DEFCON

Одна минута до полуночи. Изуна не хотел ссориться с отцом. И в тот день, и в предыдущие он старался подстраиваться под родителя настолько идеально, насколько это вообще возможно, дабы избежать очередного легко вспыхивающего скандала. Но настроение Таджимы было тем, что нельзя было предсказать и предугадать. С каждым годом оно становилось всё хуже, всё более непредсказуемым, а ведь эта самая старая стратегия была единственной у юноши. Единственной, что помогала избегать претензий, возрастающих с каждым годом, скандалов и поводов лишний раз коснуться сына с совсем не теми мыслями, которыми обычные, далёкие от всей этой грязи, родители касаются своих детей. Сперва Изуне было достаточно придерживаться простых правил: вовремя приходить домой, не спорить, не огрызаться и не смотреть в глаза, делать, что говорят, и не общаться с одноклассниками. Ведь в противном случае Таджима подумает, что его маленькая шлюха нашла себе кого-то на стороне и порочит и его имя, и имя родного брата. Но так было раньше. Раньше Изуна мог позволить себе нечто вроде зоны избегания. Этакого безопасного пространства, заключающегося в порой сложных, но выполнимых действиях, однако с каждым годом отец находил всё больше и больше поводов ненавидеть младшего сына. Неправильные слова, взгляд, подозрения и иногда даже мысли. Изуна мог пытаться быть идеальным, мог перекроить свой характер под желания родителя полностью, но это не спасло бы его от того, что на его жизни давным-давно поставили крест. Изуна рос и переставал быть ребенком, и Таджима ненавидел его лишь за это. — Что это на тебе? — Изуна остановился сразу, как услышал голос отца за спиной, и его взгляд мгновенно упёрся в пол. Голова наклонилась от страха и покорности, юноша испуганно вздрогнул, услышав за спиной шаги. Через двадцать минут начинались уроки в школе, а ведь до неё нужно было ещё дойти. Однако Таджиму это мало волновало. Мужчина нарочито медленно встал с дивана, направившись к сыну, а тот успел лишь испуганно отступить на кухню, слишком поздно поймав себя на мысли, что такое бегство — худший вариант из всех возможных. Он помнил, как отец выключил репортаж новостей, который смотрел по телевизору. Кажется что-то о засухе в Неваде. После характерного щелчка тишина стала звенящей. Изуна поёжился от неприятного писка в ушах. Его поясница уперлась в кухонную тумбу, и юноша замер на месте, ссутулившись так, будто бы его вот-вот ударят. Но Таджима действовал иначе. Всегда иначе. — Ты собрался идти в таком виде в школу, Изуна? Его голос был предостерегающим, но тихим. Изуна открыл было рот, чтобы оправдаться, впрочем, пока неясно в чём, но рука родителя уже вцепились в его тонкую кофту, дёрнув со всех сил на себя. Изуна вскрикнул, испуганно уставившись на бледное от злости лицо отца, но не стал сопротивляться, даже когда ткань угрожала треснуть по швам. — Да, Изуна? Ну и кому же ты, мать твою, там собрался красоваться? — мужчина дёрнул его ещё раз, заставив испуганно поморщиться. — Я тебя спрашиваю?! Изуна молча мотнул головой, от страха даже не заметив, как на кухню тихо и незаметно вошел брат, испуганно застывший на месте. Зато его заметил Таджима, яростно взглянув старшему сыну в глаза. — Посмотри, Мадара. — Обратился он на этот раз к нему. — Ты выпустил бы его в таком виде из дома? Мадара не ответил, опустив голову, но Таджима принял этот жест как согласие, резко толкнув Изуну к тумбе. — Принеси что-нибудь из твоих рубашек. Какую хочешь. Живо! — рявкнул он. Мадара тут же поспешил подняться наверх, оставив брата наедине с отцом, и то были худшие минуты ожидания в жизни Изуны. А их было, чёрт возьми, не мало. Таджима вдруг наклонился к самому его лицу. Изуна почувствовал запах крема для бритья, когда отец сжал пальцами его подбородок и заставил посмотреть в свои глаза. Изуна ненавидел подобные вещи. Не мог выдержать его тяжелый, враждебный взгляд слишком долго, потому что рано или поздно ощущал нечто, схожее с отвращением к тому, что невозможно охарактеризовать словами. А самого Таджиму отвращение к его глазам раздражало. — Посмотри на себя. Выглядишь как грёбаная проститутка. Не хватает только таблички «Даю бесплатно. Любому желающему». — Я ведь носил эту кофту раньше… — Раньше ты был подростком, а не течной блядью. — Выплюнул Таджима, вновь дернув парня за ворот. Изуна наконец понял, что дело лишь в нём. Слишком открытый теперь, когда ещё год назад совсем не вызывал вопросов. Что же его дорогой родитель заставит надевать, когда ему исполнится восемнадцать? Изуна вздохнул, когда брат таки вернулся со своей мятой серой рубашкой в клетку и бросил её отцу. В присутствии Мадары всегда становилось легче, даже когда он не пытался помочь, будто бы при нём у Таджимы появлялось нечто, похожее на тормоз в его больном рассудке. — Наденешь это. Изуна попытался уйти в комнату, как только отец впихнул ему в руки мятую рубашку, но мужчина вновь дёрнул его на себя. — При нас, Изуна. — Прошипел он, и юноша, оглядевшись на молчавшего мрачного брата, нехотя снял с себя кофту, поёжившись от пробирающего до мурашек отцовского взгляда, внимательно изучающего его голый торс. — Пошевеливайся. Изуна подчинился. Набросил на себя рубашку, пока Таджима с ожесточением швырнул его старую кофту в мусорную корзину, и поспешно застегнул пуговицы. Получилось плохо. Пальцы предательски тряслись, а испепеляющий взгляд отца, скрестившего руки на груди, заставлял сбиваться даже в таком простейшем занятии. Однако в конце концов у него получилось. Рубашка была слегка широкой в плечах и висела на нём мешком, однако к удовлетворению родителя таки скрывала субтильную фигуру юноши. Изуна думал, что может облегченно вздохнуть, и на мгновение даже позволил себе подумать, что всё закончилось. И это стало его главной ошибкой. — Ничему ты, блять, не учишься! — крик родителя заставил его опешить и растеряться, когда чужие грубые руки схватили юношу за плечи и толкнули обратно к тумбе. Изуна вскрикнул от боли в пояснице. Кажется, Мадара хотел броситься ему на помощь, но предостерегающий взгляд Таджимы пригвоздил его к месту. — Папа… — Изуна всхлипнул. Мужчина грубо ткнул пальцем в его ключицу, оголённую не застёгнутыми пуговицами, а затем грубо застегнул их сам вплоть до последней у воротника. Чёрт. Вот оно в чём дело. Господи, почему Изуна не додумался сам? — Маленькая шлюха так и стремится выставить себя всем на обозрение. — Шипел Таджима ему в лицо. — На тебя даже пуховик надень — ты найдешь способ меня провоцировать, да? Ты специально делаешь это со мной, Изуна? — Папа, пожалуйста… Я не хотел… — он был почти в истерике. Хлюпал носом, пока по щекам катились слезы. Чужие грубые прикосновения заставляли его тело трястись от страха и ожидания боли, потому что казалось, ещё чуть-чуть и Таджима ударит. Причинит боль так или иначе, потому что завёлся. И его не остановить. — И тем не менее снова и снова делаешь это, хотя знаешь, что отхватишь. — Его снова схватили за лицо. — Знаешь, что я пытаюсь держаться… так может мне дать тебе то, что ты, дрянь, так просишь? Может тогда твое шлюшье нутро наконец успокоится… — Папа! Таджима замолчал, обернувшись к старшему сыну. Тот с опаской поднял на него глаза. — Мы опаздываем на экзамен. — Тихо сказал он. Изуна выдохнул. Врёт. Никакого экзамена сегодня нет. Неужели… — Важный. Отец какое-то время сверлил его взглядом, прежде чем вернуться к младшему сыну, сейчас всхлипывающему в ужасе и слезах. Затем, будто бы просчитав что-то в своей голове, таки отпустил сына и, отойдя от него на пару шагов, устало и яростно вздохнул, проведя рукой по лицу. — Следи за своим братом, Мадара. Это твоя прямая обязанность. И не давай ему спуску. — Холодно сказал он. — Хватит уже этой возни. Пора тебе взрослеть. Позволишь этой дряни сесть себе на шею — увидишь, не пройдет и года, как его уже отымеет какой-нибудь вонючий ублюдок. Изуна громко всхлипнул, спрятав лицо в ладонях, на что получил ещё один презрительный взгляд, после которого Таджима наконец ушёл, оставив Изуну с братом. Мадара так и остался стоять в нерешительности, а его брат обессиленно сполз на пол, прижав колени к груди и продолжив негромко всхлипывать. Он хотел бы перестать рыдать, но слёзы не останавливались, как ни пытался он успокоиться. Мог бы привыкнуть. Надеялся, что не будет чувствовать ничего, но упорно не получалось. Когда же всё это закончится? Мадара бросил на него сочувствующий взгляд, но так и не нашёл нужных слов. Вместо этого он закинул свой рюкзак на плечо и ушёл на улицу. Так быстро, будто бы стремясь оставить позади и отца, и брата, и эту опостылевшую ему жизнь. Шёл третий час без сна. Глаза упорно смотрели в потолок. До рассвета было ещё долго, наверняка, но прежняя сонливость ушла так же неожиданно, как и появилась, поэтому Изуне оставалось лишь устало лежать на кровати. В комнате было темно — должно быть, поздний вечер или около того. Может, даже глубокая ночь. Изуна не знал. После того, что с ним сделал Тобирама, время перестало иметь значение. Учиха даже не пытался следить, помнил лишь моменты. Как его привезли домой после бесконечной беготни по врачам, сующим внутрь него пальцы в отвратительных резиновых перчатках. К примеру. Или как Кагами дал ему снотворное, а Изуна, тогда еще не способный связать и двух слов, наконец смог прилечь на короткий тревожный сон. Однако даже там кошмары не оставили его в покое. Рад ли он, что этот эпизод его прошлого давно позади? Что Таджима мертв и Изуна давным-давно не боится его? А разве вышел из этого какой-то толк? Он проснулся из одного кошмара в другой. Ещё более ужасный. Юноша молча поднялся с кровати, медленно размяв затекшие ноги. Бросил взгляд на Кагами, свернувшегося в клубок в кресле неподалеку, но не стал будить. Кагами спал, обняв себя руками, так мирно, что Учихе не хотелось прерывать его покоя. Вместо этого он тихо вышел из комнаты, прикрыв за собой дверь, и отправился в ванную, где включил душ. Комната мгновенно заполнилась паром, но перед тем, как встать под дождик, Изуна снял с себя одежду и, обнажённый, остановился напротив зеркала, подняв пустой усталый взгляд покрасневших глаз на своё лицо. Случившееся отразилось на нём не лучшим образом. На прелестном личике, что так нравилось здешним калифорнийским ублюдкам, пролегли глубокие тени. В особенности под глазами. Волосы спутались и беспорядочно лежали на плечах. Изуна прислонился рукой к своему отражению. Кожа в голубоватом свете казалась до омерзения бледной. Как у трупа. «Встань ко мне спиной». Он снова там. Сбросил всю свою одежду, нехотя расправив плечи в темной отцовской комнате. Таджима смотрел на него без тени улыбки, но в его глазах плескалось что-то зловещее. Нечто, вызывающее болезненные спазмы чуть ниже живота. Он послушно повернулся. — Довольна, шлюха? — Изуна попытался изобразить отцовские нотки в голосе, мрачно улыбнувшись зеркалу. Вышло неплохо. А то бы. Он же актёр. На тонкой шее блестела серебряная цепочка, но парень никак не мог вспомнить, откуда её взял. «Хороший мальчик. Теперь на колени. Давай, Изуна. Не жди брата. Он ещё нескоро вернется». Изуна встал под горячие струны воды, однако тут же сделал её омерзительно ледяной. Когда по телу начало разливаться пробирающий до костей холод, он запрокинул голову и закрыл глаза. Стало немного легче. Будто бы холодная вода заставила оледенеть и сердце. Будто бы ничего не происходило. И этих синяков на худых бедрах никогда не существовало. «Выгни спину. Я знаю, ты это умеешь». Изуна послушался его. Ему было холодно, страшно и ничего не видно во мраке спальни, но он безропотно выполнял любой приказ, зная, что может стать ещё хуже. Чужая холодная рука коснулась его спины, прошлась по пояснице, а затем вдруг исчезла. Изуна всхлипнул, ощутив новый приступ озноба, но постарался сдержать слёзы. Его сердце тревожно замерло, когда он услышал, как позади него отец расстегивает ремень на своих штанах, но Изуна так и не осмелился обернуться. Он был прав. Такая простая мысль, а сколько всего нужно было, чтобы её осознать. Что толку было бежать прочь от одного насильника, если по итогу он угодил к другому? Да ещё и хуже. В сто крат хуже. Что же это такое? Его карма? Крест? Может, Изуна притягивает к себе лишь долбанных психопатов, посему и должен страдать от их ёбнутых выкидонов? Юноша усмехнулся, резко закрутив кран. С волос стекала холодная вода. Тело обжигало холодом, после внезапного контрастного душа, но, как ни странно, стало легче. Даже очень. Немного прояснились мысли, вернулись отрывки воспоминаний, впрочем… на душе сейчас лежал такой тяжелый камень, что его не смог бы облегчить ни один, даже самый холодный, душ. Изуна вытерся полотенцем и вновь оделся. Кожу покалывало маленькими невидимыми иголками. Когда он вернулся в свою комнату — Кагами уже не спал. Юноша всё так же сидел в кресле, но на сей раз его глаза были распахнуты, а голова повернута к вошедшему и слегка склонена к плечу. Будто бы Кагами рассматривал его с любопытством, присущим только новообретенному знакомому. Учиха встал в проёме двери, не зная, что делать дальше. Вернуться в кровать? Но он не хотел спать. Как и есть. Как и жить, в общем-то. — Как ты себя чувствуешь? — тихо спросил его Кагами, на что Изуна пожал плечами, не глядя на него. Никак. Боль похоронена где-то под толщей отрицания и шока. А оставшиеся чувства? Пустота, обречённость, равнодушие. Разве объяснишь их словами? Кагами поднялся с кресла, осторожно положив руку на чужое плечо. Изуна вздрогнул, но не стал отпихивать её. — Давай выпьем. Хаширама не будет против, если мы возьмем его виски. Изуна не стал спорить. Они устроились на кухне, усевшись за общий стол перед панорамным окном, ведущим на сияющий в ночной подсветке бассейн. Кагами заметил, что ему холодно и принёс одеяло, заботливо накрыв им чужие плечи. Затем разлил по стакану виски и, бросив туда несколько кубиков льда, протянул Изуне. Тот, не думая сделал глоток и тут же закашлялся, когда жидкость попала не в то горло. Стало подташнивать. Кагами всё это время не отрывал от него взгляда, того самого, сочувствующего и тоскливого. Того, который заставляет чувствовать отвращение к себе. Но Изуна молчал, продолжая пить налитый ему виски и смотреть в одну точку на столе. Поэтому заговорить первым пришлось его собутыльнику. — Ты вернешься к Тобираме? — спросил Кагами тихо. Лицо Изуны исказилось от целой гаммы эмоций, едва он услышал это имя, но юноша сумел взять себя в руки. — В каком смысле вернусь? — он взял стакан крепче. Кагами ощутил, что сказал что-то не то, и виновато прикрыл глаза, избегая чужого взгляда. — Ты знаешь. Если он попросит. Изуна сделал ещё один глоток. В горле запершило, однако сознанию стало немного легче, когда мир начал распадаться на отдельные составляющие. Кагами трактовал чужое молчание по-своему. — Прости. Я сужу людей по себе. — Прошептал он. — Я пытался уйти от него много раз. Но он всегда возвращал меня. Так или иначе. Иногда уговорами, иногда равнодушной угрозой. Иногда Кагами переставал пытаться уйти сам. Изуна понимал, о чём он говорит. Он отставил пустой стакан в сторону и, получше укутавшись в одеяло, посмотрел на собеседника с сочувствием в глазах. В конце концов Кагами оказался единственным, кому Учиха мог доверить остатки своих разбитых и смешанных с дерьмом чувств. — Ты никогда не говорил, как познакомился с ним. Кагами улыбнулся. Тоскливо и болезненно. Старые воспоминания были неприятны ему, но он был готов поделиться ими ради Изуны. Но прежде он налил ему новый стакан виски и поманил за собой, на улицу. — Хуёвая история. Он заплатил за мою операцию. Ту, благодаря которой у меня теперь кусок железа вместо бедра. — Сказал юноша, усевшись на пластиковый край бассейна и опустив ноги в хлорированную воду. Изуна присел рядом, прижав колени к груди. Он сделал новый глоток виски и, поморщившись от вкуса, поставил стакан рядом с собой. Кагами вздохнул, решив начать свой рассказ с самого начала. — Ты же помнишь, что я родился не в Лос-Анджелесе, да? — Северная Дакота. — Да, Изуна это помнил. Кагами кивнул ему. — Маленький город. Без названия. Все друг друга знают. В особенности моего отца, конечно. Он у меня священник. А ещё братья и сестры. Много. — Говорил он, болтая стаканом в руке. Вдали от них обоих за подстриженными кустами простирался яркий сияющий Лос-Анджелес, вопящий во всю глотку гудками машин, барной музыкой и полицейскими сиренами. Однако до сюда доносились лишь его отголоски. — В общем, между мной и отцом… кое-что произошло. И мне срочно понадобилось… уехать оттуда поскорее. Изуна удивлённо посмотрел на него. — Он насиловал тебя? У Кагами это предположение сперва вызвало изумление, затем жуткую догадку, стоило только посмотреть в чужие глаза. Вот оно что. Стало не по себе, но юноша продолжил. — Нет. Он узнал, что я гей. Притащил домой насильно, избил и запер в чулане. Сказал, что никогда не выпустит меня. И что я буду сидеть там до конца своих дней. Я понимаю его с одной стороны. Знаешь… если бы наши узнали, что сын священника — гей… всякое могло бы случиться. — Кагами криво улыбнулся. — Я решил его проблему сам. Уговорил сестру открыть чулан. Собрал немного вещей и сел в первый же автобус до Калифорнии. Потом как-то добрался и до города ангелов. — Почему именно он? — А разве не все жители глубинок мечтают о нём? Большой город. Столько возможностей. Надежд… — усмехнулся юноша, вскинув руку со стаканом. — Я приехал сюда с мечтой начать жизнь с чистого листа. На всю катушку. Не скрывая того, кто я есть. Типично, да? То, что все низшие слои Лос-Анджелеса — это такие же, как мы, дурачки, узнаешь, когда становится слишком поздно. Изуне хотелось смеяться. Знакомые слова. Неужто они так похожи? — И что же случилось? — Один человек захотел этим воспользоваться. — Кагами закрыл глаза, словно бы вспоминая этот день. Когда он встретил Орочимару. Этого очаровательного мужчину, столь мило решившего оказать заплутавшей душе так необходимую ей помощь. Он ведь казался таким галантным и обходительным по первому впечатлению. Всё нахваливал внешность Кагами, называл особенным и неотразимым, подливая вина в его бокал. А затем предложил заработать легкие деньги, пообещав золотые горы в будущем. Простейшая история. Примитивная для Лос-Анджелеса. — А… впрочем. Ладно. Забей. Не хочу надоедать тебе этим дерьмом. — Пожалуйста, продолжай. — Попросил его Изуна. И Кагами нехотя согласился. — Его зовут Орочимару. Он вынудил меня стать его… сам знаешь. Как это называется. — Вздох. — То есть… по сути я сам согласился. Но на тот момент у меня был небольшой выбор. Я думал, что это будет временно. Что я поработаю на Орочимару и уйду, что мне стоит? Потерпеть пару раз. Лечь сперва под него. Потом под тех, что согласятся выложить за меня круглую сумму. Однако потом… со временем я вдруг понял, что временная подработка — это единственное, на что я гожусь. Изуна удивлённо покачал головой, желая поспорить с этим. Но Кагами не дал ему этой возможности. — Не надо. Это просто факт. И не более. Кроме смазливого личика у меня не было ничего, Изуна. Я ничего не умел и ничего не имел. У меня не было дома, связей, родителей. Отец клал трубку каждый раз, когда я звонил домой. Не знаю зачем. Наверное, надеялся, что рано или поздно он станет скучать по мне. Может быть попросит, чтобы я вернулся. Но время шло. А моя жизнь не менялась. — Кагами безразлично махнул рукой, прикрыв глаза. Его босые ноги медленно болтались в голубоватой воде. Изуне стало холодно, и он вновь получше закутался в одеяло. Не слишком помогло. — А затем к ней ещё и добавились проблемы со здоровьем. «Я плохо себя чувствую в последнее время». «Вот как? Насколько все плохо, Кагами?» Но он не мог ответить на этот вопрос, потому что не ощущал ничего, кроме бесконечной усталости. Слабости, порой мешающей даже встать с кровати. Кагами думал, что это депрессия. Затем к слабости прибавились и другие симптомы, но Орочимару не придал значения и им. Выпадение волос, подавленность, ознобы… разве это можно счесть чем-то, что стоило бы круглой суммы за посещения врача? У Кагами не было таких денег. И конечно у него не было страховки, а посему он мог лишь умолять Орочимару о подобной услуге хотя бы в долг, вот только как оказалось, Орочимару заботился о своих самых ценных бабочках лишь на словах. Когда же речь шла о болезнях, минутах слабости и падения — он выбрасывал их как использованный товар. Утилизировал в мусор и убирал из своей жизни, как и полагалось делать с бесполезными вещами. Но то было потом. Сперва же в жизни Кагами появился Тобирама. — Никто не знает, откуда Орочимару взял его. Просто однажды привёл в свой отель за ручку, будто бы нашел нового лучшего друга. Или ученика. Тобирама тогда совсем не умел скрываться. Я понял, что он такое, как только увидел его глаза. То, как он смотрел на нас было… ты и сам знаешь, что это. Не мне тебе объяснять. — Кагами прыснул. — А Орочимару он нравился. Никогда не видел, чтобы он так вертелся вокруг кого-то. Может, и правда относился к Тобираме как к своему протеже. Не знаю. Чувствовал в нём нечто родное, наверное. Кагами не знал, сколько времени нужно психопату, чтобы найти свою идеальную жертву, однако Тобираме потребовалось доля секунды, чтобы отыскать в недоверчивом взгляде юноши то, что он сам того не зная, искал. Они встретились взглядом на той самой крыше, которую Орочимару обустроил под очередную летнюю террасу, где-то под вечер. Кагами помнил, что тогда мило разговаривал с одним из своих частых гостей. Какой-то мужчина в возрасте, кажется. Сейчас даже имени не вспомнишь. Кагами рассмеялся над очередной его неуклюжей шуткой, прикрыв рукой рот в тот самый момент, когда Орочимару и Тобирама впервые появились в его поле зрения. Тобирама бросил на него равнодушный пустой взгляд, но затем его глаза сфокусировались на чужом лице более заинтересованно. Они сели за соседний столик, и Кагами, утративший интерес к своему собеседнику, невольно поглядывал на незнакомца снова и снова, неизбежно натыкаясь на его холодное любопытство в ответ. Тобирама говорил о нём с Орочимару. Возможно, просил дать возможность попробовать Кагами лично, но по неясным причинам змей ему отказал. Было ли это началом их размолвки в дальнейшем? Кагами не знал. В тот вечер они ограничились лишь тем, что подозвали его на минут двадцать, дабы пропустить по бокалу шампанского, и Орочимару невзначай представил их обоих друг другу. — К слову, Тобирама. Ты же у нас врач почти. Верно? — усмехнулся мужчина, снисходительно обратившись к Сенджу. Тот не среагировал на столь откровенную издёвку с чужой стороны. Кагами показалось, что он даже не понял ее. — У моего подопечного в последнее время постоянно какие-то проблемы со здоровьем. Как он говорит. Может посоветуешь что? Конечно. Это была не более, чем насмешка, но Сенджу вдруг и правда стал задавать ему холодные медицинские вопросы, не глядя в глаза. Будто бы без интереса, но с желанием копнуть чуть глубже. Есть ли жалобы. Какие. Где именно болит и были ли проблемы с весом. Кагами отвечал отстранённо, уподобляясь его безразличию, но, кажется, Тобирама сумел вычленить из его ответов нечто, схожее с диагнозом. Впрочем, его холодный взгляд ни капли не изменился. — Не вижу причин для беспокойства. — Что ж. Не скажу, что удивлён. Кагами у нас любит преувеличить. — Орочимару охотно кивнул ему, толком не распознав того, что Тобирама лгал. А Кагами понял это мгновенно, будто бы эта демонстративная ложь предназначалась только ему. Но ему всё ещё не хотелось говорить об этом слишком подробно. Парень вздохнул, посмотрев на Изуну почти с сожалением, но сам Изуна не заметил его взгляда. Изуна всё таращился на опустевший стакан с виски, ощущая, как чертовски мало выпитого, чтобы отпустить ту тяжесть, что легла на плечи невыносимым грузом. Однако если Изуна выпьет еще — возможно окончательно потеряет нить разговора. — Всё произошло очень быстро. Я до сих пор не могу осознать этого окончательно. — Тем временем говорил ему Кагами. — Тобирама ничего не сделал… такого. Кажется. Просто несчастный случай. — Что произошло? Кагами поморщился, ненароком коснувшись своего бедра. — Я сломал его. Точнее… мне его сломали, но… это было. Ты можешь представить при каких обстоятельствах. — Мадара решил, что тебя изнасиловали. Поэтому и сломали. — Нет. — Покачал головой Кагами. — Это было не так. Я ведь говорил тебе, что мои кости стали хрупкими как спички. Давно уже. Потом врачи сказали мне что, то был какой-то сбой в гормонах или вроде того. Но в тот момент это было для меня таким шоком, что я не сразу почувствовал боль. А потом… пиздец. Ты и представить себе не можешь, как это было больно. Изуна кивнул, терпеливо храня молчание, когда Кагами понадобилась передышка, дабы хлебнуть из своего стакана и прокашляться. — Я думал, что умру от этой боли. Орочимару пришлось отвести меня в больницу, чтобы меня хотя бы осмотрели. Сделали снимок и сказали, что я уже как бы… инвалид наполовину. Мне нужна операция. Лечение. И всё это будет стоить огромных денег. — Кагами с мрачной улыбкой прикрыл глаза. — Конечно, у меня их не было. Тогда я стал умолять Орочимару оплатить её, несмотря на то что боюсь всего этого хирургического дерьма как огня. — Боже… — Изуна прикрыл рот рукой. — Но он всегда был чёртовым прагматиком до мозга костей. И никогда — альтруистом. Орочимару услышал достаточно чёткий ответ на свой вопрос, что задал врачу, поставившему Кагами капельницу. Его любимая бабочка больше не годится для того, чтобы приносить ему деньги. Он, конечно, может оплатить дорогую операцию, но даже после неё нет гарантии, что без регулярных осмотров врачей и лечения, Кагами не сломает себе ещё что-нибудь, и не стоит говорить о том, что Кагами ещё год будет вынужден оправляться от травмы, не зарабатывая своему покровителю ни гроша. Как жаль. Кагами был хорошей вещью для него, но раз уж он безнадежно сломан — проще купить новую, да заменить на что-то получше, чем бессмысленно терять деньги. Орочимару было трудно винить за его простую и выгодную логику, в которой Кагами был не более, чем сломавшимся предметом. Стоило ли удивляться тому, что змей оставил его в больничной палате одного? Что он там сказал напоследок? Что-то официально-вежливое. Как всегда. Спасибо за сотрудничество? Прискорбно, но я вынужден откланяться на этом? Забавно. — Ты, наверное, решил, что это конец. — Покачал головой Изуна. Ему было знакомо это чувство. Та крайняя степень отчаянья, к которой он приходил и сам в тот далекий сейчас год их с братом побега. Когда отец разом оборвал всё, чего они достигли своими тайными усилиями. А может быть, даже не это. Может быть, Изуна решил, что обречён, когда Таджима загнал его в огненную ловушку, наставив на сына пистолет. — Да. — Они снова немного помолчали. Кагами всё глубже погружался в свои воспоминания, хотя чертовски не хотел переживать дерьмо прошлого снова. — Знаешь. Когда лежишь на больничной койке, придуревший от обезбола и брошенный всеми… многое осознаешь. Я помню, как кто-то сказал мне, что без операции я могу и коньки откинуть, если в лучшем случае не сесть в инвалидную коляску. Но я тогда подумал, позвоню отцу, может, он соизволит ответить мне хоть сейчас. А если нет — выброшусь прямо из окна этой ебаной больницы. Что? По-твоему, у меня были иные варианты? Ни денег, ни работы, ни жилья. Я даже за гипс бы не смог заплатить. — Парень пожал плечами. — Я отчасти виноват во всём этом. Никогда не думал о будущем или вроде того. Даже денег не откладывал. Наверное, будь я поумнее — ситуация оказалась бы не такой безвыходной. Но прошлое было не вернуть. Кагами помнил, как в палате стемнело, но никто так и не пришел, чтобы включить свет. А было ли кому? Его родители отказались от него, Орочимару отказался от него, Кагами оказался брошен на произвол судьбы и всё, что мог, — рыдать от обиды и боли да смотреть в белый потолок. Он не помнил, сколько длился этот кошмар, но уже через пару часов в одиночестве Кагами устал рыдать. Вместе с мыслями о самоубийстве его сознание постепенно отключилось, и он провалился в глубокий сон без сновидений. Однако уже через несколько минут его разбудил все тот же врач, поставивший юноше диагноз лишь затем, чтобы сообщить согласен ли он с тем, чтобы посторонний человек оплатил ему операцию. — Не знаю, как Тобирама вышел на меня. Может быть, по наводке Орочимару. Он не появился в тот вечер, я даже подумал, что блядская змея таки сжалилась надо мной. — Кагами усмехнулся. Где-то давно его каталку с ним спешно везли до операционной, а всё, что он помнил, — приглушённые голоса и лампы, вспыхивающие над головой. Его сердце билось как бешеное из-за жуткого страха, вдруг растекшегося по венам. Кагами не чувствовал облегчение от внезапного спасения. Вместо этого он впал в глубокую панику, беспорядочно вглядываясь в лица, прикрытые масками, и тихо умолял не делать этого. Не вскрывать его плоть и не касаться костей. Не проникать внутрь железными инструментами и не причинять ещё больше боли. Но его мало кто слушал. Поэтому Кагами пришлось закричать. Blue sky to forever, Green grass blows in the wind, dancing It would be much better a sight with you, with me, If you hadn't met me, I'd be fine on my own, baby, I never felt so lonely, then you came along* Когда всё кончилось, прошёл день или два, после которых он обнаружил себя в одиночестве снова. Орочимару так и не появился, поэтому медсестра помогла Кагами осторожно присесть на один из стульев в холодном, пустом коридоре, погруженном в синеватый полумрак. Будто бы Кагами кого-то ждал. Юноша не сказал ей ни слова. Он находился в столь подавленном состоянии, что едва хватало сил даже на то, чтобы держать голову прямо, поэтому вскоре он безразлично опустил её. Взгляд бессмысленно блуждал по худым бедрам, одно из которых было сковано черными ремнями ортеза. Кажется, Кагами придётся носить его год или около того. — Хорошо держишься. — Чужой равнодушный голос оказался знакомым. Кагами слабо поднял голову. Встреча взглядом с Тобирамой заставила сердце испуганно дрогнуть, но он постарался не подать виду, что напуган. — Как прошла операция? Пальцы крепко вцепились в костыль, стоящий неподалеку. Тобирама не изменился. Стоял над ним, спрятав руки в карманы темно-синих джинс, и с любопытством оглядывал юношеское осунувшееся лицо. В тот момент парень понял, что видел своего благодетеля совсем не в том человеке. — Что тебе от меня нужно? — выпалил он почти сразу, поежившись от неизвестного ему страха. Слабая улыбка Тобирамы пропала с его лица. Он вдруг хмыкнул, слегка наклонившись к чужому лицу. — Боишься, Кагами? Я настолько тебе не нравлюсь? — спросил он почти шепотом. Юноша затаил дыхание. Показалось, что Тобирама вот-вот набросится на него, вцепившись в горло наверняка острыми как бритва зубами, но то было лишь наваждение, подкинутое уставшим от плохого сна мозгом. Вместо этого мужчина отстранился от него, скучающе отведя взгляд. — Что меня выдаёт? Кагами не понял вопроса. И одновременно понял. Трудно было сказать, что именно не понравилось ему в Сенджу при их первой встрече, и почему Орочимару держал своего друга подальше от некогда любимого мотылька, однако немного обдумав эти мысли, парень всё же смог дать слабый ответ. — Глаза. Бедный Тобирама. Еще более заблудшая душа, чем он. Кагами не пытался понять его поступков, потому что для его обычного ума они были нелогичны и абсурдны, когда, как для самого Сенджу, наверняка представляли собой многоплановую схему. Точную, холодную и расчетливую. Но ведь так было не всегда. Кагами был достаточно эмпатичен, чтобы увидеть даже в таком человеке тоскливые метания среди тех, кто никогда его не поймет. Спусти бога, заточённого в тесное человеческое тело, бродить среди людей. Как быстро он потеряет смысл существовать? Тобирама кивнул, помолчав какое-то время. Кагами ничего не смыслил в его внутренностях, но даже плохой игры в своего хватало, чтобы насторожить. Это была одна из причин, по которой Тобирама вообще заинтересовался достаточно, чтобы воспользоваться чужой беспомощностью. Впрочем. У Кагами не было иных вариантов. Единственный, кто протянул ему руку помощи, был молодой психопат, и это та реальность, с которой оставалось лишь смириться. И быть может научиться на своих ошибках, раз он всё ещё жив. — Ты удивишься. Но когда они не были красными — всё обстояло ещё хуже. — Да. Он лишь добавил этому безобразному взгляду пигмента. Его настоящие серые глаза, будто бы выгоревшие и бесцветные на свету, раздражали так сильно, что Сенджу даже избавился от всех своих фотографий, где он всё ещё был… человечен. Впрочем, это вновь нельзя было сказать о глазах. Тобирама вдруг сел на корточки напротив своей жертвы, с усмешкой заглянув в лицо юноши. — Итак. Как насчет отблагодарить меня за помощь? Кагами знал, что к этому придёт рано или поздно. — Я не могу заниматься… — Мне не нужно твоё тело. — Отмахнулся от него мужчина, коснувшись ладонью чужого колена. В его жесте было что-то жутковатое, неправильное, потому что он выражал собой странное доверие. Немного открытой