your reality

      Сигареты ты всё-таки покупаешь. Нет, не так. Сигареты вы всё-таки покупаете. Нет, всё ещё не так… Сигареты у тебя появляются при помощи Бакуго. Так явно вернее. Он их даже не покупает, он просто смотрит на продавца, говорит, видимо, их название, ему кивают, он суёт под прилавок очередной пакет, а потом протягивает добытую пачку тебе, победно усмехаясь.       Этот магазинчик, видимо, очередное место, где ему надо было оставить свой «пакетик счастья». Явно там не просто сахар, но думать о том, что это чёртова наркота, тебе совершенно не хочется. Ты и гонишь от себя все эти мысли прочь, надеясь, что всё обязательно обойдётся, что всё будет нормально, что у тебя самого с этим проблем не будет — ошибаешься, конечно, сам это знаешь, не первый день по земле ходишь, но всё-таки. Всё-таки ты глуп и наивен, а потому надеешься. Смотришь на напряжённого и серьёзного Бакуго и упорно надеешься, что всё будет в порядке. Потому что у такого человека, как он, не может быть что-то не в порядке или не под контролем, верно? Хочется верить таким мыслям.       Забираешь сигареты, хрипишь с непривычки:       — Спасибо, — киваешь, а потом судорожно думаешь, что зажигалки у тебя-то нет. Поднимаешь взгляд на Бакуго, но он только смех сдерживает и ничего больше не делает.       — Потом покуришь, — скалится, — сейчас нам надо кое-куда забежать. Даже не забежать, а кое-где побыть — от этого будет зависеть, сможем мы свалить из этой задницы или не сможем.       — Понял, — киваешь, но тебя окидывают взглядом, мол, «ты дослушай сначала, дебил», снова киваешь и послушно затыкаешься. Чёртов ты болванчик, с самого себя смешно.       — В общем, если ты будешь творить хуйню — никуда дальше мы не продвинемся, — он потягивается, потом показывает знаком, что пора бы вам всё-таки начать идти. Точнее, он просто машет рукой, чтоб ты с места сдвинулся. Делаешь шаг вперёд. — Сотри это пафосно-напряжённо-похуистическое выражение со своего ебала, если ты с ним будешь ходить — проблем не оберёшься. И тон… блядь, говори как нормальный человек, а не как отстранённое иномирное мудло, это серьёзно бесит.       — Мне придётся с кем-то говори-       — Блядь, заткнись и слушай! — он явно закипает, а ты отмечаешь, что у него, когда он злится, радужки ещё сильнее краснеют, а губы, наоборот, бледнеют. — Да, к тебе приебутся. Поэтому слушай и запоминай — надеюсь, ты просто тормознутый, но не тупой. Если к тебе пристанет такой… ну, с костром на голове, начнёт докапываться, кто ты такой, то просто говори, что ты со мной — ясно? Просто «я с Бакуго». Не уточняя. А потом просто молчи — если будешь отвечать, то тебя разговорят, а полный спектр возможных вопросов этих долбоёбов хер предугадаешь. Поэтому держи язык за зубами и, если что терпи, — он осекается, будто к чему-то прислушивается, а потом заканчивает мысль. — Мне просто надо будет отойти на время, когда мы туда придём. Ты, главное, херни не вытворяй и всё будет О’кей.       Киваешь, опускаешь взгляд, понимаешь, что с вероятностью почти в сто процентов он заботится только о себе. Ему, видимо, эти люди чем-то опасны. На самом деле ты толком не можешь ещё ничего понять, потому что Бакуго в ответ на твой кивок тоже кивает и отворачивается. Дальше вы идёте в молчании. Наверняка, вам обоим есть о чём подумать. Уж тебе-то так точно.       Холодает. Вжимаешь голову в плечи, понимая, что куртка, забытая у Яойорозу, была в разы теплее той, что надета на тебе сейчас, да и рукава у неё были адекватной длины, а не такими, что заканчивались где-то у запястий — даже ладони не спрячешь. Но это было всё же лучше, чем ничего. Ты был явно не в том положении, чтобы жаловаться.       