your reality

      Сперва ты откровенно охуеваешь, разглядывая девушку, которая едва достаёт Бакуго до плеча — ты и не заметил сразу, что она настолько низкая. Потом ты нервно облизываешь губы, сглатываешь, медлишь, взглядом просишь у Бакуго помощи, только он всего лишь поджимает губы и щурится, едва не крича тебе тоже взглядом: «Пошёл переодеваться, еблан». И ты бы рад пойти переодеться, только когда ты разгибаешься и делаешь пару шагов в сторону спальни, ты спотыкаешься, вскрикиваешь, а потом уже отползаешь за дверь, сгорая от стыда и понимая, что у тебя горит голова, а в животе скручена настолько тугая спираль страха и дикого ужаса, что ты просто… не видишь этого мира из-за нахлынувших слёз.       Для начала, тебя видели в подобном виде. В таком, блядь, виде, в котором ты сам себя видеть бы не хотел, потому что это, твою-то мать, стыдно. Точнее… ты бы хотел, чтобы тебя таким видел только Бакуго. Иначе бы ты оделся в платье, верно? Мысли путаются.       Вместо быстрых попыток одеться или хоть как-то привести себя в порядок, к примеру, сняв чулки, ты сидишь на полу, прижавшись спиной к двери и кусая губы. Снова самобичевание, да, Шото? Да? Нет, это вообще не то, что тебе нужно.       Встаёшь, натягиваешь джинсы прямо поверх чулок, рубашку оставляешь ту же, а туфли… а туфли оставляешь. Какая кому разница, в чём ты ходишь дома? Это твой дом, твоя съёмная квартира, ты имеешь полное право ходить в ней в таком виде, в котором хочешь!.. Наверное. Если Бакуго против не будет. Ты от него пока что зависишь — ты без него даже платье застегнуть не в состоянии. Хах.       Только вот стоит тебе подойти к двери, как тебе в мозг врезаются голоса:       — Так чего тебе от него надо? — Бакуго шуршит курткой, с гулким грохотом скидывает свои тяжеленные кроссовки. — Влюбилась, что ли?       — Нет, придурок, — шипит девушка в ответ и, кажется, не двигается. Ты слышишь только звуки, издаваемые Бакуго. — Он носит линзы, я подумала, что ему будет нужен запас…       — Обойдёмся, — Бакуго матерится сквозь зубы. Точнее, ты не слышишь того, как он матерится, но ты знаешь это. Прекрасно знаешь. Он явно сейчас шипит ей «Пошла нахуй» или что-то вроде того.       — Я хотела бы поговорить с ним, — язвит она. Её тон похож скорее на тон Ашидо, которая подбирала тебе парик с линзами. Ты отмечаешь это, усмехаешься и выходишь из комнаты. И только уже появившись в дверном проёме, понимаешь, что парика-то на тебе нет. Похуй.       — Говори, — киваешь. И, кажется, то, что ты стоишь на каблуках, да ещё и возвышаешься над ними обоими, придаёт тебе уверенности. — Привет.       Бакуго смотрит на тебя, выгибает бровь, фыркает в сторону, а потом замечает твои туфли. И ему, кажется, уже не до смеха. Он просто закатывает глаза, поворачиваясь спиной к Джиро, а потом уходит в сторону кухни, пробурчав что-то вроде «сами разбирайтесь». Ну вы и будете сейчас сами разбираться, почему бы и нет.       — Ну, помнишь же, у тебя были проблемы с линзами, — она учтивее, чем ты её запомнил. Хотя ты её почти и не запомнил тогда. — Так вот, я знаю магазин, в котором вы сможете футляры купить и прочее. Те же вы просто выкинули, а ты… личность заметная.       Тебя передёргивает. По спине ползёт надоедливый холодок — она знает о тебе. Ладно, она видела твой шрам, твою гетерохромию, а теперь ещё и опыт с краской… ладно, тебе похуй. Она, скорее всего, знает о том, кто ты такой. Тебе от этого хреново, но… ничего не поделать. Знает и знает. Не сдала — и ладно. Наверное. Ты просто стоишь перед ней, дрожишь — озноб ползёт вдоль позвоночника и тебе это откровенно не нравится. Совершенно.       — Спасибо, — киваешь, поджимаешь губы, а потом думаешь, что у неё взгляд какой-то… не такой. Чем-то он тебе напоминает кого-то, но ты толком не можешь вспомнить, кого именно. Может, ты даже не знаешь его имени? Может, это просто наваждение? Нет, тебе определённо рядом с ней неуютно, как с хищником в одном вольере. Ты не был с хищниками, но это сравнение — самое верное. Она смотрит на тебя, будто готова сожрать прямо сейчас, будто ей это будет откровенно в кайф. А тебе всё это не нравится настолько же откровенно. Она фетишистка на чулки? Или, всё-таки, твоя личность её привлекает настолько?       — Могу записать адрес, — она улыбается, но ощущение, что ты врос в пол, у тебя не пропадает. — Ой, не смотри ты на меня так! — она всплёскивает руками, а потом достаёт из кармана будто заранее заготовленные блокнот и ручку, кидает взгляд на твои туфли, усмехается: — неплохие. Не жмут? — а потом прислоняет вырванный листок к стене, корябая на нём месторасположение магазина. — Тебе там понравится, у меня там знакомый работает. Скажешь, что ты от Джиро — скидку сделает.       Она смеётся, а у тебя в животе крутится мерзкое предчувствие, что она не просто так сюда припёрлась, что тебе это ещё аукнется, что она не такая уж и добрая девочка, какой казалась изначально. Навела справки? Узнала о тебе больше? Блядь, как всё сложно-то! Ты ещё и не помнишь практически вашего с ней разговора, да и встречу помнишь очень смутно, и даже, можно сказать, что схематически — встретились, она вам помогла, разошлись.       — Ты там долго ещё?! — крик с кухни выдёргивает тебя из транса, в который ты погрузился, думая о том, что же эта девушка за человек.       — Нет, — сухо отвечаешь, а потом переводишь взгляд на Джиро. Киваешь ей, мол, спасибо, загляну, а потом дёргаешь уголком губ, пытаясь улыбнуться. Кажется, не получается. Она смеётся.       — Ну, до скорого тогда. Я ещё забегу, — улыбается, а ты только сглатываешь, надеясь, что это не было очень заметно. Она уходит, хлопая дверью, оставляя бумажку приклеенной к стене.       Подходишь, шатаясь, срываешь её, прячешь в карман своей куртки, а потом плетёшься на кухню. Тебя ждёт пиздец.       — Ты долбоёб, Тодороки, — шипит Бакуго, а потом затягивается твоими сигаретами, отпивает из твоей чашки, а потом откидывается на спинку стула, закидывая ноги на стол. — Слушай, какого хера это вообще было? Нет, я понимаю, ты извращенец, которому лишь бы свернуть своей жопкой получше, но, блядь, какого хера?       — Прости, — приваливаешься плечом к стене, смотришь на него и отмечаешь, насколько у него красивые пальцы, которыми он сжимает сигарету, какие у него красивые ноги, которые уже без носков, закинуты друг на друга и на столешницу, какие у него красивые губы, которыми он обхватывает фильтр… у тебя перед глазами плывёт, ты смотришь на него, и на тебя снова накатывает паника. Блядь. Он смотрит на тебя, но как бы и сквозь тебя. Он смотрит на твои волосы, на твою рубашку, скользит взглядом ниже — ему с его места вряд ли видно туфли, но тебе кажется, что у него рентгеновское зрение и он прекрасно видит твои чулки. И то, что ты везде побрит. И вообще. И ты просто не можешь с места сдвинуться.       — Иди-ка сюда, — выдыхает он дым, а ты будто ведомый неведомой силой делаешь несколько шагов к нему. Тебя шатает, ты не можешь оторвать от него взгляд.       