет бред. Мадара молча смотрит в окно. Что-то темное, психопатическое формируется в его голове при виде оградительных знаков, через которые они проезжают. Почти вплотную к пожару. Вот он — за теми домами и голыми деревьями. Ясно виден оранжевый искусственный закат и столбы черного дыма. Мадара даже может сказать, что чувствует жар от огня. Отец смотрит на него тепло и почти с любовью. — Красиво, правда? — спрашивает он у сына с холодным интересом, но Мадара слышит совсем иное. — Пожар похож на нас с тобой, волчонок. Как ты думаешь, каким образом? Отец не умел красиво говорить. Не строил шекспировских речей об этом, но Мадара додумал все сам, осознав свои желания окончательно. Пожар, как они. Да. В этом был сенс, и мужчина мог сказать это по прошествии стольких лет, в которых он успел сжечь все вокруг себя несколько раз, спалить дотла столько жизней и, в конце концов, потухнуть и превратиться в вонючий пепел, под стать новому ядерному мирку. — Хватит нести свою ебаную чушь! — огрызнулся Изуна. — Что ты собираешься сделать с нами? — Когда приедем, Изу? — мужчина был глух к его ругани, однако на его лице появилась узнаваемая детьми усмешка. — Я задам тебе встречный вопрос. Я буду у тебя первым? А, малыш? Эти слова были настолько отвратительными, что Изуна невольно вскрикнул, схватившись за руку брата. Однако тот не отрывал стеклянных глаз от заполненной пожарными улицы, указывавших обходные дороги для многочисленных водителей. Раз. Они почти выехали из города. Вон заброшенные стройки. Закрытые дома, пожухлые газоны и пресловутый пожар, видимо, вспыхнувший в старом недостроенном здании вдалеке и перекинувшийся на небольшой лес совсем рядом. Мадара вдохнул поглубже, ощутив вкус дыма на губах. Как же пусто кругом. Лишь они трое против разразившейся бездны. Почти по-семейному. Таджима снова посмотрел на него через зеркало заднего вида. Внутри его черной радужки Мадара увидел оранжевый блеск пожара и молчаливый вопрос. За кем Мадара пойдет? Потому что сейчас он стоит на развилке лишь двух дорог, и обе не несут ему ничего хорошего. Ведь. …Мадара всегда был второстепенен по отношению к брату. Пустышкой. Дублером и свидетелем его взлетов и падений. Вот чья жизнь была настоящей историей, Изуна был фигурой в центре внимания этой гребанной вселенной, действующим лицом, полноценным, а дело Мадары было лишь помогать и держаться рядом. Изуна был актером, вокруг которого крутилось всё: эмоции, люди, перспективы и кипящая ключом жизнь. Он долбаный главный герой. Королева этой драмы, и только он решает, как повернется их с братом история, потому что Мадаре нечего хотеть. И нечего искать. Он знает, что в извращенном мирке своего отца именно Мадаре уделено все внимание, именно он главная фигура в жизни семьи Учиха, но ему никогда не было нужно подчеркивать свою значимость и выходить из тени. Все, что Мадара хотел… Что бы его идиотский брат был счастлив. И это было странно. Ему столько раз говорили, что он ненормален. Болен и опасен. Что он счастливый обладатель одной из самых тяжелых болезней, выигравший генетический джекпот у брата. Что он не чувствует и не живет. Все его эмоции — жалкая серая пародия на чувства нормальных людей. Что он может только копировать, подстраиваться и носить маску нормальности, но Мадара никогда не станет хотя бы равен брату. Мадаре плевать на всех. Он чувствует лишь слабую болезненную привязанность к своему отцу, потому что они одной крови, ему плевать на мать, умершую давным давно, на родственников, никогда не вмешивающихся в их персональный семейный ад, плевать на окружающих, на всех, кроме брата. Но почему? Что в нем такого особенного? Мадара находит ответ почти сразу. Потому что он брат. Брат, и все. Больше не нужно никаких объяснений. Время замедляется для них обоих. Изуна смотрит на вдруг обернувшегося к нему брата изумленно, потому что видит на его лице добрую улыбку. Едва заметную в темноте, но блеск огня и неба дает возможность рассмотреть ее во всех подробностях. Мадара подмигивает ему почти задорно, а затем утыкается взглядом в переднее сиденье. Проходит всего мгновение, которое меняет все. Парень вдруг издает низкий рык и изо всех сил бьется виском о стекло, разбивая и с характерным хрустом оставляя на том множество глубоких трещин. Два… Что-то теплое течет по щеке. Мир Мадары во мгновение ока окрашивается в цветные пятна, когда он слышит чей-то крик и тот злополучный хруст, лишь надеясь, что он не принадлежал его черепу. Изуна в ужасе отшатывается от него, шепчет что-то одними губами, но Мадара слишком сосредоточен, чтобы следить за братом. — Мадара, твою мать! — в этот раз кричит Таджима, в спешке тормозя у края дороги. Господи, пусть он не разобьет голову, до того, как план сработает. Это все, чего мальчишка когда-либо просил. Мадара закрывает глаза и врезается головой в разбитое стекло с той же силой, сжав зубы. И снова треск, но окно упорно не желает разбиваться на осколки. Должно быть в машине их специально делают такими, чтобы в случае аварии они не изранили несчастного водителя еще и кусками стекла, полетевшими в салон. Мадара едва не плачет. Новая ужасная боль. В ушах отвратительно звенит. Машина останавливается у старого разбитого тротуара, заросшего травой, перед небольшим лесом, давным давно умершим и высохшим от постоянной жары, Таджима оказывается снаружи и торопливо открывает его дверцу, не дав ударить себя в третий раз. — Какого черта ты творишь?! Он хватает сына за плечи, не обращая внимания на прижавшегося к противоположной двери Изуну, заставляет посмотреть на себя бездумным взглядом и прижать ладонь к кровоточащему виску. Черт. Как болит голова… Таджима обеспокоенно прижимает сына к себе, разглядывая рану, прошитую маленькими осколками. Кровь уже во всю стекает по щеке на темный ворот его толстовки. А отец и правда волнуется, хотя и держит себя в руках. Думает о том, что срочно должен обработать рану и отвезти сына в больницу, на тот случай, если он умудрился заработать себе сотрясение мозга за те два коротких удара. Боже. Какого хрена? Стекло почти разбито. Кровь стекает по нему тонким ручейком. — Тише, малыш. Ложись, сейчас папа поможет… — шепчет Таджима не отрывая от него глаз, тянется за аптечкой за спинкой задних сидений. В этот же момент Изуна резко открывает дверь и выбегает из машины. Не оборачивается, когда отец кричит ему вслед. Бежит так, словно играет в догонялки со смертью, и цена в этой игре — он сам. Черт. Черт! В воздухе слишком много дыма. Изуна бежит к редкому лесу, спотыкается на старых ветках, лежащих в старой траве, но не смеет останавливаться, зная, что фора, данная ему братом, не бесконечна. Навстречу ему летят жаркие оранжевые сверчки в виде еще горячего пепла. Засохшая земля становится песком под его ногами, когда парень слышит вой горящих зданий вдалеке, устремляясь в ту сторону. Небо чудовищно яркое. Что-то сбоку воет сиреной. Изуне кажется, что он на краю вдруг наступившего апокалипсиса. Мадара хватает отца за руку, низко застонав. В голове белый шум. Машина вращается, словно в безумной карусели. Похоже он приложился не достаточно, чтобы умереть, но достаточно, чтобы стать инвалидом. Ко рту подступает тошнота. — Т-с-с. Тише, малыш. Не шевелись. — Таджима прикладывает к его виску марлю с перекисью водорода. Мадара морщится от жжения, но послушно позволяет придержать его за затылок и уложить на сидение. Происходящее трудно понять и проанализировать. Мадара видит лицо отца рядом со своим и, кажется, будто он тонет в его бездушных глазах, но понять, почему он оказался в таком положении, не выходит. Учиха ощущает себя контуженным солдатом посреди бомбардировки: происходящее уж слишком похоже на отрывок из военных фильмов. Вот Таджима озлобленно смотрит на что-то вдалеке. Вот кладет его руку на прижатую к виску марлю. Вот шепчет что-то успокаивающее поглаживая по макушке, и в этот момент Мадара цепляется за его предплечье сильнее. Он не помнит. Почти не помнит ничего, но знает, что должен остановить его. — Все хорошо. Сейчас придешь в себя, только прижимай рану… — Таджима сует ему под шею свернутое полотенце, дабы тот не мотал головой, а Мадаре ужасно холодно, даже не смотря на пламя вдалеке. Все, что он может, — судорожно сжимать чужую руку. Таджима и правда обеспокоен. А еще ужасно зол. Мужчина тянется к переднему сидению, достает пистолет из бардачка, перезаряжая. Вот оно что. Маленький подонок. Воспользовался братом в очередной раз и сбежал. Неужели Изуна так сильно не хочет быть с его любимым папочкой? Ах. Какой же бедный его старший сын с бедными узкими мозгами. Если его сыновья таки сбегут от него — этот порочный круг в жизни Мадары будет происходить не раз. Значит пора закончить с этим. — Нет… — Мадара словно чувствует его настроение. Жмурится, надеясь проснуться от всего этого как от кошмара. — Он заслужил это, волчонок, — шепчет мужчина, почти касаясь чужих губ своими. Резко отстраняется, уходя от чужих касаний. Таджима закрывает машину, блокируя ее снаружи. И Мадара может лишь измученно тянуть к нему руку, глядя затуманенным усталым взглядом. Вот и все. — Только ты и я, малыш. Только ты и я. А теперь… Пора бы найти младшенького, да побыстрее. Таджима улыбается. Получше застегивает свое пальто и быстрым шагом направляется следом за сыном. Уж он-то знает, куда Изуна убежал. Мадара лишь с трудом, сжимая зубы, приподнимается на локте, пытаясь высмотреть его уходящий в пламя силуэт. Учихе кажется, что оно совсем рядом. Подбирается к машине, жаждя получить ее мясные внутренности. Сирена звенит в его голове так громко, что кажется невыносимой. Изуна. Дрожащая рука касается холодного стекла машины и обессиленно обмякает. Мадара надеется, что брат сможет сбежать. Хотя бы он. Изуне кажется, что он видит войну. Деревья вокруг него горят, рев и треск древесины врезаются в барабанные перепонки, когда он перепрыгивает очередной небольшой упавший ствол, едва не падая на землю. — Помогите! — кричит он, в надежде встретить пожарных, но вокруг ни души, кроме витающего в воздухе черным дымом невидимого присутствия отца. Изуна резко останавливается и смотрит по сторонам. Глаза цепляются за горящие деревья, затем за стройку позади них. Пока не тронутую пламенем, что зародилось на совсем ином здании, оставленном где-то на северо-западе. Изуне кажется, что он слышит странное сверление в голове, но не придает этому значения. Прикрывает рот рукавом, когда в легкие забивается очередная порция дыма. Кашель. Изуна щурит глаза, выискивая взглядом хоть кого-нибудь. Нельзя стоять. Отец вот-вот нагонит его. В мыслях невольно появляется образ Мадары, и сердце парня сжимается. Господи. Он больной. Он сделал это, чтобы… И теперь Изуне нужно бросить его? Бросить отцу? Он ведь никогда не найдет их обоих, если сбежит, неужели брату все равно? — Стой на месте, Изуна! — крик и грохот выстрела. Изуна оглушительно громко вопит, падая на землю, но пуля лишь слегка задела его плечо, даже не порвав одежды. Трение воздуха. Волна. В следующий раз может не так повезти. Учиха в ужасе смотрит на бегущего к нему отца и понимает, что он не жилец. У Таджимы пистолет, психопатия, ненависть к младшему сыну и большая часть жизни, отданная службе, за спиной. У Изуны только его амбиции и желание не умереть этой ночью. Где же его шансы? Парень бросается с места, пользуясь тем, что его похититель еще далеко. Пробегает совсем рядом с дымящимся деревом, перепрыгивает огонь, дабы скрыться в дыму, но Таджима неумолим. Новый выстрел. Почти над головой. Изуна