Кидаешь беглый взгляд на Бакуго. Давишься собственными мыслями. Они душат. Давят изнутри. Тебе незнакомо это ощущение. Будто идёшь по канату над пропастью, только всё, начиная от каната и заканчивая самим тобой, горит. И ты понимаешь, что от падения ничего не изменится, но всё равно пытаешься не падать. Странно. Трёшь глаза холодными пальцами, отводишь взгляд, пока Бакуго не заметил твоего внимания, начинаешь снова глазеть по сторонам.       И всё-таки за сегодня, как тебе кажется, ты попробовал больше жизни, чем за всю свою прошлую жизнь. Пусть это и был вкус чужих губ в куче переулков, смешанный с объятиями и непонятной хренью, которую Бакуго говорил вам вытворять, просто чтобы был хоть какой-то повод оказаться в той подворотне — он что-то говорил про камеры, про наблюдателей, что к парочкам не прикапываются… тебе так и хотелось спросить, а как он справлялся до твоего появления, но ты промолчал. Ты понял, что с Бакуго вообще лучше тактично молчать, потому что иначе на тебя наорут, словесно обосрут и пообещают бросить в одиночестве. Правда, тебе всё-таки казалось, что тебя он не бросит. Непонятно почему.       Только одно не вызывало сомнений — тебе сегодня было действительно хорошо. Да что там «было», тебе и сейчас хорошо. Очень хорошо. Ты едва ли с ума не сходишь от того, насколько тебя всё устраивает. Устраивает, если не думать о том, что твоё положение настолько шаткое, что едва оступишься — тут же будешь возвращён назад.       Тебя передёргивает. Нет. Ни за что. Ты лучше будешь делать всё «правильно» здесь, чем там. Здесь хотя бы Бакуго… и нет орды психиатров и репетиторов. Да, даже если он набьёт тебе морду, это будет лучше, чем очередное избиение от отца.       Сейчас же главное — спокойствие. Только, если верить Бакуго, не такое, какое у тебя идёт обычно. Другое. Чуть более беспокойное, чуть менее равнодушное. На самом деле ты никогда не замечал за собой безэмоциональности, но раз тебе сказали изменить выражение лица, значит так и нужно поступить. Думаешь найти какую-нибудь отражающую поверхность и проверить, получается ли выглядеть иначе, но вместо этого натыкаешься взглядом на непонятного парня.       Он идёт прямо на вас, смотрит на тебя в упор и ухмыляется. Безумно ухмыляется. Ты замираешь, прикусываешь губу, нервно смотришь ему в лицо, будто бы это та самая проверка на эмоциональность, которую ты хотел себе устроить — а он всё ухмыляется, скалится хлеще Бакуго, щурится, идёт тебе навстречу, будто не позволяя тебе отвести взгляд. Он кажется кем-то более сильным, он кажется кем-то более безумным, он кажется тебе кем-то, чей взгляд ты мог ощущать на себе весь сегодняшний день. Возникает действительно отвратительное предчувствие, что он наблюдал за всем, что происходило между вами, а потому точно знает обо всём, о происхождении каждого тёмного следа на твоей шее, о том, почему припухли твои губы — знает. И может рассказать. А ты не готов это слышать.       Паника накатывает разом — тебя будто обливает ледяной водой. Ты дрожишь, но не сбиваешься с ритма, не отстаёшь от Бакуго. Хочется глянуть на его реакцию, но ты не можешь — ты смотришь в лицо незнакомца и видишь в его золотистых глазах собственное отражение. Между вами не больше пары шагов. Он слишком близко. У него светлые, почти жёлтые волосы с несколькими крашеными чёрными прядями, на нём потёртая куртка, вроде той, что на тебе, такие же потёртые джинсы и явно повидавшие многое кроссовки — всё это будто бы не имеет цвета, оно такое же, какое у всех прохожих, у всех, на кого ты можешь сейчас смотреть.       Он проходит мимо, а ты выдыхаешь. Кажется, слишком громко, но Бакуго не оборачивается — всё нормально. Незнакомец пахнет какими-то духами и табаком — запах застревает в носу, его оттуда даже глубоким дыханием не выбить теперь. Снова хочется курить. И почему у тебя такое мерзкое чувство в груди, что с этим человеком ты видишься далеко не в последний раз? Почему у тебя этот противный озноб ползёт вдоль позвоночника, выбивая воздух из судорожно сокращающихся лёгких?       