Убеждённость, что он — единственный твой «друг» в этом мире, слишком велика. Ты нервно вспоминаешь Джиро. Вспоминаешь того… Киришиму?.. и его компанию. Вспоминаешь их взгляды и понимаешь, что они одинаково на тебя смотрели — как на непонятную херню, которая постоянно мешается. Вспоминаешь, как на тебя смотрела Ашидо — она вообще, кажется, больше на Бакуго смотрела, но от неё не веяло опасностью. И от матери Бакуго тоже. Только вот проблема — если бы рядом с тобой не было самого Бакуго, то ты явно проебался бы по всем фронтам и, скорее всего, уже был бы где-то у отца. И возможно, уже бы вкалывал, не имея права сказать «нет».       Ещё несколько шагов. Тебя мотает из стороны в сторону, и только то, что ты в конечном итоге хватаешься за спинку его стула, удерживает тебя от столкновения с раковиной. Тебя ведёт, а он протягивает тебе свою недокуренную сигарету — и ты снова куришь — когда ты пристрастился к этому и привык настолько? Не знаешь. Но мурашки прошибают твоё тело, когда ты затягиваешься. И тебя бы не удержала от падения даже опора в виде стула, только вот теперь тебя обхватывают вокруг талии сильные руки и усаживают на коленки. Он скинул свои ноги на пол, так удобнее… наверное. Ты сидишь на Бакуго. Он смотрит на тебя снизу вверх, а ты мелко дрожишь — у тебя тянет в грудной клетке и ниже, в горле жжёт и сушит, а на глаза наворачиваются слёзы — ты сраный нытик, какого чёрта он с тобой возится? Неужели твоя задница его привлекает настолько?       — Ты задрал в истерики впадать!.. — Бакуго выдёргивает у тебя из пальцев сигарету, случайно их обжигая, но даже не обращая на это внимание, потом затягивается сам, перемещает ладонь с талии на спину, давит на неё, заставляя наклониться, а потом утягивает в поцелуй. В быстрый и мимолётный — выдыхает тебе в губы дым, а ты чувствуешь, что сходишь с ума. У тебя впечатление, будто он играет в тебя, будто ты питомец.       — Заебал, — выдыхаешь, морщишься, протираешь пальцами глаза, но не видишь никакой реакции на свои слова. Он всё так же сидит под тобой, всё так же держит тебя в своих «объятиях», будто ты какое-то несмышлёное существо, будто ты просто тупой кусок дерьма. Смотришь в его напряжённое лицо, и тебя оно откровенно бесит — ты не хочешь видеть его таким! Он хмурит брови, но не говорит ни слова. Он снова тянется к кружке, но ты успеваешь первым — отбираешь её и в пару быстрых глотков опустошаешь.       Жжётся.       — Что это за?.. — кашляешь, жмуришься, чувствуешь, как голова идёт кругом почти сразу — гортань болит, в желудке пожар, тело начинает дрожать ещё сильнее…       — Приманка для долбоёбов, — Бакуго откидывается на спинку стула, утягивая тебя за собой и прижимая к себе уже всем телом. — Это был неплохой коньяк. И ты усосал большую его часть. Не, я сам виноват, конечно, что пил его из кружки, потому что заёбываться с рюмками мне нахер не надо… блядь, твои проблемы, не лезь куда не просят.       Сказать ты больше ничего не можешь. Внутри всё дико горит, губы ноют, в груди всё колотится и клокочет, дыхание спёртое, а зрение плывёт. Ты уже почти не видишь Бакуго, ты уже почти ничего не осознаёшь. Хочется рыдать. Ты чувствуешь, как по лицу катится влага — слёзы? Вау, только захотел плакать, и уже плачешь. Молодец, Шото, самоконтроль что надо.       — Почему ты даже рыдая сохраняешь свой покерфейс? — Бакуго уже потушил сигарету в пустую кружку, а теперь вытирает твоё лицо пропахшими дымом пальцами. Ты смотришь на него сквозь пелену слёз, а он смотрит на тебя своими глазами-рубинами. Ты сходишь с ума от его взгляда, но почему-то тебе кажется, что ему тяжело. Что ему очень и очень тяжело, что на него давишь ты не только своим весом, не только сейчас, пока сидишь, да и вообще давишь не только ты — не просто же так он тоже сбежал? Он смотрит на тебя, а ты смотришь на него, и ты будто видишь ту дыру, которая зияет у него в грудине, будто протянешь руку вперёд и дотронешься до пульсирующего раскалённого сердца.       — Как прошёл день?       Игнорируешь его вопрос, убираешь его пальцы от своих щёк — от их запаха глаза слезятся пуще прежнего, а поэтому лучше пусть займёт ладони чем-то другим. Пусть даже неестественно ласковым поглаживанием по коленке. Твоей коленке.       — Отвратительно, — он цедит это слово, а ты видишь в его интонациях боль и просьбу о помощи. Он кривит губы в улыбке, а тебе кажется, что он сейчас заплачет. Что за третий глаз у тебя открылся, когда ты выпил эту дрянь? Мерзотные боли в грудине всё ещё есть, но ты отвлёкся, ты разглядываешь Бакуго и льнёшь к его телу так сильно, как только можешь, ты обхватываешь его лицо дрожащими руками и выдыхаешь ему в губы что-то вроде «понимаю», но голоса у тебя нет, поэтому ты просто дышишь в его губы и целуешь сам. Ты не помнишь, целовал ли ты его сам до этого момента, но сейчас, кажется, самое время для этого. Ты целуешь его, смакуя его «отвратительно» на языке, пытаясь передать твоё жалкое «понимаю», пытаясь показать, что тебе не похуй, что у тебя не всегда отсутствующее выражение на лице… и ему, кажется, это нравится. Он сжимает твои коленки пальцами одной руки, а другими забирается под рубашку, оглаживая рёбра и подцепляя пояс для чулок.       Отрываешься, смотришь в его глаза и дрожишь.       — Как с работой?       — Не твоё дело.       — Да?       — Нашёл я работу, заткнись.       Его голос звучит слишком тихо, его дыхание слишком громкое, у тебя в голове шумит кровь, а в сердце какие-то неполадки — оно стучится о рёбра и жаждет вырваться наружу, вся грудина болит, а лёгкие такие тяжёлые… ты хочешь закричать, но вместо этого хрипло выдыхаешь что-то одобрительное, когда он лезет к тебе в штаны, сжимая и без того многострадальную задницу, натягивая их пояс и заставляя ширинку впиться в пах. Больно. Но тебе похуй. Ему тяжело, и ты это видишь. Тебе должно быть похуй. Тебе всегда было похуй. Почему же сейчас ты снова целуешься с ним?       Почему позволяешь ему дышать твоим дыханием, почему пытаешься оседлать его? Почему так податливо трёшься об его руки задом, почему… почему тебе самому всё это так доставляет?       — Если к тебе ещё раз полезет эта мелочь — шли её нахуй, — шепчет Бакуго тебе в шею, а ты только киваешь, задевая подбородком его плечо. — Она ебанутая и, кажется, связана с Каминари.       — Кто такой Каминари?       — Тот, кто тебя завалил. Ну, придурок желтоволосый.       Ты киваешь. Он сжимает пальцы на твоих ягодицах. Ты вскрикиваешь, а он продолжает говорить.       — И по тому адресу тебе лучше не соваться. Там, где ты будешь фетишистов удовлетворять, тебя за гетерохромию не тронут. И за шрам тоже — его и не видно под париком. Не ссы, — выдыхает, прижимается влажными губами к твоей шее, вздрагиваешь и тонко скулишь — у тебя встал и тебе тяжело сдерживаться и слушать всё это. — Блядь, ну и возни с тобой… — новый поцелуй, он снова сжимает пальцы, а тебя прошибает ток. — Больше никуда не суйся. И нос свой куда надо не суй.       — Зачем тебе резиновый член? — дышишь ему в шею, смутно замечаешь, как она покрывается мурашками, обхватываешь его руками и ведёшь замёрзшими пальцами вдоль позвоночника, пробираясь под майку. Мурашек больше. Тебе весело.       — Чё?! — он отталкивает тебя, но с колен не стряхивает.       — В сумке у тебя… ну, лежит. Рядом с оружием и таблетками, — наклоняешь голову. Может, не стоило тебе этого говорить?       — Что за ахинею ты несёшь? — он хмурится, а потом командует: — Встал.       И ты бы рад пошутить, что твой член уже давно эту команду предугадал, но тебя ведёт, и слова ты почему-то больше в предложения складывать не умеешь. Какая, мать его, досада.       Бакуго заставляет тебя встать, пересаживает на стол практически, а потом быстрым шагом направляется в сторону спальни. А ты плетёшься за ним, придерживаясь за стеночки, потому что тебе так хочется, потому что ты возбуждён, а он такой… Блядь, Шото, заткни свои мысли, хватит думать о таком. У тебя в жизни проблем выше крыши, а тебе лишь бы потрахаться да нажраться.       Бакуго ржёт, разглядывая резиновый член, а ты стоишь на пороге, смотришь на него стеклянными и непонимающими глазами и нервничаешь. Что вообще происходит?       У него такая обворожительная улыбка и классный смех… кажется, он называет Ашидо сучкой. Но ты не уверен. Кажется, называет Сэро ублюдком. И, кажется, перепрятывает таблетки, убирая член на комод. Пусть стоит, возвышается. Смотришь заворожённо, наблюдаешь за его действиями, за перекатами мышц под футболкой, за изменением выражения лица, за тем, как он постепенно перестаёт смеяться, как успокаивается, а тебе всё хочется снова увидеть его улыбку. Тебе было мало.       А потом тебе становится похуй. Ты ложишься на кровать, скинув туфли, начинаешь стягивать штаны. Бакуго наблюдает за твоей вознёй, усмехается — но не улыбается — а потом ты чувствуешь, как рядом с тобой прогибается кровать, как она натужно скрипит, ощущаешь горячие грубые ладони на собственных ногах, он тянет твои джинсы вниз, стягивая окончательно, спасая тебя из «плена». Ты ему благодарен, но ты хочешь его ударить, потому что… потому что! Только сделать ты ничего не можешь.       — Кто такой Каминари? — ты мастер «своевременных» вопросов. Его руки, лежащие мертвым грузом у тебя на бедрах, исчезают с них. Ты смотришь на него, он на тебя. Ему тоже похуй.       — Ты уже это спрашивал сегодня, дебил.       Едкая усмешка. Ну, повторился ты, и что? Злишься. До боли и желания снова разрыдаться. Но ты же взрослый мальчик, ты же не будешь лить слёзы постоянно, ты же умничка. Блядь. Ну хоть хорошим мальчиком ты себя не называешь. Охуенные сексуальные фантазии, Шото, ещё погавкай.       Мысли путаются.       — Кто такой Киришима? — задаёшь ещё один мегаохуительный вопрос. А вообще, почему тебя это волнует? Разве это должно тебя волновать? Ты просто хрень, которая путается под ногами, Шото.       — Не твоё дело.       Теперь похуизм на его лице. Он от тебя откатывается и растягивается на своей половине кровати.       — Кто такая Ашидо? — не унимаешься. Придурок. Надо бы тебе заткнуться, но ты не можешь. Кажется, заставить тебя замолчать может серьёзно только затычка в горле.       — Завали ебало.       Он шипит, ему не нравится этот допрос. Тебе тоже, ну и что с того? Лучше расставить все точки над «i» сразу.       — Заебал! — непреложную истину озвучиваешь сразу, как она приходит в твою голову снова.       — Да пошёл ты.       С запозданием понимаешь, что ты уже лежишь на боку прямо рядом с ним, что на нём нет футболки, а на тебе разве что чулки, подвязки, трусы, да рубашка. Понимаешь, что ты всё ещё возбуждён и что тебе хочется, чтобы к тебе прикоснулись. Разговор, где он послал тебя нахуй, исчезает из твоей памяти, будто и не бывало. Тебе смешно, но вместе с этим и не очень. Вдруг, ты спрашивал что-то важное?.. как жаль, что мысли плывут. А вдруг он хоть что-то ответил? А вдруг?..       Ведёшь пальцем по его груди, он скашивает на тебя взгляд, хватает за запястье и прикасается к нему губами. Ты его не понимаешь, да и что бы ты взял от этого понимания?       — Кто такой Сэро и почему он ублюдок?.. — ты совсем не помнишь, имена каких его знакомых тебе известны, с кем ты знаком и…       — Да потому что только ублюдки друзьям такие подарки на новоселье дарят.       Кашляешь, удивлённо косишься на член, дёргаешь рукой, притрагиваешься к его лицу, а потом забываешь, что ты спрашивал и что он тебе ответил.       — Куда ты работать устроился?       — Ты сегодня излишне болтлив, — он кривится, но не дёргается, терпит, пока ты оглаживаешь его лицо пальцами и ведёшь их к шее, потом по ключицам, ниже… — Устроился я. Грузчиком. Коробки таскать буду. Не прибыльно, зато и безопасно.       — Безопасно? — изучаешь пальцами его грудь, улыбаешься, а потом проводишь пальцами по прессу. У тебя серьёзно мурашки от того, какое у него классное тело. Ты так давно хотел к нему прикоснуться… и сейчас ты счастлив до одури.       — Меня здесь тоже дохуя людей знает. Та же змеюка… — он поджимает губы, а потом выдыхает. — Отъебись вообще. Не твоё это дело.       — А какое моё дело? — кривишь губы, продолжая играть в гляделки с тёмными сосками на его груди. Они красивые. У него вообще грудь красивая. Интересно, а чувствительная ли?..       — Твоё дело в платье рассекать между столиков и жопу выпячивать, вытирая полы.       Мотаешь головой.       — Нет.       Он смеётся. Ты чувствуешь ладонью вибрации.       — Ещё скажи, что моё дело — блядствовать направо и налево.       — А что, нет что ли?       Злишься. Сжимаешь в пальцах его сосок, но ему хоть бы хны — никак не реагирует. Разочарованно хнычешь, поднимаешь глаза на его лицо, а он буквально прожигает тебя ими. И никуда тебе не деться от этого взгляда. Он не злой, нет, не ненавидящий.       — А докажи, что «да», — цедишь, насколько можешь. Мысли путаются, ты уже почти забыл, о чём вы говорили.       — Сам докажешь, — он ухмыляется, а ты снова начинаешь рассматривать его торс, гладить его и думать, что он прекрасен. Блядь. Тебя мучают эти чувства. С одной стороны… ты уже забыл, что там с одной стороны. А с другой… а с другой ты его хочешь. Очень хочешь. И начинаешь пальцами спускаться по прессу вниз, тонкой дорожке волосков.       И тебе плевать, что он усмехается и расслабляется. И тебе на всё плевать. Ты хочешь? Ты хочешь. И ты не собираешься больше никому и никогда уступать. Ты будешь делать то, что тебе нужно. Хочешь зарабатывать, разгуливая в платье? Будешь. Хочешь прямо сейчас увидеть, как будет стонать Бакуго? Увидишь.       Потому что ты долбоёб, Шото. Потому что ты долбоёб.       И ты не уверен, что подумал это сам, а не услышал. Ты вообще ни в чём не уверен. Даже в том, что ты чего-то, оказывается, хочешь.       Хочется закричать «помогите», только вот с членом во рту кричать как-то неудобно.