хватается за нее и вскрикивает. — Хватит! — прыжок. Ноги уходят в сухие листья и Изуна едва не катится с холма, навстречу недостроенным зданиям. С трудом поднимается, испуганно вглядываясь назад, но не дожидаясь проклятого силуэта вверху, бежит к ближайшей бетонной коробке, почти полностью покрытой граффити. Боже, если ты существуешь, не дай ему погибнуть. Пожалуйста. Только не так. — Я сказал тебе стоять! Он ныряет в дом как раз тогда, когда раздается еще один выстрел. Стена разрывается пылью, оставляя маленький след в бетоне. Изуна морщится от шума, но поборов панику и холодный ужас, бросается к лестнице. Его дыхание такое частое, что перед глазами начинает мутнеть, но сдаваться нельзя. Если Изуна отключится — отец просто пнет его бессознательное тело и выстрелит прямо в голову. Убьет. Парень не сомневается. А Мадару бросит в какую-нибудь темницу и будет пытать его до старости. Насиловать и растаптывать в грязи снова и снова. На другие вещи Таджима не был способен. Ноги приводят его к лестнице без перил. Изуна спешит залезть на второй этаж, спрятавшись в одной из комнат, сбоку от бетонного проема для двери, пробегая мимо недостроенного пола в одной из комнат с торчащими из голой земли арматурами. Подвал? Подсобка? Зал? Ха. Судя по планировке, этот ужас должен был стать частным домом для большой счастливой семьи. Кухня, туалет, комната родителей и две комнатки для их детишек. Сыновей или дочек. Счастливая американская мечта, не так ли? Ну и где же они теперь? Почему Изуна вынужден умереть в их недостроенном доме от рук отца-психопата? Что случилось с их американской мечтой? Долгое время звуков, кроме потрескивания горящих деревьев нет. На миг Изуна, прижавшийся головой к холодному бетону и закрывший глаза, решает, что и вовсе оглох, но уж слишком громкое его непрерывное частое дыхание. Осторожно выглянуть за угол. Сглотнуть скопившуюся во рту слюну и тут же спрятаться обратно. Ноги парня едва не подкашиваются от ужаса. Он видит на оранжевой от огня стене черную длинную тень и точно знает, кому она принадлежит. — Решил в прятки поиграть, Изу? Голос родителя в этой мрачной тишине кажется раскатом грома, посреди белого дня. Изуна затаился, опасаясь лишний раз вздохнуть. Ну давай. Думай. Что ему делать теперь, загнанному в ловушку? — Ты ведь в детстве ненавидел эту игру. Ненавидел потому что боялся того, что в ней происходит, помнишь? — усмехается мужчина. — И ненавидел когда в нее с тобой играл я. Шаги. Здесь так тихо и холодно, по сравнению с пылающим воздухом снаружи. Изуна прижимает руки к груди, начиная молиться одними губами. По виску стекает холодный пот. Таджима найдет его здесь. Найдет и убьет, ведь бежать больше некуда. В этой чертовой бетонной коробке не сделали окна! Ебаная счастливая семейка, видимо, не нашедшая денег, чтобы достроить себе паршивый дом, не сделала даже его! Будь они прокляты. — А я ненавидел и не одобрял твои игры с ролями, — голос становится ближе. Отец медленно поднимается по лестнице. О, боже. Учихе кажется, что еще немного, и он обмочится прямо здесь, когда желудок сворачивает в тугой узел. — Изуна, представь, что ты президент. Изуна, покажи актера! Ты с самого детства учился носить маски, малыш. Подстраиваться под других, а я не хотел, чтобы мои дети выросли лицемерами. Господи, не дай ему умереть. Возьми все, что захочешь. Проси любую цену, но не дай ему погибнуть! Изуна судорожно пытается найти хоть какую-то возможность спасения, но не может придумать ничего мало-мальски реального. Господи. Если он не выхватит пистолет у отца — тот пристрелит его, и на этом все мечты Изуны оборвутся. — Я ненавижу тебя, мой мальчик, — тихо говорит ему мужчина. Боже Изуна ведь ничего еще не сделал. Ему почти восемнадцать, он едва перестал быть ребенком. Отец не может просто убить его. Это несправедливо. Изуна не испытал ничего, что могла обещать ему жизнь. Ничего, кроме страха, отвращения и боли. — Ненавижу всей душой, потому что ты не такой, каким я хотел тебя видеть. — Голос совсем близко. Изуна прижимается к стене и задерживает дыхание. — Ты не такой, как я или Мадара. Даже не такой, как твоя мать. И хотя говорят, что в семье не без урода, я отказываюсь принимать, что породил столь вопиющую дрянь. — Смешок. — Да. Оставим семейное принятие и прочее дерьмо либералам. Мы здесь совсем для иного разговора, не так ли? Ближе и ближе. Таджима по очереди осматривает комнаты. Остается последняя. Сына или дочери. Уже не важно. Может семейка, заложившая здесь фундамент, давно разошлась. Или потеряла детей. Или умерла в автокатастрофе. Теперь у них много вариантов. — Надо было сидеть в машине и не дергаться. Но ты выбрал другое. Что ж. Не говори, что я не предупреждал, мой маленький Изуна. — Таджима почти входит в его комнату, не заметив подростка. Сперва. Затем его взгляд встречается с притаившимся у стены сыном. А тот в свою очередь во все глаза наблюдает за пистолетом на вытянутой руке. — Я породил тебя, я и… Но Изуна с криком вцепился в его руки, попытавшись вырвать пистолет. Таджима схватил его за длинных хвост, желая оттянуть подростка от себя, но мальчишка успел впиться в его пальцы зубами почти до крови, и тот таки выронил оружие на пол. Черт! Таджима, повинуясь одним рефлексам, врезал сыну ногой в живот, а затем, когда тот упал на пол и потянулся к пистолету с низким стоном, отшвырнул тот пяткой назад. Нет, нет, нет! Тогда подросток, поборов ужасную боль, резко бросился ему под руку, надеясь вырваться из комнаты, однако отец лишь со смехом снова дернул его за волосы, едва не заставив упасть. — Нет! — Изуна схватился за свой хвост и дернул на себя, так сильно, что в руке психопата осталась лишь пара прядей. Новый рывок. Он упал на колени перед оружием, почти дотянулся, но мужчина уже грубо схватил его за тщетно потянувшуюся руку, легко опрокинув хилого подростка на спину. Сел на чужие бедра, как в тот злополучный день, когда его сыновья сбежали. — Папа, не надо! — Заткнись, твою мать! Пощечина. Голова парня откинулась в бок, словно слетела с шарниров. Таджима с тяжелым дыханием подтянул к себе пистолет, приставив дуло к виску сына, однако курок не нажал, с улыбкой дожидаясь, пока Изуна начнет умолять его снова. Ну же. Пусть уговорит его оставить ему жизнь. В конце концов, очень интересно узнать, как способна унижаться эта шлюха, когда ее прижимают к стенке. Может, Таджима и пожалеет младшенького, да? А может, и выстрелит. Их противостояние было на редкость жалким, даже азарт не разогнался в крови. Может, мужчине удастся получить еще немного ресурса у этого слабака? Господи, ну пожалуйста… Палец на курке. — Стой! — взвизгнул Изуна панически. — Не надо… Таджима презрительно усмехнулся. — Вот мы как запели… А получи пистолет — небось выстрелил бы в меня не раздумывая, верно, урод? — выплюнул он эти слова мальчишке в лицо. — Неблагодарная, слепая, маленькая… — Не надо… Пожалуйста. Позволь мне поехать домой с тобой, — прохныкал Изуна, не находя лучшего решения. Не пытался сбросить отца с себя, ведь холодное железо по прежнему было у виска. Глаза бешено метались из пистолета к хмурому лицу Таджимы. — Пожалуйста. Я буду послушным. Пожалуйста… — Неужели? — Таджима откровенно веселился. — Больше не будешь убегать? А, Изу? — дождавшись частных кивков, он наклонился к мальчишке ближе. — А что ты будешь делать? — Все, что папочка захочет… — прошептали ответ. Изуна громко всхлипнул. — Буду хорошо себя вести. И буду таким, как он скажет. Господи, пожалуйста. Изуна больше в жизни ни о чем не попросит. Будет жертвовать свои деньги бедным, не испоганит свою жизнь и будет ценить ее. Не станет принимать наркотики, пить и курить. Даже трахаться до брака не будет. Только пожалуйста, оставьте ему его жалкую жизнь. — Какая прелесть. Вот чего тебе не хватало, ха? Пистолета у виска. И ты сразу как шелковый. — Улыбка. Таджима лизнул его в висок, едва не коснувшись языком глаза. — Ты хочешь меня, малыш? Хочешь своего папу? Нет, только не опять… Похоже, сильнее гнева отца была только его бесконечная, тянущаяся к инцесту, похоть. — Да… — Изуна не был противен сам себе, несмотря на слова. Внутри его панических метаний родилось что-то холодное. Что-то, схожее с поступками и темными мыслями брата, но иного рода. Он всегда говорил только то, что отец хочет услышать, а вот поступал иначе. Всегда иначе. — Я хочу, чтобы ты взял меня сзади. Кажется, эти слова понравились ублюдку. По крайней мере, он убрал пистолет с его виска. Изуна выдохнул, когда ощутил холодные пальцы, оглаживающие его щеку. — Какая же ты красивая зараза. Это единственное, что в тебе хорошего. А еще голос. Когда ты так шепчешь… — Таджима повел пистолетом в воздухе. — Отрахать бы тебя хорошенько, да не хочу мараться об пользованное. — Ты будешь первым, клянусь. — судорожно заговорил Изуна. — У меня никого не было. Правда. Я… пожалуйста. Таджима довольно прищурился. Скомандовал ему встать, когда таки поднялся на ноги, но Изуна лишь уселся на колени, посмотрев на отца как верный пес смотрит на хозяина, после чего медленно взял его ладонь, свободную от пистолета, в свои руки, погрузив в рот сразу два пальца. Мужчина удивленно усмехнулся. Кажется у него появился план, но Таджима был готов его обыграть. — Хочешь начать прямо здесь, Изу? — он покачал головой. — Как эгоистично. Снова не думаешь о своем братике. Однако его не оттолкнули. Таджима с любопытством позволил сыну посасывать его пальцы. Движения Изуны были незамысловаты, но старательны, ведь речь шла о его жалкой жизни. Парень закрыл глаза, проводя языком между пальцами. Ощущал вкус дыма и перекиси водорода, но старательно продолжал свою игру. Гм. И снова он думает, что хитрее, а Таджима ужасно этого не любит. Ничего. Когда-нибудь сын поймет, что только мужчина устанавливает в их общей забаве правила. Как и сейчас… — Отсоси-ка вот это. — В лицо снова уперлось дуло пистолета. Изуна испуганно застыл, ожидая выстрела, но видимо, отец не шутил. Тогда Изуна медленно перешел на него, взяв в рот почти полностью. — Молодец. Хорошая шлюшка. Пистолет был холодным, а по вкусу напоминал застывшую кровь. Изуна поморщился от отвращения, но со страхом таки просунул кончик языка в дуло, посмотрев на довольного мужчину. Только бы не выстрелил. Боже, не дай ему выстрелить. Изуна еще какое-то время посасывал ствол, наблюдая за чужой реакцией, и когда улыбка мужчины окончательно стала довольной — понял, что смог пройти проверку. Изуна прикрыл глаза. Затем отстранился, пошло высунув язык, когда его погладили как собаку, едва не почесав за ухом. — А теперь вставай. — Изуна медленно поднялся на ноги. Его взгляд что-то выцепил позади отца, но затем он сразу посмотрел тому в глаза, погладив мужчину по щеке. Таджима удивленно выдохнул, когда понял, что сын прижался к нему всем телом, потираясь бедрами о пах мужчины.  — Что папочка сделает со мной? Ладони осторожно опустились на твердые плечи. Изуна едва не повис на Таджиме, вынудив сделать пару шагов назад. Глаза психопата сузились в хитрой улыбке. Какой податливый. Порочный. Вот она его суть. И вся целиком лишь для него… Может быть из этого шлюховатого мальчика таки можно хоть что-то выжать. — Я возьму тебя в ванной, как тогда, помнишь? — шепот на самое ухо. Пальцы отца зарылись в его в черные пряди. — Сперва раздену тебя, пока горячая вода продолжит набираться. Затем буду ласкать тебя везде, где попросишь…  — Грубее, папа. — Улыбка Изуны почти дьявольская. Если уж похоть отца сильнее его ненависти к сыну, то возможно это — единственное, что поможет ему не умереть сегодняшней ночью. — Я хочу, чтобы ты взял меня как шлюху. Какие приятные горизонты и перспективы, но происходящее слишком фальшиво. Таджима почти возмущен. Его рука провела по бедру юноши, легла на ягодицу и собственнически сжала. Неужели этот спектакль лишь для того, чтобы его не убили? Или же малец что-то задумал. Что ж. Попытается выхватить пистолет — Таджима ему поддастся, но лишь для того, чтобы разрушить все надежды окончательно и пристрелить, как бешеную собаку. Но это потом. А пока мужчина молча позволял ему манипулировать, точно зная: одна ошибка и Изуна не жилец. — Любое твое слово, малыш. — Смешок. Пусть играет. Именно так и поступают психопаты. — Тогда я нагну тебя над бортиком, моя маленькая дрянь, и насажу тебя на свои пальцы. — Хорошо… — Изуна жался к нему так, будто искал тепла посреди морозных снегов. Терся щекой о слегка небритую щеку родителя, обнимал руками, едва касаясь пухлыми губами приоткрытых губ. Он и правда хороший актер. Но это не тот путь, который ему предстоит. Еще и переигрывал, да так, что Таджиме хотелось смеяться, когда он представлял притворные крики мальца в постели. Он же наверняка еще и симулянт. У таких лживостью пропитываются все сферы жизни. — Потом я буду целовать твою спину, спускаясь все ниже. Хочешь узнать, где потом окажется мой язык? Изуна тихо простонал, прикрывая глаза. — Хочу узнать где окажется твой член… — поцелуй. Отвратительный своим кровосмешением и лицемерием. Изуна податливо позволял ему исследовать языком свой рот, делать его глубже и глубже, снова наваливаясь на мужчину всем весом. Еще шаг. И еще. Рев пожара стал музыкой для обоих. Они покачивались будто бы в медленном танце ей в такт. — Ты будешь стонать подо мной, умоляя, чтобы я вогнал его глубже. Захочешь, чтобы я кончил в тебя. Чтобы продолжил трахать даже после этого, ведь только так такой как ты наконец успокоится. — Тихий смех. Таджима отстранился, провел языком по губам, не отрывая взгляда от прикрытых глаз. — А потом ты скажешь мне одну вещь. Когда моя кровь смешается с твоей, ты скажешь мне: "Я люблю тебя, папа". Вот и все. А теперь они пойдут домой, где Таджима, наконец, воплотит свои фантазии в жизнь и будет делать это, пока ему не надоест. Год за годом. Позволяя себе все больше и больше, вторгаясь в своих детей, измываясь и одновременно доставляя им удовольствие. Он заставит их не видеть своей жизни без него. Заставит зависеть и вожделенно ждать его прихода. Умолять. Стонать под ним и наслаждаться их мерзким инцестом так же, как он. А потом. В конце концов, когда он станет слишком стар. Когда они вырастут и перегорят. Таджима убьет их обоих, а затем застрелится сам. И это будет лучшей жизнью, которую он когда-то мог себе представить. Ведь он, наконец, ощутит себя целым. И его недостающие части никуда от него не денутся. Изуна вдруг вскинул голову, отстранившись. Прибалдевший от возбуждения Таджима не сразу понял, что в его взгляде читается прежняя ясность и решительность, незамутненная фальшивой похотью. — Я люблю тебя, папа, — произнес он совершенно равнодушно, не вкладывая в эти слова ни грамма искренности. Таджима выдохнул, невольно сжав пистолет крепче, потому что это наверняка был тот момент, когда мальчишка решится попробовать отобрать его. В глазах сына плясали огоньки ревущего на улице пожара. Ну, вперед. Что у тебя за план? Мужчина довольно прищурился, погладил подростка по щеке, ожидая очередной беспомощной попытки сбежать. Ну? Начинай. Таджима думал, что был готов к очередному обману. А потом Таджима сделал шаг назад и не ощутил под ногой опоры. И Изуна резко толкнул его, вложив в толчок все свои маленькие силы. Боже. Какую бы цену ты по итогу не взял. Спасибо тебе. — Чт… — мужчина вскрикнул, вдруг осознав, что позади него ничего нет. Нет. Нет, что мужчина не заметил?! Это… Он падал. С помощью его главной слабости это отродье привело отца на край бездны. И столкнуло с нее. Таджима закричал во все горло, ожидая неизбежного столкновения с бетоном, но все оказалось хуже. Звук удара. Его живот, миновав позвоночник пронзила старая арматура, выйдя насквозь словно инопланетный паразит. Таджима ударился затылком о пол и выхаркнул кровь на подбородок. Изуна в ужасе закрыл глаза, расслышав чужой душераздерающий вопль, не ощутив ни секунды триумфа. Боже. Он правда сделал это. Он почти убил ублюдка. Собственными руками… Это не может быть правдой. Вспышка в его мозгу заставила мир потемнеть перед глазами. Изуна словно бы оглох и ослеп на пару секунд в тот момент, когда обрек своего родителя на верную гибель. Вдох. Выдох. Парень на ватных ногах спустился вниз по лестнице, сжимаясь внутри с каждым болезненным стоном. Пистолет. Не время впадать в шок. Ему нужно забрать пистолет. Он сделал глубокий вдох, вслушиваясь в стук собственного сердца. Хотел собраться с мыслями, как наивно, однако все спокойствие тут же улетучилось при виде еще шевелящегося крупного тела с торчащей чуть ниже ребер арматурой. Жив... Окровавленная и заостренная, тело его отца нанизывалось на нее почти полностью, словно он был сырым цыпленком на горячем вертеле. Таджима громко захрипел, схватив трясущейся рукой ржавый ребристый бок арматуры. На миг застывшему в страхе подростку показалось, что он сейчас просто вытащит ее из живота и встанет как ни в чем не бывало, но вместо этого отец лишь выплюнул новую порцию крови на грязный бетон, посмотрев на сына с холодной яростью. Трясущиеся пальцы мужчины медленно тянулись к лежащему пистолету. Изуна ощутил прилив адреналина, проносящегося по жилам. — Нет! — он бросился к отцу как раз тогда, когда тот почти взялся за рукоятку, с намерением либо застрелить сына, либо окончить собственные мучения. Что ж. В таком случае Мадара остался бы без обоих родственников, если не погиб бы сам, не найдя помощи в запертой машине. Изуна, схвативший отца за руку, подумал, что это была бы достойная кончина для ненормальной семейки Учиха, но погибнет сегодня только один из них. Рывок. Он совсем рядом с отцом, вырывает пистолет, наставленный на него из чужих рук. На лице мужчины ярость и досада. Изуна морщится от приступа рвоты. Воняет кровью. Господи. Спасибо той несчастной семейке, что им не хватило средств даже на то, чтобы достроить на втором этаже пол. — Сукин… Есть. Пистолет у него. Изуна в ужасе попятился от родителя, чувствуя как кружится голова. Не смотреть... Закрыл рот и едва держался от того, чтобы не зарыдать. Направленный на мужчину пистолет подрагивал в его сильной дрожи. Господи… Как много крови. Он впервые видит так много. И это сделал он сам. Продумал от начала и до конца, знал, что случится, и тем не менее сделал это. Изуна еще больший психопат, чем его брат. Боже… Мужчина беспомощно потянулся за пистолетом, но рука обмякла. Дерьмо. Дрянь не испугалась его. Отобрала пистолет, будто бы его родитель вдруг перестал быть той фигурой, которую он не смел не бояться. — Маленькая хитрая сволочь. Запудрил мне мозги. Поиграл в хорошего мальчика, а потом укусил… — Таджима улыбнулся окровавленными зубами. — Впечатляет. — Изуна отвел взгляд, взяв пистолет обеими руками. Боже. Изуна не знал, хотел ли он такого исхода или нет. — Слышишь меня, ублюдок? Я сказал, что я впечатлен! Хриплый смех и кашель. Мужчина снова сплюнул новую порцию крови и поморщившись от боли, положил руку на арматуру, будто бы всерьез намереваясь вытащить ее из своего тела. Изуна испуганно ахнул. — Ты не вытащишь ее. Стой. Ты… — он поджал губы, поборов желание бросится к родителю. — Ты… все… все кончено. Но Таджима не был такого же мнения. Не мог быть, ведь черт возьми, его не способен победить долбанный Изуна. Кто угодно, твою мать, но не эта скользкая и липкая дрянь. К тому же, Таджима не способен был умереть. Дать одолеть себя или унизить — это невыносимая участь для его сути. Нет. Он ведь, черт возьми, ебаный бог для своих сыновей. Так он их воспитывал, таким его видели всю жизнь. А боги не умирают от рук смертных. — Пока ты жив — ничего не кончено, Изу, — с трудом ответил мужчина, взглянув на него мутными от потери крови глазами. Кажется, он не чувствовал ног. — Если ты думаешь, что я сдохну прежде, чем убью тебя — ты ошибаешься, вшивая… Все его тело дернулось в странной болезненной судороге. Изуна вскрикнул, сделав шаг назад. Господи. Он правда собирался…? Кулак сжался на арматуре до побеления костяшек. Таджима с рычанием попытался сняться с нее, но лишь усилил кровотечение. Черт. Он быстро терял силы, но все еще обязан был придушить этого червяка собственными руками и избавить всех от заразы в виде маленького уродца, попавшего в этот мир по досадной ошибке. Ведь это не честно. Не может быть. Таджима не мог поверить, что его перехитрили так оскорбительно просто. Выбили, как шахматную фигуру на доске. Обошли лишь с помощью дешевой игры и его собственной похоти. Дерьмо. Эта смерть не была его достойна. Как Таджима мог позволить себя обмануть, да еще и кому? Почему, блять, он не обратил внимание на торчащие на первом этаже железные палки? — Поганая сука… — рычание и сжатые зубы. Новый рывок. Алая кровь впитывалась в сухую землю. Изуна всерьез испугался, что его отец и правда сорвется с арматуры и хоть ползком, но доберется до них с братом. Пистолет в дрожащих руках казался бесполезным и ненужным. Боже, что ему делать? — Перестань! — Отродье… — Хватит, прошу тебя! — взмолился Изуна. — Тебе… нельзя двигаться. Нужно позвонить в скорую… Я… — Ублюдочная шлюха! — Таджима закашлялся, руки, испачканные в крови терлись о арматуру. — Я убью тебя! Убью тебя, чтобы ты не смел доставаться никому другому! Слышишь меня? Я породил тебя, ты мой! — Папа, послушай… — Изуна не знал, что делать. Если он оставит отца умирать здесь — тот умрет и его смерть будет висеть на братьях. Боже, их посадят за смерть этого куска дерьма. — Не смей трахаться с кем-то кроме меня, грязная шваль! Ты им не принадлежишь. Они не имеют права трогать тебя. Трогать мою вещь. Это же естественно. Это логично. Изуна хоть и паршивая, но часть его, так какого черта он так упорно не хочет быть с ним одним целым? Таджиме казалось, что он начал бредить от недостатка кислорода в крови, но попыток вырваться не бросил. Ха… Это же… Это же так… Логично, потому что он родитель, а Изуна его ребенок. Его часть. Собственность. Они принадлежат ему, они должны принадлежать только ему, и Таджима никогда не собирался делиться ими с другими. Это нечестно, он ведь знает, что с его смертью эта сучка пойдет по членам. Опустится на самое дно и сдохнет. Почему Мадара этого не понимал? Почему позволил отравить себя его идиотскими планами? Они связаны. Они семья. Таджима безумно смеялся, пугая сына еще больше. А родственная связь — единственная, что не рвется никогда. Остальные — фальшь. Лишь слова. Друг может перестать быть другом, одна роспись в необходимых документах и жена станет бывшей женой, а потом и вовсе незнакомкой, но с родственником так не поступишь. Нельзя просто избавиться от этого титула. Имени. Это не просто статус и не просто слова. Это кровь, гены и природа. Изуна может ненавидеть его сколько угодно, но Таджима никогда не перестанет быть ему отцом. Вот почему его возбуждал инцест. Вот почему он получал куда большее от своих сыновей, чем от жены. И Мадара когда-нибудь это тоже поймет. Мадара, его бедный старший сын, который останется совсем один, потому что эта дрянь видит лишь себя и больше ничего вокруг. Его маленький несчастный мальчик… Его… — Я убью тебя, сукин сын! Убью, а твой ебаный труп… Выстрел. Изуна