Нервничаешь, едва не спотыкаешься, но идёшь ровно. Всё хорошо. Осталось немного. Бакуго говорил, что завтра вы уедете? Хорошо. Ты согласен на что угодно — если ему понадобится хер пойми зачем трахнуть тебя прилюдно, ты согласишься и слова не скажешь. Лишь бы, блядь, свалить. За сегодняшний день ты увидел этот город, ты узнал, в каких местах можно было найти подозрительные пакеты, где валяются использованные шприцы, где посреди дня можно встретить отсасывающего кому-то парня — да, вы и на такое наткнулись, пока колесили по городу на своих двоих и по подворотням сосались. Тебе стало откровенно мерзко — ты наелся этого дерьма по горло, ты от всего этого успешно устал.       — Пришли, — хрипит Бакуго, а ты даже не переводишь на него взгляд — его голос звенит напряжением, ему самому хреново. Нужна зажигалка. Нужно покурить. Нужно успокоиться. Иначе ты сорвёшься и «начнёшь творить херню». Бакуго будет злиться.       Киваешь. Он не видит этого, но ты всё равно соглашаешься с его словами и действиями. Вы спускаетесь в клуб — очередной подвальчик, но в разы больше того, в котором вы познакомились. Два бугая пропускают вас без проблем, лишь окатив тебя волной презрения, ты даже не реагируешь — плевать. Это не то, что тебя может волновать сейчас. Тебя вообще всё резко перестаёт волновать, ты преспокойно следуешь за Бакуго, который, в свою очередь, ведёт тебя к одному из столиков.       Диван в форме полукруга тебя напрягает — если неудачно сесть, будешь зажат со всех сторон. Как назло, тебе указывают сесть именно так — прямо посередине.       — Жди. Я скоро приду, — он вздыхает, а потом быстро сжимает и расслабляет губы, трёт глаза руками — устал, трясёт волосами — отгоняет, видимо, мысли, а только потом уходит. Кинув напоследок тебе в руки зажигалку. Спасибо ему, мать его, за подачку. Так и хочется кинуть её ему вслед, но ты сдерживаешься и просто достаёшь пачку сигарет, затем сигарету, разглядываешь её, сжимаешь губами, прикуриваешь, прячешь зажигалку с пачкой в карман, а потом затягиваешься.       Теперь тебе хорошо.       Нет, не так.       Теперь тебе похуй.       Разбавляешь и без того затхлый и душный воздух клуба своим дымом — не убудет. Где-то рядом с тобой курят кальян, где-то ещё курят просто сигареты со сладким дымом — тебе плевать. Ты расслабляешься со своими. В одиночестве. Во рту слегка горчит, лёгкие снова дерёт огнём, но ты не кашляешь, ты лишь дышишь всем этим, понимая, что ещё чуть-чуть и всё станет прекрасно, стоит лишь потерпеть.       Находишь в этой мысли глупую параллель со своей жизнью. Смеёшься. Кашляешь. Поправляешь чёлку парика — сделан и закреплён на славу, раз не слез за весь день. Всё хорошо.       Бакуго нет рядом? Прекрасно, у тебя его зажигалка, а у него твоя девственность — неплохой обмен, если он решит бросить тебя здесь одного. У него ключи к твоему спасению, а у тебя глупые наводки на места с закладками наркотиков, только вот тебя — Тодороки Шото — никто даже слушать не будет. Даже тебя — Асаши — никто не будет слушать. Ты никем не понят, тебя просто не услышат. Кому это вообще нужно? Никому. Даже тебе. С чего ты подумал, что он бросит тебя тут одного? Не бросит. Ему ты нужен. Зачем — не знаешь, но нужен, это ясно, он сам так говорил. Он сам на тебя смотрел так, будто ты ему нужен. Или тебе просто показалось. Плевать.       Снова затягиваешься. Проглатываешь дым. Выдыхаешь. Внутри всё уже не горит, но приятно греет — наконец-то. Всё хорошо. Всё прекрасно.       — Слушай, ты… — слышишь откуда-то из пустоты, в которую тебя затянуло — звуки доносятся приглушенные в сотню раз. — Какими ты судьбами тут, деточка?       Судорожно вспоминаешь, что нужно отвечать.       — Я с Бакуго, — киваешь сам себе, стряхиваешь пепел в пепельницу, которую раньше не замечал на столе.       — Я его что-то здесь не вижу, — скептически говорит незнакомец. Думаешь, стоит ли поднимать на него взгляд. Приходишь к выводу, что не стоит.       — А его здесь и нет, — пожимаешь плечами, а потом всё-таки поднимаешь взгляд.       Красные волосы торчат вверх. Красные глаза смотрят на тебя, как на кусок дерьма. Руки скрещены на груди, обтянутой серой футболкой. Интересный парень. Не в твоём, правда, вкусе. Черты лица не те.       — И где же он тогда? — щурится незнакомец, а потом наклоняется к тебе. — Не подскажешь ли?       — Не подскажу, — моргаешь, выдыхаешь, снова затягиваешься.       — Слушай, братан, скажи по-хорошему, — тянет красноволосый и скалится — зубы острые, как у акулы. Странно. Подпиливает что ли? А зачем? Интересно.       — Не скажу, — смотришь на него в упор, а потом вспоминаешь про выражение лица. Улыбнуться что ли? Улыбаешься. Кулак впечатывается в твою скулу. Доулыбался. Больше не будешь улыбаться. Ты понятливый. — Всё равно не скажу, — пожимаешь плечами, потирая щёку. Это он так быстро тебя ударил или у тебя настолько притуплено ощущение времени? Ты слишком расслабился, раньше на всё реагировал без промедления, а теперь…       — Блядь, ты меня бесишь, — знакомые интонации, но незнакомый голос. Снова смотришь вверх — всё тот же парень. И эти слова принадлежали ему.       — Спасибо, — киваешь, а потом замираешь — замечаешь двух наблюдателей за его плечом. И молишься, чтобы у тебя был обман зрения.       Золотистым глазами плевать, кому ты там молишься — они смотрят на тебя насмешливо, а их обладатель ухмыляется. Точно так же, как и на улице.       — Спрашиваю ещё раз, для особо непонятливых, — вздыхает красноволосый. Тебя бесит его голос. — Где Бакуго?       — Да понятия я не имею! — вскакиваешь на месте, забывая про сигарету, которая выпадает из пальцев, обжигая их. — Отвяжись!       Тебя хватают за грудки, тебя снова бьют по лицу, а потом кричат в него же:       — Я у тебя, блядь, спрашиваю третий раз. Где. Чёртов. Бакуго. Мне срать с ним ты или нет — где он сейчас?!       У тебя появляется мерзкое ощущение, будто ты общаешься со вторым Бакуго, который ещё более вспыльчивый, чем прежний. Но тебе плевать. Ты не творишь херни, ты не говоришь много, ты терпишь…       — Кири, отпусти его, — темноволосый незнакомец из-за спины кладёт крикливому «Кири» руку на плечо. Пальцы на твоей куртке разжимаются, ты оседаешь на диван, по-совиному хлопая глазами и думая, что же произошло.       «Кири»…"шима». «Киришима». «Если ты решила сделать из него второго Киришиму, то… хватит уже, блядь», — слова Бакуго всплывают в голове табличками. Что-то тебе показалось странным в его интонациях, что-то было не так… а теперь ты понимаешь — у тебя красные волосы той же длины, что и у этого парня, что нависает над тобой. Ну, они у него были бы такими, если бы он их опустил. И глаза точь-в-точь такие, какими могли бы быть твои, надень ты не зелёные линзы — от них, конечно, уже болят глаза, но не важно.       Тебя передёргивает. «…второго Киришиму». Что связывает этих двоих? Почему этот Киришима его ищет так яростно и ревностно? Почему этот светловолосый парень с крашеными прядями так насмешливо на тебя смотрит? Что в тебе не так? Волосы? Как много он видел?       Думать сложно. Ты испуганно скользишь взглядом по всем троим, но не можешь сфокусироваться. Они молчат. Тебе кажется, что это тянется уже вечность…       — Бля… — такое родное и знакомое звучит откуда-то сзади, ты даже облегчённо выдыхаешь — дождался, можно успокоиться. — Ну, здесь я, чё дальше?       Взгляд Киришимы выбивает тебя из колеи. Только что он смотрел, будто хочет убить тебя, а потом и всех, кого нелёгкая занесла в этот душный клуб, а теперь уже улыбается во все тридцать два, да ещё и смотрит так радостно… ты как не понимал ничего, так и не понимаешь.       — Йоу, Баку-бро! — смеётся, улыбается, довольно щурится, лезет с дружескими объятиями… смотришь на них и ничего не понимаешь — из тебя будто вытащили умение думать и анализировать — кусаешь губу и просто смотришь за ними.       