души, показавшей свое отвратительное уродство. Но они не были близки. А это значит, что Тобирама доверился ему лишь потому, что понимал — у Кагами не осталось никого, кроме него. А этим не грех воспользоваться. — Как думаешь, можно ли сделать что-то со взглядом? Кагами не хотелось затягивать с этой историей, также не хотелось, чтобы Изуна решил, будто бы он продал душу дьяволу или вроде того. Логика Тобирамы была потёмками даже для него самого, и попытка понять её и предсказать оборачивалась лишь новой головной болью. Для него же всё было просто и ясно как день. Кагами повезло понравиться этому ублюдку в своё время. Повезло завлечь хорошо скрытой болью и беспомощностью, но он был слишком лёгкой жертвой. Поэтому ему и пришлось стать сообщником, как бы ни хотелось обратного. Тобирама доверял ему. Открывал те секреты, которые не позволял увидеть больше никому, возможно понимая, что юноша выслушает. Кагами видел становление Сенджу от начала и до конца. Он видел зарождение. Узрел и финал. Это и есть его предназначение, придуманное нарциссичным мозгом одного психопата? Стать свидетелем абсолютно всего, что происходило за эти годы. Переносной биографией. Рассказчиком. — Я думал, что смогу отдалиться от него. Поступил в университет, хотел получить специальность и купить свое жилье. Может, даже не здесь. — Кагами покачал головой. — Думаю, Тобирама прекрасно знал о моих планах, но не пытался мне мешать. Наверное, думал, что так или иначе я буду с ним, когда наконец понадоблюсь. У него всегда были проблемы с самоуверенностью. Но не то, чтобы он оказался не прав. — Кагами вдруг прыснул, замахнувшись пустым стаканом и бросив его в бассейн. Изуна вздрогнул от этого жеста. — Дерьмо. Не нужно было тебе с ним связываться. Если бы я предупредил тебя с самого начала… чёрт. Прости меня. Ладно? Изуна слабо улыбнулся ему, не зная, что ответить. Кагами не хотел, чтобы его жалели, и любые попытки проявить подобную эмоцию он бы воспринял в штыки. Но Изуне правда было жаль. Их обоих. Он не видел причин винить Кагами в чём-то. Быть может, потому что в таком случае у него бы и вовсе не осталось хоть какого-то поддерживающего плеча. А быть может, потому что ему чисто по-детски, глупо и бессмысленно захотелось сыграть на этом чувстве вины. И быть может, жалости. — Как думаешь… У нас могло бы получиться что-то большее? — тихо сказал Изуна, обернувшись к Кагами. Тот удивленно вскинул брови вверх. Учиха помедлив, добавил, — я имею в виду. Отношения. Кагами дернул уголками губ в мрачной гримасе. — Это не лучшая идея. То есть… ты говоришь это сейчас из жалости ко мне. И потому что пьян. И… сам знаешь. — Он растерянно покачал головой. — Я не говорю, что ты мне не нравишься. Но я вряд ли тот, кто тебе нужен, Изуна. Я бывшая шлюха и содержанка, на которую все покупаются только из-за милого личика и потому что она дает по первому требованию. А ты… ты совсем не такой. Чёрт, я даже не знаю, как сказать. — И снова этот невеселый смех. — Ты всем нравишься. Сводишь всех с ума, кто бы это ни был. У тебя отличная внешность. Талант. Харизма. У тебя столько перспектив в будущем. Я не знаю. Тебе не повезло с Тобирамой, но поверь мне. Немного времени — и ты снова сможешь вертеть каким-нибудь красивым богатеньким режиссером, который бросит к твоим ногам хоть весь Лос-Анджелес. Но Изуну не впечатлили его слова. — А я больше этого не хочу. Не хочу виться вокруг таких людей. Не хочу играть роль милой игрушки для них. — Ответил он почти зло. — Я хотел быть таким, и куда это привело меня? Нет уж, спасибо. Больше у меня нет желания зависеть от такого, как Тобирама. Не с моей удачей. Уж прости, Кагами. Если я и хреново разбираюсь в людях, то отношения с тобой — это явно более удачное решение, чем те, которые я принимал до этого. Кагами испуганно застыл, удивлённо выпучив на него глаза. Затем осторожно кивнул, будто бы боясь разозлить юношу. Ему потребовалось время, чтобы обдумать сказанное Изуной, и Кагами с сомнением произнёс: — Но что тогда будешь делать? — Я… наверное попытаюсь добиться всего сам. — Пожал юноша плечами. — Но ты не ответил на мой вопрос. Кагами неловко вздохнул. Хорошие планы. Жаль, трудновыполнимые, почти невозможно. Таким, как они, тяжело без сильных покровителей. Чтобы взвалить на свои плечи подобное, гордо отказаться от того, что могут дать даром, — нужно быть сильным человеком. Но Кагами не считал Изуну сильным. По крайней мере… не настолько. — Я подумаю. Ладно? Но Изуну не устроил такой ответ. Это был ужасный ответ. Отвержение, которое могло добить его расшатанные нервы окончательно. Они ведь так похожи с Кагами. С одной болью. Почему он не хочет? Изуна настолько ему отвратителен? Кажется, Кагами заметил его опустевший взгляд. Поторопился обнять за плечи, заставив посмотреть на себя. — Изу… я не хотел, чтобы это звучало так резко. Прости меня. Изуне просто нужен хоть кто-то рядом. Кому он может доверять. Разве он не заслужил хотя бы этого после всего дерьма, что свалилось на него? Юноша всхлипнул. — Пожалуйста… — он потянулся к чужим губам, но Кагами нехотя отвернулся. — Пожалуйста, Кагами. Конечно, тот был готов сдаться. Быть может, хотя бы на словах, чтобы его друг успокоился хоть немного. В конце концов, это ничего не стоило. Сказать — да. Разве отношения для Кагами хоть что-то значили? А для Изуны? Всего лишь статус, дающий тебе иллюзию того, что ты не один. Что есть кто-то, кто решит твои проблемы и не станет просто наблюдать, когда ты будешь падать. Наивное представление. Он не успел ответить Изуне, потому что за их спинами вдруг раздались чужие шаги. Кагами и Изуна отстранились друг от друга, обеспокоенно обернувшись, но к их счастью пришедшим был не Тобирама. — Изуна. — Хаширама удивлённо уставился на сидящих у бассейна, и его взгляд вдруг помрачнел. — Я думал, твой брат с тобой. Изуна вздрогнул, ощутив, как неприятно кольнуло в груди. Мадара? Нет, они давно уже порознь. Он не видел брата с того момента, как Хаширама отвёз их в больницу. Даже не помнил, как тот уходил куда-то. Кагами тоже был удивлён. — Он говорил мне, что будет с тобой. — Сказал Кагами, и Изуна ощутимо побледнел. — Вот блять… — только и выдал Хаширама, бросившись внутрь дома. Кагами не смог понять подобной реакции, но по взгляду Хаширамы казалось, тот догадался о чём-то таком, о чем хотел думать в последнюю очередь. Изуна задрожал, получше укутавшись в плед, и тогда Кагами крепко обнял его сам, осторожно погладив по голове. Всё идет к чертовски плохим последствиям, но никто из них не мог сказать к каким. Однако звук торопливых шагов Хаширамы по тихому коридору нёс в себе тревожное знамение лучше любых слов. Кагами ведь помнил, что они оба уходили чёрт разберёт куда. Мадара показался ему странным тогда. Таким спокойным. На редкость равнодушным даже к уходу Тобирамы. Где же он теперь? I know it's not the right time tonight But I won't move until this stops. Go back to the top Back to the top* Трасса была освещена так хорошо, что машины, стремительно гнавшие впереди, отбрасывали на лицо мужчины длинные черные тени. Рябящие, исчезающие и появляющиеся вновь и вновь, порой они мешали видеть то, что находилось впереди, отчего он уже несколько раз едва не врезался в подрезающие его легковушки каких-то богатеньких малолеток, лишь в последний момент выворачивая руль и уходя от столкновения. Он ехал так быстро, что скорее всего, останови машину полиция, получил бы штраф размером с плату, которую можно было внести в покупку неплохого дома, но Мадару это не волновало. Внешние события — лишь оформление для того, что он туннельным зрением видел впереди. Свою главную цель, которую мужчина поставил так холодно и равнодушно, будто бы она была не более чем точкой на карте его невыполненных дел. Now I can see the light That you are Never good at controlling me Now I can see the light Shining, whole And I know, I know it was blinding you Вскоре машина выехала в сторону пляжа. Свет фар отразил название на каменной аккуратной статуе, совсем нескромно оповестившей его о том, что Мадара таки добрался до Малибу. Отлично. Дальше совсем немного и дом Тобирамы будет виден как на ладони. Мадара не сводил глаз с дороги. Ему не мешала ни громкая музыка, ни шум волн вдалеке. Лишь один раз он позволил себе отвлечься на океан, неровной гладью стоящий по ту сторону песчаного пляжа. До приоткрытого окна доносилась музыка и крики ночных пловцов, не ушедших со своих лежаков, даже когда вокруг сомкнулась непроглядная тьма. Впрочем, непроглядной её назвать можно было только, когда он свернул в сторону частных домов, ровной грядой ведущих к воде. Мадара улыбнулся, не моргая. В окне второго этажа белого коттеджа горел свет. Его ждали. I know it's not the right time tonight But I won't move until this stops Go back to the top Back to the top Тобирама наблюдал за его приходом, стоя у окна с бокалом вина в руке. Скорее всего откупорил одно из своих любимых. Хороший прагматизм. Мадара разрешит ему выпить все до дна, перед тем как запихнуть этот бокал белобрысому ублюдку в его поганую глотку. Стоило выключить двигатель в машине, как стало почти мертвенно тихо. Мадара слышал лишь отдалённый шёпот волн неподалеку, но стоило войти внутрь дома — как стих и он. Хорошо. Хорошая тишина, хотя с музыкой было веселее. Мужчина неслышно поднялся на второй этаж, в уверенности, что сейчас наткнется на Тобираму с пистолетом в руке и очередной пафосной бравадой, после которой мразь выстрелит ему прямо в грудь. Однако узкий коридор встретил его лишь ночной темнотой. Все комнаты, кроме кабинета Тобирамы, утопали во мраке. Мужчина тихо приблизился к приоткрытой двери, из которой сочилась тонкая полоска света. Замер, вслушиваясь в тишину, подобно хищнику, настороженно наблюдающему из лесной чащи. Тобирама был внутри. Об этом говорили все обострившиеся инстинкты, однако привыкший к подвохам Мадара не спешил вваливаться в комнату сразу. Вместо этого он медленно открыл дверь, крепче сжав в руке нож, позаимствованный на чужой кухне. И всё же Мадара не боялся. Его сердце билось в размеренном ритме, словно бы он занимался чем-то будничным и обыденным, а не лез в логово того, кого собирался холоднокровно прирезать. Впрочем. Так уж холоднокровно? Мадара уверен, что будет смаковать этот момент на протяжении всей своей жизни, даже если проведёт её остаток в тюрьме или психушке. — Долго. — Смешок. Тобирама так и не обернулся к нему, даже когда ясно почувствовал сверлящий спину взгляд. Лишь приставил бокал к губам и втянул носом аромат вина, выпив то до дна. Оружия у него или не было, или же ублюдок хорошо его прятал. Мадара не сбавлял бдительности. — Стоял в пробке. — То ли шутка, то ли холодный ответ. Тобирама на всякий случай улыбнулся, нервно дернув уголками губ, будто бы оценка чужого чувства юмора была вопросом приличий. Мужчина позади него прикрыл за собой дверь. Какое-то время они молчали. Тобирама закрыл глаза, вслушиваясь в тихий шум волн. Его одиночество у панорамного окна, выглядящего словно бы огромная картина черного, как ночь, океана, было почти эстетичным. Разве что не хватало одного небольшого нюанса. Мадара выключил свет, и чужая фигура погрузилась во тьму. Им обоим нужно было лишь пару мгновений, чтобы привыкнуть к окружившему их мраку. Быть может, потому что оба существовали с ним бок о бок уже давно. — Ты ведь знаешь, зачем я здесь, Тобирама? Какой на этот раз план? Мужчина медленно распахнул глаза, взглянув на звезды. Кажется, отсюда ему открывался вид на Персей*. — Никаких планов. — Равнодушный ответ заставил Мадару хмыкнуть. Тобирама так и не обернулся к нему, даже когда мужчина сделал в его сторону пару шагов. — Я ведь сказал. Всё кончено. Мужчина вдруг обернулся к нему. Его красные глаза блеснули в темноте неясным триумфом. Мадара застыл на месте, не поняв смысла этой эмоции. — Ты не убил меня сразу. — Задумчиво произнёс Сенджу. — Значит, таки ждёшь каких-то ответов? Мадара дёрнул плечом. Ответов? Вот оно как. Тобираме есть, что ему сказать. Мужчина проследил за ним взглядом, когда Сенджу устало присел в кресло, закинув ногу на ногу и чуть откинувшись назад. Прелестная картина. Они оба снова играют не свои роли. И всё же. Мужчина видел его таким не раз, когда снова и снова проходил через ад чужого кабинета, выворачивая душу наизнанку, забывая себя, теряя… что-то важное. Но этому подошел конец. Они оба знают. Теперь говорить придется Сенджу. Мадара сел на край дивана, небрежно повертев нож в руках. Ещё с минуту назад он готов был убить ублюдка сразу, как только увидит, но сейчас ему вдруг стало любопытно. — Нам стоит поменяться местами. — Сказал он с полуулыбкой. — По твоей роже видно, что ты хочешь исповедоваться перед смертью. Тобирама привычно скривился в лице. — Я делал это на протяжении всего нашего… общения. — Ответил он, закатив глаза. — У тебя высокий интеллект, но ты чертовски плохо читаешь людей. — Мне это дерьмо и не нужно. — С твоим диагнозом это единственное, что ты можешь позволить себе в качестве замены эмпатии. Мадара не выдержал. — Хватит уже, блять! Мы не обо мне сейчас говорим. Прекращай переводить на меня стрелки. К его удивлению, Тобирама вдруг опустил взгляд в пол и его лицо слегка смягчилось. — Верно. Прости меня. — Мадара изумлённо вздрогнул. Тон Сенджу был настолько… обыденно виноватым. Настолько непривычным и свободным от надменности, неизбежно присущей ему, что мужчина невольно растерялся. Тобирама вдруг перестал быть Тобирамой. Вместо этого он звучал как человек, наконец соизволивший поговорить с кем-то… как с равным. — Однако это мало что меняет. Ты знаешь, зачем ты здесь, и сам. Достаточно просто подумать… Мадара не нашёл слов для ответа. Оставалось лишь тряхнуть головой, попытавшись представить себе чужую извращенную логику, приведшую к подобному итогу. Да. Мадара понял многие вещи за этот период. Однако далеко не все, и они оба это понимают. Поступки Тобирамы, больные и непредсказуемые, могли быть открыты хоть каким-то смыслом лишь такому же, как и он, но Мадара отличался от Сенджу. Он мог уловить слабые настроения своего оппонента. Понять некоторые мотивы и их формы, но общая картина, весь путь чужого мыслеобраза оставался неизвестен даже ему. Возможно, Мадара всё ещё не дотягивает до Тобирамы по уму. А быть может причина лишь в том, что он всё ещё не преодолел ту грань, точку невозврата, которая поставит их на один уровень окончательно. Возможно, Мадара всё ещё слишком человечен, чтобы понимать. — Ты знал, к чему всё придёт. Ты знал, что, если тронешь моего брата — я убью тебя. — Тихо проговорил Мадара, не глядя на мужчину напротив. — Как… давно ты хотел умереть? Тобирама равнодушно пожал плечами. — С того момента как стал понимать, что именно у меня забрали после той операции. — Прошептал он. — Ты говоришь о… — Дело не только в эмпатии. Я потерял кое-что ещё. Это трудно описать. Как и трудно представить, если ты не переживал это сам. Это как… постоянный экзистенциальный ужас, который никогда не кончается. Как… связь с миром, которой у меня больше нет. С его привычным обликом. — Сенджу устало покачал головой. — Я привык жить в мире, где существуют только формы. Где есть только я — бессмысленный взгляд, блуждающий по бессмысленной вселенной, которой нет до меня дела. И вы. — Тобирама поднял на него глаза. В них было что-то такое, столь враждебное, что Мадара невольно ощутил, как сжалось нечто внутри. — Тоже формы. Живые. Неясные. Проносящиеся мимо. Я умею мимикрировать под ваше существование. Могу делать вид, что я ничем не отличаюсь. Могу заставить себя чувствовать. Но внутри меня это все равно не будет иметь такого же смысла, как внутри вас всех. Мадара не понимал чужих слов. Точнее, понимал частично, то, что кое-как откликалось в душе, но не более того. Возможно, Тобираме действительно суждено остаться для них всех непонятой загадкой. Возможно, его образ мысли — это что-то, что едва ли можно в принципе понять. Однако одно Мадара знал точно — продуманный Сенджу итог был вызван не одной причиной, и даже не двумя. Идя к своему финалу, ублюдок руководствовался всем и одновременно ничем. — Ты звучишь как сумасшедший. — Сказал он прямо. — Если уж для тебя всё не имеет смысла, то на кой черт ты это устраивал? Зачем заставлял Изуну и других своих жертв страдать? — Жертв? — Тобирама усмехнулся. — Какой ты ожидаешь ответ? Потому что я мог это сделать. Вот и всё. И я сделал. Надо сказать, не без удовольствия. — Уебок. — Прошипели следом. — Возомнил о себе невесть что, когда на самом деле у тебя просто крыша поехала. Никогда не рассматривал такой вариант, а, гений? Смешок. — Все мы отчасти сумасшедшие, Мадара. Иначе здесь и не выжить. — Хватит уже этого бреда. Скажи мне лучше вот что. — Мадара посмотрел на него почти озлоблено. — Разве ты не хотел умереть с блеском? Ты ведь даже сделать нихрена не успел. В чем смысл подыхать, если твоя задница не оставила хоть какой-то след для остальных. Снова молчание. Оно начинало раздражать. Мадара продолжил: — Ты ведь считаешь себя гением. Сверхсуществом, мать твою. Ты мог бы стать охренеть каким известным, хоть в своем мозгоправстве. Так почему нет? Тобирама едва заметно усмехнулся, слегка вскинув голову. На его лице было неясное Мадаре умиротворение. Будто бы их разговор — это то, к чему он так долго и упорно шёл в надежде достичь почти недостижимой цели. Вот она. Его условная вершина. Но какой сумасшедший будет считать подобное успехом? — По-твоему, я нуждаюсь в каком-то признании? Этой несчастной безмозглой массы, которая не поймет и половины из того, что я мог бы воплотить? Брось, Мадара. Уж ты-то, точно должен понимать, что пытаться выделиться перед ними, всё равно что выставлять себя как клоуна в цирке. Мы оба выше этого. — Сенджу потёр пальцами виски. — Мне нечего доказывать. Нечего создавать и некому помогать. Это всё простые социальные функции, которые приносили бы мне хоть какое-то моральное удовлетворение, не будь я таким, как ты. Всё, чего я хочу, — это наконец покончить со всей этой… бессмысленностью. Ты понимаешь меня? — Но почему именно я? — Мадара не понимал. — Неужто не нашлось другого психопата, который бы грохнул тебя? Тобирама усмехнулся, довольно прищурив глаза. — Потому что ты особенный, Мадара. Хоть и сам этого не осознаёшь. — Вполголоса проговорил он. — И потому что я не хочу уходить бесследно. У меня должно быть то наследие, которое я заслужил. Бессмертие, можно сказать. В твоём лице. Продолжение. Своего рода жизнь после смерти в виде тех последствий, которые аукнутся многим, кто ещё столкнется с Мадарой. Тобирама уверен, что завершил начатое, вот только что именно он сделал — окружающие поймут лишь спустя долгое время. В этом плюс его долгосрочного мышления. Или же не его? — Я не имею к тебе никакого отношения. — Воспротивился тот меж тем. — Ты ведь знаешь… это давно не так. К чёрту. Мадара резко поднялся с дивана, замерев, едва Тобирама поднял на него взгляд. К чёрту Сенджу и его больные идеи. Это должно закончиться сегодня. — Ты закончил? — прошипел мужчина, сделав к нему шаг. Тобирама тихо рассмеялся. — Так не терпится? — спросил он надменно. У Мадары зазвонил телефон. Вздрогнув от неожиданности, он тут же вытащил его из кармана куртки и нажал на «отбой». Сенджу одобрительно кивнул ему. — Ну так вперёд. Никаких последних речей не будет. Я привык к лаконичности… Он не договорил. Мадара врезал ему кулаком прямо в челюсть, отчего Тобирама со вздохом завалился на пол, едва не разбив голову о край кофейного столика, заваленного бумагами. Мадара мысленно улыбнулся. Он мечтал об этом вот уже как год, и наконец-то, видит, как на губах этого поганого урода проступает кровь. Сенджу усмехнулся, приподнявшись на локтях. Его язык медленно прошелся по разбитым губам. — Продолжай. — И тем не менее, голос Тобирамы оставался ледяным и равнодушным. Верно. Даже это дерьмо происходит по его чёртовому плану. — Когда закончишь — ничего не трогай здесь. На моём столе я оставил предсмертную записку. Выбросишь моё тело в море — и всё спишут на самоубийство. Мадара оставил его слова без комментариев, хотя подметил, что эта сомнительная затея таки может и выгореть. Богатенький дом ублюдка находится поодаль от остальных по его личному желанию. Дальше только пляж и скалы вдалеке. Мадаре ничего не стоит избавиться от жмура, кто что докажет? И всё же мужчина смолчал, вместо этого как следует врезав ему в бок ногой, вынудив с хрипом упасть на спину. Что же это? Роли поменялись? Или Мадара снова дал себя одурачить? Тобирама не пытался встать. Морщась от боли, мужчина упорно сверлил чужое лицо взглядом, но никак не выказывал ни страха, ни злости. — Ты ещё долго будешь меня вспоминать, Мадара. — И снова эта уродливая улыбка. Учиха опасно прищурился. — Каждый твой поступок в дальнейшем — будет отражением того, что я посеял в тебе. — Заткнись. — Новый удар. Тобирама зашипел от боли. Затем испустил нечто, похожее на смешок, когда Мадара уселся на него верхом, одной рукой сжав горло. Но на лице последнего всё ещё было сомнение. И это то, что нервировало Сенджу больше всего, заставляя усомниться и в себе. Неужели не дожал? — Быть чудовищем не так уж и страшно. В глубине души ты это понимаешь. Ты всю жизнь держал себя от падения, но представь, каково это — просто позволить себе упасть так глубоко, как только можно, у всех на глазах. Это и есть полная свобода. От всего. — Мадара не хотел его слушать. — Возможно, в этом и смысл. Выбраться из этих чёртовых рамок. — Никуда ты, блять, не выбрался. — Мадара сдавил его горло сильнее уже двумя руками. Тобирама захрипел, вцепившись в его запястья, но не пытался освободиться. Его взгляд оставался осмысленным, даже когда мужчина начал всерьёз задыхаться. Мадара смотрел на его искаженное от боли лицо с холодной отстраненностью. Гнев сменился слабым удовлетворением, оно — пустотой внутри. Мадара знал, что смерть Сенджу принесёт ему краткую, но радость. Однако тогда всё было бы кончено. Перед его глазами предстал Изуна, улыбающийся ему украдкой в их старом добром кафе. Когда всё ещё было хорошо и беззаботно. Когда они не встретили этих двоих. Мадара отвёл взгляд от дергающегося под ним мужчины, вскинув голову к открывшемуся виду черного, как смола, океана. Он двигался, как одно большое и живое существо. Ревел и бился о белый песок, бурля под тысячами сияющих во тьме звезд, но не отражая их. Будто бы это шумная черная дрянь — нечто сродни их больным душам. Тобирама думал, что решил всё проблемы. Снова позволил себе решить за Мадару, что он за человек. Позволил себе считать его убийцей. Боже, как это заебало. Как его чёртова самоуверенность заставляла скрипеть зубами. Хватка мужчины на чужом горле ослабла. Тобирама, едва не потерявший сознание, судорожно вдохнул. Его кашель заставил Мадару протрезветь окончательно. Убей меня и выбрось тело в океан. А потом живи, ощущая на себе недоверчивые холодные взгляды всех, кто окружил тебя за это время, потому что никто не поверит в версию с самоубийством. Изуна отвернется от него. Наверняка окончательно и без шанса на примирение. Боже. Только не он. Пусть лучше этот ебаный Сенджу посадит их обоих за решетку, но только не такой сценарий. Мужчина резко одёрнул руки, посмотрел на свои ладони почти с детской растерянностью, будто бы они вдруг оказались вымазаны чем-то грязным. — Мне пора заканчивать быть у тебя на побегушках. — Прошептал он, поднявшись. Тобирама, продолжающий судорожно кашлять, с трудом смог перевернуться на бок. Хватит с него. Им с Изуной давно пора убираться отсюда. А этот ублюдок может искать себе другого убийцу. Мадара не хочет и не будет иметь с ним ничего общего. — Поищи себе другое наследие. Сукин сын. Тобирама с трудом смог сфокусировать на нем взгляд. На мгновение. Жалкое мгновение, длившееся всего долю секунду, он будто бы пытался понять смысл брошенных Мадарой слов. А затем его лицо исказилось от смеси ярости и почти подростковой обиды. — Что… — Сенджу вновь закашлялся. После удушья его голос был глухим и хриплым. — …куда ты собрался? Мадара повернулся к нему спиной, намереваясь уйти прочь из этого чертового дома и никогда не возвращаться. Наплевать на последствия. Он не марионетка Сенджу и не будет опускаться до убийства ради его больных амбиций. Пусть катится ко всем чертям собачьим. Мадара не такой. Брат всегда твердил ему именно это. — Я иду домой. — Он сказал это скорее себе, чем Тобираме, прикрыв глаза от почти болезненного жжения в груди. Домой. Но где же их дом? Неужто у Сенджу? Конечно нет. Мадара никогда не будет считать это место домом. Но тогда что ему остается? Одинокий дом в Меркьюри, стоящий посреди пустынной глуши? Но разве это место, полное детских грязных секретов, связано хоть с чем-то родным? Тобирама с трудом сумел подняться на колени, держась за горло. — Ебаный трус. Ты всё ещё продолжаешь… верить, что можешь бороться с этим? — Сенджу рассмеялся. Ядовито и почти безумно. — Не смей думать, что сильнее меня, Мадара! Вернись и сделай это! Молчание. Тобирама яростно ударил кулаком по столу. — Ты думаешь, что играешь в хорошего ради своего маленького брата? Или ты просто бежишь от той ебучей правды, которая стоит у тебя перед рожей? Я всё ещё могу убить его. Ты слышишь меня? Я могу убить твоего гребаного Изуну. Мадара не собирался его слушать. Он покинул кабинет, не оглядываясь, с долгожданным чувством того, что это решение стало одним из немногих, что он принял лично. Однако уйти от Тобирамы без последствий — было слишком наивной надеждой. Он шёл быстро. Почти прошел половину коридора, шаря по стене в поисках выключателя, прежде чем что-то кожаное не врезалось в его шею. Все произошло быстро, Мадара даже не успел понять, отчего именно вдруг сдавило его горло, однако едва пальцы схватились за что-то грубое, удавкой повязанное на шее, — осознание происходящего обрушилось на него, как внезапный дождь посреди ясного неба. — Не смей думать, что я отпущу тебя. — Прошипели ему в ухо, прежде чем рвануть на себя. Мадара ахнул от боли, потеряв равновесие. Его голова врезалась в стену, и мужчина грузно завалился на колени, силясь сделать один единственный вдох. Кислород в легких заканчивался. Его шею крепко сдавливал ремень, болезненно врезающийся в кожу. Мадара простонал, сжав зубы. Его снова дёрнули назад, заставив вскинуть голову. — Вижу, ты упорно не хочешь по-хорошему, ублюдочный психопат. Что ж. Давай я немного расскажу тебе про свой план «Б». Мадара попытался закричать, но из горла вырвался лишь хриплый стон. Его лицо покраснело от напряжения так сильно, что казалось ещё немного и глаза выпадут из орбит. Господи. Как это было мучительно. Мадара не знал, что должен чувствовать перед лицом смерти, однако, кроме инстинктивного страха и желания бежать, не ощущал ничего. В ушах оглушительно стучала кровь. — После тебя будет Изуна, Мадара. А после него — Кагами. Я заберу вас всех. — Чужое сбивчивое дыхание опаляло щеку, но Учиха не мог видеть нападающего. Перед глазами плыло. — Ты пожалеешь о том, что я не умер. А если ты выживешь — пожалеют всё остальные. Мадара резко вскинул голову, изо всех сил ударив Тобираму затылком по лицу. Тот вскрикнул, от неожиданности ослабив хватку. И Мадара тут же рванул вперед, упав на пол. Руки судорожно сняли с шеи ремень и откинули в сторону. — Ах, ты… — Тобирама слегка наклонился, схватившись за нос. Нужно было убираться, пока он не бросился снова. Мадара жадно открыл рот, вбирая в легкие как можно больше воздуха и с трудом опираясь о стену, судорожно полз вдоль коридора. Волосы предательски лезли в лицо. Нужно было двигаться. Бежать куда подальше. Но чёртова лестница была так далеко. — Я же сказал тебе, что ты никуда не пойдёшь, больное отродье. — Тобирама вытер ладонью кровь под носом, подняв ремень. Мадара почти поднялся на ноги, продолжая жадно вдыхать ртом воздух, однако помещение ходило перед ним ходуном. Дерьмо. Дерьмо. Блять. Мадара с трудом смог обернуться. Тобирама не спеша шёл за ним, сжимая в руках ремень. Серебряная пряжка на нём моталась из стороны в сторону с каждым шагом, словно блядский маятник. У Мадары перехватило дыхание. В его глазах не было ужаса, они оставались пусты даже в столь плачевном положении, однако нотка страха таки появилась на лице мужчины, едва до него донесся чужой, леденящий душу смех. Они не были наравне сейчас. Тобирама хотел только этого, но Учиха всё ещё причислял себя к его жертвам. — Похоже я таки недооценил твой самообман. Это ничего. Это далеко не провал. Потому что, уж поверь мне. Пока ты или твой брат в этом городе — я доберусь до тебя. Куда бы ты ни бежал. — Он снова смеялся. Мадара застыл на месте. Его чёрные волосы спутались и беспорядочно спадали на лоб, предательски прикрывая один из глаз. Он должен был бежать. Но не мог перестать смотреть в глаза приближающемуся к нему психопату. Этот пугающий, словно бы сияющий в красноватом мраке взгляд. Внутри которого нет ничего живого. Нет ебучей души. Света. Нихрена нет, кроме абсолютного зла. Нет, даже не так. Мадара знает, что есть более точное выражение. Одержимости. Темной извращённой одержимости, которую он видел на лице своего отца в ночь пожара. В ту ночь, что разделила их жизнь на до и после. Возможно, в своём экзистенциально-кошмарном существовании Тобирама таки нашел необходимый ему смысл. И он заключался именно в Мадаре. — Пока ты здесь, я могу всё, слышишь меня?! Мадара не слышал. Всё его внимание было сосредоточено лишь на чужих безумных глазах, во мраке отдающих алым отблеском. Страшное зрелище. Почти тошнотворное ввиду того, что он впервые видел этого маньяка в столь сумасшедшем состоянии. Под носом Тобирамы снова потекла струйка крови. Он слизал ее, едва та попала на верхнюю губу, и оголил в безобразной усмешке ровные зубы. Его сероватые в темноте волосы бледными прядями прилипли к мокрому лбу. — Не бойся, Мадара. Я не убью тебя, пока не добью до конца. Сейчас мы отправимся в мой кабинет, а завтра ты очнешься в совсем другом месте. — Мадара попытался замахнуться на него, но комната под ногами вновь зашаталась. Тобирама схватил его за плечо и криво, но ударил о стену. Мадара вскрикнул. Висок обожгло болью, но собраться с мыслями он не успел — треклятый Сенджу потянул его назад. Его рука крепко зарылась в черные пряди, рванув мужчину на себя. Чёрт возьми. Он сейчас выдерет Учихе все волосы! Мадара попытался сопротивляться. Едва не зарычал от ярости, когда его вновь утянули за порог. Там он увидел своё отражение, беспомощно рвущееся из чужой хватки на волю. — Мне ничего не стоит отправить тебя туда, где тебе самое место. Как и твоего братика. Проклятье. Учиха никак не мог посмотреть назад, пока его тянули за волосы. Он попытался вцепиться в чужие руки пальцами, дабы разжать их, но ничего не вышло. Тобирама вновь потянул его за собой. Их обоих качало как на корабле в сильный шторм. Чернильный океан за прозрачным стеклом панорамного окна яростно бился о песок. — В конце концов это тоже своего рода единство, правда? Бедному Изу не помешает пройти лечение, после того, что я с ним сделал. Уверен, я сам же бы смог избавить его от этой ужасной травмы, если конечно он ещё не свихнулся. — С мрачным удовлетворением прошипел Тобирама ему в ухо. — Ради этого дерьма я бы даже закончил свой никчёмный университет. Ха… Только подумай. Изуна в смирительной рубашке смотрелся бы на редкость соблазнительно… — Потеряйся, урод. — Рявкнул Мадара в ответ, врезав ногой по зеркалу на стене. То с треском разбилось, вынудив Тобираму с удивлением отвлечься на их искаженные отражения. В этот момент Учихе наконец удалось освободиться. Собрав остатки сил, он рванул назад, заставив Тобираму качнуться и отпустить его, опасаясь получить по челюсти ещё раз. Затем резко вперёд. Его повело. Мадара упал на колени и инстинктивно схватился за осколок зеркала на полу, затем обернулся и наставил его острый конец на тяжело дышащего Сенджу. На мгновение они оба замерли. Тобирама улыбнулся, надменно прищурив глаза. — Ты готов. — Вдруг подытожил он не в силах скрыть своего наслаждения. — Только взгляни на это, Мадара. Разве это не прекрасно? Я давно не ощущал себя таким… Живым? Или даже счастливым. Тобирама был всем сразу. Он чувствовал, что разбудил в них обоих то, что было так упорно скрыто под тонной предрассудков и серой реальности. Теперь дело за малым. Мадара сжал осколок так крепко, что он прорезал кожу у него на ладони. Несколько капель потекли по зеркальной поверхности, упав на пол. На мгновение он заметил свой глаз, отразившийся в этом осколке. Прочел в нём ту же самую одержимость, что когда-то была присуща его отцу. А сейчас и Тобираме. Что ж. Если Сенджу так хочет посмотреть на его внутренности. Пусть посмотрит. Мадара едва заметно усмехнулся, тряхнув головой. Чертовски болело горло. Он сплюнул кровь на пол и с криком бросился на человека напротив, легко свалил его с ног. Рука сама занесла осколок над головой. Целился в глотку. Куда-то в район кадыка. Тобирама продолжал улыбаться, но одержимость в его глазах сменилась восхищением. Жутким и извращенным, мужчина словно бы загипнотизированный не спускал с