не хотел этого, но палец сам нажал на курок, повинуясь паническому импульсу. Пуля влетела ровно в висок и Таджима, на миг изумленно уставившись в потолок в ту же минуту обмяк, повиснув на арматуре. Его руки измученно упали на пол. Наконец-то. Тишина. О…нет… нет! Изуна всхлипнул, выронив пистолет. Упал на колени, потому что ноги больше не держали его. Господи. Изуна только что убил. Он убил человека прямо сейчас. Все кончено. Парень низко опустил голову, закрыв рот руками. Отец слегка согнул голову на бок и наблюдал за ним пустыми глазами, исказив рот в легкой улыбке. "Да, малыш — говорило его лицо. — Ты стал убийцей, как и твой папочка. Только в отличие от меня, тебя посадят за решетку". Нет! Нет только не это! Парень застонал в голос, вытерев лицо рукавом кофты. Он не ощущал ни раскаяния, ни вины, ни жалости к отцу, всю его душу заполнила чудовищная черная пустота. Неужели это был один из симптомов психопатии? Изуна думал лишь о том, чтобы спрятать тело. Не попасться за содеянное, это ведь значит, что он психопат? Бездушный урод, не способный ощущать раскаяние за свои ужасные поступки? Отец напоследок сделал ему такой подарок? Ты убил отца, ты убил отца, ты убил отца. Дерьмового, но отца. Ты — убийца. Изуна не хотел об этом думать. Дальнейшее он вспоминал как что-то, произошедшее словно во сне. Жар огня. Треск горящих деревьев. Изуна собрал несколько веток снаружи, соорудив своеобразный факел. Затем с криком отвращения и ужаса от самого себя швырнул его в мертвое тело отца, стеклянными глазами наблюдая за тем, как загорается его темное пальто, однако когда до носа добрался отвратительный запах паленой человечины — бросился на улицу, прочистив желудок. Все это было словно в аффекте. На автоматике. Будто бы ведомый невидимой рукой Изуна, пошатываясь, вернулся к машине, оставив горящий лес и бетонное здание некогда счастливой семейки позади. Их семейки. — Изу… Марля полностью окрасилась в красный. Изуна достал еще несколько, прижав их к рассеченному виску брата. Мадара не задавал вопросов. Скорее всего потому что не мог, и это было тревожной вещью. Изуне нужно было везти его в больницу. Парень осторожно коснулся его лба, и брат вдруг сжал в своих пальцах его холодную ладонь. Сердце подростка задрожало. Он громко всхлипнул, ощутив как слезы стекают по щекам, ведь, наконец, вышел из транса, в который погрузил себя сам. Как нелепо они оба выглядели. Один с затуманенным взглядом и разбитой головой, второй с перемазанным в саже лицом и трясущийся от ужаса перед своим убийством. И все же. Почему-то их никудышное состояния вдруг пробудило в Изуне самые светлые чувства. Он посмотрел на Мадару с грустной улыбкой, позволив тому сжать его руку. — Все хорошо, Мадара. Все нормально. Мы справимся, верно? — он снова всхлипнул, облизав соленые губы. Осторожно присел рядом с братом с удивлением заметив торчащую из его толстовки бумажку, взял ее в трясущиеся руки, тихо усмехнувшись. Вот оно как. Мадара бездумно улыбнулся ему следом, но тут же устало закрыл глаза. Ужасно болела голова. Это немного отрезвило его брата. — Сейчас… сейчас, я найду тебе помощь. Он в спешке взял конфискованный отцом свой телефон из бардачка и набрал написанный номер. Подождал несколько гудков, когда, наконец, раздался скучающий женский голос, спрашивающий кто звонит. — Ино? Это Из, брат Мэдди. Помнишь нас? — Изуна старательно пытался скрыть тревогу в голосе, но выходило, впервые в его жизни, ужасно. Парень бросил взгляд на задремавшего старшего и снова сжал его руку. — В общем… У нас тут небольшие неприятности… Мадара мог бы рассказать больше, начав с нервной поездки никогда не садившегося раньше за руль брата, заканчивая оказанием первой помощи вместе с администраторшей хостела. Это проходило мимо впавшего в бессознательное состояние Мадары, но брат рассказал ему достаточно, чтобы знать, что к чему, жаль только лимит терпения кончился даже у Обито, вдруг всхлипнувшего так громко, что его дрожащий голос отразился от кафельных стен ванной. Мадара посмотрел на него холодно и внимательно, пока мальчишка безуспешно пытался скрыть слезы, ожесточенно вытирая их рукавами. Обито услышал его и слушал, но ни вопросы, ни мысли не рождались в его голове, затуманенные травматичными воспоминаниями о недавнем. Тошнотворные картинки все еще всплывали в сознании. Звук, запах, вкус… Сирена снова взвыла внутри ушей, но совсем тихо. Он бездумно пошевелил головой. Длинная рубашка медленно сползла с плеч. — Ты правда больше не будешь? — Обито схватился за голову, не глядя на мужчину. Казалось, он был как на иголках. Дергался и беспокойно оборачивался туда-сюда, будто бы видел невидимых пауков, подползающих к нему все ближе и ближе, и находился в шаге от того, чтобы не начать яростно раздирать кожу на голых плечах. Мадара не сразу понял какой смысл имел этот вопрос, однако по итогу медленно кивнул, решив, что племянник снова спрашивал про тот унизительный минет. — Это ложь? — наконец Обито таки заглянул ему в глаза, и что-то внутри Мадары подернулось тревогой, когда мальчишка дернулся всем телом, зашипев от боли. А. Вот оно что. Его постыдная рана дала о себе знать. Надо бы посмотреть, как там обстоят дела снова, не хватало еще, чтобы слизистая загноилась. Мужчина тяжело встал на ноги, подав руку к жмущемуся к ванне мальцу, но тот не сдвинулся с места, лишь посмотрел на его открытую ладонь со страхом в покрасневших глазах. Обнял себя руками, поджав босые ноги к груди. Ха. Мадара все-таки конкретно его запугал. От прикосновений дяди мальчишка уже не ждет ничего хорошего, но он знает, как заставить вожделеть их даже строптивого подростка. — Мы только посмотрим, все ли там нормально. Больно не будет, обещаю. — Обито не знал что хуже: ощущать на себе гнев Мадары, или же вдруг становиться свидетелем его внезапной мягкости. Эти странные моменты, когда мужчина просто перегорал или ему надоедало срывать свою злость на мальце, именно в них он вдруг становился совсем иным, и Обито обманчиво казалось, что дяде он небезразличен. Славный самообман и чудовищно болезненный, потому что заставляет его испытывать странную симпатию к своему мучителю в мгновения его хорошей стороны. Жалеть, сочувствовать и доверять, как идиоту. Ведь больше в этом месте никого нет. И не будет. А надежда на лучшее, на какое-то странное исправление, перемены, никогда не умирает в нем до конца, даже когда дядя в очередной раз показывает, насколько же он чудовище. Это ловушка. Трясина. Подросток понимает, что его медленно засасывает в нее. Обито опасливо покосился на протянутую руку мужчины. Прошло больше минуты, с тех пор как Мадара вынужден был прервать свой рассказ из-за чужих рыданий, но мальчик ощутил странное преступное облегчение лишь сейчас, медленно вложив узкую ладонь в его пальцы, позволяя помочь себе подняться на ноги. Значит, Мадара не убивал отца. Это сделал Изуна. Но это также значит, что в том возрасте они ничего не знали об этом месте. Но тогда как Мадара нашел его без непосредственной наводки своего психованого родственника? Это не то, что он был готов спрашивать прямо сейчас, но то, что засело в голове. Мужчина отвел его в спальню, прихватив из ванной тот самый злополучный тюбик, истраченный почти наполовину за эти короткие дни страданий и боли в вынужденном постельном режиме его племянника. Доверять Мадаре после всего случившегося не выходило, не ненавидеть тоже, однако даже после того, как этот ублюдок впихнул ему в рот свой член, окончательно потерять надежду у Обито… в очередной раз просто не вышло, и лишь потому, что урод дергал его за ниточки так искусно, как мог, жалел, когда нужно, восстанавливал то, что и разрушил, чтобы сделать это снова, снова и снова. Цикл их отношений только набирал обороты, но Обито уже ощущал себя заложником собственной неспособности принять мужчину как врага и опасность окончательно. Ведь у него больше нет никого. Мадара, хочет того или нет, заботится о нем, верно? Как злобный, но родитель. Это унизительно, потому что Обито чувствует, что предает сам себя, принимая подобную дрянь как что-то должное. Позволяет Мадаре помогать ему и внушать толику надежды на лучшее. Омерзительно. Обито не знает, кого ненавидит больше, Мадару или эти противоречивые эмоции внутри себя. Ведь нельзя назвать мужчину преступником. Ублюдком. Врагом. Поставить против себя и не давать слабости заполнить сознание. Мадара мог бы насиловать его каждый день. Избивать. Мучить и пользоваться, не считаясь ни со слезами, ни с мольбами, но… Это проклятое но, вызванное и кнутом и пряником в их мерзких отношениях чувство. Чередованием хорошего и плохого. Жалости и боли. В груди тянет, разрывает сердце. Обито был бы рад поставить Мадару своим врагом, однако проклятое но не дает покоя своей сладкой истомой. Он идиот и тряпка. Несчастный и безмозглый, ведь все еще ищет у дяди защиты от всего давящего мира, все еще считает, что они не по разные стороны, а на одной. Почему так тяжело возненавидеть окончательно? — Ложись на живот. — Кивок в сторону кровати. Обито помедлил, но таки послушно встал на колени, лег грудью на постель, повернув голову на бок. Он плохо видел Мадару со своей позиции, и ощущение стоявшего у него за спиной мужчины вызывало мурашки по коже, одновременно с какой-то совершенно чуждой ему холодностью, будто бы заботливо отданной Зецу и Тоби, свято уверенными, что подчинение в отношениях Обито и Мадары — единственный способ избежать новой боли. А сейчас… Изуна внутри его головы смеется. Послушание никогда не было выходом, и он знал, что рано или поздно Обито придется смириться с тем, что ради своего же выживания ему недостаточно просто слушать одну из сторон. Нужно думать своей головой. Сочетать их. Комбинировать. Выбирать. Никто из них не знает точной истины. Правильного решения. Никто. Руки мелко подрагивают. Обито задерживает дыхание, когда чужая ладонь едва заметно касается его спины, спускается ниже, подхватывая края черных бриджей и стягивая их к коленям вместе с нижним бельем. Внизу неприятно холодеет от ощущения собственной беспомощности. Меньше всего он готов подставлять спину человеку, который навредил ему столько раз, но весь кошмар его положения состоит в том, что если Обито не будет связан хоть чем-то хотя бы с Мадарой — значит Обито вынужден будет принять свое полное одиночество в этом аду, а это то, что его неразвитая психика не способна себе позволить. Уж лучше оправдывать Мадару. Лучше думать, что он и правда хочет как лучше для них. Обито всхлипывает, когда его ноги расставляют шире. Слезы текут по лицу. Омерзительно. Он просто не имеет права так думать. Не после того, что с ним сделали. Минуты ожидания растягиваются в бесконечные мучительные часы полной тишины в его сознании. Мадара молча садится на колени, выдавливая немного крема себе на пальцы. Хочет смотреть на открывающуюся перед ним картину холоднокровным взглядом врача, для которого голые тела — это просто голые тела, но с Обито все всегда работает иначе. Он слышит всхлипы и ощущает чужую горечь и страх. Она буквально иголками вонзается в его кожу, но едва ли можно сделать с этим хоть что-то. Мадара не умеет жалеть и успокаивать. Он черств, жесток и частенько самое трудное для его личности — попробовать утешить. Особенно словами, которых никогда нет. Обито всхлипывает громче, когда входа касаются влажные пальцы. Закрывает глаза, сжав в ладонях свежие простыни, царапая их короткими ногтями. В ноздрях плотно стоит запах хлорки и порошка, и этот запах отпечатывается