Бакуго отталкивает его, ограничиваясь рукопожатием, хмурится, не смотрит даже в твою сторону, ну или же просто старается не обращать внимания на твоё существование. Садится рядом с тобой, но спиной к тебе, повернувшись к Киришиме, севшему следом. Вы не соприкасаетесь ничем, но тебе становится легче — он здесь, он рядом, он с тобой, он не бросил тебя.       Проблемой становится то, что по другую сторону от тебя подсаживается тот золотоглазый… и его присутствие будто заставляет воздух искрить — вдохнёшь поглубже, получишь удар током, не выживешь. Но дыхание ты не задерживаешь, ты просто стараешься не смотреть в его сторону, кроме единственного брошенного искоса взгляда, которым ты его будто бы оцениваешь. Больше ты никуда не смотришь — гипнотизируешь пепельницу.       В клубе жарко, душно, музыка долбит по ушам, выбивает из больной головы все мысли — ты перестаёшь замечать окружающий мир, до тебя доносятся лишь обрывки фраз:       — Ты ведь сделаешь ему?.. — чей это голос? Не знаешь.       -…он вообще?.. — что?       -…неужели! Блядь! — режет слух.       — Ты снова?!. — раздосадованный крик. Ушам больно, голове тоже, в груди мерзко ноет.       — Сэро, слушай… — может быть, этот Сэро что-то и слушает. А ты… а ты почти нет.       Слышишь что-то ещё, но уже не можешь сконцентрироваться на этом — тебе действительно плохо. От сигарет? От того, что щека всё ещё ноет от ударов? От того, что рядом с тобой сидит этот парень и буравит тебя настойчивым взглядом? Ты готов закричать, но из горла не вырывается ни звука.       Перед твоим носом едва не из воздуха материализуется не очень высокий, но и не очень широкий бокал с зеленоватой жидкостью. На краешек стекла надета лимонная долька, на трубочку ещё что-то — не понимаешь. Он, конечно, не из воздуха появляется, он скользит к тебе, подталкиваемый не самой лёгкой рукой Бакуго, останавливаясь с глухим стуком льда о стенки. Смотришь на «отправителя», он вздыхает, потом бурчит что-то вроде:       — На, выпей, страдалец. Я скоро вернусь.       И он встаёт, а потом уходит. Снова он тебя оставляет наедине с чем-то, что тебе было запрещено всю твою жизнь. Сначала сигареты, потом алкоголь… что дальше? Он оставит тебя наедине с каким-нибудь мужиком, чтобы вы потрахались? А что, сначала ты всё это пробуешь с ним — с Бакуго — а потом без него. Так получается? Куда он свалил?       Ты готов кричать, но вместо этого сжимаешь в, оказывается, озябших ладонях ледяной бокал. Жмуришься — неприятно, а потом придвигаешь его к себе, рассматриваешь, обхватываешь губами трубочку, делаешь глоток — мятно, яблочно, вкусно… тебе нравится. Освежает. Но с каждым новым глотком, которые ты нервно делаешь слишком часто — почти не отрываясь. Слышишь смешок справа, не обращаешь на него внимание — он твой глюк, его на самом деле нет. Вообще ничего нет. Ни клуба, ни душного спёртого воздуха, пропитанного потом и духами, ни столика, ни дивана, ни бокала, ни сидящего рядом с тобой человека…       Реальность тебя больше не волнует — жидкость хлюпает в последний раз, бокал пустеет. Ты сидишь и смотришь в него, а потом чувствуешь, как на твоё колено ложится чья-то рука. Чья-то?       — Парень, тебе, кажется, не стоило пить это так быстро, — смех чувствуется в голосе. Он смеётся? Над тобой? Непростительно!       — Я сам решаю, что мне стоило, а что нет, — шипишь, дёргаешь ногой, но рука с неё не исчезает, она лишь ползёт чуть выше по бедру, слегка надавливая. Тело пробивают мурашки отвращения, ты против, тебе не нравится. — Убери свои грязные руки!       — О-о, наша снежная королева оттаяла! — он смеётся, а тебе это режет слух. Тебе вообще сейчас будто бы по оголённым нервам водят наждаком — всё слишком ярко, всё слишком ощутимо. Только скула не болит. Но это ничего. Пусть и дальше не болит, тебе и не нужно было, чтобы она болела, тебе не нравилось, как она болела. Хорошо, что теперь всё нормально.       — Иди нахуй, — снова шипишь, злишься, хватаешь его руку за запястье и отдёргиваешь её от своей ноги, но это не помогает — он перехватывает тебя, а потом одним медленным движением валит на диван. Ты больно ударяешься локтем об стол, руку переклинивает, ты вскрикиваешь, но ничего не происходит.       — Туда обычно ходишь ты, — он всё ещё смеётся над тобой. «Обычно?»       — Да пошёл ты! — кусаешь губу, жмуришься — он наваливается на тебя, а ты ничего не можешь сделать, тело не слушается, ты бьёшься, как рыба, выброшенная на берег, но ничего не получается — тебя начинает мутить. Перед закрытыми глазами мелькают цветные круги, голова кружится, тело ослабло…       — Классные засосы, парень, — смеётся, а потом тянет руку к твоей чёлке. Откидывает её. — О, и личико… тоже ничего. Качественный парик, Ашидо постаралась, да?       Молчишь, пытаешься собраться с мыслями, но у тебя не получается, тебя тошнит, тебе плохо, ты медленно сходишь с ума — хочется кричать и просить о помощи, но тебе явно никто не поможет.       — Хочешь, это будет нашим маленьким секретом? — он выдыхает это тебе в лицо, а потом целует. Тебе мерзко, тебя начинает тошнить ещё сильнее, но ты не можешь очистить желудок, не получается. И оттолкнуть этого парня тоже не можешь… или… или можешь?       Начинаешь вырываться, брыкаться, кажется, рука отживела — тем лучше — бьёшь непонятно куда, но куда-то попадаешь. Кажется, коленкой по яйцам, но тебя это мало волнует, потому что оклемавшийся слишком быстро парень вскакивает, вздёргивает тебя, бьёт по лицу — чувствуешь мерзкий привкус крови из лопнувшей губы. Ощущения притупляются… как это работает? Не знаешь, но тебе всё равно. Ты вырываешься, пытаешься хоть как-то отвечать ему — не в поцелуе, так в драке. Вы цепляетесь друг за друга, но у тебя руки едва слушаются — случайно скидываешь его телом бокал на пол, он со звоном рассыпается на осколки, но этому парню плевать — он смеётся, а ты, кажется, рычишь.       Бьёшь непонятно как, он тоже бьёт тебя — по лицу. Парик на тебе — ты чувствуешь его. Крепко сделан. Вас разнимают… кто — не знаешь, но разнимают. Чувствуешь, как с губ капает кровь, как наливаются кровью синяки, как ноют рёбра, но усмехаешься:       — Отсоси, — шипишь, глядя в лицо этому парню.       — Сам, блядь, отсоси, — слышишь откуда-то из-за спины. Тебя держит Бакуго. Становится страшно. Или нет?.. — Пошли.       — А он хорош… — хриплый комментарий, непонятно от кого. И непонятно, как его принимать. Не принимаешь никак, идёшь туда, куда тебя тащит Бакуго, пусть идти сложно, а тошнота и усталость накатывают слишком сильно и застилают глаза мутной пеленой.       По вечернему… или уже ночному?.. не знаешь… городу вы идёте молча. Он тащит тебя за рукав, а ты просто плетёшься следом, едва переставляя ноги — он зол, а ты, кажется, заслужил такое отношение. Но ты ничего не понимаешь — в голове пустота, ты что-то бормочешь, но вроде и молчишь, а может, вообще горланишь на всю улицу — не знаешь. Главное, чтобы ты не шёл с каменным лицом, ему ведь это не нравится, верно?       Он втягивает тебя в мотель, кидает на пол, захлопывает дверь.       — Ты грёбаный ублюдок, какого хера там устроил?! — рычит, будто это ты во всём виноват. И ведь ты не можешь ничего отрицать — язык заплетается. Точнее, ты пытаешься говорить, но не получается издать ни звука, по спине ползёт озноб — он смотрит налитыми кровью глазами и, кажется, сейчас на тебя набросится. За что? Не знаешь, но боишься, жмуришься, готов принять наказание. Наказание? Тебя есть за что наказывать? Не знаешь. Но слышишь шуршание расстёгивающихся брюк, а потом чувствуешь, как с тебя сдёргивают парик, а потом хватают за твои настоящие волосы, вжимая лицом к себе в пока ещё мягкий пах.       