чужого лица глаз. Пусть восхищается. Мадаре даже приятно. В конечном итоге он всегда стоял выше его на пару тройку ступеней. Осколок почти достиг чужой шеи, когда что-то ударило его в бок. Мадара удивленно ахнул, не поняв каким образом Тобирама умудрился сбить его с ног, однако осколок всё ещё оставался в его руке. — Какого черта вы творите?! Хаширама? Мадара с трудом обернулся, окончательно потеряв нить происходящего в темноте. Резко затошнило. Волосы упали на влажный лоб, отчего пришлось яростно тряхнуть головой, подняв глаза к третьему в их кровавой драке. — Откуда ты… нет! — Тобирама попытался отпихнуть брата от себя, но тот прижал его руки к полу, с опаской обернувшись на замершего Учиху. Тот смотрел на него как хищник, готовый вот-вот рвануть в очередную атаку, однако у мужчины не было времени расставлять приоритеты. Несмотря на то, что он обнаружил их неравный бой, где Тобираму пытался убить именно Мадара, внутренне чутьё подсказало, что заводилой был отнюдь не он. — Иди к черту, Хаширама! Тебя не должно здесь быть! — Угомонись! — Дай ему закончить то, что он начал! — Я сказал тебе заткнуться! — Хаширама с трудом придавил брата к земле, усевшись на его бедра. Тобирама вдруг замолчал, медленно переведя взгляд на наблюдающего за ними Учиху, уже поднявшегося на ноги. В его глазах появилось нечто, напоминающее гнетущее ожидание, и, кажется, этот настрой передался и второму Сенджу. — Мадара? Сердце застыло от страха. Мадара стоял совсем близко всё это время. Его лицо, испачканное в крови, ничего не выражало. Лишь в пустых черных глазах полыхало нечто, схожее с холодной яростью. Она заставила Хашираму замереть, на мгновение прекратив даже дышать, будто бы он был кроликом, очарованным коброй. — Мадара… вызови скорую. — Позвал его Сенджу. Брат под ним дернулся в попытке скинуть с себя чужой вес. Скорая? О чём это он говорит? Нет. Ублюдок не смеет… нет. — Скажи, чтобы приезжали как можно скорее. Хорошо?.. Но Мадара не двинулся с места. Его рука, сжимающая окровавленный осколок, медленно поднялась к лицу. Он взглянул на свое отражение в нем, вновь заметил нечто отцовское в своих глазах. И в голове снова появился этот проклятый белый шум. — Мадара? Ты… слышишь меня? Ты слышишь меня? Мадара? «Стоя на берегу реки я…» Он понял, что его ждёт ещё один блядски веселый день, стоило только обнаружить очередную пропажу на кухне, едва начав соображать после хуёвого сна. А благодаря кому он стал хуёвым? А, Мэдди? Мог бы закончить ещё вчера, так нет же. Всё нужно было отложить. Что тут можно сказать. Фильтры до сих пор лежали у воздуховода, соединяющего вентиляцию. Сегодня нужно было доделать их окончательно, благо поломка оказалась не настолько существенной, чтобы перекрыть им кислород, однако тот факт, что воздух, попадающий в бункер, больше не проходил через дополнительную фильтрацию всё же тревожил его. А тут ещё и этот мудак. Мадара раздражённо закатил глаза, обернувшись в сторону ванной. Та, само собой, была закрыта. Отлично. У него есть пару минут на то, чтобы побыть наедине с собой, прежде чем этот заносчивый пиздец не начнет стоять над душой. Учиха усмехнулся. Размял шею, громко зевнул и потянулся, поставив покрытый известью чайник на плиту. Сперва кофе. Дешевый, единственный доживший до их дней кофе из банки. А потом он займётся этой маленькой шкодливой дрянью. Мадара довольно усмехнулся про себя. Да, настроение на редкость было неплохим. Впрочем, то было лишь делом защитной реакции. Он знал, что Обито так или иначе успеет испортить его за сегодня. Когда кофе был сварен, Мадара уселся на диване, вновь бросив взгляд на ванную. Затем устало вздохнул, включив телевизор и отпив немного горькой дряни из чашки, поставил её на стол и вернулся на кухню за аптечкой. Сперва развел марганцовку с водой и вытащил очередную пачку бинтов со склада, порвав бумажную упаковку. Ну вот и всё. Осталось самое сложное, ха. Благо оно как раз наконец соизволило выйти из ванной. — Что такое, малыш? Опять отравился чем? — ехидно спросил у него мужчина, на что Обито лишь ощетинился, остановившись как вкопанный. Не смотрел в глаза, сволочь. Знал, что за этим последует. — Да. — Коротко отозвался Обито, и Учиха не сдержал смеха. — А нож тебе на что был, боюсь спросить? — Я его не трогал. — Вот как? А где же он? Обито не ответил. Его поскудневшего ума не хватило даже на то, чтобы придумать внятное оправдание. Что ж. Ладно. Мадара медленно поднялся с дивана, сделав вид, что собирается выключить телевизор, однако стоило Обито купиться на это и на мгновение повернуться к нему спиной, дабы уйти в комнату, как мужчина сократил расстояние меж ними за пару шагов, схватив мальчишку за плечи. Обито явно ожидал этого, ведь в последний момент вывернулся из его рук. На нем снова был старый дядин халат выцветшего синего цвета, пояс которого мальчишка с ожесточенным усердием затягивал на талии так сильно, будто бы хотел передавить им все свои органы. Что-то из нервного. Должно быть. У Обито такого полно. — Отвали! — малец попытался сбежать в комнату. Очевидно. Однако Мадара таки добрался до него быстрее, чем тот захлопнул за собой дверь. Схватил за поясницу, притянул к себе и с трудом таки уложил брыкающегося подростка на пол. Тот закричал ещё громче. Затем его крики перешли на рычание. После и вовсе на неясное бульканье, будто бы подонок подавился своей же слюной. — Убери свои ебаные руки от меня, членосос! — Следи за свои тоном, молодой человек. — Хохотнул Мадара, перевернув его на живот и придавив спину Обито коленом. — Куда ты спрятал нож? Обито не ответил, продолжая беспорядочно выкрикивать ругательства и рычать, подобно загнанному в капкан волку. Совсем уже взрослый. Даже Мадаре с каждым годом все сложнее угомонить, благо хоть не сильно набирает по массе. В свои девятнадцать, конечно, не легкий, как пушинка, однако не сильнее своего дяди. А то был бы совсем пиздец. — Язык проглотил, Обито? Ты же знаешь, что я найду его в любом случае. — Мадара вновь оскалился мальчишке, но на того уже не действовали подобные запугивания. Вместо этого ублюдок стал орать и вырываться ещё сильнее. Совсем уже как зверьё. Даже разговаривать нормально разучился. Посему и воспитывать приходится совсем по-другому. Прибегать к таким вещам, которые Учиха ненавидит. — Ладно, ладно. Молчи. Я тогда посмотрю на твои руки. Мадара схватился за левое запястье, насильно повернув то к себе. Пришлось налечь на мальца всем телом, придавив второй рукой его туповатую голову к полу. Тот лишь огрызнулся, яростно сдунув упавшие на лицо пряди. Да уж. Ему бы постричься. Шевелюра почти до поясницы, как у его обожаемого родственника. Мадара даже не скажет толком, нравится ли ему подобное сходство с племянником. — Слезь с меня, урод! — рявкнул тот, когда Мадара стал осматривать одно из его запястий. Ха. Кажется, все шрамы старые. Рубцы от прошлых порезов давно побелели и вросли в кожу. Видны только потому что их чертовски много. Мадара осмотрел и вторую руку, но и она была чиста на новые раны. Зато он узнал семь глубоких на внутренней стороне запястья вплоть до локтя. И огромное количество шрамов потоньше сросшиеся над голубоватыми венами у самой ладони. Старьё. Однако нож был украден. Значит ублюдок таки успел порезать себе что-то ещё. Не руки, так другое, что ему ещё нравится? Мадара резко поднялся с мальчишки, но лишь затем, чтобы схватить его за ногу и потянуть поближе к столику, где лежала марганцовка с бинтами. Надо раздеть и посмотреть на внутреннюю сторону бедра. Тоже любимое место. Или плечи. Точно. Они тоже. Обито вдруг закричал от боли, а Мадара ощутил что-то мокрое под пальцами. Опустил глаза и вздохнул. — Ах, вот оно что. Новые порезы были найдены. Пришлось, правда, спустить с Обито всю одежду ниже пояса, включая промокшие от крови носки, дабы оценить масштаб очередного психоза. Благо картина была не столь ужасающая. — Ты еблан, Обито. — Хихикнул Мадара, сев мальчишке на задницу, спиной к его голове. — Хуй с ним с руками, но сухожилия резать? Это же пиздец как больно. — Дерьма наверни. — Огрызнулись в ответ. Мадара хмыкнул, облив его лодыжки раствором марганцовки. Мальчишка под ним снова задергался, но Учиха держал его крепко. Типичная картина для их бункерного утра. С недавних пор. Может быть пары месяцев назад, у них вдруг образовалось это странное, неясное соперничество, с каждым днем обрастающее всё более опасными гранями. Мадара не знает, что положило начало. Может быть, его и не было. А может, он забыл что-то такое, что Обито воспринял как сигнал к тому, чтобы начать показывать свою оскаленную пасть без малейшего стеснения, но факт пришлось усвоить сразу. Маленькая дрянь стала очень злой. И главное — очень злопамятной. И Мадара должен был поспевать за ней, дабы в воспаленном мозгу понимающего лишь насилие мальчишки не утратить тот первичный страх, что внушала когда-то его фигура. — Даже смотреть на это больно. — Ему потребовалось немного времени, чтобы замотать бинтами обе ноги. Порезы были не слишком глубокими, однако на худых конечностях ушлого мальца казались… довольно болезненными. Впрочем, едва ли ублюдку поможет просроченный обезбол. Пусть терпит сам. Раз уж решил заниматься подобным дерьмом как своим ебаным хобби. — Всё, всё, малыш. Я почти закончил. Обито наконец сдался. Его тело безвольно обмякло, дав возможность дяде повязать на бинте узелок. Вот так. Мадара посмотрел немного на бинты у себя в руках и по итогу перебинтовал еще и запястья подростка. Не то, чтобы это было нужно, те шрамы давно не кровоточили, однако если дрянь решит опять порезать себе вены как школьница — Мадара узнает об этом куда раньше, чем тот успеет прикрыться. — Снимешь их — в рот выебу. Понял? — рука зарылась Обито в волосы, вынудив его слегка приподнять голову. Мадара прошептал это в самое ухо, чтобы затем отпустить, наконец оставив подростка в покое. Обито тут же поднялся на ноги, ощетинившись как собака. Бросил на дядю полный ненависти взгляд, пока царапал укрывшие его запястья бинты, но не посмел ни нападать на него, ни пытаться их снять. Вместо этого он бросился в комнату, громко хлопнув за собой дверью. Бункер вновь погрузился в мирное гудение. Всегда бы так. Но увы. Мадара знал, что мразь ещё объявится. Не через пять минут, так через десять. У него найдется тысяча причин липнуть к любимому дядюшке как банный лист. — Да, да. Ходи теперь с голой задницей. Никакого уважения к вещам. — Учиха подобрал чужую одежду с пола, отнес ее в ванную и бросил в корзину, прежде чем вновь вспомнил о так и не починенных фильтрах. Блять. У него немного времени. Если повезёт — сможет доделать их в тишине. Эта немая сцена повторялась в их замкнутом театре так часто, что её отдельные очертания стали попросту расплываться. Чертовски не хватает музыки. Гудение труб над головой — единственное поощрение в кропотливой работе, но Мадара старается делать всё так быстро как может. Он вновь благодарит себя за попытку устроить свою карьеру там, где ранее проходил путь его отца, хотя бы потому что его научили даже подобным вещам, совсем не связанных ни с армией, ни медициной. Впрочем, сейчас Мадара делал то, чему во многом учился сам. В полевых условиях так сказать. Чертовы фильтры ломались уже не впервые. И если раньше он мог поменять сломанные на новые — то сейчас неполадки в вентиляции с неимением выхода наружу казались едва ли не главной проблемой жизни под землей. Ну. Он сгущает краски. Совсем немного. Они оба дышат. Возможно, зараженным воздухом, но всяко лучше, чем задыхаться вовсе. За дверью тишина. Телевизор выключен. Он хочет слышать шаги за спиной, на случай если Обито вновь попытается подкрасться. В последнее время он стал делать это с завидной регулярностью, но то уже вина блядского характера его любимого дяди. Мадара хмыкнул. Раньше было иначе, правда? Он размял плечи, потянул руки, дабы сбросить напряжение со спины, долгое время вынужденно гнущейся колесом, и вновь взял в руки отвертку, ковыряясь во внутренностях одного из фильтров. Идиотское занятие. Трудно понять, что именно вышло из строя, ведь конкретно этот ломался впервые, благополучно гоняя воздух внутрь бункера ещё с тех самых времен. Долго держался. Но что поделать. Замена найдётся, Мадара не идиот, чтобы не запасаться подобными вещами. Однако причину поломки узнать стоит. Такие фильтры — недешёвое удовольствие. Отыскать и приобрести получилось немного. Нужно экономить на каждом. Мадара вздохнул. Вышло тяжелее обычного. Не то, чтобы из-за воздуха, однако при одной мысли о том, что он сейчас дышит загрязнённым, быть может заражённым кислородом — делать это хотелось поменьше. Работа продолжается. Методично движется к завершению, не прерываясь даже на то, чтобы прислушаться к почти неслышным шагам позади. Мадара устало закрывает глаза, держа в руке отвертку. К его спине всем телом прижимается что-то живое и теплое. И иных вариантов, кроме самого паршивого, нет. Обито. Обхватывает под грудью руками, словно маленький ребенок инстинктивно тянется к отцовской фигуре. Мадару давно не трогают такие вещи. Особенно от Обито, потому что за этим следует лишь то, что он взрастил в мальчишке сам. Никакой новизны. Никогда. — Иди в ванную и передёрни. У меня сейчас нет времени с тобой трахаться. — Мадара без интереса осматривает отвертку в своей руке, когда его психопатические мысли снова дают о себе знать красноречивыми картинками с мальчишкой, чья шея, а может, глазница или голова проткнута железным кончиком крестообразного шпица. Но дядя не желает мальцу смерти. Обито позади него трётся о чужую спину всё так же настойчиво. Прижимается щекой к лопаткам и издаёт нечто, схожее с тихим всхлипом. О, потрясающе. Мадара говорил ему, что слёзы никогда не помогают. Особенно когда клянчишь на поебаться, но в последнее время у мужчины появилось впечатление, что малолетняя шавка давно перестала осмыслять человеческую речь. Чувствует только тон. Или боль. — Ты глухой? Отъебись от меня. Мадара едва не врезал локтем ему по лицу, но в последний момент смягчился. Отпихнул мальчишку, вернувшись к своим делам, будто бы это могло помочь ему избавиться от чужого общества хоть на мгновение. Однако с проклятым мальчишкой всегда, блять, всё не так. — Я ненавижу тебя. — Почти прохныкал Обито своим давно сломавшимся хриплым голосом. Знал, что раздражает, но никогда не упускал возможности вывести из себя. Что же. Недолгая кома лишила мальца страха окончательно. Как и любых тормозов. А поскольку их не было и у самого Мадары — коктейль выходил охуенно опасный. — Ты всегда говоришь «нет». — А ты режь себя почаще, может, когда-нибудь соглашусь. — Мрачно хохотнул мужчина, не оборачиваясь к нему. Обито прижался к его спине с ещё большим усердием, даже положил подбородок на плечо. — Иди займи себя чем-нибудь. Я занят. Однако глупо было думать, что его слова будут услышаны. Как Мадара и говорил. Обито давно разучился воспринимать на слух то, что не нравится его собственному эгоистичному желанию, но кто в этом виноват? Мадара мог бы сложить логические цепочки и понять, что такое поведение — только его собственная вина, но признать себя виноватым — значит, признать, что проебался, когда злоупотребил чужой детской податливостью в своё время, а Мадара не любит признавать свои проёбы. Их слишком много. Осмысли все — и поедешь крышей от ненависти и к себе, и к миру. Проще свалить всё на Обито. Вернуть неприязнь к нему и забыть тот год, в котором мальчишка пробыл в овощном состоянии. Мадара сбросил с себя чужие руки, когда Обито потянулся к нему за поцелуем. Ублюдок это любил, как ни прискорбно. Залезать языком в чужой рот и смаковать момент, прижимаясь к обветренным губам родственника, а для Мадары это самое занудное дерьмо из всех возможных. — Обито, блять. Я сказал тебе отвалить. Еще один такой выкидон — и получишь пизды. Сперва показалось, что засранец наконец услышал его. Затем эта хрупкая надежда рассеялась, стоило только Обито нехотя отстраниться, чтобы следом за этим вдруг юрко пролезть под рукой дяди и выхватить у него злополучный полуразобранный фильтр. Мадара не успел среагировать. Ах, он… Только обернуться за пару мгновений до того, как Обито встал на ноги и со всех сил швырнул фильтр на пол. Раздался грохот. Нет, даже скорее хруст. Мадара отстранённо заметил, как от кругловатой пластмассовой обрамки выпало нечто вроде компрессора и звучно брякнуло о бетон. А затем в его голове раздалось треклятое шипение. — Какого черта, Обито?! — мальчишка дёрнулся назад, когда дядя возвысился над ним внушительной фигурой, впрочем, внушительность его давно стала достаточно хлипкой. Обито всё ещё рос. Угрожал стать выше своего родственника в будущем — они уже были одного роста. Задержка в физическом развитии понемногу отступала даже от его истощенного тела. И хотя черты лица Обито всё ещё оставались достаточно аккуратными и лишенными вырвиглазной маскулинности — кроме длинных волос, от прошлого облика у него не осталось ничего. Напротив. Вопреки худобе его тело даже сквозь старый мешковатый халат казалось вполне крепким. Детско-подростковая мягкость пропала окончательно, заострив и лицо, и фигуру. Обито был юношей. С чертовски длинными неопрятными волосами, лезшими ему в лицо. Хлипкой растительностью и слабым здоровьем, но юношей. Займи его нагрузками в меру — и кто знает, может смог бы окрепнуть ещё больше. Однако подобная помощь была бы для Мадары крайне идиотским поступком. Ну, а сейчас… он всё ещё оставался достаточно слаб и хлипок, чтобы хватать его за плечо и стряхивать как тряпичную куклу, зато компенсировал эту слабость безмерной агрессией. Вот же. Мадара не успел понять, что произошло, когда его руку обожгло острой болью. Лишь заметил, как в его лицо хлестко ударили чужие отросшие волосы, после чего мальчишка яростно вцепился в удерживающую его руку зубами. Это было больно. Настолько, что Учиха вскрикнул, поспешив оттолкнуть Обито от себя. Поздновато. Ублюдок успел прокусить ему кожу. На предплечье, чуть ближе к локтю остался кровавый отпечаток чужих зубов. — Ах ты дрянь! — яростно прошипел Мадара, прижав руку к груди. — Я тебя сейчас убью! Зря. Обито слишком хорошо знал правила, чтобы не попытаться убежать, но Мадара всё же успел ударить его по лицу. Залепить пощечину полусжатой в кулак рукой с такой силой, что нижняя губа мальчишки лопнула кровью. На этом их перепалка и закончилась. Малолетний Учиха вскрикнул, бросил на него озлобленный взгляд и тут же исчез из поля зрения. Мадара знал куда. У него было лишь одно убежище. — Стой, мразь! — нет. Нет. Это нельзя просто так оставлять. Если Обито потерял все тормоза — его любимый дядя поставит их ему снова. Но сперва поцелует дверь, потому что это первое, что делает его выродок после подобных проделок. Прячется в своей норе и ждёт, пока буря за стеной стихнет. Сука. Мужчина ударил кулаком по двери, чувствуя, как его трясет от злости. Прикидывал на ходу, стоит ли возможность проучить ублюдка выломанной двери, однако здравый рассудок таки одержал верх над яростью. К чёрту. Замок на двери уже не заменить в отличие от фильтра, а жрать Обито рано или поздно захочется. Дай лишь время. — Ты совсем страх потерял, а? Только выйди отсюда, Обито — и я тебе о нём напомню. Слышишь меня? — и снова удар по двери. Предплечье пульсировало от саднящей боли. — Отвечай, дерьмо. Или я выбью эту ебучую дверь! — Отвали от меня, урод! — раздалось с той стороны. Мадара разозлился сильнее. Это была его фраза. Обито повторял за ним как грёбаный попугай. — Это я — урод? — он хохотнул. — На рожу свою посмотри. А потом ещё ноешь, что тебя никто не ебёт. Ты же, блять, омерзительный. Мадара перегибал палку. Понимал, что бьет по больному, и бил с удовольствием, зная, что создал в мальчишке эту слабость сам. Это была просто фраза, брошенная ему однажды. Не важная от слова совсем. Однако она задела. И Мадара внёс её в свою память как ещё одно оружие в их холодной войне. — Чего молчишь, урод? Язык проглотил? — Мадара выключил свет в ванной. Пусть посидит в темноте. Глядишь и собственные глюки доконают. Дыхание становилось всё сбивчивее, вырывалось из легких с каждым криком. — Ну так слушай внимательно. Когда выйдешь отсюда — я хочу видеть нож на своем месте или получишь так, что твоя рожа станет ещё паскуднее. Ты понял меня, Обито? И только попробуй не сделать это. — Заткнись! — что-то в ванной разбилось. Должно быть, чашка с щетками. Наплевать. — Время пошло. — Мадара повернулся к двери спиной. Бросил взгляд на укус на руке и прошипел сквозь зубы, — Сука… Нужно успокоиться и взять себя в руки. Такое происходит не в первый раз, он точно знает, что нужно делать с Обито даже в таком состоянии, однако раздражение не даёт усидеть на месте, даже когда с инцидента проходит пару минут. Рука перевязана. Можно унять злость, но желание придушить маленькую сволочь всё сильнее с каждым таким днем. А их много. Много с этим новым Обито, превратившимся в кучку негативного дерьма. Обито после комы. Обито, который не умеет ничего, кроме как рыдать и биться в истерике, или же бросаться на дядю с пеной у рта. Он ненавидит его. Мадара чувствует это всем нутром, едва мальчишка бросает на него случайные взгляды. Его глюки тоже ненавидят Мадару. Всё в этом бункере мечтает перекрыть ему кислород, но мужчина искренне не понимает, как именно всё обернулось именно такой стороной. Вздох. Может быть, стоило отмотать свои воспоминания чуть назад. Вычленить отправную точку и понять, когда хлипкий дрожащий от одного его взгляда ребенок превратился в это исчадие зла, но у него нет ни времени, ни желания. Он шарится в коробке и достаёт новенький фильтр. И тем не менее работа должна быть сделана. Мадара повторяет то, что помнит из старых инструкций, перебирая в памяти не только их, но и дни, в которых Обито ещё не становится озлобленной на него сукой. Это отчасти его вина? Разве? Он делает всё в точности до наоборот, но исход всё равно плохой. Почему же? Мадара усмехается. В голове снова чужие слёзы. Обито постоянно ревёт. Даже сейчас. По ночам. В ванной. Когда Мадара делает ему больно. Когда Мадара игнорирует его или проявляет хоть какое-то внимание. У Обито нет причин не рыдать, но это, чёрт возьми, так утомляет. Когда он перестал быть овощем, это тоже утомляло, но мужчина был слишком рад тому, что он вообще жив, чтобы сметь проявлять хоть какое-то раздражение. Нет. Вместо этого, когда Обито заперся в ванной сразу, как понял, что вновь вернулся в свой персональный ад — дядя даже попытался его успокоить. Как мог, но из Мадары никогда не вышло бы хорошего психотерапевта. Это знала даже Энн, быстро осознавшая, что может излить душу кому угодно, кроме своего мужа и любовника. Потому что одному было плевать на её проблемы и чувства, а другой просто их не понимал. С трудом распознавал болезненные эмоции, знал, как сделать больно, заставить страдать сильнее, но не был способен эту боль унять, если она не касалась его самого лично. Говорить нужное удавалось только Изуне когда-то. Чувствовать его боль — тоже. Вместе с Изуной от Мадары ушли остатки сочувствия и ко всем остальным. Возможно, поэтому его утешение бедной Энни всегда переходило в горизонтальное положение, но кто сказал, что это плохой способ? Ей не хватало ласки и внимательности к своим желаниям, а Мадара давал ей их сполна. В сексе проще, чем на словах. Не нужно избавлять от боли. Достаточно приносить удовольствие, на жалкие мгновения перекрывающее её. Это сработало и с Обито. Мадара тогда обнял его и прижал к себе, погладив по отросшим волосам. В его голове была лишь безмятежная пустая радость. Если бы Обито посмотрел на него в тот момент — увидел только стеклянный глаза и пустую болезненную улыбку. — Ну, ну. Малыш. Не плачь. Это всё, что он мог сказать. Обито рыдал так громко, что от его плача могла разболеться голова, но мужчина не понимал его страданий. Зато он мог слизать слезы с худой щеки подростка. Поцеловать его в уголок губ, осторожно расстегивая пуговицы белой рубашки, как бы чужой шепот ни умолял его перестать. Всё обошлось. Обито жив. Обито жив, а значит всё возвращается в свою колею, потому что Мадара не учится на своих ошибках. Их первый секс после комы закончился слезами Обито, пусть порой они и сменялись на тихие вздохи, а порой даже стоны, когда Учиха ласкал его грудь. Больно не было ни тогда, ни потом. Мадара помнил, что малец даже получил какое-то удовольствие от проникновения, благо его тело успело привыкнуть даже к подобному обращению за месяцы беспамятства. Однако Обито не стоило этого знать. Лучше было перевернуть его на живот, и поддерживая за плечо, осторожно двигаться внутри, старательно вслушиваясь в чужое сбивчивое дыхание. Мадара мог быть чутким любовником, несмотря на свое расстройство. Это было частью его удовольствия — доводить других до исступления. Такой же эгоистичной и пустой частью, как многое в его личности. — Мне неприятно. Перестань! Пожалуйста… — это почти умилительно. Смотреть на то, как напуганный странной тяжестью внизу живота и накрывшим его оргазмом Обито воспринимает совсем иное чувство как нечто болезненное. Однако Мадара заставляет его кончить, и мальчишка снова плачет, будто бы с ним вновь происходит что-то ужасное. Его можно понять. Находясь на грани, метаясь от жара и бешеного стука сердца, легко принять это за странную болезнь, но он знает, что на подобное легко подсесть, как на иглу. И Мадара делает это. Заставляет наслаждаться процессом. Гнёт свою линию снова и снова, пока Обито не ломается окончательно. Но это не то, что стоит брать во внимание. Потому что Обито совсем не меняется. Ничто не делает из него монстра, совсем напротив, разве нет? — Хочешь потрахаться? Вопрос, вызывающий у прежнего Обито ужас, сейчас воспринимается легкой задумчивостью и равнодушным кивком. Теперь это не больно. Даже приятно. Своеобразное времяпрепровождение, так почему бы и нет, если терять давно нечего? Пусть будет так, они ведь оба что-то получают от этого негласного договора. Мадара — молчаливое согласие, Обито — возможность ощутить хотя бы иллюзорную нежность с чужой стороны. Мадара знает, что победил. Даже слишком хорошо, ведь Обито однажды приходит к нему сам. Садится на диван, плотно сжав колени и не глядя в глаза говорит что-то вроде: — Мы можем… заняться этим? Мадара довольно щурит глаза. Конечно могут. Правильным сексом хочется заниматься снова и снова, разве мальчик может устоять? Впрочем, глупо считать его мальчишкой, когда он почти выше на голову. Всё равноценно. Оба что-то дают. Оба что-то теряют. Мадара думал, что они достигли чего-то вроде гармонии меж собой, наиболее выгодной для них обоих. Нет поводов для неприязни, если Обито добровольно позволяет толкаться в себя, послушно стоя на четвереньках. Мадара целует его в шею. Лица не видно, только черные волосы текут по дергающимся плечам, но этого вполне достаточно. Им не о чем разговаривать. Незачем смотреть друг другу в лица, если их личности друг для друга не важны. Да и никогда особо не были важны. Однажды Обито просит позволить ему смотреть в глаза, пока Мадара трется об него членом, на что получает нечто вроде глупой шутки. Что там он сказал? «Давай лучше снова по-собачьи. А то мне на твое лицо смотреть придется». Кажется так. Мадара не придает этому значения. А вот малец вдруг смущается. Опускает голову, будто бы и правда намереваясь спрятать изуродованную половину лица, и от этого становится не по себе. Лицо Обито не поменялось. Шрамы, глубокие настолько, что кожа под ними кажется почти деформированной, стали только заметнее на повзрослевшем лице. Но Мадаре правда всё равно. А Обито? Неужто у его женского сознания есть желание быть красивым в глазах своего пленителя? Это бред. Им незачем строить настолько большие иллюзии. Но сейчас уже поздно. Сейчас Обито сидит в ванной, среди осколков стеклянной кружки, прижимаясь к двери спиной и дрожит от ненависти и к нему, и к себе. Его голова опущена к поджатым коленям, ладони плотно закрыли уши. Он стонет от напряжения, сжимает зубы до скрипа. Хочется сделать себе больно невыносимо сильно, ведь это то, что его паршивое тело заслужило. Так больно, так больно, больно на душе. Болит сердце. Или не оно. Где-то за ребрами, которые хочется сломать, дабы дать этому наконец вылететь из него черной омерзительной птицей, давно разложившейся на гниющие куски мяса. Так плохо. Его трясет от этого омерзительного состояния, но его нельзя сбросить как ненужный балласт. В ушах звенит сразу несколькими голосами. Они все его ненавидят. Видения искажают лица от отвращения. Кричат, что он урод. Урод, урод, урод. Мадара оскорбляет Обито разными способами. Если Обито кричит на него — то превращается в сумасшедшего, засранца, сволочь или истеричку. Если чего-то не понимает — в тупицу, безмозглого или отсталого. Но хуже всего — мерзость и урод. Потому что больше всего похоже на правду. Впрочем, разве не все его слова — фактическая правда. Разве он не тупой, раз ещё не сбежал отсюда? Разве не ублюдок — крича и рыдая каждый день? Разве он не ненавидит себя при одном взгляде в зеркало? Обито стонет от злости и бессилия. Ему чертовски тесно в своем неказистом слабом теле. Хочется прорвать стены бункера и своей плоти. Взмыть вверх навстречу смерти, но так страшно узнать, что после нее. Вдруг — нечто худшее, чем бункер? Вот бы кто-нибудь сделал этот шаг за него. — Что ты будешь делать, мерзость? — Изуна склоняется над ним. Шепот в ушах. Постоянный и навязчивый, утомляет. Обито так устал от этого состояния. Жизни. Видения донимают его везде. Ненавидят и плюют в лицо снова и снова. Наверно, это правильно. Обито не заслужил другого отношения. — Будешь терпеть это дерьмо, как гребаная неудачница? Или соберешь сопли в кулак и ответишь? — Заткнись. — Огрызнулся Обито на Изуну, плотнее закрыв уши. Но это никогда не помогает. Изуна теперь тоже другой, как и его личность, упростившаяся до злобных выкриков и пустых бессмысленных фраз. Он больше не похож на самого себя, как на самого себя не похож и Обито. Просто агрессивная пустышка. Животное. Монстр. — Брось. Что это ничтожество сделает? Она вот-вот начнет реветь снова. — Посмеялся над ним Зецу. — Ну, ну, Обито. Полей слезки. Может, это поможет тебе поскорее… — Да закройтесь вы уже, блять! — крикнул на них парень. — Я пытаюсь думать. Но никто не собирался униматься. Его галлюцинации давно перестали быть отдельными людьми, превратившись в нескончаемый фоновый шум голосов. Будто бы их характеры погибли вместе с ребенком. Его маленькой девочкой. Обито так по ней скучает. — И он снова начинает ныть. Господи. Повезло же застрять в твоей никчемной башке. — Раздался голос Какаши. — Каждый раз одно и то же, Обито. Уже тошно смотреть. А ведь я говорил тебе, что так и будет. Но ты, ничтожество, никого не слушаешь, кроме себя. — И этой шлюхи Изуны. — Еще раз назовёшь меня шлюхой, сука, и я твои кишки… — Вы мешаете мне думать! — на этот раз из горла вырвался яростный крик. И тут же оборвался кашлем. Обито-таки сорвал голос. Схватился за горло, судорожно всхлипнув. Где-то в его голове появилась отстраненная мысль о боли, пронзившей колено. Он перевел пустой взгляд на пол, заметив, что уселся на кусочки стекла. Откуда? Ах, да. Да, да. У него тут стекло. Стекло, которое… черт. Обито давно перестал строить логические цепочки внутри своей головы, поскольку его мыслительный процесс теперь представлял из себя всполохи бессвязных импульсов, вспышек гнева и бредовых идей, вдоволь внушаемых ему своими галлюцинациями. Однако в этот раз возникшая мысль, кажется, принадлежала ему. Возможно. Их здесь было шестеро. Тяжело отделять свой голос от других. Но какая разница? Их объединяет только ненависть к друг другу. И к Мадаре. Само собой. — Помолчите. — Прошептал Обито вновь. Вокруг никого не было, но голоса всё ещё переговаривались у него в голове. Да. У него явно возникла мысль. Удержать бы её. Схватиться изо всех сил. Обито открыл дверь в ванной, тихо прислушавшись к окружению. Мадара дремал на кровати в полусидячем положении, скрестив руки на груди. Голова была опущена вниз. Обито мог бы сесть к нему на колени, как в прошлый раз, но получив по лицу тогда, слишком хорошо помнил, насколько чуткий у дяди сон. Язык ненароком коснулся появившейся кровавой корки на нижней губе. Это ничего. Если Мадара так упорно нарушает их негласную договоренность — Обито заставит соблюдать её насильно. В конце концов сам дядя научил его этому. «Стоя на берегу реки я смотрю на…» Мадара давно не отдыхал от всего этого негатива, порожденного вокруг его персоны. Не предполагая своей вины — он считал себя неудачником, снова и снова попадающего в череду боли и насилия. Сперва в реальности, затем и во снах, которые редко представляли из себя что-то, что не относилось к его прошлому. Быть может, это его наказание — перебирать в памяти ненавидимые им события. Или виновато паршивое воображение. Это неважно. Важно только то, что спустя столько лет он всё ещё видит перед собой Изуну. Всё ещё любит эту сволочь, пусть с его смерти прошло уже хрен знает сколько лет. По-своему. Мучительно. Психопатично. Но