у него в мозгу сразу, как только мужчина полностью всовывает в него оба пальца, замирая, дабы не навредить, когда подросток резко дергается от боли. — Все? — издает он мученический вздох, приоткрыв глаза. Мадара смиряет его долгим взглядом, ощущая мелкую досаду в глубине души. Малец такой же узкий как в их первый раз, и это не может радовать. Учиха вспоминает, что прямая кишка достаточно гибка и способна растягиваться, но он также знает, что она склонна восстанавливаться, если не повреждена, но не значит ли это, что теперь малыш Обито обречен всю жизнь страдать от проникновения? Печальна перспектива, но мужчина не уверен, готов ли жертвовать своим удовольствием ради целости чужой задницы. — Еще нет, — глухой ответ. Обито скулит от боли, едва заметно извиваясь от чужих движений внутри себя, а Мадара вдруг думает, что мальчишка на удачу чистый «там», раз он все еще не ощущает поганого запаха, неизменно сопровождающего подобные ласки. Забавно. Совсем недавно он снова заставил его принять душ, дабы не зарастать дерьмом в своей маленькой депрессии, но дело скорее в его вычурной голодовке. Делать идиоту клизмы на постоянной основе было бы убийственной идеей для его пищеварительного тракта. Это то немногое, что Мадара вынес из своей обиженной учебы и службы, не считая еще фатального неумения вскрывать людей бережно. Ха. Об этом… Очередные слезы. Он вытаскивает пальцы лишь для того, чтобы впиться ими в ягодицы мальца и развести их в сторону, разглядывая покрасневший от неласкового вторжения анус. — Расслабься. В какой-то момент изменчивое настроение мужчины подкидывает ему новые мысли относительно успокоения снова начавшего тихо реветь мальчишки, однако к действию подталкивает уже сам Обито, судорожно всхлипывая и одними только глазами выражая весь страх и обреченность. Так не пойдет. — Отвернись и закрой глаза. — командует мужчина сухо, не глядя на мальца. Лицо Обито медленно вытягивается от этих слов. Он измученно качает головой, слабо пытаясь вырваться. По щекам снова текут слезы. Предательство. Очередное. — Ты сказал, что не будешь… Ты обещал… — Отвернись и закрой глаза, Обито. Он хочет добавить что-то еще, успокоить и сказать, что держит обещания и покушаться на задницу племянника не собирается, но тот уже во всю ревет, упав щекой на постель. Черные волосы мокрыми прядями липнут к коже. Мадара опускает голову, стараясь не думать о чужой истерике. Интересно, насколько глубоко внутри мальчишки залегла рана и как много она способна ему позволить? Мадара не умеет успокаивать. Ему физически тяжело говорить о том, что все будет хорошо. Тяжело даются нежности и объятия. Похвалы. Иногда Мадаре кажется, что из-за своего чокнутого детства и юности единственная нежность, которую он способен проявлять к другим безнадежно похоронена в сексе. Не критично. Энн его за это и любила, но, кажется, ее сынку нужно куда больше ласки, чем раскованной женщине. Обито жмурит глаза так крепко, что они начинают побаливать, потому что он действительно в шаге от истерики. Все его тело напрягается в ожидании неминуемого грубого вторжения, и Обито понимает, что если попытается его остановить — то лишь сделает больнее себе. Зецу забрали у него желание сопротивляться и оставили вместо него дрожащий страх и слезы, в ожидании неминуемого. Сдаться на милость победителя? Ха. Похоже дядя уже и забыл о том, как в прошлый раз пострадали они оба. Нет, нет, только не по второму кругу. Пожалуйста… Только… Сердце стучит как бешеное. Обито едва не кричит, когда ощущает прикосновение чего-то влажного к пульсирующему анусу, однако оно кажется таким странным и непривычным, что крик так и застывает в горле. Это… Хочется думать, что оно лишь почудилось ему, однако что-то горячее и мокрое снова касается его в самом постыдном месте, и Обито невольно вздыхает от пробежавших по спине мурашек, затихая. Он не может объяснить себе происходящее. Не может понять, что ощущает и что же конкретно такое сейчас оставляет мокрые дорожки по краям его входа, но боится обернуться назад. Это не член и не пальцы. Обито пытается прислушаться к ощущениям, но с трудом верит собственным мыслям, заботливо подкидываемым его видениями, однако картина проясняется для него сама, когда дядя вдруг громко сглатывает слюну. Почти оглушительно громко в наступившей холодной тишине. Это… безумие. Учиху передергивает. Дрянь по ощущениям похожая на слизня надавливает на анус, в отличие от члена куда проще проникая внутрь судорожно сжавшегося тела. Мальчишка громко вздыхает, стараясь уйти от настойчивых касаний, но пальцы мужчины впиваются в ягодицы еще крепче. Хватит. Это странно и смущает. Обито кажется — в нем засел слизняк, сейчас проникающий все глубже в кишку, ползущий к зудящей ране и желающий разодрать ее и выпить крови. Слизкий и мокрый. Не доставляющий боли, не дотягивающийся до разрыва, но черт возьми, одно его наличие внутри уже заставляет щеки полыхать. Это не пальцы, и не член. И не фантасмагоричное насекомое. Внутри Обито язык его безумного родственника. Это кажется чем-то невозможным в его рассудке. Совершенно абсурдным. Господи. Зачем? Калифорнийский психопат должно быть окончательно свихнулся. — Что… ты делаешь? — на выдохе произносит подросток, слегка приподнимая голову. Горячий язык ощупывает стенки кишки не особо умело, у Мадары вообще нет опыта в римминге, впрочем не то, чтобы его подопечный был к подобному сильно притязателен. И не то, чтобы он спешит получить мало-мальское удовольствие тоже, судя по напуганному лицу. Боже мой. Ха-ха. Какая растерянность в глазах. Какое непонимание! Будто ребенок потерявший свою мамочку на станции метро. Обито морщится от странных ощущений. Ему не больно, но в каком-то смысле немного неприятно. Касания языка изнутри ощущается как щекочущее копошение крупного червя в его утробе, заставляющее испытывать странные мурашки по телу, но не более. Если не проводить мерзкие аналогии, не вспоминать об опарышах в тарелке риса — то это еще не самое худшее, что вытворял с ним родственник, но становится ли от этого легче? Мадара вытаскивает язык, равнодушно облизывая губы. Он не ощущает ни отвращение, ни стыд, вполне возможно, потому что Обито давно стал для него стерильной, заточенной здесь куклой, брезговать которой, в условиях замкнутого пространства, было бы как минимум глупо. Что ж. Объяснение это лучше, чем второе выдуманное им между делом. — Успокаиваю тебя, малыш. Расслабься, — короткий ответ, однако Обито и не думает стихать. — Я не… П-перестань, — испуганно шепчет он. — С чего бы? — Это… глупо. Мадаре хочется смеяться, даже не смотря на то, что он знает какой огромный и испепеляющий стыд, смущение и отвращение можно ощущать, будучи принимающим в этой практике. Да. Обито мог бы выразиться и изящнее, но предпочел назвать происходящее глупым, и само собой дал им обоим отнюдь не верную смысловую окраску. Глупо — это то, что Мадара вдруг встал на одну ступень с двинутыми родителями, которые не испытывают к дерьму своего чада ни малейшего отвращения, лишь потому что перестают отличать его от себя. Но он ведь не такой. — Глупое здесь только твое нытье, Обито. Получай удовольствие. Я редко расхожусь на подобную щедрость. — Смешок. Дабы избежать новых капризов мальчишки, Мадара продолжает куда резче, раздвигает пальцами ягодицы, резко всунув язык как можно глубже. Это не противно по сути, даже на вкус, он ожидал чего-то более поганого, учитывая какой именно части тела касается, но… по сути он будто бы облизывает разогретое сырое мясо, успевшее стухнуть от передержки в холодильнике, да приправленное мятой из-за лечебного крема. Не слишком приятно, но секс никогда не был создан для чистоплюев. Что он творит… Обито громко всхлипывает, сжав в пальцах хлопчатую ткань пододеяльника. На сей раз язык не блуждает по стенкам кишки, вместо этого двигаясь вперед-назад и почему-то именно эти движения начинают оцениваться организмом как нечто более-менее приятное. Обито смущенно прикусывает губу, вытянув шею. Это не перестает быть безумным. Обито не может быть в восторге от подобных вещей. Странные чувства, вызванные чем-то кроме горячего стыда. Зачем он это делает? Неужели дяде самому не противно? Едва ли можно получить удовольствие от засовывания своего языка кому-то в зад, а для того, чтобы приятно было именно Обито, он выбрал на редкость жуткую и странную практику, потому что единственное, что ощущал его племянник, кроме ужасного смущения — дискомфорт, схожий с тем, который бывает, когда в тебя суют заполненную водой клизму. Но когда он не лезет глубоко… Приятнее. Намного. Сиплое дыхание. Его бедра двигаются в такт чужим движениям, но Обито, закрывший глаза и отдавшийся на милость родственника, не замечает ничего вокруг себя, когда как Мадара напротив — с мысленной усмешкой записывает римминг — как очередную возможную слабость его славного племянника. Лишь возможную. Здесь у них только два варианта, либо Обито войдет во вкус, либо в очередной раз начнет ныть о том, как ему неприятно. Что ж. Пока не жалуется. Может быть, ему даже понравится. Мадара мусолит его таким образом до тех пор, пока не устает сам, и язык, смазанный в лечебном креме не начинает неметь. Однако уходить еще рано, ведь Обито наконец успокаивается и получает наслаждение хоть немного, а это явный повод надавить на него что есть силы. Верно? — Мне продолжить? — едва слышный вопрос, когда Мадара отстраняется, садясь на колени. Обито не сразу понимает его сути, как и то, что он не обязан все еще сидеть с голой задницей. Трясущиеся руки с трудом позволяют ему приподняться. Обито морщится от отвращения, чувствуя внутри себя слюну и остаточные ощущения, но не спешит говорить свое «фу» и «нет!», потому что внутри все внезапно приятно тянет, а он слишком юн и неопытен, чтобы контролировать подобные ощущения в полной мере. Нет. Неправильно. Мадара просто снова пользуется им. Обито нельзя поддаваться, ведь тогда он заранее проиграл. Это было мерзко. И против его воли. Мадара улыбается. Гладит его рукой по щеке, когда мальчишка устало сползает с кровати, медленно натягивая бриджи. Он не уверен в том, имеет ли права отказать после совсем недавней вспышки гнева дяди. Мечется в сомнениях, потому что вдруг уверен, что Мадара спрашивает его только чтобы проверить насколько Обито ощущает себя виноватым в их недавней перепалке. Мужчина знает, что в подобном состоянии Обито манипулировать проще всего. — Я задал вопрос, малыш, — тихо, чтобы не спугнуть. Подросток нервно дернул головой, усевшись на колени. Сжал в руках полы рубашки, набросил ее на плечи как следует, избегая смотреть на дядю. Все его существо хотело сказать нет, все то, что умерло в нем за эти дни вопило в предсмертной агонии, распаляя гнев и обиду, однако часть его рассудка, научившаяся беспрекословно подчиняться, ожидающая неминуемой боли и сжимающаяся в ужасе от одного лишь вида Мадары, умоляла не прерывать даже подобные вещи. Та часть разума, за которую отвечали Зецу и Тоби, уверяла подростка, что в их обстоятельствах лучше получать удовольствие чем боль. Играть по правилам и молчать, ведь в тайне Обито хочется продолжение, потому что он глубоко порочен. И испорчен. Терять больше нечего. — Я… — Обито покачал головой. Не хочу. Не нужно. Я умоляю. Прошу, только не дави на меня. Однако Мадара давит. — Ну же, Обито. Я ведь вижу, что тебе понравилось. Ответь мне честно. — Если бы библия была озвучена, то голос змея искусителя достался бы его ужасному родственнику. Обито вздрогнул, когда прядь его черных волос