Терпкий мускусный запах не отрезвляет, но и не пьянит — тебе практически мерзко, тебе практически противно, но что-то в твоём затуманенном алкоголем сознании командует тебе открыть рот. Не глаза. Рот. Открываешь его, будто бы послушно. Меж разбитых и саднящих губ проскальзывает постепенно встающий член, ты чувствуешь, как он растёт во рту, чувствуешь, как он наливается кровью, напрягается, как твоей головой начинают двигать, как ты раз за разом утыкаешься носом в густые и жесткие лобковые волосы, как тебе от этого… никак.       Он натягивает твою голову на член, а всё, о чём ты можешь думать, это мольбы, чтобы тебя не стошнило. Головка члена, истекая смазкой, тычется в глотку, а тебе от этого всё хреновее — сопли, вместе со слюнями, текут по лицу, ты отдалённо, будто сквозь вату, слышишь хлюпанье. Чувствуешь пощёчину, слышишь свой собственный крик, стараешься не сжимать зубы, жмуришься всё сильнее — голова кружится, воздуха не хватает, но всё, о чём думаешь — лишь бы тебя не вырвало.       Бакуго глухо рычит — слышишь это едва-едва, а потом натягивает тебя так, что едва не вырывает многострадальные волосы, заставляя задохнуться окончательно, а потом кончает, застонав и ещё немного поводив бёдрами.       Ты уже не выдерживаешь — мозги уплыли, контроль тоже, стоит члену выскользнуть из твоей глотки, как ты тут же блюёшь на пол. Или не на пол, а на кроссовки Бакуго? Или на свои колени? Куда тебя вырвало? Не знаешь. Ты ничего не знаешь, ты размазываешь кровь из губы, слюни и сопли по лицу, шмыгаешь носом, поднимаешь глаза вверх…       — Поднимайся, — командует Бакуго, уже застегнув ширинку. Не реагируешь, ноги не держат. Ты стоишь на коленях, а потом оседаешь на пол, потому что просто не можешь… вообще не можешь. — Встань, я сказал.       Но тебе плевать. Ты откидываешься назад, понимаешь, что во рту до ужаса мерзко, ты сходишь с ума, прикрываешь глаза, пытаешься дышать, но у тебя выходит плохо. Хочется отключиться, но не получается даже уснуть.       Каким-то шестым чувством засекаешь, что тебя подхватывают на руки. Смешно. Ты ничего не слышишь, не чувствуешь к себе прикосновений, но понимаешь, что находишься в воздухе. Здорово. Будет прикольно, если он бросит тебя в ванную, а потом зальёт водой. И ты так проснёшься, замёрзший и полумёртвый. Или не проснёшься, тут уж как повезёт. Откуда мысли, да ещё и такие, в твоей голове? Не знаешь.       Но нет, вместо того чтобы просто тебя утопить, тебя раздевают, потом моют тёплой водой, что-то бормоча. Вряд ли это извинения, ты на такое даже не надеешься, однако всё равно приятно, что о тебе заботятся.       На самом деле тебе хотелось бы подумать о том, что произошло сегодня, оценить ситуацию, попытаться придумать что делать дальше, оценить ситуацию хоть немного, но вместо этого тебе просто хреново, а потому тебя рвёт ещё один раз — уже прямо на пол душевой кабины, в которой вас вообще двое, но ты в ужасном состоянии. Хотя, если бы Бакуго хотел тебя трахнуть ещё раз, то ему было бы срать, в каком ты состоянии. Он уже доказал это. Правда, ты об этом думать тоже не можешь, ты просто болезненно стонешь и едва не захлёбываешься, когда тебе умывают лицо, направляя на него струи душа.       Тебе откровенно хреново. Тебя снова куда-то несут, кутают в полотенца, растирают, но всё это происходит будто не с тобой — ты ничего не чувствуешь, и даже не уверен, что знаешь о происходящем хоть что-то. Ощущение, будто ты видишь самого себя, но ты себя не видишь. Ты не знаешь, как это объяснить, ты не знаешь вообще ничего, ты мучаешься болящей головой, ты готов кричать, но выходит смазанное бурчание, тонущее в полотенце. Кажется, Бакуго трёт твоё лицо. А оно болит. У тебя вообще всё болит, начиная от лица, продолжая горлом и заканчивая, кажется, подвёрнутой лодыжкой.       И когда всё это успело произойти? Как ты вообще потонул в этом… по горло? Не знаешь.       Ты как ничего не знал, так ничего и не знаешь. Ты просто хочешь спать. Ну… или сдохнуть. Тут уж как повезёт.