любит. Хаширама понимает это. Хаширама как никто другой знает, на какие жертвы Мадара готов идти ради брата, однако ему мало этого. Он строит из себя серьезность, будто бы не является обыкновенным подсевшим на наркоту богатеньким ублюдком. Будто бы у него есть… эмпатия. Она должна была быть. Он обычный. Не как его брат. Но её нет. Её нет, потому что Мадара просит Хашираму убрать заснятое на камеру изнасилование. Не сметь показывать больше никому. Удалить эту дрянь подчистую и забыть о ней, хотя бы ради Изуны. Хаширама кивает. Делает вид, что понимает его чувства. Что ему жаль. Нервно прикуривает сигарету и предлагает вторую своему собеседнику. Это меньшее, что он может сделать. Разве нет? Мадара оставил его в живых, будучи доведенным до ручки и сжимая в руке осколок стекла. Это стоит хоть какой-то благодарности. Мужчина чувствует, что мог бы убить их обоих в ту ебаную ночь. Но что-то его остановило. Возможно, он оказался сильнее, чем Тобирама предполагал. А быть может, часовой механизм ещё не должен был взорваться внутри. Дым в легких проясняет голову. Дает возможность успокоиться хоть немного, пусть и ценой, и без того удушенных легких. — Я позвонил отцу тоже. Через пару дней приедет. И будем… решать насчет Тобирамы. Мадара затягивается сигаретой. Выдыхает, и дым тут же уносит ветром. На ступеньках у самого дома Тобирамы холодно, но они не хотят заходить внутрь. Для обоих это место негласно стало обителью зла после всего произошедшего за ночь дерьма. Кажется, так Хаширама выразился? Ах, если бы он не пришел вовремя. Если бы не он… Мадара прикрывает глаза. Ветер крепчает, трепет их длинные волосы. Волны у пляжа усиливаются, разнося свой шум, так похожий на шипение телевизора, всё дальше и дальше. Однако Мадаре впервые спокойно на душе. Он разбит и унижен. Сломан после случившегося с ним и братом, однако исчезновение Сенджу с поля зрения придало ему сил. Это не счастливый конец. Лишь холодная неопределенность, однако белый шум не раздается в его голове хотя бы сейчас. Всё стало ясным. Четким. Как прояснившаяся картинка на голубом экране. — Как долго ты будешь держать его там? — спросил он наконец. Хаширама выбросил бычок прямо на дорогу, придавив его ботинком. Взял ещё одну сигарету. Его руки дрожали. Забавно. Должно быть, за одну эту ночь Сенджу вырос быстрее, чем за всю свою инфантильную жизнь. — Хуй его знает. Это не мне решать. — Вздох. Хаширама бросил взгляд на красные следы на чужой шее, но Мадара тут же прикрыл её ладонью. — Прости. Можешь не волноваться об этом. Правда. Каким бы он ни был мне братом — этот козел слетел с катушек и представляет угрозу. — Надеюсь, его коллеги вправят ему мозги. — Пустая ложь. Мадара знал, что это работает совсем не так. Сенджу может провести в дурке хоть вечность — не изменится ровным счетом ничего. — Но сперва операция. — Мужчина закашлялся. Его загорелые руки дрожали. Они немного помолчали, находясь в тяжелых мыслях после пережитого. Мадара прикрыл глаза, когда до его ушей сквозь шум волн вновь донесся отрывистый хохот Тобирамы, преследующий его в коридоре. Ремень на шее. Разбитое зеркало, в котором отразились их безобразные лица. Взгляд Тобирамы… Мадаре не забыть этого. Чужие глаза будут сниться ему в кошмарах, он уверен. И этот проклятый смех тоже. Смех человека, которого попытались обыграть в его же игре. — Ты думаешь меня это остановит? Ты думаешь они меня остановят? Однако Тобирама не сказал ему ни слова после, даже когда его наконец забрали чёрт пойми куда на скорой, вколов успокоительное. Он не сопротивлялся, даже находясь под влиянием бурлящего в нем адреналина. Мадара мог бы сказать, что Сенджу выглядел победителем, даже проиграв. И всё же он просчитался. Всё же его хваленая шахматная фигура отказалась делать последний ход. Чувствует ли Тобирама себя униженным таким исходом? Или же считает, что может взять реванш? — Я знаю, что случившееся с Изуной не поправить деньгами. Но всё же. Будет честно если заплачу вам вдвое больше. Как… компенсацию. — Мадаре стоило насторожиться уже сейчас. Одно это слово заставило его испытать молчаливое раздражение. Компенсация. Ха. За причиненный ущерб, будто бы его брат — сломанная вещь. — Оплатишь ему психотерапевта. Или вроде того. — Сомневаюсь, что после Тобирамы мы пойдем к психотерапевту. — Ответил Мадара безразлично. Горло всё ещё побаливало, после того как на нем так усердно затягивали ремень. Тобирама ещё вернется в его жизнь. Мадара знал. Но к тому времени их уже не будет в этом проклятом городе. Он решил это так ясно, что остальные варианты показались мужчине смешными. — Просто сделай так, чтобы это видео сгорело синим пламенем. И мы в расчете. — Без проблем. Однако легкомысленная интонация Хаширамы не понравилась ему. Мадара резко повернул к Сенджу голову, и положил руку на его плечо. — Это не шутка, Хаширама. — Сказал он серьезно, сжав ткань чужой футболки. Хаширама удивлённо посмотрел в его глаза, но вскоре это удивление сменилось завороженностью. Взгляд Мадары всегда заставлял Хашираму ощущать себя мотыльком, завлечённо летящим на свет. Только летел он во тьму. — Изуну изнасиловали на съемках твоего проклятого фильма, и это никак не исправишь. Но мы должны сделать всё, чтобы то дерьмо, которое он пережил, хотя бы не попало на экраны. Понимаешь меня? Пообещай, что сделаешь это. Сенджу проморгался. На его лице появилось легкое раздражение. — Я же сказал, что сделаю. Чего ты так завёлся? — он отпихнул от себя его руку и поднялся. — Поехали уже. Не хочу тут оставаться. Это место какое-то… не знаю. И как Тобирама мог здесь жить… Мадара был согласен с ним. Они покидали оставленный Тобирамой дом, не оглядываясь на его черные окна, а по спине все равно бежали мурашки. Казалось, Сенджу незримо наблюдал за ними из окна своего кабинета с разбитым вдребезги зеркалом. И дьявольски улыбался, поскольку часовой механизм на его бомбе наконец был запущен. «Смотрю на свое отражение…» — Изуна! Я… — но его вновь оттолкнули. Изуна отшатнулся от брата, едва тот, поддавшись горестным эмоциям, попытался обнять его худые плечи. Это было неожиданным ударом для него. Мадара изумлённо опустил руки, непонимающе взглянув на мрачного младшего, но тот лишь покачал головой. Хаширама обрисовал произошедшее в доме его брата Кагами ещё по телефону, должно быть, Изуна слышал, что произошло. Знал, почему Мадара поехал туда и оставил его. Черт возьми, видел следы на его шее. Почему он всё ещё зол? Неужели Мадара должен был убить Тобираму? Но ведь в первую очередь пострадал бы сам Изуна. Разве нет? Он опять всё неправильно оценил? Облажался? Мадара может убить его, если брат этого хочет. Конечно, конечно, он должен был понять, что именно это Изуне и нужно. Твою мать. — Прости. Я… не хочу, чтобы меня трогали сейчас. — Но дело было в другом, тон Изуны смягчился. Как и колючий взгляд. Юноша скрестил руки на груди, укутавшись в теплую кофту. Возникло короткое молчание, сквозь которое были слышны тихие разговоры в коридоре. Кажется, Хаширама снова позвонил отцу. По его словам, Буцума должен был приехать со дня на день. Что ж. Мадара с радостью посмотрит, как отец столь золотого семейства решит навалившиеся на них всех проблемы. Однако сейчас больше всего мужчину волновало иное. — Изу. Мне жаль, что я не успел вовремя. Клянусь, я пытался, но… — Все в порядке. Эй. — Одёрнул его брат, затем вздохнул, слабо улыбнувшись. — Я тебя ни в чем не виню. Просто… мне всё ещё тяжело, когда кто-то касается меня. Ложь. Дело только в нём. Мадара медленно кивнул ему. Изуна выглядел измотанным и осунувшимся. За короткую ночь без сна он стал похож на привидение, духа себя прежнего с темными кругами под глазами и собранными в неаккуратный хвост волосами. Серебряная цепочка болталась на худой шее, как петля от виселицы. Учиха не знал, что сказать ему. Не умел поддерживать и утешать. Не мог почувствовать чужую боль до конца, как нормальный человек, знал лишь, что скорее всего Изуна мучается болью более простой. Физической. — Лучше расскажи, как ты сам. Хаширама сказал мне, что этот… пытался убить тебя… — Изуна устало вздохнул. — Сукин сын. Ладно он на мне отыгрался. Но какого хрена он тронул и тебя… — Я цел. Сам видишь. — Мадара улыбнулся. — Твой брат и не с таким справлялся. Конечно, я оказался ему не по зубам. Так что… надеюсь в психушке ублюдку вправят мозги. Изуна прыснул. — Да уж. Будь моя воля — оставил бы его там на всю грёбаную жизнь. Я испугался за тебя. Хорошо, что всё закончилось. Но ничего не закончилось. Почему Изуна не понимает? Мадара вздохнул, нехотя кивнув брату. Снова бросил взгляд на его тонкую шею и подаренное украшение и тихо произнес: — Если тебе что-то понадобится… Я всегда рядом. Эти слова не вызвали в Изуне ни намека на отклик. Он словно во сне. В том моменте, когда принял лошадиную дозу снотворного и обезболивающего, дабы иметь хотя бы пару часов небытия, свободного от недавнего кошмара. Мадара чувствовал, что теряет его вопреки их теплому смеху. Что Изуна, некогда такой близкий, вдруг несоизмеримо далеко. Можно протянуть руку и коснуться холодных пальцев, но не более того. В душе Изуна там, куда не дотянуться. Мадаре не нравится такое положение вещей. Он вновь чувствует страх и обиду, когда его отвергают. Пусть незримо. Одним хорошо скрытым безразличием, но ведь это нечестно. Он не виноват. Верно? Хочется сказать что-то. Пожалеть брата. Заверить, что всё будет хорошо. Утешить. Дать знать — Мадара понимает его боль. Ему жаль. Но слова застревают где-то в горле. Молчание затягивалось, а Изуна так и не посмотрел в его глаза. Возможно, боялся увидеть в них то, что видел в глазах Тобирамы, когда умолял его помочь. Когда всё мечты в один момент разбились о реальность. И всё же ему чертовски не везет. — Я справлюсь. — Холодное. Изуна слабо улыбнулся самому себе. — Правда. Я сильнее, чем кажусь. — Однако тяжелый вдох говорил об обратном. — Просто… мне нужно собраться с мыслями. И всё. Они помолчали ещё немного. Возможно, Изуна ждал каких-то слов от брата, но так и не получил их. Зашедший к ним Хаширама наконец перестал разговаривать по телефону. Мадара с удивлением заметил на его лице почти счастливую улыбку, однако встретившись с ним взглядом, Сенджу поспешил убрать её. — Извините, что прерываю. Разговаривайте, я просто в другую комнату уйду… — Нет, нет. Всё нормально. Я как раз собирался ещё немного поспать. — поспешил уверить его Изуна, виновато посмотрев на брата. Тот смущённо отвел глаза, будто бы Хаширама застал их за чем-то неприличным. — Тебе точно ничего не нужно? — спросил он у брата. Тот покачал головой. — Нет. Правда. Просто полежать ещё пару часиков. — Давай, Изу. Кричи, если что. — Кивнул ему Хаширама напоследок, после чего, терпеливо дождавшись чужого ухода, поспешил открыть бутылку виски, принесенную им из мини бара. Мадара нахмурился. Вот так с утра пить будет? Да еще и с горла? Похоже передозировка его мало чему научила. — Как он? — Хаширама сделал большой глоток и прокашлявшись, протянул бутылку собеседнику. Тот отказался. — Сильно переживает? Переживает. Мадара опасно сощурил глаза, но не стал растрачиваться на злость. После всей этой хуйни с Тобирамой сил на неё банально не было. — Лучше вчерашнего. — Он не хотел об этом говорить. Лучше было сменить тему. — Что ты будешь делать со всем этим? — Со всем этим? С Тобирамой что ли? — хохотнул Хаширама немного нервозно и вновь приложился к бутылке. Удивительный настрой. Сенджу делает вид, будто бы ничего не произошло, хотя пару часов назад и сам был похож на встревоженную мертвую тень себя прежнего. Сейчас же это калифорнийское солнце источало свои лучи, как и прежде. Как фальшиво. Дежурная американская улыбка на публике стала его второй личностью, но ведь всё не могло пройти мимо него так просто. Это видно по деталям, которые остались не укрытыми за маской. Смуглые руки продолжали подрагивать от забитой внутрь жажды. — Ну, как я и сказал. Мы с отцом решим, что с ним делать, как он приедет. А потом… нужно готовиться к Каннам. Фильм у нас на руках. Фугаку завершит последние наработки. Осталась высылка. Затем прочая мишура. Нужно ещё озаботиться билетами, бартером. Но это всё уже будет с их… — Постой. — Мадара мотнул головой. — Ты всё ещё собираешься показать этот фильм на вашем долбанном конкурсе? После того дерьма, что случилось с Изуной? Недовольство Учихи удивило калифорнийца. — А почему нет? Мы ведь столько времени над ним корпели. Каждый в съемки душу вложил. Будет глупо не завершить начатое до конца. — Однако заметив злость на лице друга, Хаширама поспешил поправить себя. — Слушай. Я понимаю, почему тебе не нравится слышать это. Инцидент с Изуной нас всех подкосил. Это ужасно и непоправимо, но, если мы поддадимся эмоциям и не воспользуемся шансом на победу — уже никогда не сможем попробовать снова. Мадара яростно усмехнулся, всплеснув руками. — Вот оно как, Хаширама? — оскалился он. — Значит то, что твой брат сделал с Изуной, для тебя просто «инцидент»? — Ну перестать, Мэдди. Не утрируй мои слова. — И снова рука Сенджу на его плече. Мужчина доверительно улыбнулся ему. — Я клоню к тому, что мы можем извлечь из этой ситуации хоть какой-то успех. Победить и поставить жирную точку. Разве Изуна не этого хотел? Прославиться на весь мир? Любой ценой. — Он… — Мадара отвернул голову. Не было сил смотреть на чужие глаза, полные фальшивого энтузиазма. Может, когда-нибудь Хаширама научится быть искренним. — Допустим. Допустим, Изуна и правда бы захотел подобную компенсацию. Мадара и здесь ничего не решает. Хаширама хлопнул его по плечу. — Видишь? Уверен, и Изуна не будет против. Не пропадать же его стараниям зря? А там уже будет видно. — Дело ваше. — Нехотя ответил ему мужчина, резко подняв на Сенджу взгляд. Тот вздрогнул. — Только вырежи то дерьмо, что Тобирама наснимал вчера, — и делай что хочешь. — Конечно, Мэдди. — Хаширама был рад такому повороту их беседы. Он явно воодушевился. Кто знает. Может быть, старательно скрывал нервозность за показушным оптимизмом. В конце концов правда о брате не могла пройти для него безболезненно, как бы он ни относился к Тобираме. — Отец приезжает уже завтра. Думаю, будет справедливо показать ему то, что мы наснимали первым. Ну… мы будем немного заняты со всем этим… знаешь. Думаю, тебе стоит воспользоваться передышкой и побыть немного с Изуной. Ему не помешает. — Сенджу снова попытался коснуться его плеча, но Мадара резко отпихнул его руку. — Не трогай меня. — Устало выдохнул он. Сенджу удивлённо склонил голову к плечу, однако руку таки одернул. Зная, насколько крепок удар у Учихи, нарываться на излишнюю грубость не хотелось. Мадара зарылся пальцами в волосы и убрал челку. — Я иду спать. Хватит с меня этого дня. — Ах, да. Отличная идея. — Поддержал его Хаширама. Его улыбка начинала раздражать. Мадара направился к двери, но в последний момент остановился, когда в спину прилетело, — моя комната справа по коридору, детка. Надеюсь, не забыл. Мужчина обернулся, сощурив глаза. Его губы дернулись в полу брезгливом, полу яростном выражении. — Просто шутка. — Хаширама примирительно поднял руки вверх, но что получил лишь ещё один усталый вздох. Чёрт с ним. Мадара вернулся в комнату вот уже год бывшую его собственным домом. Плюхнулся на кровать и, не закрывая глаз, положил ладони под голову. Здесь было темно. Только голубые блики на потолке от бассейна слабо светились в полумраке. Глядя на них, он перебирал в голове навязчивые, всплывающие в сознании мысли и невольно содрогался от каждой. Все они были связаны с Изуной. Многие — так или иначе искажены Тобирамой. Но ведь его больше нет. Пусть и не в прямом смысле этого слова. Верно? Тогда почему так тревожно, даже без белого шума в голове. Всё будет хорошо. Изуна всё ещё здесь. С ним. А ещё Изуна больше не ляжет под ублюдка Сенджу. Возможно, Мадаре стоит воспользоваться этим и наконец перевести его внимание на себя. Как было раньше. Или не было? Мадаре давно уже трудно сказать. Он не видит перед собой ничего, кроме неопределенности и беспокойства, однако чувствует слабую надежду. Не нужно думать об этом. Не нужно бояться потерять Изуну, ведь он не потерян. Конечно нет. Просто всё ещё сбит с толку. Испуган. Сломан. Разве в таком состоянии брат не нужнее всего сейчас? Конечно же да. И Мадара будет рядом, когда станет нужен Изуне. Как и всегда. Больной паразит ушёл. Они с братом снова вместе. Все закончилось. Завтра Мадара проснётся и начнёт новую жизнь. И в ней больше не будет Тобирамы Сенджу. «Стоя на берегу реки, я размышляю…» — Ну и что ты задумал? — вопрос скорее риторический. Конечно, Обито не ответит. Вместо этого лишь склонит голову в попытке изобразить робость себя подростка и спрячет лицо в ладонях. Мадара усмехается. Прятки с младенцем. И что дальше? Он осматривается вокруг, но не видит подвоха. Желудок противно тянет от голода, но, если он позволит себе просто усесться за стол на манер Обито — выкажет уязвимость. Таков их бесконечный круг возмездия, с недавнего времени. Черт с ним, ублюдком. Теперь лишь ухо на востро или рискнешь подставить спину прямо к ножу. Впрочем, нож Обито-таки вернул. Положил на тумбу незаметно для Мадары, чем даже удивил. Он спросил у мальца, в чём тут подвох. Всё же не может быть таким простым. Сука затаила зло и собирается взять реванш, иначе у них не бывает. Сперва бьет Мадара, потом Обито, потом снова Мадара и так по кругу, пока не выяснится, что садизм одного из них способен на куда большее, чем садизм и злоба другого. Пока побеждает Мадара. — Вижу по твоей гнусной роже, что уже успел нашкодить. Ну и что же, малыш? Дай мне угадать. Сейчас швырнешь в меня чем потяжелее? Или попробуешь укусить вторую руку? А может мы не будем играть в прелюдии и сразу перейдем к ножу у моего горла, что скажешь? Однако Обито молчит. Не поднимает головы, в прострации глядя куда-то в пол. Быть может, видит опять что-то не то, кто его знает. Иногда он способен смотреть в одну точку широко открытыми глазами пару часов подряд. Чаще всего, чтобы просто разозлить дядю, вызвав у него не самые приятные воспоминания о его коме. Но бывало, что и не специально. — Поедим, и я расскажу. — Вместо ответа. Мадара устало закатывает глаза, пряча усмешку на лице. В холодильнике только отварной рис с отвратительным на вкус соусом — смесью какого-то порошка и воды. Божеская еда давно закончилась. Теперь перебиваются тем, что долго хранится. — Смотри, Обито. Если сломал что-то важное — убью. — Но это пустые угрозы. Они оба знают, что не могут убить друг друга при всем желании. Слишком сильна взаимная зависимость, слишком страшно оставаться наедине со своими демонами. В конце концов они оба стали слишком похожи. Отражениями друг друга. Этого стоило ожидать. Дети — это копия своих родителей, а Учиха отнял у мужа Энн право на наследие, как только запер его сына здесь. Теперь это его ребенок. Злобный, ненавидящий всех и вся и выживший из ума ребенок. Что ж. Дядя многому научил его за эти годы. Теперь мальчик боялся себя так же сильно, как его родственник — своего отражения в зеркале. Мадара усмехается, кладя порцию риса в обе тарелки. Ничего не замечает, отвлечённо перебирая в голове образы из воспоминаний. Изуна. Изуна. Изуна. Первая и последняя любовь. Воспоминания о нём в последнее время все чаще, а бедный мальчик так и не додумался проверить матрас. А может, просто уже не пытался копать слишком глубоко? Потерял интерес к чужим тайнам. «Скорее заменил их на твой член. Ха!» Подвоха не видно, даже когда он встает перед самым носом. Учиха привык к неожиданностям, но Обито достаточно непредсказуем, чтобы заставать врасплох снова и снова. У него есть все для этого: и воспаленное сознание, и слабое понимание происходящего, порождающее почти детскую импульсивность. И что хуже всего — он больше не боится. По крайней мере, боли. Мадара молча садится за стол, стараясь не смотреть на глазеющего в пустоту мальчишку, и ставит перед собой тарелку с рисом. Сперва он думал разогреть порцию и ему, но затем передумал. Не маленький. Захочет есть — поставит в микроволновку сам. Однако тот всё ещё не двигается, будто бы ждет какого-то высшего знака. Его пустые глаза поднимаются к потолку. Брови сводятся к переносице, будто бы малец собрался молиться. Просить своего бога о милосердии, но из высших сил здесь действует лишь воля его дяди. А тот отвернулся от него ещё тогда, когда характер Обито стал так стремительно портиться. — Ха. — И вдруг он оживает. Фокусирует пустые глаза на лице напротив и кривит улыбку в неком подобии насмешки. Но глаза остаются холодными. — Вижу по твоей гнусной роже, что… сегодня я тоже перебьюсь. Ну и что же, папочка? Дай мне угадать. Тоже скажешь мне «нет». — Зришь в корень. — Учиха хмурится, уставившись на подростка с недоумением. — Стой, стой. Как ты меня назвал? — Тебе не нравится? — Обито равнодушно пожимает плечами. Не нравится? Нет? Мадара игнорирует его вопрос, потому что не знает, как на него ответить даже самому себе. Но Обито не собирается умолкать. — Ну так что? Какие на этот раз причины? Головка болит? — Ха. Смешно. Ты правда думаешь, что мне нужны такие оправдания? — Мадара не прячет издевку в голосе, откровенно потешаясь над мальчишкой. Обиженный и недолюбленный Обито кажется ему на редкость умилительным зрелищем. А уж как он просит. — Я не хочу трахать тебя, потому что не хочу. Вот и вся причина. Ну… может еще потому, что тебя это бесит, а я люблю, когда ты, маленькая сучка, злишься. — Ты даже не пытаешься делать вид, что ты не мудак. — А ты даже не пытаешься делать вид, что за тебя не говорит Изуна. Ну же, малыш. Давай уж сообрази сказать что-нибудь сам. Он не боится Обито. Само собой нет. Однако порой в тишине кухни наедине с мальчишкой его безумие ощущалось столь сильно, что невольно заставляло тело покрываться холодными мурашками. Сумасшедшие люди способны на всё. А они оба давно и безнадежно свихнулись. Но чьё же безумие сильнее? Обито вдруг затихает, удивлённо уставившись на дядю, однако сразу за этим его лицо приобретает почти звериное выражение. Очаровательный какой. — Ну, ну. Обито. Не строй из себя королеву драмы. Мы не ебались-то всего пару дней. От такого еще никто не умирал. — Мадара вздыхает, втыкая вилку в пресный слипшийся рис. Еда такая же отвратительная, как сам этот разговор. А быть может, виновата лишь его усталость. От Обито. Этого бункера и похожих друг на друга дней. Чёрт возьми, теперь даже воздух кажется отвратительным на вкус, а ведь он починил фильтры. — Это нечестно. — Но мальчишке всё мало. Конечно нет. Для него не существует ебаного «не хочу». Вместо него Мадаре приходится использовать кое-что существеннее. Он вздрагивает, когда Обито бьёт кулаком по столу, выдерживает его взгляд, мысленно прикидывая, как скоро эта мелкая дрянь на него бросится, однако вместо этого малец вдруг меняется в лице, расплываясь в холодной улыбке. — Даже не начинай. — У него нет желания спорить. Нет желания опять вбивать в чужую черепную коробку что-то, что по итогу вылетит из неё через пару минут. Это происходит со всем в его долбанной башке, там надежно закрепились только его воображаемые друзья, пополняющие свои ряды чуть ли не с каждым годом. — Ты не уломаешь меня на поебаться, Обито. Возьми в руки свое достоинство и подрочи. — Папочка злится на меня? — и снова этот мерзкий тон, от которого хочется сжать руки в кулаки. И с хрена ли Обито решил, что это хорошая идея? Мадара закатывает глаза, когда мальчишка вдруг встаёт из-за стола и подходит к нему совсем близко, слегка отодвинув тарелку с рисом в сторону. — Может ему стоит наказать меня… — затем садится к нему на колени, обнимая за шею руками. И всё же. Обито не умеет прятать агрессию во взгляде. Она буквально сочится с его лица сквозь приторную жеманность, но отчасти Мадаре нравится это в нём. — И тогда Тоби оставит его в покое. На какое-то время, ха? У Мадары есть соблазн поступить именно так, раз уж чьё-то горячее тело так упорно трётся у него на коленях. Он даже не останавливает руки Обито, когда те легко забираются под его тонкую водолазку, ненароком задумавшись о том, чтобы и правда просто вытрахать мальчишку так, чтобы он не мог ходить ещё как минимум неделю. Но чёрт возьми, тогда эта сволочь возьмёт эту свою тактику на вооружение и начнет шантажировать и торговаться постоянно. — Очень хорошо. А сейчас папочка хочет, чтобы его маленький мальчик сел туда, где сидел, и заткнулся, а не то он снова возьмет наручники, пристегнёт его к батарее и оставит на несколько дней без еды. — Не менее жеманно проговаривает Мадара с холодной улыбкой. И этой улыбке лучше поверить. Повисает напряжённая тишина. Такая тяжёлая, что давит их обоих не хуже громоздких стен бункера. Обито вздрагивает, резко закрывая рот. Выдыхает сквозь зубы, и его лицо тут же искажается в озлобленной ухмылке. Еще одна неясная эмоция. Мадара и без того хреново их читает, а тут ещё это. Однако это срабатывает. Странно, но срабатывает. Обито хмыкает, резко встав с его коленей, и равнодушно садится обратно на место, устраиваясь на своём стуле так, будто вот-вот закинет на стол ноги с видом ебаного победителя. Что с ним не так? Откуда берутся эти настроения? Что ж. Хотя бы тихо. Во рту стало кисло. Мадара воспользовался возникшей тишиной, чтобы наконец приступить к подостывшему ужину, хотя желудок предательски сводило узлом. Обито напротив дернул головой, будто бы ему дали пощечину, затем размял шею и усмехнулся, едва его дядя нехотя взял вилку с рисом в рот. Затем ещё. И ещё. Его улыбка стала совсем уж кровожадной, но уставший от него Мадара не обратил на это внимание. Пока. — Это была идея Изуны. — Вдруг сказал Обито, и его взгляд, пустой и озлобленный, всегда озлобленный, когда он смотрит на родственника, вцепился в чужое вытянувшееся лицо. Эта фраза не имела для них смысла. До тех пор, пока во рту Мадары не появился ясный, перебивающий все остальное железный вкус крови. Твою мать. Мадара застыл, издав полу вскрик, полу стон. Слизистую верхней челюсти, совсем неподалеку от передних зубов, вдруг пронзило режущей болью. Так словно бы… Мужчина распахнул глаза. В ушах снова зашумело, когда он ощутил вкус крови на губах, едва только ее тонкая струйка окрасила их в красный. В это нельзя было поверить. Сразу осознать. Мужчина отопорело выдохнул, отчего кровь в его рту запузырилась. Затем рука осторожно коснулась губ, потерла пальцами меж собой, дабы убедиться в правдивости своих мыслей. И Мадару затрясло от шока и изумления. Обито смотрел на него с пустой выжидающей улыбкой. Ублюдок правда… о чёрт. Мадара приоткрыл рот, осторожно коснувшись осколка, торчащего из слизистой. Сквозь отвратительную боль он с трудом смог вытащить его полностью, едва не надломав напополам, рискуя оставить небольшой кусочек внутри своей плоти. Стекло. Чертов осколок стекла лежал на его раскрытой ладони. Небольшой. Размером примерно чуть меньше кончика пальца, однако, сука, какую же дыру он оставил, вогнавшись в плоть так неудачно. Мадара выронил его на пол. Прикрыл ладонью окровавленный рот абсолютно молча, встав на ноги так резко, что стул, на котором он сидел, упал на пол с оглушительным грохотом. Обито вздрогнул, но не подал виду, что испугался. Вместо этого он смотрел в чужие глаза и улыбался, надменно и жестоко, словно победитель. Но ублюдок не был победителем. — Приятного аппетита. — Сказал он совсем тихо, и что-то внутри Мадары содрогнулось от ярости. Тихий смех Обито прервался. Он даже перестал беззаботно мотать голыми ногами в воздухе, едва только встретился с ним взглядом. Взглядом, который обещал реванш. — Вот… как… отомстил, значит? — Мадара сплюнул кровь на пол, его лицо исказилось от ярости. — Все, сука. Ты доигрался. Сейчас твой папочка покажет тебе, как мстит он. И молись, чтобы ты это пережил. Назад. Обито пытается ретироваться, зная, что может не победить в прямой драке. На манер дяди швыряет свой стул на пол, едва не спотыкается, отшатываясь назад, но в последний момент привычно бросается к ванной. Идиот. Думает, что может провернуть один трюк дважды, однако Мадара обломает ему крылышки. Сперва легко нагнав мальчишку у самой двери. Схватив за волосы шипящего от боли мальчишку и дернув на себя так сильно, что остается пару прядей в руке. — И что теперь, говнюк? Что говорят твои друзья, а? — Мадара рычит сквозь зубы, невольно погружаясь в очередные воспоминания. Так долго. Сколько их накопилось за всю жизнь? Явно не дюжина. Мадара подыгрывает им всем как хороший и примерный психопат. Он молчит, не подавая виду, что сломан. Тобирамой в первую очередь, пусть о нём ничего не слышно вот уже как пару дней. Мадару не посвящают в подробности личной жизни семейства Сенджу. И слава богу. А во втором случае Изуной, смягчившему, но не растерявшему свою холодность по отношению к брату, но кому не всё равно? Ха. Ему самому? Мадару это волнует? Он разве что злится. Сильно, но тихо. Копит в себе гнев, ожидая удобного часа вылить его хоть на кого-то. Уставший от Лос-Анджелеса и происходящего с ними дерьма. Ненавидящий то, что с ними стало, Мадара держится до последнего. Нехотя улыбается Буцуме, когда тот строго кивает ему головой в знак сдержанного приветствия. Они в этом отчасти похожи. Оба не улыбаются. У обоих на лице будто бы скопилась многовековая усталость. Даже молчат похоже, пока Изуна кротко и ненавязчиво рассказывает о себе. — Не представляю, что тебе пришлось пережить из-за моего сына. Я бы хотел принести хоть какие-то извинения. Едва ли это покроет того, что он сделал — но всё же, если что-то понадобится — обращайся. Даже если меня не будет — Хаширама всегда окажет тебе помощь. — Они спешат. Голос Буцумы — утробный, низкий, разбивается о светлые стены его дома. Мадару удивляет этот человек. Он кажется похожим на Таджиму — по прямой сдержанной походке, строгому взгляду и манере общаться лишь формально и отстранённо. Мужчина смотрит на Мадару холодно и одновременно сочувствующе. Мадара знает, что совсем недавно он навещал младшего сына, дабы перевести его в лечебницу с более комфортными условиями, даже умудрился выяснить точный адрес, хотя никогда не признается себе для чего. Ему нужно убедиться во всём окончательно. Расставить все точки над i, чтобы уехать отсюда и не оборачиваться. Это всё, чего он хочет в последнее время. Признать поражение. Сбежать. Но он ещё здесь, потому что ему важно спросить у Тобирамы кое-что важное. В последний раз. — Вы избавитесь от опухоли? Тобирама не будет рад очередной операции. — Он отказывается. Но это решать не ему. — Буцума удивлён его любопытству, но соблюдает формальное приличие и отвечает на вопрос. — Я знаю, что она не исправит его. Но он всё ещё мой сын. Я не могу не спасать его жизнь. Даже такую. — Пожалуй. — Отвечает ему Мадара. Он не знает, почему вообще слышит подобные вещи, будто бы успел породниться с каждым из Сенджу. Буцума вздыхает. Наливает себе виски и залпом опрокидывает маленький стеклянный стакан. — Сколько он пробудет там? В пси… лечебнице. Тяжёлый вздох. — С его поведением? При моем участии — год. А дальше — зависит уже от него. Мадара качает головой. Что-то внутри него замирает от ужаса, при одной только мысли, что Сенджу снова будет свободен. У них с Изуной немного времени, чтобы убраться. — От него? Вы же знаете, что он опасен. Что если он снова навредит Изуне? Или… Или мне. Но Буцума только морщится от выпитого. — Я не думаю, что он решится на такое ещё раз. Однако если хочешь — возьми брата и обратись в полицию. Есть шанс, что дело дойдет до суда и ему выдадут запрет на приближение к вам. Но Буцума на самом деле не хочет вмешиваться в подобные судебные разбирательства. Он говорит это для виду, зная, что ни Мадара, ни Изуна не предпримут чего-то подобного. И не нужно. Ведь ему неизбежно придется искать для сына адвокатов, неизбежно разрывать контракты и рушить планы на долгосрочные поездки, а ведь их так много. На годы вперед. Звучит ужасно. Для них всех. Ведь Буцума любит своих сыновей. Но больше он, пожалуй, любит, когда с ними не нужно слишком долго нянчиться. И всё же он позволяет остаться в собственном доме, будто бы неизвестно откуда взявшиеся постояльцы — это привычная для него картина. Но нужно ли это кому-то из них? Время без Тобирамы всё ещё течет и несётся так стремительно, что Учиха теряет себя в этом потоке вновь, чувствуя пустоту и серую пелену перед глазами. Тобирама словно показал ему что-то. Что-то, отчего уже не выйдет жить как раньше. Надломил, унизил, а потом оставил одного, не сообщив, как жить дальше. И Мадара не знает как. Плывет по течению следом за остальными, ходит за братом тихой фигурой, уже не помня, когда разговаривал с ним в последний раз, и совсем не понимает, зачем это делает. Калифорния — не его дом. Париж, в который они приехали, тоже не смахивает на место, которое можно назвать домом. Даром Мадара совсем не помнит одну из самых красочных столиц Европы. Ему плевать. Как и отец, он замшелый американец, при самом благополучном исходе не покидающий свой континент ни на секунду. Ему плевать, что происходит за океаном. Плевать, что их фильм одерживает победу тогда, когда