намотали на палец, а затем легко заправили за ухо. Мадара не прерывал тактильного контакта. Поглаживал, касался. Он был так спокоен и… добр, что Обито ощущал почти физическую невозможность ему отказать. Напротив, дяде хотелось угодить, чтобы он просто не переставал быть таким. Не переставал ворковать и дарить ласку. Не причинял боль, не злился. Обито чувствовал, что становится заложником его состояния, раболепно обязанного делать все, чтобы этот хороший Мадара задержался с ним подольше. Неужели он попал в эту западню? — Да или нет? — теперь в тоне Мадары сквозило нетерпение. Обито посмотрел в его глаза испуганно. — Я…Я не знаю. — Все ты знаешь, Обито. — усмешка. — Осталось только ответить честно. Ну? Мальчик потупил взгляд, почувствовав чужое отвращение. Изуна теперь редко появлялся на его глазах, но Обито всегда ощущал его негатив внутри себя. Скорее всего его мозг просто задвинул эту часть сознания подальше. — Только это? — получив утвердительный ответ, Обито закусил губу. Господи, насколько же он жалкий сейчас. — И больше ничего? Да? — мальчик обессиленно пожал плечами, — Только если это. Еще… Еще немного. Какое лицо! Обито, будто растерянный песик, оставленный хозяевами в лесу. Одинокий, сдавшийся, но до жути милый в своей тоске. Ничего. Дядя его утешит. Мадара издал тихий смешок, но не дал шанса мальчишке передумать и осознать всю суть своего согласия. Сам скор на свои решения, сам пусть и жалеет. Мужчина огладил его худое плечо и наклонился к самому уху мальца, прошептав: — Тогда сейчас я лягу на постель и мы немного сменим позу. — Улыбка мужчины вселяла в него леденящий ужас. Обито почувствовал, как к горлу подступила рвота, потому что от Мадары пахло проклятой мазью с мятой. — Ты будешь умирать от стыда, но ты ведь потерпишь для своего любимого дяди, правда, Обито? Хватка на плече усилилась. Обито ощутил что боится сказать хоть что-то против, потому что тон Мадары снова сменился на опасный и холодный буквально за секунду. На лице мужчины появилась усмешка, но какая-то болезненная. Воспоминания. Боль. Мадара прекрасно знал о том, что именно нес в себе Обито, переживал это ранее и осознавал каждую минуту в его страхе и боли, но ничего не чувствовал. Не мог. Лишь ловил себя на мысли, что в эти моменты все реже вспоминает отца и все чаще — брата. Ведь у них была такая токсичная и пустая семейка. Никто из них не умел заботиться о ближнем. Никто. И в тот момент, когда Ино помогла Мадаре наложить повязку на лоб. В тот момент, когда Изуна метался вокруг него, помогая, казалось, делать элементарные вещи: есть, ходить в туалет, принимать душ, не боясь рухнуть без сил из-за постоянно кружащейся головы, брат предпочел расковырять его слегка затянувшуюся рану сильнее, добавив пару новых травм ради своего эгоизма. Черт. Только не снова. Только не то, из-за чего он просыпался каждую ночь, когда вернулся домой. — Я тут осматриваюсь понемногу. Гуляю. Ищу где бы нам подработать. Заткнись, Изуна. — Знаешь, есть неплохие ресторанчики, в которых требуются официанты, прямо около центра. На первое время пойдет, как считаешь? Платят примерно одинаково. Можно выбирать чисто по названиям, ха! Вот, есть… Пентхаус, да, так и называется! Малибу… Заткнись, мать твою, Изуна. Мадара лежит в кровати, не в силах стоять на ногах, а брат смачивает его успевшую высохнуть повязку. Они не обращаются в больницу. Не звонят врачам, боясь баснословной суммы, которая может набежать лишь за одно лечение, зато пользуются помощью Ино, которая сполна снабжает их таблетками, бинтами и дурацкими советами, вроде «спать после сотрясения нельзя, я это где-то слышала!». Она не задает вопросов, ограничивается только простым «подрался», а Изуна почти не вспоминает убийство отца, за котором следовала его нервная поездка на машине обратно к отелю, будто бы их сумасшедшего родителя никогда не существовало. Да и не зачем, когда у него есть куда более насущные проблемы. Ночами поплакать — нормально. Но не днем. Днем им надо думать как жить дальше. Как ему жить дальше. Самому делать абсолютно все тяжело, и он убедился в этом на собственной шкуре, когда не смыкая глаз возвращался на отцовской машине в Лос-Анджелес, ориентируясь лишь по знакам и слабым воспоминаниям. Затем по наводкам Ино, тревожно оборачиваясь на спящего брата и мысленно умоляя его не впадать в кому. Ведь тогда что? Что Изуна в одиночестве сможет противопоставить целому городу? Этой бездушной красивой, но коварной западне? Ему нужно сильное плечо. Напарник. А пока он побудет им для брата, хотя совсем не умеет играть эту роль. Мадара конечно, может это предполагать лишь по его словам. Теперь он думает, что беспокойство Изуны наиграно, как и многие эмоции в его маленькой фальшивой жизни, но тогда был благодарен Изуне за ту крохотную помощь, что он оказывал ему, пока Мадара не был способен взять все в свои руки. Тогда у него ужасно болел висок, перед глазами плясали черные точки, а комната вокруг кружилась так сильно, что казалось, он выпил не меньше трех бутылок виски. Дерьмовое состояние. Но не вечное. Сотрясение или нет, но Мадара поправляется как раз к тому моменту, когда у них заканчиваются деньги, а Изуна покупает на последние две бутылки самого дешевого вина, потому что он эмоциональный идиот, который ужасно хочет избавиться от стресса, пережитого в эти дни, а деньги — это не то, чем он мог бы научиться распоряжаться в своей тусклой жизни. Мадара не против. Голова больше не налита свинцом и не гудит. Висок почти затянулся, значит, вскоре ему придется взять себя в руки и найти им еще денег, пока этот город не прожевал обоих братьев и не выплюнул их изувеченные остатки на помойку. Ах. Дай бог. Когда-нибудь они встанут на ноги. Все встают. Постельный режим окончен. Мадара встает с кровати и идет в душ. Трет себя маленьким оставшимся от хостела кусочком мыла и мысленно благодарит Ино за всю ее помощь. Девушка вообще часто стала проявлять к ним внимание. Приносить немного еды из ближайших столовых, подробно рассказывать о Лос-Анджелесе, сидя с братьями за чашкой кофе, о себе, о жизни и многом другом. Изуне она была безразлична, Мадаре нравилась, и это было удивительно, учитывая, что диагноз психопата носил именно он. — Что ты так смотришь? Мне нужно было сбросить напряжение, — у Изуны заплетается язык, ведь он высадил целую бутылку вина, пока Мадара принимал душ. Парень сидит на кровати, широко расставив ноги. Его рубашка расстегнута полностью, оголяя плоскую грудь с бледными сосками и впалый живот. Мадара опускает взгляд ниже и усмехается, потому что ремень с ширинкой на его брюках тоже расстегнуты. У Изуны почти нет волос на теле. Он как стерильная кукла, готовая позировать в самых абсурдных позах для порножурналов, и Изуну это ни капли не смущает. Не смущает, что Мадара порой кажется куда более человечней его. — Что? Вертолетики раздеться мешают? — хохочет Учиха-старший и присаживается рядом на кровать, беря в руку вторую бутылку. Она тоже открыта, благо нетронута, хотя, Мадара уверен, задержись он в душе чуть подольше — Изу всадил бы и ее. — Пошел нахуй, — простой и емкий ответ. Изуна слегка откидывает голову на подушку, длинный хвост струится у него на плече. Ну и ну. Какая тишина. Мадара устало качает головой, присаживаясь неподалеку. Они совсем рядом, но не касаются друг друга, только изредка случайно дотрагиваются коленями. — Сам сейчас в чем мать родила. И правда. На Мадаре только повязанное на бедрах полотенце. Искать одежду банально нет желания, к тому же маленькая дрянь успеет выпить все вино, пока его брат только оденется. Нахуй. Мадара тоже заслужил хоть немного расслабиться, он вообще здесь главный пострадавший. Громкий глоток. Еще один и еще. У них нет бокалов, посему и пьют по очереди из горла, как алкашня из подворотни, но кому сейчас не плевать? — Знаешь… — Изуна вдруг смотрит на него абсолютно безразличным взглядом, окончательно снимая с себя рубашку и швыряя ее на пол. Тянется к бутылке в руках брата, делает глоток и сует ему обратно. — А ведь папаша-то наш, любил тебя. Мадара хмурится в ответ на это заявление. Хочет включить телевизор и разогнать тишину, но вдруг передумывает, вместо этого делая еще глоток из бутылки. Кислое. Дешевое. На языке приторно сладкий вкус. После таких ужасно болит голова с утра. — Завидуешь мне, что ли? — хрипло отзывается он. — Тебя мама любила больше всех. Радуйся. А брат снова игнорирует, будто бы ведет диалог с другим Мадарой. — Постоянно говорил… Мой волчонок, мой волчонок… Он-то считал тебя семьей. А я был всю жизнь той маленькой шлюхой, готовой насадиться на каждый желающий член. — Брат чистит горло, проведя пальцем по нижней губе. — Всегда так. Хотел чтобы я был таким же как ты. — Таким же, как я… — грустная усмешка. В голове понемногу пустеет даже от дешевого пойла. Тело ощущает жар, расслабляется, скованное истомой. Мадара прикрывает глаза, глядя в пустоту. — Он не хотел, чтобы тебя трахал кто-то, кроме него. Вот и все. Остальное — хуйня из-под забора. Не принимай близко к сердцу. Ведь здесь нет любимых и нелюбимых. Таджима пользовался ими обоими, просто с Мадарой он был готов обращаться немного бережнее обычного. Но Изуну можно простить в его суждениях и немой злости. Дурачок просто впервые так сильно напился, а алкоголь всегда открывает в человеке темное и неприглядное. Верно? — И тебя, — емко замечает Изуна, и по спине Мадары вдруг бегут странные мурашки от его изучающего взгляда. К чему это? Подросток смотрит на младшего в упор с немым вопросом. — Что? По-твоему он не кончал, когда заставлял нас лобызаться? — Зачем ты вспоминаешь это? — Мадаре не по себе от этой темы, но тело усыплено алкоголем. Ха. А выпил вроде совсем немного… Сколько же там градусов? Сколько вообще бывает у вина? — Ты убил его. Полиция нас не ищет, можем забыть, что ублюдок от нас хотел. Не ищет. Не ищет, пока родственники Таджимы не подали на пропажу. Черт знает, что он им сказал. Будто бы это было так просто — читается в глазах Изуны в этот момент. Он раздраженно вздыхает, отняв у старшего бутылку и допивая остатки, швыряет ее на пол. А затем вдруг откидывается на кровати, запустив руку в черные волосы. — Верно. Пошел он нахуй. Ублюдок даже при всем своем желании не заставит меня быть таким как он хочет, — усмешка, Изуна вдруг смотрит на брата игриво, куда теплее, чем мгновение назад. — Знаешь, что теперь сделаю, когда свободен от его поводка? Перетрахаюсь со всем Лос-Анджелесом. Мадара тихо смеется. — Воистину наполеоновские планы. Я-то думал ты приехал сюда, чтобы стать актером, а не проституткой. — Блядь, вот давай только без отцовских наставлений, хорошо? — Изуна широко ухмыляется. — Он хотел выебать нас обоих, ха. Быть у нас первым. Больной мудак. А еще что-то говорил мне про целомудренность. После такой хуйни мы просто обязаны лишиться девственности с первым же попавшимся. Мадара в своей собственной реальности нахмурил брови. Дерьмо. Резко захотелось курить. Я так любил тебя, Изуна. А теперь еще и ненавижу сейчас. Но все еще люблю. — Я с мужиками спать больше не собираюсь, — устало отвечает Мадара, закинув руки за голову и закрыв глаза. — Хватит с меня чужих хуев. Изуна только тихо смеется, подвинувшись к брату. Выдыхает горячий воздух ему в ухо. — А с кем? Хочешь выебать эту дурочку Ино? — почти поет он. Брат лишь недовольно открывает глаза, хмурясь такому заявлению. — Не говори так о ней. Неприятный сюрприз. — О, так у нас тут любовь морковь, — натянутый смех младшего отдается дрожью по коже. — А чего это ты приказываешь мне выбирать выражения, Мадара? Вот те на, у Мадары тоже вопрос. С чего это его брат так взвился? Из-за Ино? Этот идиот додумался его ревновать или это просто результат слишком большого количества дешевого пойла в его мозгах? — Ложись спать, придурок, — махает рукой старший Учиха, снова закрывая глаза. — А то сейчас додумаешься устраивать пьяные истерики. — Я не хочу спать. Я хочу потрахаться с кем-то, — не унимающийся Изуна с трудом поднимается на четвереньки, морщась от шатающихся стен вокруг него. — Сказал же. И хочу прямо сейчас. Огни города за окном. Темнота. Даже Ино на смене нет. Мадара не придает словам брата значения. Глупо думать, что этот идиот сможет найти кого-то в хостеле и заплетающимся языком предложить ему поебаться. Ну. Изу выглядит так, будто не способен и до туалета дойти. Что говорить о другом? И это после одной бутылки. Какая прелесть. — Бог в помощь. — Мадара уже не следит за его болтовней, понемногу проваливаясь в сон. Стоило все же включить телевизор. Так было бы легче и приятней засыпать, но едва ли он сможет заставить себя встать с кровати и поискать пульт. Не говоря уже о том, чтобы одеться. — Мадара… Не оставляет его в покое. Голос Изуны снова тихий и напуганный, будто бы он вдруг протрезвел. — М? — А тебе нравится, когда я зову тебя братиком? Мадара раздраженно вздыхает. — Жить без этого не могу. Он без понятия, что тогда нашло на младшего. Может и правда алкоголь сделал его таким злобным и ядовитым, а возможно дело было лишь в так и не нашедшем разрядку стрессе, нашедшем выход именно здесь. Мадара не видел в этом ничего плохого. Он до самого конца не считал своего милого маленького братца опасным, потому что боялся лишь себя, и это было дерьмовым решением. Как показало будущее. — Ты ведь любишь меня, братик? — голос Изуны становится еще более тонким. Черт. Мадара не открывая глаз, сжимает зубы. Он бухой всегда так себя ведет? Пусть уже ляжет спать и отвалит, голова трещит от его нытья. — Да. Лишь бы отстал, ради бога. — И все готов для меня сделать? К чему эти вопросы? Мадара нервозно облизывает губы, потому что ощущает как на них кто-то выдохнул. — Да. — Все что я скажу? — Да. А теперь умоляю, дай мне поспать. Было ли это искренним ответом? Само собой. Мадара любил Изуну и готов был на многое ради его счастья. Должно быть, брату нравилась эта мысль. Нравилось, что у него есть тихий и непримечательный телохранитель, способный выполнить за него всю грязную работу. Прорубить дорогу. Отдать всего себя до последней крохи. Изуна с его эгоизмом не мог не любить такое отношение. И не мог не пользоваться им. Брат тихо засмеялся, иронично подняв глаза к потолку. Осторожно переставил ногу через лежащего старшего, нагнувшись к его лицу. Эти слова не могли не радовать. — Тогда займись со мной сексом. Мадара, вот вот готовый провалиться в дремоту, резко распахивает глаза и первое, что видит — лицо Изуны в непозволительной близости от его собственного. Какого… Твою! Их губы почти касаются, и Мадара спешит увеличить это расстояние, отпихнув брата. — Ты ебнулся? — шипит он, едва сдерживаясь, чтобы не перейти на крик. — Мы братья, мудак. Думай прежде чем хуйню пороть. Изуна раздраженно выдыхает, снова попытавшись придвинуться к Мадаре ближе, на что получает болезненный удар локтем в грудь и морщится от боли. — Больно же, идиот! — надувает он губы, едва не падая на лежачего. Голова все еще кружится. Комната вокруг - тоже. Изуна никогда не думал, что ему может быть так хорошо и плохо одновременно. — Слезь с меня, — огрызается Мадара, не слабо удивляясь, когда брат вдруг перехватывает его руки и пытается прижать их к кровати. Что он… Это не смешно, Изуна не имеет права смеяться над ними обоими таким мерзким образом. — Ну вот. Говоришь, что все для меня сделаешь, а сам пасуешь на полпути. Ты маленький обманщик, Мадара. — На лице брата хитрая улыбка, от которой неприятно на душе. Подросток под ним резко отворачивается, дабы младший не сумел коснуться его губ своими, на что тот только ухмыляется, лизнув бьющуюся на чужой шее жилку. Твою мать. Это становится последней каплей, потому что на Мадару тут же сыпятся отвратительные в своем содержании воспоминания, заставляющие его кровь разогнаться по венам. — Я сказал прекрати! — он дергается так сильно, что легко вырывает свои руки из чужой хватки, случайно заехав Изуне по носу плечом. Жалобный крик заставляет утратить всю решимость, ведь Изуна все еще его младший брат и это, возможно, самая худшая вещь в жизни молодого Учихи. Дерьмо. Не хотел ведь, но брат уже во всю вопит, и резко отскочив от него как ужаленный, усаживается на колени, прикрывая лицо руками. — Больно! — хнычет мальчишка, и яростный запал его старшего затухает, как спичка в пустой комнате. Мадара тут же принимает сидячее положение, аккуратно подхватив подбородок Изуны пальцами. Тот лишь пытается вырваться и рычит, но брат, схватившись за острое плечо, заставляет его посмотреть на себя. — Да покажи ты уже, — устало говорит он, нахмурившись, когда обиженный нехотя приподнимает голову, посмотрев на него с укором. Медленно опускает руки. — Не сломано ничего. Не ной. — Мог бы сразу сказать, что я тебе так противен, — выплевывает Изуна в ответ, ударив по его ладони. Хмуро отворачивается, оставляя брата в искренней растерянности. Мадара недоуменно морщит нос. Противен? О чем он вообще? Ему хватает минуты, чтобы понять. — Это не так, идиот. Просто… я не хочу, чтобы мы делали то, чего от нас хотел отец. В нормальной жизни братья ведь… Не говори мне, что ты этого не понимаешь. — Какая засада. Мадара становится беспомощнее и неувереннее в своих же словах с каждой секундой, когда встречается взглядом с братом, явно дающим понять, что его обидел отказ. — Он умер. Мы больше не должны исполнять его больные фантазии. Таджима мертв. Мадара говорит это снова и снова. Смакует на языке. Пробует на вкус и не может осознать, что его отец не где-то там, нависает над ними невидимой угрозой, ищет, строит козни. Нет. Его больше нет. Его обгоревшее тело не опознают. Может даже не найдут, потому что от ублюдка мог остаться лишь пепел в том ужасном пожаре. Мадара не говорит об этом с братом, потому что страдает от чувства вины. Быть может в этом виновата психопатия, но в отличие от него, сын Таджимы Учихи не испытывает ни воодушевления, ни чувства свободы, ни радости облегчения. Ничего кроме смутной, больной тоски по родителю и странной тревоги, будто бы после смерти отца все его предсказания для старшего сына сбудутся. Как глупо. Он ведь много говорил. Однако умолчал, что Изуна в какой-то момент захочет полезть на брата, хотя вполне возможно, Мадара бы не удивился, что и этот его поступок входит в отцовское «распутная шлюха». Однако в этом Изуна был прав. Отец и правда испытывал нездоровый интерес к любой двусмысленности в братских отношениях. — Да, вот оно. Вот оно, он подох. Он умер, слышишь? Я убил его. Убил… — пожимает плечами Изуна. Его шепот кажется таким громким, что Мадаре хочется провалиться под землю. Тогда он был уверен, что по ту сторону двери их номера непременно стояла Ино, вдруг вернувшаяся в хостел в свой единственный выходной. И все слышала. Слышала, какие они больные и порочные. — Обманул его и убил и… теперь я делаю то, что хочу. Чего сам желаю, Мадара. Ты понимаешь? — Ты пьян, вот и все. Тебе нужно проспаться, — нехотя отвечают ему. Изуна не слышит этих слов. Отмахивается от них как от назойливых насекомых. У него уже есть свой сценарий их жизни в голове. И Мадара обязан ему следовать. — Я хочу жить на всю катушку, брат. Хочу делать все, что мне завещал папаша. Чтобы у меня были деньги и слава. Чтобы обо мне говорили. Получать все, что только захочу, всегда и везде. — Он вдруг смотрит на родственника внимательно и серьезно. — И я хочу тебя. Сейчас. Мадара ощущает дискомфорт внутри себя от его слов. Это не боль или ноющая рана, скорее ощущается как застрявшая в горле кость. Можно потерпеть ради Изуны, но порой бывает невыносимо. Дерьмо. Он совершенно не способен описывать свои чувства, а брат вновь почти утыкается носом в его лицо, встав на четвереньки. — Это разве не символично? Станем друг у друга первыми, — улыбается тот мягко. — Один раз, на пьяную голову, какой подросток не переживал такое? И сохраним это втайне. Только между нами. Братьями. — Зачем? — один лишь вопрос. Мадара сдается позорно быстро. Откидывается на подушку, позволяя нависнуть над собой снова. Черт с ним. Было бы глупо считать, что старший брат смог бы отказать ему хоть в чем-то. — Кому ты пытаешься что-то доказать? И не будешь ли ты потом стыдиться и всю оставшуюся жизнь жалеть? Мадара будет, потому что и думать не смеет о брате в подобном ключе. Но Изуне плевать. Для него секс значит ровно столько же, сколько он значит для закостенелых хиппи, готовых отсосать водителю грузовика за пару километров бесплатной дороги. Просто вещь. Как и его старший брат. Инструмент. Отец научил Изуну тому, что его тело - это просто собственность. Которую можно предложить, продать, обменять или добиться с ее помощью всего, что нужно. Забавно, ведь Таджима, хранивший в их семье условно целомудренное отношение к сексу, невольно дал младшему сыну именно такое знание. Изуна не считал себя чистым. Не видел в себе неприкосновенность. Не уважал свое тело и не мог назвать ни одной причины, чтобы не использовать его для чего-то порочного и развратного. Мадара и Изуна обрели похожие травмы в душе. Сперва с одной лишь разницей. Мадара испытывал отвращение к сексу. А Изуна жаждал его как единственного общения с окружающим миром, которое только смог выучить. И сейчас Изуна желает начать это общение с брата. — Я хочу тебя, — шепчет он вновь. — Давай наш первый раз будет общим? А лучше бы сказал, что любит… Мадара почти не проявляет инициативу, редко отвечая на ласки брата. По правде говоря, он с трудом понимает, с чего вдруг Изуне понадобилось рушить их братские отношения ни к чему не обязывающим сексом, создавать между ними стыдную и позорную тайну, но ощущает почти безволие, не имея возможности отказать. Только не брату, ради которого все это затеялось. В кого он столько вложил. Сперва Изуна просто целует его, будто бы исследует дозволенное и не дозволенное, ожидая, когда брат сорвется: в губы, шею, ключицы. Его поцелуи мокрые и мягкие, совсем не такие, как у отца, с его грубоватыми прикосновениями шершавых сухих губ, отчего Мадара чувствует себя еще более тошно. Он старается отвлечься от неприятных ассоциаций, хмурится, мысленно благодаря ночь за предоставленную им темноту, хотя все равно смотрит куда угодно, но не в глаза брату, скрытые в тени. Наверняка Изуна понимал, что старшему некомфортно. Знал, что он терпит и ждет, когда это поскорее закончится, но не счел нужным пойти против своих сиюминутных желаний. Что ж. Это не то, чтобы его вина. В семье Учиха никто не знал про принцип согласия, а Мадара привык сжимать зубы и ощущать на себе неприятные касания. Руки Изуны блуждают по его груди и бедрам. Развязывают полотенце, и тут Мадара снова отпихивает брата, резко садясь на край кровати. Измученно трет ладонью лицо, когда воспоминания нахлынывают с новой силой. Ему почти больно. Все тело напрягается, леденеет, будто превращаясь в статую. Мадара сверлит взглядом пустоту впереди себя. Сидит сгорбившись, пока чужая рука на спине не заставляет его вздрогнуть. — Ты как? — обеспокоенно спрашивает его Изуна, и этот его тон заставляет растаять даже в этот мерзкий момент. Мадара слегка оборачивается к нему и