все безнадежно кричат о том, что он проиграет конкуренту. Перед его глазами проносится предпоказ. Зрачки сужаются, но в голове лишь полу мрачная пустота. Краски меркнут. Звуки, голоса будто бы проходят сквозь вязкий невидимый барьер, пред тем, как коснуться ушей. Юноша возвращается домой, потому что слышит тревожные новости о государственном перевороте и ядерном вооружении. Он воссоединяется с семьей, другом лишь для того, чтобы помочь, но по итогу сталкивается с неизбежным. Кажется, такой сюжет у их дерьмового претензионного фильма? Что ж. Мадара тоже сталкивается с неизбежным, потому что вновь ведётся на не тех людей. И на их слова, что ему заботливо внушают. В окружении кучи зевак он стоит, едва не раскрыв рот, глядя на то, как его брата насилуют на большом экране. Тобирама отлично заснял всё с нужных ракурсов, однако самые неприглядные вещи вынесли прочь за кадр. Зато главное на месте. Его обнаженный брат, кричащий от боли, пока в него грубо вбиваются сзади. Напуганное бледное лицо, за считанные минуты превращающееся в бессмысленное. Такое же, как сейчас вечной маской застыло на лице Изуны. Мадара не хотел это видеть. Он был рад тому, что не видел. Благодарен хотя бы за тот факт, что, опоздав на этот кошмар, не застал его в самом разгаре и не запечатлел в своей памяти. Всё могло бы остаться прежним, если бы не Хаширама. Ублюдок, который радовался, обнимая смеющегося Изуну, потому что они победили. Но Мадара не помнил как. Он стоял в тени, думал о Тобираме, который сейчас наверняка хохотал над его положением в окружении мягких стен, или как там нынче выглядят блядские психушки в Лос-Анджелесе. И Мадара ненавидел весь мир. Начиная с обманувшего его Хаширамы, заканчивая собственным братом, который этот обман поддержал. Однако Мадара не сказал им ни слова. Он терпел до самого возвращения домой, сидя поодаль от всех. Ему было плевать на выигранные деньги. На пришедшее к ним признание, это все было не про него и не о нём. Где-то в своих письмах Изуна восторгался и ликовал, разом забыв о той боли, что ему причинили. Он поцеловал Микото, которая снимала на камеру его страдания. Выпил с Фугаку и вновь уселся где-то рядом с Кагами, пока его брат стоял в углу коридора, наблюдая за тем, как все это веселье вновь обходит его стороной. Мадару тошнит от этого. Тошнит от иллюзорного счастья, которое досталось ему такой ценой. Он не чувствует ни радости, ни удовлетворения. Вместо неё лишь злоба, чувство предательства ото всех и пустота, которая пожирает его без остатка у всех на виду. Но всем плевать. Все делают вид, будто бы ничего не произошло. Все играют одну и ту же игру. Пляшут на одной лживой волне. Без него. Мужчина больше не может выносить этого. Ему мерзка сама мысль о том, чтобы посмотреть в сияющее лицо Изуны, исполнившему свою мечту и даже представить себе те эмоции, что он ощущает. Потому что это грёбаное счастье. Это ликование. Тщеславие. Изуна на вершине. Он, мать его, гений и талант. Настолько, что даже получает несколько интервью для напудренных газетенок и журналов. Люди узнают о нём. Он и правда идёт к тому, что исполнить свои амбиции. Он — звезда этого шоу. Шоу, в котором больше нет Мадары. Потому что он эпизодический персонаж, уже отыгравший свою роль и исчерпавший свою важность. Настолько неважный, что даже не появится ни в воспоминаниях брата, ни где-либо ещё. Всем плевать. Так сильно, что он даже не умрет где-то там за кадром. Его просто забудут. Это настолько раздражает. Сводит с ума, что Мадара сжигает те письма, которые связаны с успехом Изуны. Превращает в пепел его главное достижение, после которого следует лишь путь в бездну. Прямо-таки Икар, сгоревший на солнце вместе со своей славой. И всё это наступает лишь после того, как Мадара снова оказывается единственным голосом разума среди творящегося безумия в последний раз. После предпоказа он оттаскивает Хашираму поодаль от всех и схватив его за грудки, кричит ему в лицо. Называет предателем и ублюдком, но Сенджу лишь глупо улыбается, показывая на уши. Приходится сжать зубы и потащить его дальше. В небольшую приёмную, где звук всеобщих голосов хоть немного заглушается толстыми стенами. — Что это, мать твою, такое? — на полувыдохе произносит он вне себя от ярости. Хаширама сгибает одну бровь в недоумении. — Наша победа, Мэдди. А ты что подумал? — хихикает он с дежурной улыбкой. Зато по крайней мере не угашенный. Лишь слегка пьян и не более того. Удивительно, но на первый взгляд не повлиявшее на него случившееся с Тобирамой дерьмо таки оставило свои следы. Хаширама, кажется, на самом деле пытается завязать. Порой Мадара даже слышит о его желании записаться к терапевту, а порой, судя по словам Буцумы, он навещает брата в больнице, после которого возвращается заметно поникшим и побледневшим. — Ты знаешь, о чем я говорю, не увиливай! — Мадара снова встряхивает его за грудки. — Ты обещал мне, что вырежешь это дерьмо из своего вонючего фильма. Слово мне дал! Сенджу заметно бледнеет. Нервно улыбается и вдруг снова принимает этот нарочито расслабленный вид, будто бы слова Мадары для него не более чем никчёмная истерика. Глупость. Не стоит внимание. Все вокруг почему-то в упор не хотят воспринимать Мадару всерьез. — Оу… ты об этом. Чёрт, неловко получилось. Точно. Я совсем забыл сказать тебе. Вылетело из головы со всей это неразберихой. И… — Почему ты не сделал того, что я просил?! — но Мадаре плевать на оправдания. Он хочет знать правду. Хаширама вздыхает. Через стенку от них аплодисменты. Живая музыка плавными ритмами ложится на биение сердца. — Тихо, тихо. Не кричи, ладно? Я… фух, Мэдди, давай только без таких вот взглядов! — он попытался увести всё в шутку даже тогда. Но Учиха не смеялся. — Слушай. Мы с отцом посмотрели исходный материал. А потом кое-какие знакомые прислали нам фрагменты фильмов конкурентов. По старой отцовской дружбе. И… ты едва ли поймёшь, но… — Что «но»? Он заставил тебя оставить кадры с изнасилованием моего брата? — яростно прошипел Мадара. Хаширама осторожно отстранился от него с улыбкой на губах. — Конечно нет. Не говори ерунды. Я просто… ладно. Слушай. Я очень нервничал по поводу фильма, который был пиздец как похож на наш. То есть. Он выглядел как тот, который мог бы сделать нас, и, пиздец, я даже сценарий думал срочно менять, чтобы хоть чем-то выделиться и… мы поговорили об этом с папой. И решили… мы все… я понимаю, звучит вообще нихрена неубедительно. И ты считаешь меня мудаком. Имеешь право. Но если ты хоть немного начнешь думать о моей точке зрения, то… — Мне не нужны твои блядские пояснения, Сенджу. — Снова закричал на него Мадара. Затем коротко выдохнув, попытался унять голос. — Просто скажи мне, какого хуя ты решил поступить так с Изуной. — Эй, эй. Не надо из меня гниду делать. Конечно, я спросил у Изуны, не против ли он… — Что? — удивлению Мадары не было предела. Вся напускная ярость вдруг испарилась за мгновение, будто бы на мужчину вылили ушат ледяной воды. Что? При чем тут его брат? Боже. — Постой… он знал? Об этом? — Конечно. Я бы не стал ничего такого делать без его согласия, знаешь ли. — Усмехнулся Сенджу, облегчённо вздохнув. Ярость Мадары слегка испугала его, с учетом того, что он уже знал, насколько она бывала разрушительной. — Мы сели все вместе… поговорили. И пришли к выводу, что игра стоит свеч. — Само собой без меня… — Это была идея Изуны! Честно. Он сказал, что ты будешь против. И, собственно, был прав. — Вздох. Хаширама невольно пожал плечами, столкнувшись с холодным взглядом мужчины. — Серьезно, дружище. Никто не строил против тебя козней. Просто… — Просто вам как всегда стало насрать на мое мнение. — Закончил за него Мадара. — Как всегда вы напиздели моему брату, убедив его в том, что ваше ебаное кино не выгорит, если не добавить туда кадры с тем, как в него пихают член. Ну что за пиздеж, Хаширама? Ты себя-то слышишь? — Да ладно тебе. Вечно ты думаешь, что твоего бедного братика все кругом обманывают. Очнись, Мэдди. Малыш Изу уже взрослый и сам расставляет приоритеты. И его приоритетом была победа. Как и моим. — И похоже делает это хуёво, раз позволил вам выставить его как шлюху у всех на виду. — Мать твою, нет же! Это искусство! Кино. Никто не поймет, что так не было задумано. Вам не о чем переживать. В конце концов, мы выиграли! Это единственное, что нас должно волновать, разве нет? Мы ради этого столько впахивали. Эй! Ну куда ты?! — Хаширама бросился за ним, едва только Мадара, устав слушать мужчину, направился к приоткрытой двери. — Ну стой же ты. — Схватил Учиху за руку. А затем вдруг положил её на талию, ненавязчиво подвинувшись поближе. — Брось, Мэдди. Посмотри на это с хорошей стороны. У твоего брата теперь есть всё, что он хотел. Деньги. Слава. Громкое имя. Далеко не каждый калифорнийский актеришка может похвастаться победой на Каннах, а Изуна в таком возрасте может. Дальше у него все дороги открыты. Пусть и пришлось ради этого немного… замараться. Мадара напряжённо сжал зубы. Его глаза упорно сверлили выбеленный до блеска пол. Музыка всё сильнее давила на уши. — Я хотел для него не этого. Я… — но он не знал, что сказать. Хаширама воспользовался его замешательством, чтобы наклониться к его самому уху и обдать то горячим дыханием. — Такова жизнь в Лос-Анджелесе, Мэдди. Тут иначе никак. Нам всем пришлось чем-то пожертвовать ради успеха. Не бывает легких путей. — Прошептал он. — В конце концов разве ты не получил свою выгоду с нашего успеха? Что скажешь? Но Мадара не считал, что получил хоть какую-то награду за свои старания. За грёбаную жертвенность, которую оставили без внимания. Счастье брата должно было стать таковым, но не стало, потому что вдруг выяснилось, что его милый брат счастлив без него. И Мадара не хочет радоваться за него. Он положил свою жизнь на кон лишь для того, чтобы в конце его бросили как ненужную вещь, забыли и лишь изредка поглядывали на общих посиделках, оправдываясь отвращением к Тобираме. Но то лишь отговорки. Быть может, Изуна отказался от брата еще раньше, а значит Мадара не то, что не получил хоть какую-то выгоду от своих стараний со стороны жизни. Нет. Напротив. Она наказала его за них. И теперь на её празднике он единственный, кто оказался лишён всего. Мадара оттолкнул от себя Хашираму, грубо убрав его руку со своей талии. — Не трогай меня. Никогда больше не смей… меня трогать. — Произнёс он озлобленно и чётко, перед тем как уйти. Кажется, Хаширама сказал ему что-то в тот момент. Что-то вроде «Тебе стоит быть менее мнительным, Мэдди!» Однако Учиха уже не слышал его, потому что тяжелые размышления прервал не тяжелый, но размашистый удар кулаком в скулу. Чертов гаденыш, умудрился врезать так сильно, что у Мадары заплясали звезды перед глазами. А он ведь уже начинал жалеть себя, мысленно приближаясь к тому откровению, что выдадут ему после. Но нет. Обито как обычно нужно было все испортить. Неблагодарная мразь. Дядя мог открыть ему душу, а вместо этого вынужден отшвырнуть щенка подальше. Обито зашипел от боли, врезавшись спиной о кухонную тумбу. Поджал к себе ноги и снова оголил зубы, будто бы всерьез собираясь вновь цапнуть родственника за руку. Они оба глубоко дышали. Мадара поморщился от болезненного спазма в сердце, на мгновение прикрыл глаза и этого промедления мальцу хватило, чтобы попытаться наброситься на него снова. Крик. Мадара прикрыл лицо рукой, поэтому в этот раз чужой кулак прошел мимо, смазано зацепив запястье. Тогда Обито недолго думая вцепился в его руку, явно намереваясь-таки врезать по лицу еще раз. Его, короткие, но острые ногти впились в кожу. Черт. Вот сволочь. Откуда только этому научился? Мадара оттолкнул его, а затем саданул ногой по чужому колену, заставив мелкую тварь грохнуться на холодный пол ничком. Но Обито не унимался. Даже когда получил по подбородку увесистым кулаком — лишь яростно сплюнул кровь и рванулся на дядю снова, не дав тому даже подняться. Оба покатились по полу. Свет лампы, синюшный и иссушающий, дрожал на потолке. Мадара вскрикнул, сжав зубы, когда чужие руки схватили его за горло. Сбросил с себя Обито, и не дожидаясь ответа, врезал ему в живот. Мальчишка отлетел едва ли не на полметра. Завалился на бок, и обняв живот руками, громко закашлялся. По его разбитому подбородку потекла вспенившаяся розовая слюна. Врежь Мадара посильнее — и вовсе вырвало бы. — Ах ты маленькое исчадие зла. — хриплый смех. Мадара судорожно вбирал в легкие очищенный стерильный воздух, пока отползал к столу. Было ужасно жарко. Пот заливал глаза, но он не смел отводить взгляда. Обито тоже изрядно выдохся, его щека слегка припухла и покраснела от удара. Вновь порвалась губа, однако то было не самым худшим, что его ожидает. — Что, социопат, я оказался тебе не по зубам? Ха? Обито яростно тряхнул головой, вжавшись спиной в кухонную тумбу. Его волосы беспорядочно спадали на лоб. Мадара толком не видел даже лица. Не мог сказать, чувствовал ли сейчас малец что-то кроме безумной тупой злости. А Обито чувствовал. Чувствовал, как выла вся его кровь, изнывала от желания сделать больно ублюдку напротив. Как яростно горели синяки и шрамы под бинтами. И как его видения кричали в уши, близко-близко, в неистовой жажде заставить Обито атаковать снова. Но он не был против. Он даже не сопротивлялся. — Ну давай, ублюдок. Нападай! — крик Мадары стал последней каплей. Обито закричал, рванув на дядю с новыми силами. Тот уклонился от его удара, целящегося в кадык, попытался уйти в сторону, но по тихой наводке Изуны был схвачен за волосы. — Ударь его о край стола. — шипел брат Мадары в самый мозг. Обито нравилась эта идея. Ему понадобилась жалкая секунда, чтобы намотать шевелюру дяди на кулак и из-за всех сил потянуть назад. Получается как нужно. Изуна всегда знает, как сделать брату больнее всего. В этом его главный смысл. Под звонкий хохот затылок Мадары ударяется о самый угол. Перед глазами темнеет от боли. — На пол! — весело подхватывает Какаши за спиной. — Давай, Обито. Добивай! Босая нога ударяет точно в горло, мешая нормально вздохнуть. Мадара оказывается на спине. Перед глазами белая пелена. А еще он чертовски зол. До ебаной дрожи в разбитых кулаках. Но молчит. Ждет пока Обито с надменной улыбкой сядет ему на поясницу. Нарочито медленно вытрет кровоточащую губу и сплюнет эту кровь дяде на лицо. — Сука. — шипение. Слово вырывается прямо на выдохе. А он покрупнел. Такой же недоумок, однако к восемнадцати перестал быть безобидным нытиком. Мадаре бы стоило учесть это раньше. А взгляд. Этот взгляд! Ну точно копия Мадары в детстве. Злобный и бессмысленный. Когда-то в никчемном ограниченном мозгу Учихи были лишь эти эмоции. А племянника он заботливо лишал того, что делало мальчишку не им на протяжении всех этих лет. Обито замахивается на него, хочет врезать по лицу, но Мадара перехватывает его кулак. — Достаточно, урод… Игры… кончились. — Я не урод! Они и правда кончились, потому что Мадара — все еще бывший солдат, а Обито — нелепый болезненный сумасшедший. Садизм — хорошая вещь для нечестных драк, но у него все равно ни шанса. Мадара врезал Обито основанием ладони прямо в подбородок, стоило только мальчишке неловко наклониться следом за схваченным воротом халата. Обито вскрикнул, попытался отшатнуться на что получил тычок в живот и вновь оказался на полу. Однако теперь ему не дали подняться. Еще один удар. Еще один крик, уже куда громче. Мадара попал ногой по солнечному сплетению. — Как ты мог попасться на такую хуйню? Ты совсем тупой? — Зецу раздражённо закатил глаза, крича ему на ухо. — Вставай, Обито! Убей этого ублюдка, пока он сам тебя не убил! — на сей раз Изуна. — Убью… — зашипел Обито, попытавшись поднять на локтях, но новый удар отправил его обратно на пол. Мадара врезал ему ногой в бок. Затем куда-то в район паха, вынудив сжаться в клубок. Обито прикрыл голову ладонями, попытавшись оградиться от ударов, но Мадара так и не смог понять, что победил. Его тело все еще горело от жара. Сердце стучало как бешеное в желании спустить злость на свой главный раздражитель. А таковым был лишь Обито, чертов щенок, которому давно стоило показать кто все еще главный в этом ебаном бункере. Мадара яростно перевернул мальчишку на спину. Опустился на колени и ударил кулаком по лицу, заставив Обито громко всхлипнуть. Попало по глазу. Затем новый удар. На сей раз по скуле. Прыснула кровь, но Мадара не смог остановиться даже после этого. Он бил снова и снова, крепко сжимая в пальцах тонкую шею, и бил все сильнее и сильнее. Обито под ним дергался из последних сил, пытаясь скинуть с себя родственника. Истерично кричал, прикрывался руками или же цеплялся ими за плечи противника, силясь остановить боль, но Мадара перестал бить его только тогда, когда тело мальца не обмякло под ним окончательно. Голоса, кричащие ему в уши, вдруг пропали. Он лишился чувств совсем ненадолго. Даже толком не осознав этого. Лишь понял, что перед глазами снова прояснилось, а новых ударов больше не следовало. Дядя оставил его в покое. Но где же он? Обито слабо застонал, сплюнув кровь на пол, но сил поднять голову не было. Лицо горело от боли. Он уже молчал о других частях тела, также изрядно покалеченных. — Чт… — но окровавленный рот мешал разговаривать. Мужчина вдруг распутал пояс его халата, стянул его до самой талии и грубо перевернул племянника на живот. Его сиплое дыхание слышалось сквозь голоса и свист в ушах на удивление четко. Обито на мгновение ощутил, как сладко потянуло внизу живота. Замер, перестав стонать об боли, когда сверху донесся звон пряжки ремня. Мадара снимал его с брюк, но посмотреть на мужчину было страшно. Обито устало вздохнул, в молчаливом ожидании. — Мразь…чт…ты сдох… Он был уверен, что тяжелое тело мужчины вот-вот навалится на него, грубо раздвинет голые, покрытые синяками ноги, отчего придется сквозь зубы вытерпеть в себе чужой член насухую, постаравшись расслабиться, дабы хоть немного облегчить дискомфорт. Мадара уже делал это раньше, в основном, когда Обито злил его до лихорадочного блеска в глазах, и мужчина просто из чистого садизма заламывал ему руки на диване, вынуждая прогнуться, и грубо имел, вжимая чужую голову в мягкую обивку. Сперва Обито яростно вырывался. Кричал и выплевывал оскорбления, пытаясь сняться с члена, потому что такое дерьмо вместо секса не приносило ему ничего кроме боли. Но спустя пару месяцев он начал получать если не физическое, то хотя бы моральное удовольствие даже в подобном унижении. В конце концов самое худшее, что чаще всего делал с ним родственник — усердно строил вид, будто бы Обито и вовсе не существует, а в такой неприкрытой злобе было хоть какое-то внимание. Если Обито больно — значит он все еще жив, а это мерзкое чувство мертвенности — лишь в его голове. Если Обито делает больно Мадара — это и вовсе победа. Значит малец все еще жив даже для него. — Хватит! Меня сейчас вырвет от твоих ебучих мыслей! — Изуне не нравились его настроение. Он терпеть не мог любую попытку Обито смириться, а уж когда Учиха скулил от того, как сильно нуждался в дяде, и вовсе становился его палачом. — Ты хочешь, чтобы тебя трахнули, маленькая шлюха? Да? Смотри мне в глаза, я же вижу это по твоей уродливой роже! Урод, урод, урод. Изуна говорит, что Обито сильно испортился за последнее время. Что его уже невозможно любить. Такого омерзительного и пустого. Не способного остановиться и подумать. Над чем? Он больше не знает. Какаши сказал, что Обито окончательно потерял себя во всем этом дерьме. Растворился и в Мадаре, и в бункере. Больше не тот светлый мальчик, которым был. И даже не напуганный подросток, о котором Изуна так заботился. Ничего кроме мерзости. Уродства. Его теперь даже галлюцинации ненавидят. Быть может заслуженно. — Я надеюсь, ты не решил, что на этом все… — голос Мадары заставил его оборвать свои мысли. Что-то над головой рассекло воздух. А затем и его кожу чуть ниже лопаток. На секунду в голове стало пусто. А затем Обито закричал что есть силы. — Да не дергайся…ты… блять. Это была чертова порка. Хуже, чем она. Мадара бил так сильно, что кожаный ремень умудрялся оставлять на бледной коже не только красные следы, но и явные разрывы, отчего уже после первых десяти ударов, спина засранца стала похожа на ту, что должно быть была у Иисуса перед его распятием на кресте. Славная аналогия. Но эта гнида могла прийти сюда разве что из ада, настолько ее поганый характер никак не хотел выказывать хоть немного христианского смирения. Поэтому и получал удары снова и снова, срывая голос. Мадара врезал ремнем ближе к плечу. Крик Обито стоял у него в ушах вместе с холодным белым шумом. Вскоре он смолк, когда малец таки подавился кровью во рту и последующие удары мог лишь беспомощно хрипеть. — Ну что, урод, нравится? А? Будешь еще кусать руку, которая кормит? — что-то внутри умоляло его остановиться. Он видел в себе Таджиму, бьющего своего беспомощного сына, но его ярость была слишком сильна. Мадара не похож на отца. Нет. Ублюдок бил их, потому что хотел запугать. Мадара же бьет Обито потому, что тот уже сидит у него в блядских печенках. Это его заслуга. Не более. Если бы Обито вел себя как хороший мальчик — никто бы его и пальцем не тронул, но нет же, этой твари всегда нужно показывать, где ее место именно так. Видит бог, он хотел по-хорошему. — Да, мать твою! Я хотел по-хорошему! — закричал он, обрушив на дрожащую жертву еще один удар. Кровь, оставшаяся на ремне, хлестко ударила его по лицу, оросив его маленькими капельками. — Я. Хотел. По. Хорошему. А ты, дрянь, снова делаешь из меня маньяка. Может тебе это нравится, а?! Мадара замер, когда приглушенные крики и рычание сменились слезами. Его лицо исказилось от отвращения. Под ногами Обито, уже едва осознававшего происходящее, растеклась бледно-желтая лужа. — Блять. Еще и убирать после тебя. — прошипел Учиха сквозь нос. В какой-то момент ему захотелось намотать волосы Обито на кулак и ткнуть его лицом в собственную мочу, как нашкодившего пса, однако новый громкий всхлип убедил его прервать наказание. Обито был в шаге от того, чтобы вырубиться. Только взгляни на это. Мальчишке было настолько больно, что он даже утратил этот агрессивно-животный блеск в глазах, и сейчас смотрел на Мадару как затравленный несчастный ребенок. Опять это дерьмо. Опять кто-то заставляет Мадару чувствовать себя монстром. Хватит. Он не был ребенком. Уже нет. Мадара бил его именно потому, что Обито уже мог получать как взрослый. — Ползи нахрен отсюда. Мне на тебя даже смотреть противно. Давай, Обито! Съебывай с моих глаз. Напуганный мальчишка был бы рад, но его попытка встать привела лишь к тому, что он лишь беспомощно завалился на бок, зарыдав еще громче. Его дядя закатил глаза. — Заткнись уже! Закрой рот! Господи… — он схватил Обито за ногу и потянул к ванной. Тот ахнул от боли, инстинктивно попытался зацепиться за дверной косяк, но мужчина грубо дернул его за собой. — Хватит, блять! В ванной малец судорожно скрючился на полу, спрятав голову в локтях. Голоса в голове один за другим кричали о его ничтожности, но то было не то время, чтобы обращать на них хоть какое-то внимание. Думалось плохо. В ушах стучала кровь. Ему оставалось лишь уповать на старые инстинкты, умоляющие его принять наиболее жалкий вид, дабы не нарваться на очередную порцию боли. Мадара лишь уничижительно усмехнулся. Стянул из душа дождик и включив его, направил струю холодной воды на мальчишку. Обито закричал от неожиданности, но к тому моменту его голос сел так сильно, что из рта вырвался лишь протяжный хрип. Он промок насквозь спустя пару секунд, продрог и обнял свое болящее тело руками, стараясь сохранить хоть какие-то остатки тепла. — Вот так. Успокаивайся. Потому что я не хочу слышать от тебя вообще никаких звуков, понял? — Мадара не ждал ответа. Он держал включенный дождик над головой мальца до тех пор, пока под ними обоими не образовалась холодная лужа. Прелесть. Теперь из-за ублюдка еще и плесень появится. Иногда Мадара думал, что Обито все же не стоило выходить из своего овощного состояния. И все же промокшие носки остудили и его. Учиха выключил воду, окинул взглядом последствия своей ярости и невольно ощутил странный страх внутри себя. Белая пелена ярости понемногу спадала с глаз, давая осмотреть беспомощно хлопающего ртом подростка с новой стороны. Обито выглядел как жертва массового избиения. Автомобильной аварии или вроде того. Хотя, казалось бы, их драка продлилась минут десять и не больше. Откуда на нем столько синяков? Мадара устало коснулся горячего лба. Его слегка шатало. — Ты… — но слов не нашлось. Он постарался выровнять дыхание, но растворяющаяся в воде кровь Обито мешала ему прийти в себя. Лицо мальца выглядело ужасно даже без нее. Нижняя губа оказалась полностью разбита, правая щека опухла от ушиба, под одним из глаз красовался посиневший синяк. Чудом нос не сломал. Вот уж воистину чудо. Мадара вздрогнул, когда с виска племянника вновь вытекла струйка крови. Он тоже пострадал. У них была честная драка. Кто ж виноват, что Обито склонен кидаться на рыбок намного крупнее себя? Не мудрено что однажды он укусил бы больше, чем смог проглотить. Мальчик всхлипнул. Его черные волосы колыхались в луже ледяной воды словно водоросли. -…вот дерьмо. Он слегка нагнулся над мальцом, но тот крепко зажмурил глаза, дрожа от страха и холода. Хотя бы нет этого проклятого упрямства в глазах. Он просил лишь об этом. — Ты довольна, дрянь? — вздох. Мадара нервно провел языком по порезанной слизистой во рту. — Это ты меня довел, слышишь? Ничего бы этого не было, если бы ты не вел себя как злобная сука. Ему не ответили. Обито набросил промокший и окровавленный халат на плечи и тот тут же покрылся пятнами бурой крови на его спине. Хоть бы не сломал ничего. Кажется, ему было больно двигаться. — Блять. Я… Нужно побыть одному. И чтобы ублюдок не мешал ему даже нытьем. Пусть и от боли. Пожалуйста, ему правда нужно остыть. Только это. Ничего более. Мадаре не хотелось смотреть на чужие синяки, как и прикидывать сколько времени потребуется, чтобы они полностью сошли с бледной кожи. Его вдруг снова обуяла досада, а после и какая-то совсем несуразная злость и он поспешил сделать то, что обычно делал, когда чувствовал, что не сдержится — представил, что никакого Обито вовсе нет. Ушел из ванной, закрыв за собой дверь. А затем выключил свет, когда очередная извращенная мысль подсказала ему, что так мальцу будет еще унизительнее, болезненнее остаться одному. Что ж. Мадара давно перестал им противиться. Оставшийся в полном мраке Обито лишь тихо заскулил себе под нос. Не видя своего искалеченного тела, он не мог оценить весь масштаб повреждений. Болело все. Будто бы он стал одним большим ранением. Гематомой, кровоточащей от собственного существования. Но он не мог даже кричать. Лишь беспорядочно бормотать под нос, ежась от прознающего кожу холода и озноба. По крайней мере ледяная вода остужала совсем уж черные синяки, кои скорее всего были на спине. Обито мог попытаться вычленить для себя отдельные точки, где боль была наиболее сильна: само собой спина, изувеченная порванной кожей, красными полосами и шрамами, затем лицо, разбитое в кровь. Наверняка выглядит еще хуже, чем обычно, хотя куда уж. Обито хотел рассмеяться, но было больно даже улыбаться. Натянувшиеся губы тут же треснули. Струйка крови полилась по щеке. Обито с извращенным удовольствием слизал ее языком. Он бы посмеялся. Над собой и своим никчемным положением, в котором он мокрый до нитки и избитый лежал как ненужная вещь, заброшенная подальше от глаз в темный угол. Самое горькое, что таковым его положение и ощущалось не только самим Обито, но и его воображаемыми недругами. Они сверлили взглядами его изувеченное тело. Ненавидели. Обвиняли. Их голоса сливались в голоса презрения и недовольства, но Обито так тошнило от них, что он давно перестал различать что-то кроме интонаций. Зачастую одних и тех же. Обито всхлипнул сквозь зубы. Попытка перевернуться на бок и поджать к себе ноги, дабы хоть немного согреться увенчалась успехом лишь в третий раз. Из губ вырвался протяжный стон боли. Смешно. Смешно. Смешно. Обито вновь болезненно улыбнулся. Потом залился тихим плачем, чтобы через минуту начать смеяться снова. Почему? Да потому что он не знает, что чувствует! Его разрывает от противоречивых эмоций, поскольку нормальные были оставлены им за бортом много лет назад. Это приятно. Обито ощущает странное воодушевление. Почти радость от того, что смог вывести Мадару настолько сильно, что тот даже не поскупился на хорошую драку. Это страшно. Потому что он попал на ту грань, которая могла стать для мальчишки последней. Это больно. Это невероятно больно так, что невозможно даже встать на ноги без ужасных мучений. А еще холодно, ведь халат промок и вплотную липнет к телу. Пусто. Ненавистно. Одиноко. Но поговорить больше не с кем. Его пустые видения давно перестали быть хорошими собеседниками, а Мадара делает все, дабы показать, что отказался от Обито давно и надежно. У него никого нет. Даже его самого, потому что Обито ненавидит свою жалкую личность и еще более жалкое тело больше всех их вместе взятых. — Что теперь, идиот? Будешь лежать и жалеть себя? Тогда чем ты отличаешься от ебаной плесени, которая растет тут на потолке? — он не видел Изуну, но тот всегда был где-то рядом. Смотрел на него из мрака. — Вставай. Ты должен взять реванш. Ты ведь всегда это делал. Должен. Всегда должен атаковать в ответ. Огрызаться. Мстить, пока в груди еще кипит ярость. Пока она дает хоть какой-то смысл жить дальше. Но у него впервые не было на это сил. Впервые боль внутри перевешивала жажду сделать больно другому. Это страшно. Почти печально. Хочется рыдать, но слез давно не осталось. Остается только лежать бесполезным мусором, потому что ничего другого нет. Нет и отчаяния. Он пережил его уже давно. Нет ничего. И никого. Потому что Мадара так и не пришел проведать его в этой темной комнате, как бы Обито не пытался достучаться до него тихим хриплым зовом. Прошло всего пару минут, когда он и вовсе услышал привычный ушам бубнеж из телевизора, нужный наверняка для того, чтобы заглушить даже самые тихие признаки его существования. Вот так. Ублюдок наконец успокоился. Успокоился и сел смотреть свой ебаный ящик, оставив его здесь. Ну и пусть катится к черту. Пусть делает, что хочет. Обито наплевать. Мальчишка лишь обнял себя руками получше, и зажмурив глаза, вместо мокрой ванны, представил, что находится где-то там. В тех воспоминаниях, которые принадлежали ему, когда он все еще был ребенком. Попытался вспомнить образ своей детской комнаты. И позволил этому видению унести свое воспаленное сознание с собой. — Что ж… — Тобирама смотрел на него со смесью испытывающего любопытства и насмешки. И хотя Мадара должен был чувствовать себя в безопасности, поскольку их отделял весьма крепкий дубовый стол и парочка санитаров, дежурящих у комнаты встреч, но по его коже все равно ползли неприятные мурашки от одного только осознания того, что Тобираме все еще достаточно одних лишь слов, чтобы уничтожить в этом помещении кого угодно. Здешний персонал не знает, кому открыл свои двери. Иначе бы сунул ублюдочному Сенджу кляп в глотку и никогда больше не вынимал. И все же вот он. Не отводит красных глаз от бледного лица мужчины и будто бы читает его как открытую книгу. — Я знал, что ты появишься рано или поздно. Но не думал, что так скоро. Неужто без меня не стало легче? Мадара не ответил ему, пристально разглядывая собственные ладони. Затем его взгляд поднялся чуть выше — к больничной белой майке Тобирамы. Идеально чистой и стерильной. Как и все здесь, в этих белых коридорах. Буцума не поскупился на хорошую лечебницу. Она подходила его сыну даже внешним лоском. Даже на входе его уже встретили приветливые и симпатичные медсестры, больше похожие на официанток, чем на тех, кто будет отмывать дерьмо со стен туалета после очередного шизофреника. Тобираме должно быть все равно неприятно находиться в подобном месте, да еще и числиться особо двинутым больным. Ужасное унижение. И все же он держится. — Очевидный исход. — и снова эта холодная усмешка. Они не разменивались на притворную прелюдию. Мадара пришел сюда, чтобы задать несколько вопросов и уйти. Без вступления с вежливой заинтересованностью или участием. Он не спросил, как у Тобирамы дела после проигрыша. Не поинтересовался его состоянием. А Тобирама бы и не ответил. — Судя по твоему потерянному виду, ты что-то да понял. Дай угадаю — Изуне больше не нужен его старший братик? — Как и ты. — Мадара понял, насколько глупым было его парирование уже после того, как огрызнулся. Тобирама весело хохотнул, впрочем, его улыбка тут же померкла. — Я переживу это огорчение. А ты? — Я здесь не за этим. — мужчина поднял на него взгляд, но на лице Сенджу не отразилось привычного ему страха. У Тобирамы были такие же проклятые глаза. И когда остальные видели в глазах Мадары Учихи бездну — он был единственным, кто углядел в них свое отражение. — Твой гребаный брат продал нас обоих за победу на этом вашем блядском фестивале. А Изуне плевать. Он радуется и делает вид, что ты не сломал ему жизнь. Да еще и ведет себя так будто бы я виноват в этом. Просто, потому что у меня тот же ебучий диагноз, что и у тебя. Боже, ты даже представить себе не можешь как мерзко быть с тобой в одной гребенке… — Ты пришел, чтобы рассказать мне это? Я не твой психотерапевт. Зачем мне твое нытье? — без интереса спросил Сенджу. Один из санитаров заинтересованно слушал их беседу, однако встретившись взглядом со своим подопечным, поспешил отвернуться. Сенджу тем временем, вдруг изменился в лице. Будто бы наконец поняв нечто до боли очевидное. — Ох, я понял. Я остался последним кому ты можешь выговориться. — Не льсти себе. Я пришел только, чтобы спросить какую роль во всем этом дерьме будешь играть ты. Когда выберешься отсюда. — сказал ему мужчина. — Я ведь обломал все твои планы. Выставил тебя на посмешище. Отправил сюда. Ты наверняка хочешь отомстить мне за это. Тобирама покачал головой. — Логичный вывод. Только ты и так знаешь ответ. Мадара нетерпеливо наклонился к нему. — Ты и представить себе не можешь как меня заебали твои псевдоумные намеки. — процедил он сквозь зубы. — Ну и что я, блять, знаю по-твоему? — То, что я психопат. Мадара устало всплеснул руками, откинувшись на стуле. Вот и все, что стоило ожидать от этого еблана. И нахрена он только пришел? Кто потянул его проходить сквозь очередную пустую болтовню с этим ублюдком еще раз? — И что это значит? — спросил он тихо, протерев лицо ладонями. Тобирама холодно усмехнулся. — Значит, что я не строю планы на будущее. Только приспосабливаюсь к изменениям… и импровизирую. Даже то, что я с тобой сделал это отчасти импровизация. Неплохо, да? — и снова улыбка Тобирамы исчезла за мгновение. — Однако это все неважно, потому что тебе плевать, что я там планирую делать. Ты пришел спросить, что делать… тебе. Мадара хотел было возразить, но Сенджу уже перебил его, задумчиво почесав подбородок. Он не изменился. Ни его прямая спина, ни гордая осанка не выдавали в нем сумасшедшего, посаженного в лечебницу. Дай мужчине халат — и ничем бы не отличил от врачей. Но то лишь внешний лоск. Тобирама все еще хорошо играет нормальность. — Речь пойдет об Изуне, не правда ли? — Тобирама склонил голову вбок. Мадара оказался не в силах отвести от него взгляд, и блондину оставалось лишь смаковать так любимое им ощущение чужой беспомощности. Учиха слышал, как монотонно звучал белый шум в его голове. — Конечно, всегда о нем. Но Мадара вдруг замолчал, опустив голову к плотно сжатым на коленях рукам. Стало тошно. Невозможно здесь находиться. Под проклятыми белыми лампами и испытывающим взглядом несостоявшегося хирурга. Но кроме него Учиху не понимал никто. В конце концов это было сродни разговору с самим собой. — Здесь нет ничьей вины, Мадара. — вдруг тихо сказал ему Сенджу, и мужчина нехотя посмотрел на него в ответ. — О чем ты? — Об Изуне. — послышалось следом. — Ты винишь себя. И меня в том, что перестал быть для брата первым и единственным, но это случилось бы рано или поздно. Люди теряют интерес друг к другу постоянно. Расходятся и находят новых людей. Это та часть жизни, которая обошла тебя стороной. Поэтому ты сейчас и страдаешь. — Сенджу вдруг замолчал, отведя взгляд в праздном раздумии. — Правда... в твоем случае дело больше в одержимости. Чем в неприятии. Мадара прыснул, всунув руки в карманы кожанки. Сегодня прохладно. Пришлось надеть под нее старый серый худи, а он слишком поздно заметил, что носил подарок брата еще с прошлого дня рождения. Утратив близкого, Учиха мог довольствоваться лишь его вещами. — Я дошел до того, чтобы разговаривать о моем брате с его же насильником... — покачал он головой. Или же нет? Не дошел. Был способен на это всегда, если верить словам проклятого Сенджу. — Я не могу без него. Если есть хоть что-то, что я могу сделать... — Кроме того, чтобы сломать его? Ничего. Изуна принял решение. — Неужели? Помнится мне, ты умел убеждать людей во всем, что хотел. — Потому что знал куда давить в случае чего. И потому что они нуждались во мне не меньше, чем я в них. В этом и суть, Мадара. Никакой магии. Только простая психология. — Тобирама хмыкнул, когда прочитал недоверие на чужом лице. — Ты думаешь, что я всемогущий, но это не так. Я влез вам обоим в голову, только потому что у меня были подходящие возможности. И что главное — интерес вас обоих. У тебя нет ни того, ни другого. Увы, но для Изуны ты полностью исчерпал свою полезность. Максимум, что ты можешь — стать ему просто знакомым. — видя ярость в глазах Мадары, промелькнувшую всего на мгновение, Тобирама смягчился. — Такова наша судьба. Увы. Сейчас мы оба стоим на одинаковой развилке. — Вот как? И какой же? — спросил его Мадара, устало прикрыв глаза. — Ты можешь умереть. Брошенный всеми. И забытый. Возможно, тогда Изуна даже расстроится. Похоронит тебя в родном городе. Может даже будет скорбеть. Какое-то время. Пока Лос-Анджелес опять не сожрет его с головой. — Тобирама пожал плечами. — А второй... что ж. Он очевиден. Я вижу по твоему лицу - что даже для тебя. — Сенджу бросил взгляд на одного из санитаров и понизил голос до шепота. — Я тоже хотел обойтись малым триумфом и умереть. Ты почти убил меня. Но я все еще жив. А значит я заставлю вас всех пожалеть об этом досадном… упущении. И прежде всего тебя, Мадара. Снова угрозы. Тобирама никогда не менялся в своем поведении, и это, пожалуй, было худшей чертой в них обоих. Хватит. Мадара яростно встал из-за стола, едва не откинув прочь железный стул. — Ты бесполезен. — выплюнул он устало. — Зря я только приперся сюда. Просто дал тебе пищу на поржать. — И все же держи в уме, что я тебе сказал. — усмехнулся Тобирама, когда Учиха повернулся к нему спиной и зашагал прочь из помещения. — Я вернусь. Не скоро, но все же. Советую к этому подготовиться. Хотя бы морально. — Можешь не стараться. Я съебываю из вашей ебаной Калифорнии. С меня хватит всей этой хуйни. — сказал он чуть тише, не оборачиваясь. Тобирама лишь пожал плечами. — Хорошей поездки. — сказал он беззаботно, оставшись позади. Все в той же белой комнате, откуда его уведут прочь обратно в свою новенькую палату. Новый дом. Ха. Мадара был уверен, что Тобирама не выдержит подобного унижения и наложит на себя руки, или же иначе, убьет кого-нибудь перед этим, однако все до разочарования просто. И страшно. Ведь если Сенджу все еще жив — значит построил новый долгоиграющий план. Значит ждет того момента, когда сможет полноценно его исполнить. Значит все еще не посчитал себя выброшенным и забытым как Учиха. Мадара не хотел думать об этом, но его страх невольно передавался человеку, которого он оставлял позади. И Тобираме это нравилось. Он с наслаждением рассматривал чужую удаляющуюся фигуру, скрестив руки на груди и точно знал, что обратный отчет давным-давно запущен. — Можешь попробовать убежать отсюда. Сделать все, чтобы я вас не нашел. Но так ли легко будет убежать от себя, а, Мадара Учиха? "Я просто хочу посмотреть на реку, но…" Слова Тобирамы преследовали его до самого дома, но даже там подвешенное состояние и ощущение неправильности происходящего не покинули мужчину. Потому что Сенджу, как и всегда говорил ему гребаную правду, и от нее нельзя было бежать, не столкнувшись с реальностью. Времени больше не осталось. Мадара боялся этого момента еще когда впервые о нем подумал. Он готов был грызть собственную плоть, дабы отвлечь себя от этой пронзающей сердце тревоги, но знал, что даже сквозь боль она никуда не денется. Хаширама бросил его. Тобирама угрожал ужасом еще большего масштаба и ему, и Изуне, если они рискнут остаться в Лос-Анджелесе. Где-то там Орочимару примерял его брата для своей омерзительной роли, и только Изуна оставался в счастливом неведении среди тварей, коих добровольно собрал вокруг своего яркого сияния. Это почти невыносимо. Слишком многие смотрят на него с жадным вожделением. Слишком многие уже воспользовались его доверчивостью, вопреки попыткам Мадары уберечь брата от опасностей их положения. Но он больше не может. Он злится на Изуну. Обижен и слишком устал, чтобы играть роль щита и дальше и чувствует себя обманутым и брошенным самым близким. Мадара знал, что однажды ему придется поговорить об этом с братом, но начиная с его болезненной связи с Тобирамой, боялся признаться в этом искренне. Боже, он был бы рад не думать об этом. Но больше не может. Ничего уже не может быть таким, каким прежде. Учиха осознал это с тех самых пор как золотая статуэтка пальмовой ветви, заботливо размещенная отцом Хаширамы на полке у панорамного окна, стала мозолить ему глаза каждое возвращение сюда. Мадара тихо вошел в дом, прислушавшись к шуму на втором этаже. Кажется, телевизор. Изуна был дома? Должно быть да. Где прохлаждались Хаширама с отцом он не знал. Возможно, поехали куда по делам или же находились во дворе. Этот чертов дом огромен. Можно жить в разных комнатах и даже не знать о существовании друг друга — достаточно пользоваться разными санузлами. Но то пустая лирика. Мадара понял, что его брат дома, как только услышал его тихий смех, раздавшийся со стороны приоткрытой двери. На мгновение он замер и прислушался. Кажется, брат был в комнате не один. — Не думал, что ты переживаешь. Да, все отлично. После того как я увидел деньги — уж тем более. Да. Сейчас… Мадара тихо постучался в дверь. Изуна тут же замолчал. — Кагами, я перезвоню… нет. Все нормально. Давай. Он застал брата, нервно усевшегося на край кровати, в полной растерянности. Юноша поспешил положить трубку и убрать мобильный куда-то в карман толстовки. Словно бы Мадара мог подслушать. Как глупо. Изуна нервно улыбнулся ему, поправив волосы слишком резким жестом. Встал на ноги и вдруг покопавшись в тумбе, протянул Мадаре белый конверт. — Хаширама просил передать. — сказал он, улыбнувшись. — Наша награда за победу, разделенная на двоих. Мадара взял конверт в руки и окинул его равнодушным взглядом. Здорово. И сколько же стоило трахнуть его брата на камеру? — Сколько здесь? — Пятьдесят тысяч долларов. — улыбнулись ему. Мадара хмыкнул, спрятав конверт в кармане куртки. Изуна, решивший, что круглая сумма не впечатлила брата, поспешил пояснить. — Одна часть при разделе награды на всех. Еще одна за участие лично тебе от Хаширамы. — Здорово. — Мадару мало это интересовало. Он мог бы и не брать эти деньги, если бы не планировал убираться прочь, они были не более чем очередной подачкой за его терпеливое молчание. Награда за то, что Мадара еще не свихнулся после того, через что его заставили пройти. За то, что пережил это дерьмо, едва не убив того, кто все это начал. Пятьдесят тысяч долларов. Этот нелепый промежуток его проклятой жизни кто-то свыше оценил именно в таком эквиваленте. — Ты в порядке? Выглядишь так, будто бы призрака увидел. — слегка обеспокоенно поинтересовался у брата Изуна, сквозь остатки победного восторга таки заметив чужой потрепанный вид. Мадара вдруг сделал шаг назад, покачав головой. Устало прижался спиной к дверному косяку и слабо кивнул. — Боже мой. Что тебя так напугало? А что не должно было пугать? Мадара прислушался к сердцебиению и мрачно улыбнулся брату. Разве они были в безопасности? Разве им не было чего бояться, находясь в руках Хаширамы и его высокомерного папаши, который мог вышвырнуть их из своего дома при любом удобном случае? Или же Мадаре не стоит думать о том, что его кошмар... Этот ад наяву в лице Тобирамы может начаться снова — едва тот выйдет на свободу? Ему не стоит ломать над этим всем голову? Смешно. Последний год Мадара только и делал, что носился из стороны в сторону и ломал себя, дабы понять, как удержать брата на плаву хотя бы до его собственного триумфа. И вот все вдруг закончилось также внезапно, как и началось. Он сделал это. Но ничего не изменилось. Все по-прежнему тяжелое, неподъемное и пугающее. Иногда Учиха думал, что едва ли хоть что-то даст ему почувствовать себя лучше. На это не было способно даже исчезновение Сенджу с радаров. Если уж его уход не принес столь желаемое облегчение — его не принесет ничего. Мадара сам загнал себя в эту ловушку. Но если все так дерьмово, куда в этом всем двигаться дальше? — Ничего. Я просто... — Мадара готовил целую речь перед тем, как заставить себя поговорить с братом. Прогонял ее в голове несколько раз, особенно тщательно перебирая ту часть, в которой он подробно объяснял младшему что именно с ним происходило в тени чужого триумфа. Но как только дошло до момента истины — все слова куда-то испарились, оставив его с подавленной обидой наедине. — Я… очень хочу домой. Но Изуна вдруг отвернулся от него, явно не услышав чужие тихие слова. Улыбнулся своим мыслям, бросив мобильник на кровать и едва не пританцовывая подошел к окну, распахнув белые шторы. Его окно вело к голубоватому бассейну и открывающемуся виду на далекий и ослепительный центр Лос-Анджелеса с бесконечной россыпью огней. Отсюда были видны лишь общие расплывчатые силуэты домов, да особо яркие рекламные билборды. Кажется с газировкой или вроде того. Мадара прищурил глаза. Здесь было темно, отчего типичный Калифорнийский пейзаж в окне Изуны казался еще ярче, отчетливее их самих. — Красиво, да? — Изуна почти с любовью взглянул на уже привычные ему городские огни. Раньше о подобных видах он только мечтал — невадская глушь могла похвастаться лишь хорошо видными в пустыне звездами, порой скапливающимися в один из рукавов млечного пути. Мадара тяжело вздохнул, нехотя подойдя к Изуне поближе. Остановился у окна, бросив равнодушный взгляд на сияющий в бесконечно движущимся ритме город. Лос-Анджелес успел заебать его так сильно, что единственная реакция на его живописность была лишь одна — закрыть к чертовой матери шторы. — Посмотри получше. Попробуй посчитать окна в ближайших домах. Это поможет успокоиться. Мадара не ответил, опустив глаза на белый подоконник. Изуна какое-то время молчал со слабой улыбкой на губах, перед тем как заговорить с ним снова, не отводя взгляда от города за окном. — Я иногда просыпаюсь посреди ночи от кошмаров здесь. Обычно… снится, что я снова дома. В своей комнате. А отец тянет ко мне руки из темноты и… говорит… ну. Знаешь, что он обычно говорил мне. И тогда я просыпаюсь в холодном поту. И таким чувством, будто задыхаюсь. Спасает это окно. — вздох, Изуна бросил взгляд на мрачного брата и снова улыбнулся. — Я просто сажусь на подоконник и смотрю на город. Напоминаю себе, что я давно не ребенок. Что все иначе. Что-то в сердце отдалось болезненным спазмом. Мадара медленно кивнул. — Тебе не снятся кошмары из-за… того случая? Смешок. Изуна покачал головой. — Снятся. Да. Но я учусь справляться с ними. — сказал он. — Иногда выходит паршиво, и я стараюсь убедить себя, что хуже того, что со мной сделал родной отец вряд ли уже будет. Так что я в порядке. К тому же... мы победили. Может даже именно благодаря ублюдочному поступку Тобирамы. Это стоило того. Победа любой ценой. Вот в чем девиз Изуны. Нового Изуны для него. Мадара не знал, был ли он искренен. Взгляд Изуны потускнел — произошедшее оставило на нем отпечаток, однако не столь большой, какой был на его брате. — Ты жалеешь о том, что доверился Тобираме? — поинтересовался он. Изуна опустил голову. Фальшивая улыбка растаяла на его лице. — Да. — ответил юноша. — Да. Я пиздец жалею. И снова тишина. Будто бы им давно не осталось, о чем поговорить по душам. Мадара боялся этого, но цепочка, висевшая на шее Изуны придала ему уверенности. Он снова сглотнул ставшую вязкой слюну, осмелившись спросить у брата то, что волновало его больше всего. На ум пришел их давний разговор в одном из Лос-Анджелеских парков. Кажется, еще летом. Когда было так жарко, что пришлось усесться у одного из трейлеров, наблюдая за вечерним закатом. Боже, кажется, это было так давно. Будто бы в другой жизни. — Изуна… я хотел спросить у тебя. Ты… никогда не думал, о том, чтобы вернуться в Неваду? — на этот раз слова Мадары были услышаны. И встречены почти звенящей тишиной. Изуна вздрогнул, широко распахнув глаза. Чужой вопрос для него был сродни оскорбительной пощечине, однако он не принял его всерьез. — В Меркьюри? Боже, нет конечно! — нервно хохотнул он, посмотрев на брата с улыбкой. — Там ж нихрена нет кроме военных и ебаной пустыни. Кто вообще будет по ней скучать? — однако заметив тень сожаления в глазах брата, Изуна пристально уставился на него. — Ох... нет. Нет, Мадара. Только не говори мне, что хочешь домой. Но молчание брата убедило его в обратном. Изуна нервно рассмеялся, повернувшись к нему всем корпусом. Легко облокотился о край подоконника и откинул распущенные волосы на плечо. — Ну перестань. Я понимаю, что общество Хаширамы тебе не особо нравится, но это же не навсегда. Ты хоть сейчас можешь подыскать себе квартирку, да жизнь начать устраивать. — сказал он. — По мне так лучше перспектива, чем возвращаться в эту дыру. — Только я? — чуть более мрачно спросил его брат. Изуна сперва не понял, к чему именно относился чужой вопрос, однако вскоре его взгляд обрел холодные оттенки. — Хочешь жить со мной? — удивился он. — Зачем? Ты ведь семью завести думал, я тебе как пятое колесо. — Я хотел завести семью с тобой. Изуна замолчал, невольно скрестив руки на груди. — Перестань. Я… уже говорил тебе, что об этом думаю. Мадара… я… — Я знаю. Знаю. Прости. Я совсем не это хотел сказать. — Мадара вздохнул, неуверенно пройдясь по комнате. — А что же хотел? — настороженный вопрос прибавил их разговору напряжения. Мадара вдруг ясно ощутил, что стоит с братом по разные стороны баррикад, и этот разговор быть может его последняя попытка склонить Изуну на свою. Да. На этом моменте он мог бы начать свой долгий рассказ о том, насколько опасно здесь оставаться на личном примере, но вместо этого из его рта вырвалось то, чему лучше было бы появиться в самый последний момент. — Я думаю, что мы должны вернуться домой. Тишина. Слова Мадары прозвучали как гром среди ясного неба. Так ясно и неожиданно, что Изуна на мгновение словно бы забыл, как говорить. Он отшатнулся от брата, едва не споткнувшись о свою кровать. Вздрогнул и недоуменно покачал головой, отказываясь поверить, что кто-то и правда всерьез мог произнести подобное. Уехать? Из Лос-Анджелеса? Это предложение было таким же нелепым как предложение чистой душе, попавшей в рай, спуститься в преисподнюю. — Ты это серьезно? — Изуна моргнул несколько раз, будто бы пытаясь проснуться от кошмара. — Мадара, если это какая-то тупая шутка… — Это не шутка. — прервал его мужчина. — Я ничего не рассказывал тебе про то, что со мной происходило из-за Тобирамы. Не знал, что мне делать, потому что не хотел вмешивать тебя в его психованное дерьмо, но теперь уже поздно. Изуна... то, что с тобой случилось - произошло только потому, что этот ублюдок пытался сделать больно мне. Дело только в этом. И теперь ты знаешь почему. И что он такое. Да. Ты лучше других знаешь, что он такое. Не мне тебе это объяснять. — вздох. Обстановка накалялась с каждым его словом. Изуна смотрел на него почти враждебно, будто бы мужчина признался в том, что подговорил Тобираму на это. — И ты знаешь, что он вернется. Захочет взять реванш и с тобой, и со мной. Мы оба в опасности, Изу и все намного серьезнее, чем ты думаешь. Я… думаю в следующий раз этот ебаный маньяк может попытаться убить нас обоих. Однако его слова не напугали Изуну, но изрядно удивили. — О чем ты говоришь? Какое отношение Тобирама вообще имеет к тебе? Ты... — однако его удивление тут же сменилось злостью. — Нет. Перестань. Это глупо. По-твоему, мы должны бросить все только из-за этого? Да даже если должны. Мадара, Лос-Анджелес — это не Меркьюри с его населением в полтора человека. Это огромный, мать его, мегаполис. Я уверен, что он бьет какой-нибудь идиотский рекорд по размерам или численности, неужели ты думаешь, что нам будет тяжело спрятаться здесь? Спрятаться? Как он это себе представляет? Как его идиотские амбиции вообще с этим совместимы? — От него не спрячешься. Ты не знаешь Тобираму. И не знаешь, на что он способен. — голос Мадары становился все тревожнее. — Он выследит нас, где бы мы ни были. — Господи, успокойся. — Изуна попытался обнять его за плечи, но Мадара отшатнулся. Дыхание сбилось при одном упоминании Сенджу и этом проклятом белом шуме в голове. Только не опять. Брат смотрел на него со смесью жалости и искреннего удивления. — Тобирама — обыкновенный психопат. А не бог. К тому же сейчас он отъехал далеко и надолго, нам нечего бояться. Изуна правда в это верил. Даже несмотря на то, что испытывал утаенный внутри себя ужас каждый раз, когда вспоминал бездушные красные глаза бывшего любовника, смотрящего на его боль с холодным врачебным любопытством. И ничем более. Однако его психопатия — лишь ограничение, а никак не сила. Изуна желает Сенджу сгнить в лечебнице и больше не высовываться оттуда до самой кончины. Он желает это всем психопатам. Но он не боится. Не испытывает холодного трепета и тревоги как Мадара. Только горькое разочарование. — Изуна, пожалуйста. Я не хочу, чтобы он опять навредил тебе. — Мадара невольно схватился за его плечи, глядя в лицо почти с мольбой. — Давай уедем отсюда. Вернемся домой. Прошу тебя. Я обещаю, что мы не останемся без денег. Я… пойду в армию. Буду получать какие-то начисления. Можешь делать с ними что хочешь. Только поехали со мной. Разве не очевидно, что они проиграли здесь? Привлекли внимание ебаного психа, оказались наебанными везде где только можно в этом ебучем городе, связались не с теми людьми и попали совсем не в то окружение. Кому угодно понятно, что пора отступить. Сбежать поджав хвост, чтобы привести себя в порядок хоть немного. Они проиграли. Почему Изуна этого не понимает? Неужто проиграл только Мадара? — Ты смеешься? Нет. Нет! — Изуна попытался оттолкнуть брата, но его держали слишком крепко. — После всего, что я достиг — ты предлагаешь мне вернуться в дом, где меня трахал мой же отец, чтобы что, Мадара? Тухнуть в захолустном городе посреди пустыни? Это даже звучит нелепо. Я не хочу так. Не хочу жить в твоей тени. Она же… она же у тебя охренеть какая большая. Последние слова он произнес с таким изумлением и грустью, что Мадара невольно отпустил его. — Изуна… — прошептал он. "Просто скажи: "Да" и мы сделаем вид, что ничего не было. Просто скажи это и пользуйся мной сколько угодно." — Ни за что. В гробу я видал этот Меркьюри. — проговорил Изуна более озлобленно, смело подняв глаза на брата. — Я не для того унижался на камеру, чтобы просто бросить все и уехать. Если Тобирама хочет убить меня — пусть попробует, но я не собираюсь терять то, что заслужил своими силами, ясно? Этот город — мой дом. Я создан для него. Он принадлежит мне, черт возьми. И я заставлю пожалеть любого, кто попробует отнять у меня это. Даже если это будешь ты. — Изуна! — Нет. И разговор на этом окончен. Вот и все. Ожидаемая развязка, но какая несправедливая. Учиха боялся эти слов больше всего, но теперь, когда он их услышал. Прочел между строк - на место страха пришел гнев. Мадара вдруг хрипло рассмеялся. На мгновение в его лице промелькнула холодная ярость, скрытая за ширмой усталости и беспокойства, но Изуна не заметил ее. — Своими силами значит? А как же я? — недовольно раскинул он руками. — Не хочешь подумать о том, что все это было устроено моими усилиями? Я привез тебя в этот долбанный город. Я спас тебя от Таджимы. Я встретил Хашираму. Я терпел Тобираму пока ты наслаждался богатенькой жизнью. Все твои силы, Изуна, это приход на готовенькое. — И что ты хочешь за это? Медаль? — съязвил Изуна. — Написать на ней «брат-психопат года»? — Не называй меня психопатом, твою мать. Единственное, чем я занимался в этом ебаном Лос-Анджелесе — это устраивал твою жизнь. — Мадара почти перешел на крик. — И где моя благодарность? Где хоть какая-то награда? Что я получил в конце концов? Нихрена. Единственное, то ты сделал для меня — это послал нахуй, променяв на новых богатеньких друзей. Не правда ли? — Я не просил тебя об этом. — теперь кричал и парень. Хоть бы их голоса не слишком сильно раздавались на первом этаже. — Боже мой, Мадара. Тебя вообще никто ни о чем не просил. — Но я блять делал это! И ты не слишком-то был против. — Потому что надеялся на какую-то сраную награду от меня. Так значит? Я для тебя автомат с монетками? — Что ты мать твою несешь, Изуна? — Это ты что несешь? Что ты вообще от меня хотел? Чтобы я кинулся к тебе в постель и завел с тобой детишек, потому что ты поиграл для меня в героя? Это нихрена не так работает. — Изуна тяжело вздохнул. — Пойми наконец. Все изменилось. Ты видишь во мне маленького братика из детства, но я давно уже не такой. У меня своя жизнь. И у тебя должна быть своя. — Я не хочу иметь свою. Я хочу быть частью твоей как раньше. — Мадара посмотрел на него почти умоляюще, но в ответ получил то, что обескуражило его. Отвращение. — Как раньше уже не будет. — Почему? — Мадара решительно не понимал. — Что тебя так, блять, смущает во мне? Почему ты все время выбираешь кого угодно, но не меня? Я готов сделать для тебя, что угодно, Изуна. Намного больше, чем кто угодно из этих ублюдков, которых ты считаешь друзьями. Ты знаешь это. Так почему не я? — Потому что мы братья, блять! — Да перестань. — Мадара надменно рассмеялся. — Тебя не смущало это, когда ты полез на меня в том блядском хостеле. Имей совесть хоть сейчас не пиздеть. Изуна отвернулся от него. — Я не хочу продолжать этот разговор. — Не смей обрывать все на такой ноте. Скажи мне, блять! — Отвали! — Мадара схватил его за руку. — Скажи мне, Изуна! — Отпусти мою руку! Хватит! — Почему они, а не я?! — Потому что ты ведешь себя как наш блядский отец. Доволен? — рявкнул Изуна. — Потому мне не комфортно с тобой. Ты пугаешь меня. Пугаешь всех, кто имеет с тобой дело. Крик Изуны заставил Мадару ошарашенно отступить. Он не ожидал такого ответа. Боялся его, подозревал, но до последнего не верил в него. Изуна вздохнул, обессиленно отступив к окну. Потер запястье, схваченное братом, и произнес уже совсем тихо: — Я так хотел похоронить его. Везде, где только можно. Особенно в памяти. Я так рад, что он сдох. Что он гниет где-нибудь в виде кучки пепла. Горит в аду. А ты снова и снова заставляешь меня думать, что он жив… — всхлип. Изуна прикусил губу, чтобы не начать лить слезы. — Ты так похож на него. Повадками. Лицом. Глазами… особенно ими. Но что хуже всего, с тобой я снова чувствую себя так, будто бы у меня есть ебаный надзиратель, контролирующий каждое мое движение. И осуждающий все, что бы я не делал. Ха... думаешь я не знаю, кем ты меня видишь? Глупый брат не ценит то, что я для него делаю. Глупый брат пришел на все готовенькое. Глупый брат выбирает всех, кроме меня. Смешно, Мадара. Хочешь узнать мою точку зрения? Потому что я скажу тебе. Я вижу копию Таджимы Учихи, который помешался на своем младшем брате и никак не оставит его в покое. Который готов делать ему больно, лгать, творить хуйню и выставлять это как блядское благородство. А потом навешивать на брата гребаную вину за то, что он, такая дрянь, не ценит это. Это было смешно слушать. Нелепо до ужаса, Изуна не мог считать так в самом деле. Мадара усмехнулся так громко, словно вот-вот был готов расхохотаться в голос. — Вот как? То есть я для тебя Таджима? Ты себя-то слышишь? Что это нахрен за сравнения? Я был такой же жертвой, как и ты, Изуна, но ты, конечно, забываешь, что этот ублюдок полез на меня куда раньше. Что я терпел это дерьмо от отца намного дольше чем ты, но тебе же насрать на это, да? Ты, как всегда, у нас самый несчастный. — Ой, да неужели? Таджима тоже относился к тебе как к шлюхе? Разочарованию, которое нужно переделать? Вещи? Да черта с два. Ты был для него наследником, Мадара. Он любил тебя. И признавал в отличие от меня. — По-твоему мне было от этого легче? — нервно усмехнулся Мадара в ответ. Чертовски хотелось закурить. — Ах, да. Прости. Я же ебаный психопат. С чего меня вообще жалеть, верно? Ты так считаешь? Мне же не бывает больно, верно, Изуна? Со мной можно, что угодно делать, я же расходный материал для вас. Как ты говорил? Нормальных людей. — Я никогда не… Дело ведь не в этом. — А в чем? — Я сказал тебе это только что! Ты вообще меня слушаешь? — возмутился Изуна. — Я пытался быть понимающим братом. Пытался не вешать ярлыки, но я не могу закрывать глаза на то, что ты опасен. Черт возьми, не смотри на меня так! Ты почти сломал мне руку. И не ври, что это было случайно. Ты болен, Мадара. И крыша твоя едет охренеть как быстро. Учиха прыснул, не на шутку разозлившись от подобных слов. Значит сумасшедший? Что ж. У него тоже есть ярлык для любимого братика. — А как ведешь себя ты? Позволяешь богатеньким ублюдкам пользоваться тобой? Снимаешься в хуй пойми каких сценах ради бабок и славы, и это твои амбиции? Я думал мы приехали сюда для того, чтобы сделать тебя актером, а не порнозвездой, раздвигающей ноги перед каждым встречным. — А тебе-то какое дело, с кем я трахаюсь? — Ну ты же не можешь закрыть глаза на то, что я псих. А я не могу закрыть глаза на то, что ты тупая шлюха! Это был перебор. Мадара понял это лишь когда крик уже сорвался с губ, но из чистого упрямства не стал смягчаться и просить прощения. Изуна дернулся от тихой ярости, опасно сощурив глаза. Он готов был врезать брату за подобные слова, но в последний момент сдержался. — Вот такое у тебя мнение, да? А знаешь, что думаю о тебе я? — тихо прошипел он. — Ну давай. Скажи это еще раз. Скажи еще раз, что я психопат. Но Изуна не стал. В какой-то момент их крики так сильно его доконали, что парень просто замолчал, мысленно послав ко всем чертям и брата, и их уродливый спор. Только зря тратят время, когда все и так понятно. Пошло оно все. — Я не буду ничего говорить. Хватит с меня. — отмахнулся он от брата, устало прикрыв лицо руками. Вновь отвернулся к окну, бросив взгляд на огни Лос-Анджелеса, чтобы за ними углядеть свое едва видное отражение. Изуна давно не ребенок. Он видел в себе обаятельного и симпатичного юношу, с решительными, горящими амбициями глазами. Видел нечто большее, чем он был в отцовском доме, зажатым в узкой коробке чужих устоев. Изуна бы не выжил в Меркьюри. Этот город, изуродованный военными стандартами и грязным пыльным убранством вытянул бы из него все творческие соки, превратив в такое же серое отребье, как и всех остальных. Здесь же Изуна сияет. Горит той силой, которая наконец нашла выход в нем, пусть и такой ценой. Дальше будет только лучше. Ярче. Сильнее. Мадара ничего не знает о том, что чувствует его брат, и пусть даже он окажется даже на толику прав. Пусть Изуне предстоит долететь до солнца и сжечь в его лучах свои крылья, сломившись под грузом тщеславия — это будет только его выбор. Изуна ни на что его не променяет. — Хочешь вернуться домой? Прекрасно. Езжай. Проваливай на все четыре стороны. Никто тебя здесь не держит. Для Мадары чужие холодные слова были сродни сильной пощечине. Он изумленно выдохнул. Отступил назад, чтобы с трудом взять себя в руки и из последних сил сфокусировать взгляд на худой спине младшего. — Значит… вот так? Этим ты и хочешь закончить? Просто позволишь мне уйти и все? Этого ты на самом деле хотел, верно? — да. Мадара знал. С того момента как Изуна перестал держаться за его сильную фигуру, найдя новых покровителей, он хотел именно этого. Чтобы его брат перестал доставлять проблем и исчез. Желательно без лишнего шума. Мужчина сжал руки в кулаки. — Я не смогу без тебя, Изуна. Я ведь жил только ради нас с тобой. У меня больше ничего нет. Но Изуна лишь угрюмо закатил глаза. Чужие слова явно вызывали в нем раздражение, если не сказать — презрение. — Тогда, полагаю, самое время найти мне замену. Поищи хобби. Заведи подружку. Я не знаю. Устрой свою жизнь. Тебе давно пора было этим заняться. — Изуна направился к двери, не оглядываясь на брата. Тот, стоящий какое-то время в прострации, резко обернулся к нему. — Если ты бросишь меня — я покончу с собой. — слишком поспешно. Нервно. Однако Изуна остановился, открыв дверь в коридор. Замер, но не обернулся назад. — Слышишь меня, Изуна? Это будет твоя вина. Изуна на мгновение закрыл глаза. Он стоял какое-то время абсолютно неподвижно до тех самых пор, пока не повернул к брату голову, посмотрев в его черные глаза в упор. На лице Изуны не было беспокойства. Только усталое безразличие, пригвоздившее мужчину к полу. И все же он был до одури красивым. Его юное лицо всегда вызывало в старшем немое восхищение, и он был далеко не единственным в этом неразделенном чувстве. Изуна нервно облизал пухлые губы, откинув черные волосы за плечо. А затем вдруг снял со своей шеи подаренную братом цепочку и небрежно бросил ее мужчине в руки. Вот и все. Мадара запомнил его взгляд надолго — потому что, то был взгляд человека, который осмелился оборвать последнюю нить между ними. — Ты представить себе не можешь как я устал от тебя. — произнес он почти без эмоций. — Знаешь что? Мне плевать. Делай, что хочешь, Мадара. И оставь меня наконец в покое. — Изу… — Я не хочу иметь с тобой ничего общего. Все… Не трогай меня. Больше никогда меня не трогай. Это были последние слова перед тем, как он ушел, оставив брата в темноте душной комнаты. Мадара стоял в немом шоке, прокручивая в голове чужие слова добрую