улыбается. Утешающе. Ведь не может иначе. — Порядок. Теперь он знает, что его брату безумно нравится оставлять мокрые поцелуи на теле. Ха. Мадара не слишком любит подобное, но терпеть, когда младший не видит его лица, намного проще, ибо он может хмурится куда сильнее, чем в своей жалкой игре, главное в которой — делать вид, что все нормально. Мадара лежит на животе и ощущает себя униженным, когда цепляется за подушку обеими руками и кладет на нее подбородок. Напряженный взгляд выискивает в изголовье кровати нечто новое, пока брат, прижавшийся к его спине всем телом, целует его лопатки и плечи, осторожно спускаясь к спине и пояснице. Уделяет особое внимание ей, разгоняя по коже рой мурашек, ведь знает тело Мадары так же хорошо, как свое от одного лишь извращенного связующего звена меж ними, теперь безнадежно утраченного в пожаре. Но никто не говорит об этом. История с отцом этой ночью забывается стремительно и быстро, как и умирает свет в ночи. Должна, по крайней мере. Изуне больше не нужно думать о нем. А Мадара не может забыть. Сиплое дыхание. Сердце тревожно бьется в груди. Изуна возвращается к задней части шеи, проводя по ней языком. Осторожно откидывает отросшие волосы Мадары за плечо, целуя у загривка. Непривычно чувствовать его за спиной, нависающего над старшим братом, порой желающего зарычать волком, словно он снова ребенок в руках злобного родителя. Но к нему прижимается лишь брат. И против этого Мадара беспомощен, посему терпит даже, когда чувствует на пояснице чужой стояк и понимает, кому именно он принадлежит. И пусть. Просто их маленькая тайна. Никто не узнает. Изуна в тот момент уже полностью обнажен. Подросток ощущает его горячее тело, когда больше не может терпеть свою беззащитность и переворачивается на спину, позволив обнять себя за шею. — Тебе нравится? — они как маленькие детишки. Изучают друг друга, касаются там, где никогда не смели, находясь наедине. Спрашивают и узнают что-то новое с каждым смелым шагом. Изуна любит ласкать ртом. Целовать и прижиматься к коже влажными губами, мягкие и теплые, они будто созданы для этого. Касаются легко и невесомо, оставляя влажные дорожки на животе, когда парень спускается к паху старшего и ниже. Подхватывает ногу, целуя лодыжку, вызывая еще больше недоумения у брата. Затем возвращается к внутренней стороне бедра, однако оказывается притянут обратно к чужим тонким губам. Еще не хватало, чтобы Изуна ему отсосал. Тогда Мадара больше никогда не отмоется от этой мерзости. Пусть они сохранят хоть какие-то рамки. Мадара гладит брата по спине, когда он снова обнимает его за шею, усаживаясь бедрами на слегка согнутое колено. Трется об него и стонет, потому что старший целует его шею, вдыхая запах чистой кожи. Они знают друг друга извращенно близко. Слабое место Изуны — шея. Мадары — поясница. С этим стыдным знанием не с кем поделиться, сочтут за сумасшедшего. Ну хоть сейчас пригодится, ха? — Подрочим просто, да? — шепчет Изуна неуверенно, и Мадара искренне рад его нежеланию совать ему в задницу ни член, ни пальцы. Их члены трутся друг о друга. Изуна стонет, но усиленно сжимает их ладонью, утыкаясь лбом о лоб брата, а Учиха только и может, что кривиться от неприятных воспоминаний и давиться виной, потому что проклятое удовольствие накрывает с головой. Изуна больше не далеко. Он ужасно, ужасно близок, так, что их кожа соприкасается, и это воистину сумасшедшая близость о которой раньше оба могли лишь догадываться, хотя уже видели друг друга обнаженными. Мадара больше не может смотреть в сторону, потому что брат тяжело дышит ему в губы, постанывая от приятных ощущений. Закрывает глаза, давая рассмотреть свое изящное, наполовину скрытое в тени лицо. Взгляд скользит по пухлым приоткрытым губам, поднимается к тонкому носу и подрагивающим векам с пышными ресницами. Его брат и правда невероятно красив, но совсем не так, как обычный мужчина. В его внешности нет ничего мужественного, наоборот, он напоминает юношу из древней Греции. Женственного и прекрасного, и хотя Мадара не чувствует зависти к брату, все равно ощущает легкую досаду из-за того, что настолько не схож с ним. Однако они братья и все могут увидеть это при встрече с обоими. Что-то невидимое. Едва уловимое в их чертах чуть ли не кричит об этом, не давая скрыть сей позорный факт от чужих глаз. Мадара думает, что если бы они вдруг начали встречаться, окружающим едва ли было бы уютно в их компании. Самому Мадаре было неуютно. — У тебя...больше. Ха... - сладко тянет парень над ним, облизывая губы. Старший Учиха сжимает зубы, когда удовольствие становится слишком сильным. Нельзя. Только не под Изуной. Мадаре не может нравится их вынужденный секс, он не такой, как отец. Тогда почему тебе так хорошо? — Изуна… — подросток закрывает глаза и отворачивает голову. Волосы растекаются по подушке. Черт. Черт, движения брата слишком уверенные, хоть и неуклюжие. Не лишенные ошибок. Он прижимается к Мадаре ближе, будто бы воспринимая его жалобный голос как сигнал действовать увереннее, но едва тянется за поцелуем — как в ответ получает плотно сомкнутые губы. Единственное «нет» за эту ночь. . Мадара любит брата больше себя. Он не знает, почему. Просто любит, и все. Хочет, чтобы у Изуны было все, чего лишен он. Чтобы он был счастлив. А еще Мадара хочет, чтобы Изуна так же сильно любил его, но не будет ли это переходом за грань? Как отреагирует Мадара, когда брат найдет себе кого-то? Отдастся ему полностью? Влюбится? Будет ли ревновать? Захочет ли забрать брата обратно? Привязать таким грязным способом? Нет. Нет… Мадара никогда не хотел порочить их отношения. Но и отказаться от Изуны не мог. Неужели ему придется либо терпеть все эти травматичные моменты, либо оставить брата в покое? Почему же нет середины? Но это только один раз… Изуна издает судорожный вдох, сжимая руку сильнее. Целует брата, проникая языком в рот, как раз в тот момент, когда Мадара судорожно дергается от накатившего оргазма, совсем не готовый к тому, что удовольствие затмит дискомфорт. Нет, нет. Пожалуйста… Это… — Мадара… — сладкий стон на губах Изуны с его именем доводит парня до ужаса и одновременно экстаза. Головокружение снова одолевает его с новой силой. Нет. Нет. Он не такой. Он не мог стать таким же. Мадара резко отталкивает брата в тот момент, когда оба кончают. Ниточка слюны между их губами лопается, и Изуна растерянно падает на спину, тихо ахнув от изумления. Брат смотрит на него волком, тяжело дышит, приоткрыв рот. Затем его глаза медленно опускаются на свой испачканный спермой живот, и Мадара… громко всхлипывает. Так громко, что этот звук кажется оглушительным для обоих во вдруг наступившей тишине, больше не наполненной стонами и сопением. Секунда их молчания и шока — Мадара касается своего живота, будто бы не веря, что блеклая липкая дрянь и правда их общая сперма. А затем бросается в ванную под испуганный крик Изуны. — Мадара! Плечо ударяется о дверь. Брат судорожно открывает кабинку душа, трясущимися руками хватаясь за дождик. Включает горячую воду. Настолько горячую, что стекло в кабинке запотевает, когда подросток яростно смывает с себя все следы их гнилого секса, не заботясь о боли и покрасневшей кожи. — Перестань. — Поспешивший за ним младший выхватывает дождик из его рук, и тот падает на плитку, обдавая почти кипятком. Изуна жалобно вскрикивает, закрывая задетое лицо и трет глаза, когда его брат падает на колени и… плачет. Тихо, без слез, но всхлипывает, обнимая себя руками. Изуна убирает руки с лица, ошалело глядя на обнаженного, прижавшегося к стене Мадару и не может поверить в то, насколько слабым тот кажется. — Что с тобой? Пожалуйста, ответь. Он осторожно опускается на колени напротив, выключив воду. Мадара закрывает лицо руками, прижав колени ближе. Его трясет. Капли горячей воды стекают по дрожащему телу. — Я… Это моя вина, да? — испуганно лепечет младший. Осторожно касается мокрой макушки брата. — Поговори со мной, умоляю. Ты отца вспомнил? В этом дело? Тебе поэтому плохо, Мадара? Изуна напуган подобным. Ему кажется, что брат реагирует остро и вычурно, будто бы он всерьез его изнасиловал, но ведь это не так. Изуна хочет отмахнуться от этих мыслей. Они бредовые в своем корне. Абсурдные. Изуна поглаживает плечо всхлипывающего брата. Остатки спермы стекают с его живота и следом за водой пропадают в стоке. Лучше не смотреть. Я не сделал ничего плохого. Он же не сказал «нет». Мадара вдруг поднимает на него покрасневшие глаза. В них плещется паника и какое-то совершенно дикое отвращение. Но не к брату. К себе. — Нет… Отец тут не причем. Дело только во мне, я… Мадара не сказал нет. Изуна не мог его заставить. Брат сильнее его, если бы он не хотел — то сопротивлялся бы, верно? — Что? Расскажи мне, не держи в себе. Мадара покачал головой, плотно сжав губы. Ногти впились в кожу. Он думал, что это вынужденная мера. Хотел, чтобы Изуна был доволен, но они зашли слишком далеко. — Мне… Это не изнасилование. Изуна не мог сделать с ним такого. Он слабее. Он не психопат. У Мадары все было под контролем. Он ведь старше. Если кто и мог стать жертвой — то явно не Мадара Учиха. Мадара смотрел на него неверяще, будто бы пребывая в глубоком шоке. — Мне понравилось. Что? Изуна недоуменно морщит лоб, наклоняясь к брату ближе. Конечно, понравилось. Они оба кончили. Чего еще можно было ожидать? — Это нормально. — Изуна старается придать своему голосу уверенности. — Мы делали друг другу приятно и все такое… Конечно, тебе понравился секс. — Нет. Дело не в этом. — Пальцы Мадары сжимают черные пряди волос. Взгляд теряет фокус, становится обреченным и болезненным. — Мне понравился секс именно с тобой. Мне… — голос совсем тихий. Изуна тревожно прикусывает губу. — Боже… — Мадара… — парень качает головой, осторожно обнимая брата. — Успокойся, ладно? Это ничего. Правда. Ничего страшного. — Мне понравилось спать с братом. — Тебе просто понравилось, — вздыхает Изуна. — Ну. Не плачь. Это был всего один раз… Больше мы не будем. Но Мадаре не легче от этого, ведь инцест уже произошел. Произошел добровольно, и от этого не отмыться, пусть Мадара сотрет себе всю кожу в порошок. Господи. Почему Изуна позволил этому случиться? Они теперь больные. Такие же больные, как отец. И им нравится трахаться друг с другом. — Все хорошо… — шепот Изуны дьявольский, от него тошнит. Мадара послушно утыкается в его шею носом, прерывисто выдыхая. — Мы сделаем вид, что этого не было. Больше не будем. Мы ведь хорошие братья и не испорченные. Мы любим друг друга. Но только если Изуна не захочет поиграть снова, ведь он не видит в этом ничего ужасного? Нет. Никогда. Мадара гонит эти мысли прочь, стараясь успокоить дыхание. Хочет упрекнуть себя за слабость. Истерику. Хочет быть, как Изуна, которому все равно, но не может. — Пообещай мне, что об этом никто не узнает. — Но слабый кивок брата его не устраивает, и Мадара яростно хватает его за плечи. Смотрит в глаза внимательно и строго. Почти волком. — Никто, Изуна. Ты слышишь меня? Никто не должен знать. …Никто не должен знать какие они испорченные и грязные. Как они опустились до того, чтобы переспать друг с другом. Мадара не сможет смотреть в глаза ни одному человеку, который будет знать о нем подобное. Они обманывают друг друга снова, когда обещают, что просто забудут и сохранят это в тайне. Однако по итогу у Изуны оказывается слишком длинный язык. Длинный и лживый. Он улыбается, глядя на брата доверительно и тепло. Произнося лишь тихое: — Конечно, Мадара. Я никому не расскажу. Минус одна минута до полуночи.