сотню раз, до тех пор, пока слепая ярость не заставила его зубы сжаться до омерзительного скрипения. Плевать? Ну и отлично. Тогда Мадаре больше нечего здесь делать. Тогда пусть его брата трахают хоть все ебаные психопаты и сутенеры этого вонючего города, потому что ему тоже может быть наплевать. Сумка была собрана за пару минут. Мадара с остервенением бросил туда всю одежду, деньги и документы, чтобы грубо набросить на плечо и даже не окинув взглядом свою комнату, рывком закрыть дверь. Пьющий в одиночестве Хаширама встретил его сонной улыбкой. — Ну вы, конечно, разорались. О чем спорили? Деньги не могли поделить? — пьяно рассмеялся он, махнув ему рукой в знак приветствия. Молчание Мадары, бросившего сумку на пол в коридоре, заставило его закатить глаза. — Ты меня игноришь до сих пор, Мэдди? Эй? Мадара молча выудил из кармана резинку, повязав волосы в небрежный низкий хвост. Подняв сумку с пола, он не сразу заметил, как Хаширама подобрался к нему сзади, с пьяной прыткостью обняв за плечи. — Ну не ду-у-уйся. Я же не со зла это сделал. Давай лучше выпьем чего покрепче. Заодно подождешь, пока Изу отойдет. Ну. Не будь ты таким дерганным, мистер волк. — хохотнул он, когда Мадара попытался отпихнуть его от себя. Это было труднее, чем казалось. Мадара, сам того не ожидая, вдруг оказался прижат к стене, в то время как Сенджу едва не навалился на него всем весом. — Отойди от меня. — прошипел мужчина, попытавшись вырваться из хватки, но Хаширама лишь с умилением заправил прядь волос ему за ухо. — Эй, ладно тебе, Мэдди. Я же помочь хочу. Ты ж не всерьез собрался нестись куда-то сломя голову? — Сенджу едва не прижался к его щеке губами, если бы Мадара не отвернул голову в сторону. Однако в его взгляде промелькнуло нечто вроде смутной надежды. — Не заводись, дружище. Подумаешь, поссорились. Со всеми бывает. Помиритесь еще. Давай-ка мы лучше реально остынем. А что, если Хаширама прав? Если им обоим просто нужно остыть. Успокоиться и выяснить все на холодных тонах, не размениваясь на оскорбления? Мадара может попытаться вернуть доверие младшего. Он может сделать это. Пожертвовать чем-то еще. Отдать ему еще один кусочек себя. Заставить полюбить снова. Ведь Хаширама… — У меня как раз есть то, что поможет тебе расслабиться, детка. Курил когда-нибудь траву? Почему-то именно эти слова его не задавшегося друга заставили Мадару снять с себя розовые очки окончательно. Он мог бы услышать, как разбились его последние и без того хрупкие планы, и звон их слома встал в ушах столь четко, что на миг заменил собою другие прочие звуки. Хаширама, заметивший его остекленевший взгляд, принялся оправдываться. Кажется, сказал, что трава — это не наркотик, и Сенджу само собой слез с тяжелых веществ, но глаза его собеседника, потемневшие от холодной злости, клубившейся в нем еще с момента их первой встречи, заставили его замолчать. — В этом городе ты и сдохнешь. — прошипели в самое лицо, но Хаширама так и не понял к чему было подобное пророчество. И едва ли поймет, даже после того, как его найдут мертвым. Мадара отпихнул мужчину, и не оборачиваясь назад, распахнул дверь навстречу закатному солнцу. В этот день его Калифорнийская мечта умерла официально, если, конечно, она не была мертворожденной изначально. «О, боже. Что это за мерзость в отражении воды?» Обито жался в углу ванной, крепко пряча в стиснувших голову локтях лицо, будто бы всерьез ожидая новых ударов, вопреки тому, что стоящий над ним мужчина не держал в руках ничего, кроме аптечки. Едва ли его собирались бить снова, подобный затравленный вид был скорее спектаклем одного актера, призванного лишь усыпить чужую бдительность, в то время как сам мальчишка внимательно изучал… можно сказать, обстановку? Пожалуй. Иначе и не назовешь. Впрочем, этим занимался отнюдь не он. Нет. Его жалобный вид, трясущееся тельце, с прижатыми к нему покрытыми синяками ногами был само собой он, но не до конца. Не до конца лишь он. — Повернись. Я лицо осмотрю. — Странно. Мадара не разменивался на ласки даже после того, что сделал. Обычно было иначе — он делал Обито больно, потом приходил к нему с виноватым видом, как-нибудь пресно извинялся, после чего сам малец должен был не менее пресно простить его, сделав вид, что его собственная боль и обида испарились сами собой. По больше части ради того, чтобы Мадара хотя бы в условный конфетно-букетно период их примирения побыл с племянником мало-мальски нежным. В конце концов елейный Мадара, Мадара который делает вид, что он не подонок и гондон, нравился Обито куда больше обычного. А трахался-то как хорошо. Жаль только ради такого Мадары нужно было пережить Мадару другого. Ублюдка. Иногда насильника и садиста. Который толкает тебя на пол, заставляя подвернуть ногу. Который тягает за волосы, кричит в лицо, насмехается, ненавидит. И все ради фальшивой улыбки. Фальшивого «Я люблю тебя» и фальшивой нежности в сексе, которой так не хватает. — Заснул там что-ли Обито? Повернись давай. — пришлось подчиниться. Осторожно, кривясь от боли в спине, повернуться к дяде лицом, усевшись на колени. Скрипя зубами позволить ему наклеить пластыри: большой чуть сбоку от подбородка и еще один на виске. Затем провести по напуганному лицу рукой, с сожалением цокнув языком. Мадара редко искренне жалел о своих поступках, однако эта вспышка жалости в его глазах, кажется, была настоящей. Или же Мадара просто сокрушался тому, что изуродовал и без того уродливую рожу? Обито не знал ответа. Ему оставалось лишь терпеливо, опасаясь смотреть в глаза, повернуться к мужчине спиной. Позволить ему спустить халат к поясу и осмотреть покрывшиеся корочкой крови разрывы. — Вот блядство. Я и не думал, что все так дерьмово. Затем, немного подумав, Мадара добавил равнодушное. — Ремень явно был лишним. Прости меня, малыш. Ладно? Обито было плевать на извинения. Они были не более чем очередным ничего не значащим пиздежем, да еще и бесполезным теперь. Раньше его вдобавок к ним хоть на член насаживали, а сейчас пропала даже эта мимолетная радость. А ведь ему все еще чертовски хотелось трахаться. И нахрена только урод пришел, если не за этим? Спустя пару часов таки решил проверить не издох ли его мусор? — Да какая разница? Лучше его голос послушай. — Изуна усмехнулся, мрачно и зловеще высясь над ссутулившимися фигурами их обоих. А вот и его суперспособность. Да? Это можно назвать ею? Обито так тяжело думать. Анализировать и понимать. Отчего эти функции полностью перешли на плечи его собственных видений. — Какой странный… может он заболел? Что скажешь, урод? Обито раздраженно закатил глаза. Заболел? Если вздуматься, то в словах его воображаемого приятеля была доля истины. Голос Мадары действительно казался слегка приглушеннее обычного, но совсем не севшим как у самого мальчишки, а скорее малость гортанным. Будто бы доносящемуся не из горла, а носоглотки. Обито помнил, что страдал от подобного только когда был совсем ребенком, подхватившим простуду из-за промоченных насквозь кроссовок. Такой голос — всегда признак того, что его отведут к врачу, измерят температуру и не позволят идти в ненавистную школу. Забавно. На этом все его воспоминания и ограничились, потому что, попав в стерильную бетонную коробку, он будто бы перестал болеть. Мог чувствовать себя плохо. Страдать от болей или головокружений, но не заболевать полноценно. Как в детстве. А может память Обито просто давно подвела его? — Я не урод. — вместо логического рассуждения. Мадара посмотрел на него с недоумением, продолжая осторожно перевязывать спину свежими бинтами и невольно думая о том, что еще пару таких трюков с его стороны - и малыш Обито будет выглядеть как мумия. — Конечно нет. Тебе даже идет. — Мадара поморщился от боли в горле, хотя осознал, что болит именно оно не сразу. Он не болел так долго, что давно забыл вообще каково это, но плохое самочувствие давало о себе знать с каждой минутой. Кажется, у него была температура. Вряд ли серьезная. После того как мужчина пережил облучение вкупе с открытой раной на брюхе, до сих пор оставшаяся напоминанием в виде глубокого шрама на боку, он с трудом воспринимал подобные мелочи хоть сколько серьезно. Обито отвернул голову от мужчины, нахмурив темные брови. Ушибы, скрытые под бежевыми пластырями, никуда не делись. То было лишь дурацкой попыткой прикрыть очевидное, сродни закрыванием дыры в стене картиной, однако даже этим попыток хватило Мадаре, чтобы успокоить что-то в своей совести. А вот Обито этого не хватило. Он ждал ту самую дозу дофамина, которую раньше получал после подобных выволочек, но дядя не спешил оказывать ему такую милость. Пришлось спрашивать об этом лично. Унижаться в очередной раз еще сильнее. Хотел бы мальчик понять, когда именно их совместная история свернула не туда, и с каких пор именно он стал выпрашивать секс у своего насильника, но для этого пришлось бы вернуться в то, время, когда ему было дерьмовее всего. — Ну, а теперь? — но заметив на себе вопросительный взгляд, Обито нетерпеливо добавил. — Ты вставишь в меня член? Вставишь? Мадара устало закатил глаза. Как обычно, Обито волновало только это. Впрочем, его трудно винить. В последнее время — секс был единственной формой хоть какого-то общения между ними, а если везло на хорошее настроение, то еще и приятного. В остальном же Мадара толком не мог вспомнить даже когда они в последний раз разговаривали. Вели дискуссии или обычную пустую болтовню, дабы забить тишину. Сколько прошло времени с их последнего такого разговора? Может год или около того. Теперь же они оба ограничивались лишь взаимными оскорблениями или короткими фразами как сейчас. Не более того. Что ж. Мадара не может сказать, что это лишь его вина. Сейчас из Обито был дерьмовый собеседник, во всем смыслах. Хотя бы потому что разговоры с Мадарой явно были последним, чем он хотел заниматься. Впрочем, как и многое другое. Мужчина не помнил, чтобы его племянник вообще делал что-то, кроме того, чтобы огрызаться на него, дрыхнуть сутками напролет под кроватью, куда уже едва помещался и изредка лезть к родственнику с очередными капризными запросами. Ха. Почти ебаный распорядок дня. — В твоей тупой голове осталось что-то кроме ебли, малыш? — хмыкнул он, поднявшись на ноги. Учиха мог бы сделать мальцу приятно хотя бы в качестве формального извинения, это стало для них своего рода традицией, с тех пор как Обито променял подростковую покорность на нервно-агрессивный нрав, но хреновое самочувствие диктовало ему иные правила. Хотелось спать. Или хотя бы лечь и укрыться одеялом, раз уж тело прошибает неприятным ознобом. Обито конечно, как всегда, будет висеть над душой, но хотя бы не провернет ничего похожего на стекло в рисе. Гудящие синяки как правило прибавляют ему мозгов и чувства самосохранения до тех пор, пока не желтеют на коже. — В другой раз. Я хуево себя чувствую. Однако Обито редко понимает, что такое отказ. Даже сейчас слова Мадары стали для него не более, чем попыткой схватить его за затылок и прижаться губами к его губам. Ну, конечно. Мадара попробовал отпихнуть мальчишку от себя, на что получил лишь еще более крепкую хватку с едва слышным раздраженным рычанием и горячим языком, попытавшимся проникнуть в рот. Пришлось толкнуть грубее. — Боже блять, Обито. Какую именно часть в предложении «в другой раз» ты не понимаешь? — прошипел мужчина. Одного его озлобленно взгляда хватило мальцу, чтобы испуганно забиться обратно в угол, снова прижав руки к голове. Мадара не видел его лица, но мог предположить, что повысь он голос — маленькое отродье вновь устроило бы спектакль со слезами. Обито всегда начинал истерики, когда ему что-то не нравилось. Это даже приелось. Настолько, что его слезы, и без того раздражающие, окончательно перестали восприниматься Учихой как что-то серьезное. Ах, ладно. Когда чувства мальца вообще воспринимались им серьезно? Мадара устало вздохнул, бросив взгляд на сжавшегося в комок юношу, и поднялся на ноги. Идиот. На что вообще надеется? На жалость? — Чудно. Сиди тут и скули сколько влезет. Я на такую хуйню не поведусь. Слышишь, засранец? Это не сработа… — он закашлялся. В горле предательски запершило. Приготовить себе что ли чай. Не хватало еще подхватить какую заразу от нефильтрованного воздуха. В пустыне их может водиться хуева туча. Мадара бросил на скрючившегося подростка пренебрежительный взгляд в последний раз и махнул рукой. Черт с ним. Самому Мадаре же легче если ублюдок поселится здесь хотя бы на пару тройку часов до того, как его дяде захочется отлить. — И бинты не трогай. Я не собираюсь переводить их на твои игры в девочку-подростка. Понял? Обито не ответил ему, продолжая дрожать от страха. Оставалось только плюнуть и вернуться в зал, сгибаясь от очередного приступа влажного кашля. Что с него взять? Это маленькое зверье с трудом понимало человеческий язык, а слишком часто бить его было хуевой идеей как не посмотри. Лучше сварить себе чашку крепкого чая, да укутаться в одеяло на диване, понадеявшись, что малец хотя бы не будет скулить слишком громко, перебивая шум телевизора в зале. Впрочем. Обито перестал рыдать, как только Мадара исчез из его поля зрения. Вместо этого его лицо, всего секунду назад испуганное и бледное, приобрело скучающее выражение. Мальчишка недовольно уселся на колени, поправив полы синего халата, запачканного кровью, и раздраженно посмотрел на закрытую дверь. Рука потянулась к зудящему под пластырем ушибу, но тут же опустилась вниз. Срывать их было чревато. — Запах... как от больницы. Он заболел? — А нас это должно волновать? — прошептал Изуна. — Ему, кажется, дерьмовее, чем тебе. — Думаешь, сдохнет? — вздохнул Обито, потерев ушибленную щеку. Изуна усмехнулся. — Сукин сын и не такое переживал. Простуда его не убьет. — А нам не нужно, чтобы он подыхал. По крайней мере, пока мы не узнаем пароль от этой ебаной коробки. — улыбка на лице Изуны передалась и Обито. Он знал к чему клонила его галлюцинация, но его сбивчивые мысли вели подростка отнюдь не к этому руслу. Если эти хаотичные образы в голове вообще можно было так назвать. Но не важно. Не важно кто из них теперь отвечал за логические цепочки — Изуна, Какаши или же сам давно свихнувшийся Обито. Важно, что им всем было нужно одно и тоже. Немного подождать. I hurt myself today To see if I still feel I focus on the pain The only thing that's real…* Едва заслышав первые строчки песни, Мадара решил, что над ним издеваются даже радиостанции. Не глядя на магнитолу, он переключил на несколько станций вперед прежде, чем тронуться в путь, не оглядываясь ни на дом Сенджу, ни на оставшийся позади богатенький район, где он успел прожить почти год. Он. Совсем неподалеку от самых сливок Лос-Анджелеского общества. Мадара мог бы гордиться собой. Но он не чувствовал ничего, кроме терпкого вкуса поражения. Now I'm finally here What have I won Where are you my dear* — Да вы шутите надо мной. — Мадара хотел было вырубить радио к чертовой матери, раз уж сегодня оно вещало исключительно слезовыжимательные песни, однако перспектива ехать несколько часов в компании собственных мыслей и белого шума в голове казалась более безрадостной. Ну и ладно. По крайней мере погода, вопреки жанру, была чудесной. Уезжая прочь из Лос-Анджелеса с одной лишь сумкой и купой разбитых ожиданий, вместе с потерянным смыслом жизни, он хотя бы ехал в сторону заката, кажется. Это было красиво. Красное закатное солнце медленно клонилось к пустынным берегам, пока Мадара проезжал рядом с береговой линией, но едва он наконец выехал из города — оно скрылось из виду, оставив ему любоваться только чернильным небом над головой. Хотя бы не дождь или что обычно падает с неба во время мыльной драмы. Мадара может порадоваться тем, что в этот день хуево только ему. Oh no it's dead Oh no what's this Not a single sound Reaches my ears Дорога была долгой. Хотя вполне возможно лишь потому, что он сам не хотел возвращаться в родные места слишком быстро. Там наверняка многое поменялось. Возможно даже дом Таджимы давно не ждал его в Меркьюри. Его могли продать многочисленные ненавидящие их семейку родственники или снести к чертям, для Мадары все возможно. Он же мать его неудачник. Поди придется вернуться в проклятый Лос-Анджелес, не найдя пристанище даже там, где родился. Но это совсем хреновые мысли. Мадара знал, что не вернется. Никогда. В его душе пока не было ничего кроме пустоты и горького разочарования как в себе, так и в мире, но в той фазе отрицания, в которой он находился, эти тошнотворные чувства еще не брали над ним верх. Мадара даже не злился. Вспышка злости его прошла также быстро, как и появилась, не оставив после себя… ничего. И это было его новой реальностью. У Мадары ничего больше не было. И никого. Он поехал в Калифорнию с братом и надеждой начать новую жизнь. Стать нормальным. И обе эти вещи этот проклятый штат отнял у него. Мадара озлобленно впился взглядом в билборд, гласившую нечто вроде «Вы покидаете Калифорнию.» Где-то дальше по дороге будет новая, «Добро пожаловать в Неваду». Что-то такое. Вот и все его похождения в новой жизни, ха? Прошло совсем немного времени, а Мадара уже возвращается домой. Униженный и проигравший. И на что он тратил свое ебаное время? На мираж. Мужчина затянулся сигаретой, облокотившись о дверь своей машины. Вскинул голову и выпустил клубок дыма в сторону билборда с нарисованными на нем уродливыми пальмами. Здесь уже шла пустынная трасса без намека на хоть какую-то инфраструктуру. Он проехал почти пол пути. Осталось немного, отчего тягучая боль в груди становилась все сильнее. Мадара хотел бы вернуться. Поговорить с Изуной и извиниться за резкие слова, но он знал, что это не поможет. Ничего не поможет. Что не делай. Изуна принял свое решение. И оно было не в пользу брата. На этом их история должна была оборваться. «Потому что Изуне плевать на тебя.» Или проще говоря. Он тебя не любит. Вот такая вот истина. Мадара мрачно усмехнулся, подняв взгляд на небо. В его отсутствии в орущем и горящем всеми огнями городе были свои плюсы. Можно было посмотреть на россыпь звезд над головой. Отвлечься от тяжелых мыслей ровно до того момента, как не зазвонит телефон в кармане кожанки. И кто же это? Раньше он знал бы ответ наверняка. Мадара окинул взглядом экран, на миг понадеявшись, что звонившим был Изуна, однако номер принадлежал Хашираме. Черт. Мадара сбросил вызов и зашел в папку с сообщениями. Появился соблазн набрать Изуне самому. Он сделал бы это, но сдержался усилием воли, тут же просмотрев сообщения от Тобирамы. Не новые. Еще с того времени, как он мог позволить себе вальяжно раскинуться в собственном блядском кабинете. Ублюдок не писал ему с тех пор, как попал в лечебницу, но даже старые угрозы Сенджу охладили его пыл. Теперь это проблема Изуны. И только. Мадара возвращается туда, куда манипуляции этого сумасшедшего уже не смогут добраться. И снова звонок. Снова от Хаширамы. Мадара поморщился от досады и тут же выключил телефон полностью, спрятав его в карман. Он не хотел иметь ничего общего ни с одним из Сенджу. Хватит с него. Они были друзьями Изуны. Мадара был один с самого начала и до самого конца. Well maybe it's this vacuum I stick my head into This shield this helmet Give me proof cuz' I need it Знакомые пейзажи пустынных каньонов стали вырисовываться, как только он пересек границы штатов и оказался в Неваде. Мадара убедил себя в том, что снизил скорость, чтобы полюбоваться видами местной природы, должно быть родной и привычной. Но кроме ебучих пустынь взгляд не привлекало ничто. Пустота да редкие здания. На фоне огромного города еще более удручающие. Единственная деталь в общем унылом пейзаже, и без того подчеркивающим его внутреннюю разбитость, был лишь одинокий силуэт у дороги, вытянувший руку в сторону трассы. Судя по щуплой фигуре — юноша или даже подросток. Мадара нахмурился, подъехав поближе и сбросив скорость. На миг ему показалось, что он наткнулся на… Шисуи. — Доброй ночи. — однако явно женский голос позволил ему облегченно убедить себя в обратном. Мадара вздрогнул, опустив стекло. Почему-то сам факт, что он принял ее за Шисуи лишь из-за коротких черных волос и небрежной мешковатой одежды, заставил мужчину смутиться. Боже. Он уже окончательно едет головой. Проклятый Тобирама. — Подбросите до Кристалл?* Город? Ах, да. У Мадары пересохло в горле. Он заставил себя отвернуться от девичьего лица, чтобы не пялиться слишком пристально, но что-то внутри зашевелилось в нем отвратительными мыслями. Сперва он подумал, что девушка годилась ему в дочери. На вид ей было не больше восемнадцати, да... Он был ненамного старше в таком случае. Верно? И почему тогда Учиха записал ее в дочери? — Подброшу. Садись. — мрачно изрек он, кивнув на пассажирское сидение. Девушка улыбнулась ему, без задней мысли открыв дверь. Уселась и положила небольшой рюкзак на свои бледные ноги. Мадара заметил, что у нее были чертовски короткие шорты, но на ее худощавой фигуре они смотрелись не слишком вызывающе. К тому же плотная толстовка скрывала остальную часть тела, что, впрочем, не спасло бы ее от извращенцев, зацепись они за красивое личико. Ладно. Черт с ней. Учиха поехал дальше, уже не глядя на девушку, уставившуюся на вид за окном. Иногда она, правда, бросала взгляды и на его лицо, отчего руки Учихи невольно сжимали руль сильнее. Но он старался не отвлекаться. «Это просто попутчица. Угомонись.» Where were you When I needed you Say hello Say hello Say hello — Вау. Депрессивненько. — произнесла та вдруг, посмотрев на магнитолу. — Я думала мужчины в кожанках слушают что-то потяжелее. Мадара прыснул, невольно улыбнувшись. — Сегодня день неудачный. Одно сопливое дерьмо крутят. — ответил он. Девушка хмыкнула, потянувшись к магнитоле. — Можно? — Попробуй. Она переключила на несколько станций вперед, пока в салоне не заиграла одна из композиций Нирваны. Незнакомка вдруг улыбнулась, заслышав слова песни. — Это не приглашение, если что.* На этот раз Мадара расхохотался громче. — Я, по-твоему, похож на насильника? — спросил он, прищурив глаза. Та лишь пожала плечами. — Кто знает. Это всегда игра в русскую рулетку. Мадара не нашел аргументов против. Нирвана плавно текла из колонок, и надо сказать, вкупе с обществом второго человека облегчала его тяжелое состояние. — Как тебя зовут? — спросил он через какое-то время. — Мираи. — последовал ответ. Девушка получше сложила рюкзак на коленях, тщетно вглядываясь во тьму за окном. А ведь он мог отвести ее куда угодно, и девчонка бы заметила лишь тогда, когда было бы уже поздно. Что это за мысли? — Не страшно ездить вот так одной, Мираи? — спросил мужчина, нервно сглотнув слюну. По спине побежали мурашки. — Да еще и ночью. — У меня не особо много вариантов. Я в Лос-Анджелесе учусь. Раз в месяц езжу к маме, а у нее даже машины нет уже как пару лет. Автобусы не люблю. — ответили ему. — Вот верчусь как могу. Пока везет на водил. Нарвалась на изврата только один раз. — А отец? У него тоже машины нет? — Он ушел за сигаретами, когда мне было года четыре. Исчерпывающий ответ. Мадара пристально вгляделся в дорогу, чтобы она не заметила легкой досады у него на лице. Ублюдок несчастный. Если бы у Мадары была такая дочь, последнее, что он бы сделал — бросил ее. Но, конечно, жизнь, как всегда, дает другим все, оставляя его с хуем. Отец Мираи получил дочь, а Мадара получил брата, который бросил его, как только он стал бесполезен. — А на кого хоть учишься? — меж тем спросил Мадара, и в его голосе проскользнуло раздражение. Девушка насторожилась, но совсем незаметно. — На хирурга. — Вот как. — заметив ее пристальный взгляд, Мадара неловко улыбнулся, попытавшись свести вдруг возникшее напряжение в машине в шутку. — Что? Я напомнил тебе того извращенца? Она не сразу поняла кого имел ввиду ее попутчик, но как только смысл чужих слов дошел до нее, тихо рассмеялась, поправив неровную челку. — Неа. Тот тип был с нас обоих вместе взятых. Мерзкий такой. Заплывший. На старой колымаге ездил. Пришлось терпеть его общество пока не доехали. — вздохнула Мираи. — Сказал, что я должна отсосать ему, как только мы приедем. Ну я согласилась. А как только приехали — умотала куда глаза глядят. Он то с его комплекцией догнать само собой не смог. Мадара хмыкнул. — У вас такие же ценники? Или что похлеще? — она вдруг повернулась к нему всем корпусом, слегка наклонившись. Мадара смутился. — Боже упаси. Я бы не стал трогать тебя, даже если бы хотел. Ты же совсем ребенок. — сказал он удивленно. — Откуда вообще такие подозрения? — Я не ребенок. — обидчиво протянула она, а затем немного подумав, добавила. — Простите. Я не хотела так наезжать. Просто… — Просто? — Ваши глаза. Знаете, моя мама немного набожная. Если б… она увидела ваши глаза, сказала бы, что в них можно чуть ли не преисподнюю разглядеть. Ему говорили это раньше. Много-много раз, заостряя внимания именно на глазах. Тобираму, по его словам, они тоже когда-то выдавали. Оголяли ту суть, которую они хотели старательно спрятать ото всех. Возможно, насчет зеркала души философы и правда не ошибались. Смотри-ка. А Мираи — умная девочка. Умная даже для своих лет. О такой дочери можно было только мечтать. Куда, черт возьми, пропал ее папаша? Мадара ощутил почти физическое желание найти его и выпотрошить. — Я вижу табло. Остановите меня тут? До города уже пешком дойду. Да. Точно. Они же всего лишь попутчики. Он остановился. Конечно, он остановился. Иначе и быть не могло. Пристально вгляделся в побелевшие от напряжения руки и вздрогнул от чужого голоса. — Мистер? — Мадара. — зачем-то представился он, хриплым и не своим голосом. Проклятье. Только не сейчас. Девушка сказала ему что-то еще, но в голове стоял такой плотный белый шум, что он едва мог ее услышать. Такая хорошая девочка. Так похожа на Шисуи. Что если Мадара попробует всучить деньги и ей? Назовет ли она его «папой» хоть раз? Это ведь справедливая оплата за проезд? Намного лучше, чем заставлять это прелестное создание унижаться, как того хотел тот ублюдок. Всего ничего. — Мадара, — улыбнулась Мираи. Мужчина бросил взгляд на вцепившуюся в руль руку. Хотелось положить ее девчонке на колено. И сказать, что с ним ей нечего бояться. — Ты, кажется, двери заблокировал. Мадара не сразу услышал ее. Даже не понял, что она перешла на ты. Его глаза, та самая бездна, упорно сверлили руль. Белый шум усиливался вместе с сердцебиением. Нет, этого недостаточно. Как с Шисуи недостаточно. Мадара ведь только что потерял последнего близкого, в его груди пустота. Дыра, которую нужно чем-то заполнить. Изуна бросил его. Больше некому давать ту любовь и заботу, которую он давал когда-то. Больше нет человека, ради которого Мадара мог бы отдать всего себя. Мираи похожа на Шисуи. А еще немного на самого Учиху. Поставь их вместе — кто скажет, что не отец и дочь? — Мадара? Может быть, он сможет убедить ее в том, чтобы поехать с ним в Меркьюри? Мираи он симпатичен, это ведь видно невооруженным глазом. У них небольшая разница в возрасте, наверняка она находит мужчину привлекательным. Почему бы и нет? Мадара не сделает ей ничего плохого. Он не такой как другие мужчины, те мужчины, что окружат ее со всем сторон. Которые будут помыкать ей, пользоваться ей, сделают из нее такую же серую мышку как его мать. В конце концов ничего плохого в этом нет. Тобирама говорил, что женщинам необходима мужская фигура в их воспитании, иначе они не поймут, каких мужчин им нужно выбирать в будущем. Мадара хочет только помочь. Разве такой славный ребенок не заслужил того, чтобы его любили? Чья-то рука коснулась его ладони и Мадара вздрогнул. Эти мысли испарились с прикосновением, растаяли во тьме снаружи. Исчез и белый шум. Учиха несколько раз проморгался, словно бы очнувшись ото сна. Посмотрел на Мираи с легким удивлением и наконец понял, что ей нужно. — Ах, да. Прости. Задумался о своем. — улыбнувшись сквозь силу, он поспешил открыть ей дверь. Девушка кивнула и поблагодарила его, выйдя из машины. Набросила рюкзак на плечо и попрощавшись, побрела в сторону тусклых огней города неподалеку. Отлично. Вот и все. Главное унять дрожь в руках. Мадара какое-то время смотрел ей вслед, прежде чем тревожно окликнуть. — Мираи! Девушка обернулась к нему. — Будь осторожна на дорогах. Мало ли какие психопаты тут ездят. — хрипло произнес он напоследок. Мираи кивнула. — Я постараюсь. Глядя на ее удаляющуюся фигуру Мадару несколько раз, посетило желание нагнать и… он не хотел продолжать эту мысль, но они лились из его разума как из Рога Изобилия. Посадить в машину. Спрятать. Никому не отдавать. Может еще не поздно? Если уйдет сейчас — они больше не встретятся. Выследить в чужом городе, не вызвав подозрений будет невозможно. Это ведь правда важно для него. Мадара хотел бы пойти за ней. Но не стал. Вместо этого молча, трясущимися руками зажег сигарету, втянул в легкие дым, чтобы немного унять сердцебиение, и поехал дальше. «Это… я?» Мадара не хотел открывать глаза, даже когда его вырвало из сна чьей-то невидимой удушающей хваткой. Тело упорно давило к мягкому дивану, к тому же снаружи было пиздец как холодно по остаточным ото сна ощущениям. Пробуждение в таких условиях казалось сущей пыткой, но провалиться обратно в дремоту мешала проклятое шестое чувство. Что-то подсказало Мадаре — за ним наблюдают. Что-то вырвало его из сна именно поэтому. Из-за ощущения опасности не пойми откуда, покрывшее замерзшее тело мурашками. Однако к этому прибавлялась и неясная тяжесть. Дерьмо. Мадара с трудом открыл глаза, получше укрывшись одеялом. Не согревало даже оно, вдоволь набитое пухом. Неужто температура упала именно здесь? Нет. Он недавно проверял термостат. Проблема с фильтрами никак не могла коснуться отопления. К тому же сам Мадара успел вымокнуть от пота. Дело было в другом. Мужчина закашлялся, прикрыв рот рукой. В горле предательски першило. Резало. Будто бы совсем недавно он за один присест проглотил ебаный айсберг или вроде того. Не хватало только чертового шума в ушах. Мадара попытался подняться, оперевшись о спинку дивана. Закашлялся снова, а затем замер от вновь настигшей его паранойи. Кто-то пристально наблюдал за ним. И то была не иллюзорная душа бункера. Мадара осторожно повернул голову чуть вбок. И его взгляд тут же наткнулся на холодные глаза Обито, осторожно выглянувшего из ванной. Как давно ублюдок следил за ним? Взгляд Обито казался заинтересованным. Он ничего не говорил. Молча разглядывал бледное лицо дяди, но в его глазах Мадара четко видел мало мальский мыслительный процесс. Даже раздумья. И о чем же эта дрянь могла сейчас думать? Первый нерешительный шаг мальчишки ответил на этот вопрос сам. — Стой на… месте. — отрывисто проговорил Мадара, но его голос потонул в заложенном хрипе. Пришлось прочистить горло, проглотить вязкую мокроту и прикрикнуть уже более решительно. — Я сказал тебе стоять! Обито замер, успев сделать несколько шагов к лежащему. С интересом склонил голову набок, будто бы прикидывая насколько опасен сейчас родственник, подхвативший неясно откуда взявшуюся заразу. Конечно. Конечно, он будет думать об этом. Мадара сейчас чертовски слаб, верно? Он наверняка думает именно так. Это могло бы уровнять их силы. Пусть даже временно. Мадара выдохнул. Чертовски клонило в сон, но он не мог позволить себе спать. Взгляд метнулся к туалетному столику, но там не нашлось ничего кроме пустого стакана и пульта от телевизора. Тем временем Обито осмелел достаточно, чтобы попробовать подойти к нему снова. У Мадары было мало времени. Повисла тяжелая тишина. Мужчина сглотнул. Еще раз бросил взгляд на пустой стакан, дожидаясь пока мальчишка сделает еще один шаг, так, чтобы их разделяло всего пару метров. А затем резко, напрягая все силы, схватился за стакан и швырнул его в Обито. — Убирайся! — тот полетел точно в него, однако мальчишка, мельком сменив заинтересованность на лице на смесь ярости и страха, успел увернуться. Стакан угодил точно в стену, разбившись со звонким треском. Осколки посыпались на пол, и на этом наступил новый виток тишины. Мадара замер, тяжело дыша. Упорно хотелось положить голову на подушку, укутаться в одеяло, спасаясь от холода, но он с трудом удерживал себя в полулежащем положении. Нельзя было показывать слабость. В случае с Обито это могло быть очень серьезным просчетом. Мальчишка застыл на месте, словно хищник, готовящийся к прыжку на жертву. Его глаза опустели, возможно в сомнении. Затем он медленно повернул голову к разбившемуся стакану. После — на дядю, пристально разглядывающего его исподлобья. Повисла пауза. Мадара не сводил взгляда с чужих глаз. Знал, что, если отведет — Обито бросится на него, подобно любой псине, почувствовавшей страх. Но здесь некому бояться. Верно? Они давно перешагнули этот этап. Или же нет? Обито смотрел на него какое-то время. Молча, не пытаясь заговорить. В нем будто бы боролись два противоположных мнения и от исхода этой борьбы зависел и сам Мадара. Но как именно? Наконец внутри Обито что-то пришло к решению. И мальчишка молча ушел прочь. Так тихо, будто бы его шаги ничего не весили. — Вот и отлично… — выдох. Мадара устало зарылся лицом в подушку, сжав зубы в приступе очередного озноба. — Отлично… сиди там и не… Попадайся мне на глаза, мелкий ублюдок. Но его слова померкли в очередной тяжелой дреме. Он приехал ближе к половине пятого утра. Солнце к тому моменту так и не вылезло со стороны горизонта, однако непроглядная тьма понемногу расступалась под медленно синеющим небом. Кроме этой синевы кругом не было ничего и никого. Их тихий район по-прежнему спал. Окна небольших двухэтажных домов, стоящих ровными рядами вдоль дороги, разглядывали остановившуюся машину пыльными стеклами. Мадара заглушил двигатель. И окружение ответило ему мертвой тишиной, будто бы спустя год с их побега Меркьюри покинули и остальные жители. Но то была лишь иллюзия. Мадара закрыл глаза, прислушавшись к тишине. Его рука по-прежнему крепко сжимала руль, но после ухода Мираи напряжение сменилось упадком. Он не хотел заходить внутрь. Не хотел возвращаться к тому, отчего давно отрекся. Но выбора уже не было. Остается только принять это с хоть каким-то достоинством. Ничего. Он не долго здесь пробудет. Мадара вышел из машины, остановившись под едва заметной тенью отцовского дома. Простое двухэтажное здание нависало над ним угрюмой заброшенной фигурой. Наверное, после того как Таджима покинул Меркьюри, отправившись за сыновьями в погоню — здесь никто не жил. Что ж. Этого стоило ожидать. Должно быть внутри давно отключили воду и газ. Может вынесли все вещи. Черт знает, что в голове у их родственников после столь долгой разлуки. Мужчина не осмелился зайти внутрь сразу. Сперва он немного покурил у крыльца, глубоко затягиваясь и стряхивая пепел прямо на голубоватый в утреннем свете газон. Как ни странно, аккуратно постриженный. Кто же им занимался? Не родственники ведь. Отец разорвал с ними любое общение, как только вернулся в семью. Мадара толком и не помнил никого из родных. На ум приходили разве что бабушки, да тетки, у которых они с Изуной порой ночевали. Кузины, дедушки, которых он не видел в лицо, но слышал нелестные высказывания. А может он их просто не помнил? Кажется, отец Таджимы умер, когда его внук был еще совсем ребенком. Вздох. Мадара выбросил сигарету и придавил ее ногой, еще раз взглянув на свой старый дом. Совсем не изменился. Разве что еще более угрожающий в утренних сумерках. Пугающий его с детства слишком резкой тенью под собой в полдень, и холодной пустотой внутри по ночам. Но это ничего. Мадара давно повзрослел, даже не заметив этого и теперь стоял на пороге бывшей тюрьмы точно такой же зрелой плечистой фигурой, как когда-то стоял его отец. Дверь само собой была заперта. Благо окно, ведущее с заднего двора прямиком в гостиную, все еще открывалось при помощи одной только грубой силы и небольших махинаций с рамой. Как в детстве - пара движений, и Мадара уже стоял в синеватой темноте посреди гостиной, не изменившейся ни на йоту. Надо же. Все как раньше. Будто бы он никогда и не уезжал. Мужчина бросил сумку на пол, небрежно размяв шею. Он ехал, не останавливаясь на протяжении нескольких часов. После такого хотелось упасть на ближайшую кровать и подремать хотя бы пару часов, но одна мысль о сне в отцовском доме заставляла сердце нервно колотиться в груди. Нет. Он здесь не за этим. Гостиная и кухня казались на удивление чистыми, что заставило Мадару усомниться в заброшенности его старого дома. За год здесь должны были образоваться слои пыли, но ничего подобного не было и в помине. Даже запах их дома, давно забытый им, по-прежнему витал в воздухе. Словно бы они с Изуной вышли в Калифорнию отсюда на пол часа и вернулись. Словно бы… он вернулся. Только он. Мадара открыл холодильник, ожидаемо не обнаружив там ничего. Кажется, тот даже не был подключен к питанию. Тогда мужчина осмотрел коридор у входной двери. Включил там свет, а затем тут же выключил, поморщившись от рези в глазах. Кое-что в этой комнате привлекло его внимание. Взгляд зацепился на знакомые отметины на дверном косяке. Он подошел к нему поближе, и слегка наклонившись, бережно коснулся пальцами кривых царапин, когда-то оставленных им в одной из детских вспышек ярости. Взгляд Учихи стал пустым от нахлынувших воспоминаний. Да. Он помнил, как кричал. Так громко, озлобленно, что этот крик и сейчас стоял в ушах при одном только взгляде на следы. А вот еще парочка. Уже на обоях. Их так и не убрали. Интересно почему? Таджима хотел, чтобы его сын смотрел на них каждый раз, когда уходит в школу? Чтобы не забывал, кто он такой? Или что он такое. Но он не хотел об этом думать. Не хотел смотреть на это снова, до сих пор толком не осознавая, что происходящее — не сон. Не ночной кошмар или ностальгия. Мадара не проснется в Лос-Анджелесе в холодном поту, а брат не скажет ему, что все хорошо. Что ему не придется уходить. Мадара долго не решался открыть дверь в отцовскую комнату, однако холодное любопытство пересилило его вспыхнувший внутри страх. Казалось, что отец как обычно там. Сидит на своей кровати в окружении сумерек, струящихся из его окна, и молча ждет прихода своего непутевого сына. И от одного этого образа заходить в комнату еще страшнее. Но Мадара зашел. И внутри оказалось пусто. — Я дома, Таджима. — тихо прошептал он, оглядывая скупое убранство. Мадара ненавидел эту комнату в детстве и юношестве. Хотя бы потому что заходить сюда ему разрешали только по ночам и только под одним предлогом. Неприятные воспоминания, полившиеся на него с новыми силами, заставили мужчину устало усесться на край кровати, низко опустив голову. Здесь было холодно. И стерильно. Отец не любил беспорядок. Каждая его вещь лежала исключительно там, где и должна. Удивительно, что он оставил все таковым даже после побега обоих сыновей. Или нет? Ебаный чистоплюй. Вздох. Твердая кровать заставила Мадару вспомнить и другие вещи. Он грузно поднялся на ноги и подойдя к письменному столу напротив кровати, пригляделся к фотографиям в рамках. Кажется, они остались от матери. На некоторых старых пожелтевших снимках Мадара и Изуна были еще совсем детьми, нехотя обнимающимися на камеру. На некоторых уже постарше. Учиха внимательно вгляделся в лицо хмурого мальчишки в темно-синей кофте и с копной черных волос на голове, но не смог узнать себя в нем. Помог лишь взгляд, хорошо читающийся даже со старой фотографии. Холодный, озлобленный, бессмысленный. Интересно, он пялится на людей точно также как пялился ребенком или возраст все же внес свои коррективы? Ха. Вряд ли. Каждый встречный спешит напомнить Мадаре, что у него глаза психопата. Глаза Таджимы, презрительно смотрящего на сына с семейной фотографии. Это фото с Энн он видел, а вот то, что было рядом — нет. Здесь его отец совсем молодой. В красивом черном костюме в обнимку с Энн у алтаря. Девушка улыбалась ему, но на лице Таджимы была только холодная потерянность. Будто бы он забрел на свадьбу по ошибке. Рядом с молодоженами стояли и другие люди. Мадара узнал некоторых родственников, вроде сестры матери, скромно пристроившейся в углу фото, бабушек и отца Таджимы, положившего руку на плечо сыну с холодной улыбкой. Мадара сразу узнал этот взгляд. Семейная черта. Конечно. Отец говорил ему об этом. Говорил, но Учиха не любил слушать. Отец Таджимы был похож на них. С такой же копной черных волос, бережно уложенных назад, таким же строгим вытянутым лицом, выдававшим в нем военного. А кто же рядом с ним? Отец Энн? Да, должно быть да. Мадара едва ли видел его в осознанном возрасте. Даже несмотря на то, что у его родственника было вполне приметное лицо. А вот и еще одно. То, которое помнил даже сам Мадара, снявший фотографию со стены. Точнее не фотографию. Открытку. Долина смерти. Национальный заповедник. Вот так. Он помнил эту поездку. Одну из немногих на которых их отец действительно вел себя как родитель. Когда-то… Да. Мадаре понравилась та поездка в отличие от брата. Он бегал туда-сюда по пустыне, слоняясь среди камней по жаре, пока Изуна хныкал где-то неподалеку от отца, жалуясь на зной. Они уехали раньше из-за него. Мадара тогда даже взбесился, толкнул брата и побежал куда глаза глядят, игнорируя приказной тон отца. А затем навернулся с очередного камня и оцарапал колено. Ха. Таджиме пришлось нести его на плечах до машины где-то километр или около того. Сколько уже лет прошло? Что бы Таджима сказал, узнай, что случилось с Мадарой после его смерти? Сказал бы, что мужчина изменился? Что был прав насчет Изуны? Что разочарован или скучал? Мог он скучать? Мадара перевернул открытку. Не волнуйся за нас, Энн. Мальчики хорошо проводят время. Мы вернемся уже послезавтра. Целую. Таджима. — Сукин сын. — мужчина бросил фото на стол, не в силах смотреть на улыбающегося отца. — Я скучаю по тебе. Боже, блять. Я не могу поверить, что скучаю… Это было чересчур. Слишком много всего за раз. Слишком больно. Мадара постарался не смотреть на фотографии. Дрожащие руки нашарили на полках чистый лист бумаги. Затем в тумбе нашли и ручку. Ну а слова нашлись сами собой. Мне до сих пор хочется позвонить тебе, Изу. Но я знаю, что ты не возьмешь трубку. Честно говоря. Я знаю это настолько хорошо, что боюсь даже пробовать. Понимаю, что буду разочарован. Я надеюсь, у тебя все хорошо. По крайней мере будет потом, когда ты получишь эту записку. Ты ведь не думаешь, что я оставлю тебя без хоть каких-то последних слов, правда? Остальное происходит в течение двадцати минут, когда Мадара находит аптечку. Ему кажется, что лучше всего подойдут снотворные. Они даже еще не просрочились. Можно надеяться на удачу. Мадара пьет всю пачку, запивая водой из-под крана. Странно, что она еще есть. Но ему уже не до подобных наблюдений. Вместо них лишь холодная решимость. А после и вращающаяся как сумасшедшая комната. Его комната. Я лишь надеюсь, что, когда мое тело найдут — хотя бы соизволят позвонить тебе и прочесть эту записку. Не знаю как у нас это принято. Выполняют ли предсмертные желания или нет. Я просто хочу, чтобы ты знал — что я не трус. И не бросаю слов на ветер. К тому моменту как я допишу это - мое сердце скорее всего остановится, или я умру, подавившись собственной рвотой. Мне в общем-то плевать. Я готов к тому, что моя смерть будет мерзкой. Могу только посочувствовать тому, кто меня найдет. Если найдут конечно. Не хотелось бы разложится к тому моменту или вроде того. Впрочем. Не важно. Я другое хочу сказать. Мадара наведался как туда, так и в комнату Изуны, осматривая их старые вещи, оставленные из-за нужды бежать налегке. Отец не трогал ничего. Возможно, правда ждал, что они с Изуной вернутся. А может оставил как память. Для Мадары его комната не значила ровным счетом ничего. Она была лишь очередным болезненным воспоминанием. Я хочу, чтобы ты знал, что это твоя вина. В том, что это произошло, и в том, что я до сих пор люблю тебя. Наверное, ты всегда будешь первым и последним кого я полюбил так сильно, поэтому я надеюсь, что ты все же получишь эту записку. Не только из-за этого. Но и потому, что, если она дойдет до тебя — значит я буду мертв. И поверь мне, Изу. Тебе чертовски повезет, если я умру. Тебе бы лучше очень хотеть этого. О тихих шагах за дверью. О силуэте во тьме и холодных руках, проникающих под одеяло. Ничто в этой комнате не могло вызвать в нем теплых чувств. Даже проклятое одеяло, которое пускали в ход, дабы укрыть его голову, когда мальчишка вырывался наиболее агрессивно. Однако Мадара выбрал умереть здесь. В его глазах как безумная кружилась именно эта комната. И именно эта комната вдруг стала темнеть перед ними, когда он свалился на пол, после того как его сознание потускнело. В этой же комнате. В своей комнате. Он оставил последние слова. Потому что, если я выживу — вы все об этом пожалеете. Мадара не знал где сейчас прятался Обито, однако ощущение слежки с момента пробуждения не покидало его и, как назло, не давало уснуть снова вопреки требующему этого телу. Он ожидал, что опять увидит пялящегося на него мальчишку поодаль от дивана, но Обито не было видно. Это почти смешно. Настолько, что Мадара мог бы хохотнуть, если бы озноб не выкачивал из его тела все соки, ставя перед простым фактом. Наверное, Мадара заболел. Давно такого не было, вот те раз, однако у него по всей видимости температура. Чёртово горло саднит от жажды и поселившейся в нем заразы. Быть может что-то с легкими — кашель влажный, с мокротой. Но это симптомы. Какого-нибудь гриппа или простуды. Где причина? Мадара попытался прикинуть варианты и в его напряженное сознание пришли фильтры. Мог ли он подхватить что-то от неочищенного воздуха, пока возился с ними? За время починки пришлось отключить все, оставив воздуховод качать сюда воздух, как и раньше. Иначе бы бункер заполнялся углекислым газом. Меньшее из двух зол. А ему просто блять не повезло. Или повезло? Если на поверхности все еще радиация, ее частички, засевшие в местной пыли и песке могли проникнуть в легкие, верно? Мадаре стоило понимать в этом чуть больше, чем он понимает. — Ну хорошо… — но он не стал говорить слишком громко, опасаясь привлечь внимание Обито. Вопреки ленивым мыслям, засевшим в голове словно патока, действовать и анализировать происходящее нужно было быстро. «И что тут к чертовой матери анализировать?» — Мадара осторожно окинул взглядом ближайшие двери. Ванная не закрыта. Дверь там прикрыта настолько, чтобы нельзя углядеть то, что творится внутри сквозь маленькую щелочку. Комната с кроватью закрыта полностью. Значит если Обито выйдет из нее — его дядя услышит скрип дверной ручки. Еще остался склад, дверь из которого открыта почти нараспашку. Однако там темно. Мадара прислушался к тишине еще раз, но мальчишка не выдавал себя лишним шумом. Слышно было лишь гудение бункера. Мирное и стабильное как шум океана у берега. Складывалось ощущение, что он тут вовсе один, но оно было опаснее всего. "То, что ты чувствуешь себя так, будто бы тебя переживали и выплюнули. Оглянись, мудила. У тебя жар. Может быть пока не сильный. Но он будет расти, если не озаботишься скорейшей поправкой. Хочешь, чтобы все было как в тот раз, когда эта девка проткнула тебя насквозь?" Мадара знал, что такое жар, но пока не чувствовал себя слишком плохо. Пусть комната вокруг него вращалась так, будто бы он опять принял убойную дозу успокоительного. Да. Надо бы пролечить это дело. Но без антибиотиков. Пить эту просроченную дрянь было бы большим риском. Встанет на ноги сам, если повезет. «Если Обито не перегрызет тебе глотку раньше. У него как раз реванш.» Мадара с трудом поднялся, сбросив на пол одеяло. Вновь прислушался, но мальчишка не спешил выдавать себя. Чего он ждал? Глаза мужчины, покрасневшие от сна, судорожно переходили с одной двери на другую. Ему будет все хуже. С каждым разом. Мадара помнил как однажды серьезно заболел уже в Неваде. Гриппом вроде. Тогда Энн озаботилась тем, чтобы преданно носить ему горячий суп и чай в постель вместе с таблетками, посему он и пошел на поправку уже спустя неделю. Но теперь вместо Энн ее сын. И Мадаре не стоит надеяться на то, что малец соизволит приготовить ему чай, если только не захочет вылить его своему дяде на лицо, верно? Что ж. Очевидный исход. Мадара сделал шаг к сейфу, мысленно прикинув сколько времени понадобится для его открытия. Обито захочет воспользоваться его слабостью, и это стоило ожидать это уже давно. В конце концов Мадара осознал свое положение еще когда швырнул в мальчишку стакан, точно зная, что скоро его крики и попытки отбиться перестанут пугать мальца достаточно, чтобы держать его от себя подальше. Мадара не умеет быть прагматичным. Однако он понимает, какую систему выстроил в их маленьком подземном мире. И куда по ее же сути обречен упасть в глазах Обито. Но у него все еще есть пистолет. Вполне неплохая замена привычному влиянию. Хорошо держит дистанцию даже для спятившего подростка. Мадара обернулся на пустую комнату в последний раз, прежде чем вводить комбинацию, затем торопливо перерыл лежащий там хлам, чтобы наконец добраться до спрятанного в кобуру пистолета. Здесь же лежали и патроны. Он не пользовался оружием уже хрен знает сколько, но выученное движение, выработанное когда-то до автоматизма зарядило магазин мгновенно. Щелчок. Мадара на миг заострил внимание на наклонной насечке у передней части затвора-кожуха. Хороший пистолет. Без сомнений. Мадара убедился в этом множество раз, в том числе и когда пристрелил того несчастного продавца, укрывшего у себя сбежавшего мальчишку. Позади промелькнула чья-то тень. Но Учиха не успел среагировать сразу, перед глазами слишком назойливо плясали черные круги. — Зачем тебе это? — Учиха резко обернулся, чтобы получить ощутимый удар по лицу. Появившийся из ниоткуда Обито с криком набросился на него, сбив с ног. Выбил воздух из легких, и Мадара сам не понял как оказался на бетонном полу. Оружие отлетело куда-то в сторону. — Ты хочешь застрелить нас? Ты был прав, Изуна. Этот идиот и правда хотел нас пристрелить! Чей-то смех заставил его распахнуть глаза. Пистолет лежал в паре метров от Мадары, но его попытка резко вытянуть руку была встречена яростной хваткой на горле. Обито уселся на него верхом, придавив к полу. Совсем уже не маленький, не так ли? Эта мысль явно запоздала, ровно с осознанием того, что вопреки своему самоназванию Обито давным давно сформировался как мужчина. И будет формироваться и дальше. Пусть и уступая Учихе в весе. «Но и ты не молодеешь тут, правда? Если он обращается так с тобой сейчас, то что будет когда ваши шансы окончательно сравнятся? Или может даже поменяются…» Заткнись. Мадаре, тщетно пытающемуся выбраться из-под Обито, было отнюдь не до этого. — Какого хрена ты творишь? — прошипел он в покрытое синяками лицо мальчишки, схватившего родственника за обе руки. Обито понимал, что силы не равны. Болезнь усмиряла Мадару наравне с ним, и это было чертовски восхитительное чувство. Может быть первое в его жизни, пусть он и не знал как реагировать на столько внезапные открытия. Мадара проявил слабость. Он проиграл. И чувствовал это. Да. Точно. Чувствовал слабость в себе. Боже. Это правда. — Обито, слезь с меня, твою мать. Живо! Но приказы не подействовали. Конечно нет. Мадара всегда говорил с Обито языком силы. А сейчас силой мог говорить и малец. — Ты хотел нас пристрелить! — радостно сказал ему Обито, продолжая удерживать на месте. — Вы видели это? Он хотел от нас избавиться. — мальчик недовольно мотнул головой, его глаза коротко полыхнули неясным для Мадары чувством. — Мы настолько тебе не нужны, ублюдок?! Отвечай, мы больше тебе не нужны?! Мадару тряхнули за ворот, приложив головой о пол так сильно, что он не сдержал крика боли. Пляшущие круги перед глазами мешали сфокусировать зрение хоть на чем-то. Что... Что он несет? Что этот поехавший опять задумал? — Ты ужа-а-а-сный человек. Тоби была хорошей девочкой, позволяла делать с ней все, что ты хочешь - а тебе все равно не нравится. Вечно тебе все не нравится! — меж тем продолжали у него над головой. — А теперь ты хочешь избавиться от нас как от мусора. И засунуть в мусоросжигатель к тому парню! Опять! Мадара попытался вырваться из хватки, но силы быстро покинули его. Снова это состояние беспомощности. Как в тот раз, когда он вернулся в бункер со вспоротым брюхом. Будто бы они ходят ебучими кругами здесь. «Вот только в тот раз Обито был слабым некудышным мальчишкой, правда? А кто он теперь?» Судя по бессмысленному взгляду — очередное созданное Мадарой чудовище. Да. Конечно. Потому что этот взгляд знаком им не только по отражению в зеркале. — Сука. — еще одна попытка вырваться, Учиха почти отпихнул Обито от себя, но его вновь ударили по лицу. Черт. Щека врезалась в холодный бетон, и он не сразу понял, что произошло, как и то, что опять разбил нижнюю губу. Обито ухмыльнулся ему, тут же пригнувшись поближе к чужому лицу и нарочито медленно слизал кровь с губы. — Убери свои блядские руки, или я тебя так отделаю… Однако никто из них не верил этим угрозам. Мадара вздрогнул, когда малец лизнул его в покрасневшую щеку. Смутная догадка пришла в голову, когда ладонь племянника забралась ему под мокрую от пота майку, собственнически ощупывая мышцы пресса. Очевидный жест. Конечно мать его, он хочет именно этого. — Хватит. — и снова беспомощное шипение. Мадара вновь оглянулся на пистолет. — Или я… Обито усмехнулся, облизав окровавленные губы. — Или что? — надменный смех, даже после того как рука Мадары умудрилась вцепиться в его тонкую шею. — Папочка меня накажет? — племянник вдруг нагнулся к родственнику, обдав ухо горячим дыханием. — Нет, дрянь. Это я тебя накажу. Лицо Учихи исказилось от отвращения, невесть откуда взявшегося. Собрав остатки сил, он яростно сжал тонкое горло и одним рывком сбросил Обито с себя, пнув его ногой после. Мальчика зашипел, тут же схватившись за чужое плечо, но Мадара поспешил отпихнуть его. Нужно взять себя в руки. Он в лежащем положении. Самом невыгодном, которое только может быть, но подняться мешают не только удары Обито, но и чертово головокружение. «Соберись, мать твою. Встань на ноги и подбери гребаную пушку!» Внутренний голос, так похожий на голос его бывшего командира, вынудил Мадару добираться до пистолета ползком. Обито схватил его за ногу, попытавшись притянуть к себе, но получил лишь ногой в подбородок, взвыв так яростно, что его крик больше напоминал собачий скулеж. Быстро. Быстро! Кое-как доползя до оружия на четвереньках, Мадара поспешил схватиться за пистолет как раз тогда, когда Обито вцепился в его волосы. Учиха вскрикнул от боли, едва не выронив оружие снова. Запрокинул голову вверх, дабы малец не вырвал у него клок волос и слепо ударил позади себя, попав чуть ниже ребра. Обито скривился от боли, но не отпустил его, вместо этого дернув вперед в попытке вновь уложить дядю на пол. Тогда Мадара вновь вслепую схватился за его руку и собрав все силы дернулся всем телом так, чтобы уложить Обито вместе с собой. У него получилось. Осталось лишь с трудом разжать его руку, пнуть от себя и кое-как приняв сидячее положение, наставить пистолет. Мадара целился в голову, пусть его руки и дрожали от напряжения. Черт. Черт. Черт. Только бы это сработало. — Поигрался, социопат? — прошипел он вздрогнувшим голосом, всклоченные волосы упали на лицо. — А теперь к стене, живо. Он с трудом встал на ноги, шатаясь от каждого шага. Сердце билось как бешенное, но по старой привычке Учиха с трудом понимал, что сейчас чувствует. Адреналин? Злость и возбуждение. Да. Но было что-то еще. Что-то, что видел Обито внутри его глаз, когда яростно пытался подавить в их новом перевесе сил. Страх. Неужели это был он? — Как ты меня назвал? Обито и правда пугал. Не мнимой угрозой. Совсем нет. Их схожестью. — Как? — повторил он, оскалившись в уродливой ухмылке. Социопатом. Мадара не задумывался над своими ярлыками, бездумно брал то, что слышал от Тобирамы, а вердикт того был бы ясен, посмотри он на Обито хотя бы пару секунд. Неуправляемое чудовище. Не способное ни на что, кроме агрессии и примитивных желаний. Мадару тошнит от него, но он упорно не видит своей вины. — Ты глухой или тупой? Я сказал к стене, блять! Но Обито не двинулся с места. Его темный бессмысленный взгляд, лишь на мгновение с праздным любопытством задержавшийся на дуле, наставленном на него, уперся в лицо Мадаре. И мальчишка сделал к нему шаг, вынудив отступить назад. К ванной. — Я выстрелю, сука. И лучше бы тебе в этом не сомневаться! — рявкнул Мадара вновь, не отводя взгляда от чужого, полного какого-то мрачного задора, лица. Взгляд. Боже. Что с его глазами. Был ли у Мадары он таким, когда случайные зеваки спешили отвести от него глаза? Обито улыбнулся. Мрачно. Почти ликующе. Чему эта мразь так радовалась? Мадара снова осторожно отступил назад, держа пистолет на вытянутых руках. — Ну так стреляй. — хохотнул мальчик и сделал еще один шаг навстречу. Бесполезно. Их роли безнадежно поменялись, и никакое ебучее оружие в этом не поможет. Потому что Мадара не сможет выстрелить. Он не может, даже не смотря на то, что его спасет лишь один точный выстрел в голову. — Хах! Они говорят, что ты не выстрелишь! Ты не можешь выстрелить, Мадара! Мадара не видел этого, но его брат улыбался с такой же победной ухмылкой как и мальчишка, стоя позади. В этом чертовом бункере ликовали все. Даже Зецу и Тоби, хихикающие где-то в чужом подсознании. — Заткнись и проверь, урод. — нервно крикнул ему Мадара, но малец лишь покачал головой. — Я пристрелю тебе обе твои ноги, и ты больше никогда в мою сторону не рыпнешься. Дай только повод. — Ты не можешь… Потому что это все. Высшая точка, после которой ничего нет. Они с Изуной это знают. Обито нечего бояться, потому что дядя не способен убить его даже после злостного нарушения его же правил, а избиения Обито уже пережил. Но если он не боится боли. Если он итак прошел сквозь худшее, что мог сделать с ним родственник, если уже наплевать на все — то почему Мадара до сих пор главный? Ведь он боится. Он слаб. Он не знает, что может Обито, а значит он проиграл. Он наконец то проиграл, мать вашу! Все это слышали? Если Мадара слаб, значит Обито на вершине. Так это сейчас работает, верно? — Ты главная! Ты главная! — хихикал Зецу, пританцовывая. — Это теперь твой бункер, Обито! — Плевать на бункер. — ответил Изуна и указал на Мадару. — Он теперь тоже твой. И эта была чертовски хорошая новость. Обито сделал первый выпад, решив проверить насколько же прав, и Мадара таки выстрелил. Но не в него, а в одну из ламп над их головами, и та тут же погасла, погрузив половину зала во мрак. — Отбери пистолет! Обито послушался его. Бросившись на Мадару, едва успевшего открыть дверь ванной, он вцепился в его руку зубами так сильно, что мужчина вскрикнул от боли, и пистолет в его руке вновь завалился куда-то на пол. Сломанная лампа вдруг вспыхнула, замигала так часто, что стало болезненно рябить в глазах. Ублюдок. Даже выстрелить не смог нормально. Теперь эта блядская лампа будет действовать на мозги пока мальчишка не разворошит ее к чертовой матери. Учиха тем временем, осознавший, что проиграл эту драку, бросил взгляд на пистолет на полу, осознав что не достанет его. У него было всего несколько секунд, прежде чем у Обито появиться преимущество. И Мадара сделал свой выбор. «Что ты? Блять, нет, не вздумай!» Удар пришелся точно по солнечному сплетению, и выиграл ему еще несколько секунд, чтобы ринуться в ванную и захлопнуть дверь. — Нет! Не смей! Трясущиеся руки с трудом закрыли замок. И в следующую секунду в дверь врезалось что-то твердое. От этого шума перед лицом Мадара едва не оглох. Попятился назад шатающейся походкой, пока Обито яростно ломился в дверь, снова и снова ударяя по ней кулаками. — Нет! — это несправедливо. Какого черта этот подонок наебывает его снова? — Блядь, Обито, как ты умудрилась упустить его? — Изуна яростно взмахнул руками. Если бы он был чуть реальнее, чем пустышка в голове сумасшедшего — с радостью бы врезал Обито по лицу. — Выбей эту чертову дверь! — Не кричи на него, шлюха. Или это тупое ничтожество снова начнет реветь. — рявкнул Какаши. — Чего ты встала, идиотка? Вытащи его оттуда. — Еще раз назовешь меня так, и я... — Заткнитесь! Вы мешаете мне... блять! — Обито схватился за голову, прикрыв уши руками. Ебаный мигающий свет вызывал у него мигрень. — Дайте мне секунду…. — однако его терпение лопнуло. — Какого черта ты там делаешь, Мадара?! Открой мне ебаную дверь! Медленно сползший по стене мужчина не ответил ему, стараясь унять подобравшуюся к горлу тошноту. Он не спускал глаз с мигающей полоски света под дверью, сонно вздрагивая каждый раз, когда раздавались новые удары. — Исчезни. — едва слышно прошипел он, прижав укушенную руку к груди. Кровь медленно пропитывала его кофту. — Не смей бросать меня, сука! — Обито надрывал горло так сильно, что казалось, его мог услышать даже пепел снаружи. — Слышишь, Мадара? Открой мне дверь! Впусти меня. Впусти меня. Не бросай меня опять. Мужчина запрокинул голову к темному потолку. Перевел дыхание, закрыв глаза. Ничего. Ничего. Обито не вломиться сюда. У него не выйдет. Он же глупый ребенок. У него не… Новый удар. Такой силы что дверь затряслась от самого крепления. Не выбьет. Нет. — Тебе не спрятаться от меня! Отец бы мог. Один раз он уже выбивал дверь их ванной, когда Мадара и Изуна попытались запереться там, усевшись у стиральной машинки в обнимку. Он тогда тоже разозлился. Бил в дверь и угрожал. Кричал, что будет хуже если они не откроют, в то время как Изуна умолял брата не идти у него на поводу. И Мадара не стал. Лишь сжал сильнее брата в руках и закрыл глаза. Также как и сейчас. Только в полном одиночестве. — Рано или поздно вы все равно отсюда выйдете! Нет такого места, где я вас не достану! — Я все равно тебя отсюда вытащу, ублюдок, слышишь? Отвечай мне! Но усталость взяла свое. Ногти Обито оставили на двери заметный след. И он обессиленно опустился на колени, припав к ней всем телом. Громко всхлипнул, жалобно произнеся в самый замок. — Пожалуйста… эта блядская лампа меня убивает. Открой дверь. — захныкал он гортанно. — Я умру и ты снова останешься один, урод! Ты хочешь чтобы я сдох?! Мадара не ответил. Его голова безвольно упала на плечо, когда болезнь вновь взяла свое над телом. Обито воспринял его молчание как очередное «нет» и злобно ударил дверь опять. Нет, нет, нет, нет. Всегда только оно. Почему Обито вообще должно быть не насрать? — Я не уйду отсюда, Мадара! — залился он новым криком. — Мадара! Мадара! Мадара! Молчит. Сука молчит и упорно не хочет смирятся со своей новой ролью. А значит ее стоило бы наказать. Обито сломает этот ебаный замок. — Первая умная мысль в твоей пустой башке. — одобрительно усмехнулся Изуна, присев с ним рядом. — Хочешь я скажу тебе как до него добраться? — видение улыбнулось мальцу. — Чтобы мы могли сделать ему больно. Обито прищурился от мигающего света и повернул голову в сторону галлюцинации. В пульсирующем от агонии освещении он увидел лежащий на полу пистолет. «Стоя на берегу реки, я размышляю…» «Размышляю… о том…» — Я запаниковала… Хорошо, что вовремя вызвала скорую. Иначе бы он… Женский голос. Совсем незнакомый. Почему так темно? Где он? »…будет ли мне этого не хватать?» — Нужно поговорить с теми, кто привез его сюда. Если кто-то узнает… А теперь мужской голос. Строгий, почти презрительный. Папа? Он жив? Этого не может быть. Это просто галлюцинации. Не более. Но Мадара не слышит шипения. Только тихую простую игру на пианино вместе с гулом где-то там. За горизонтом. — Не нервничай ты так. Какая разница, что они там… ты слишком подозрительный. Всем давно уже наплевать. Даже в Меркьюри. »…или моя жизнь не имела смысла с самого начала?» — Всем было наплевать пока он не объявился здесь и не поднял шум. Я даже боюсь представить, что об этом будут говорить у меня на работе, после того как выяснится, что этот… — Неужели он вернулся только, чтобы… — Откуда мне знать? — голос вдруг смягчился. Кто-то осторожно убрал челку со лба Мадары, но он не мог этого видеть. — Это старшенький. Где его брат? — В доме был только он. «Я просто хочу посмотреть на реку, но…» Краски сгустились. Или она всегда была такой отвратительной? Голоса становились яснее. — Черт бы их всех побрал. — У тебя появились хоть какие-то мысли, что тут вообще происходит? «О, боже. Что это за мерзость в отражении воды?» — Только то, что я уже устал от их семейки. И… — Индра! Он… кажется, он очнулся! «Это… я?» Мадара распахивает глаза. В лицо ударяет яркое дневное солнце. Настолько яркое, что приходится зажмурить глаза. Несколько раз проморгаться, не в силах терпеть вокруг себя белые стены, так похожие на стены в кабинете Тобирамы. Мадара не понимает, где он. Видит перед собой белую пелену, но рука болит… даже ноет от торчащего в ней катетера. Первое желание — вырвать его, пока голоса молчат. Но едва пальцы тянутся к трубке, торчащей из ладони, как чья-то худая рука хватает его за запястье. Женская рука. Учиха ошалело вертит головой, кое-как выдыхает грудью. Чертовски болит живот. — Очень хорошо. Я боялся, что нам не будет с кого спрашивать. — холодный голос, так напоминающий ему отцовский, заставляет сфокусировать взгляд на двух фигурах перед собой. Белая пелена понемногу спадает. Кажется, он… в больнице? Это похоже на палату. На Мадару смотрят сразу два незнакомых ему посетителя. Девушка… сперва показавшаяся ему Изуной из-за пухловатых губ и аккуратно уложенных в хвост черных волос кажется смутно знакомой. Это она схватила его за руку. Но зачем? И мужчина. Или старик, но чертовски молодо выглядящий. Мадара видит его взгляд, холодный и строгий, на мгновение думает, что встретил очередного сородича даже здесь, но нечто живое в чужих глазах убеждает его в обратном. Нет. Нет, он один здесь. Однако даже так от него что-то нужно. — Мадара? — обращается к нему девушка. — Ты ведь Мадара, правда? Мадара неуклюже кивает, чувствуя, как пересохло в горле. Что им нужно? Кто они? Однако ему не дают передышки, видимо по очень вескому поводу. Торопятся узнать то, ради чего пришли? Учиха округляет глаза от ошеломления, когда мужчина вдруг слегка наклоняется к нему и спрашивает сдержанно, но зло. — Ну хорошо, Мадара. Мой дорогой внук. — говорит он хрипло. — Будь уж добр, скажи мне куда, черт возьми, пропал твой папаша? .....