Утро начинается с кофе, но только не так, как обычно. Утро начинается с кофе, который ты сам завариваешь, а потом несёшь в комнату, где всё ещё не проснулся Бакуго, чтобы с максимально милой улыбкой поставить его на прикроватную тумбочку, громко и натянуто-добро произносишь:
— Доброе утро, Господин! — видя ошалелое лицо парня, ты едва не смеёшься, но роль есть роль. — Не желаете ли кофе?
Бакуго ещё не отошёл от сна и ночных бдений, а потому трёт глаза, шарит рукой по тумбочке в поисках мобильника, но вместо этого скидывает чашку на пол. Она не разбивается, но у тебя уже начинает дёргаться глаз.
— Не переживайте, Господин! Сейчас я всё уберу!
Стоит отметить, что ты сейчас не просто «не одет», ты в одних трусах и рубашке. Бакуго смотрит на тебя и, кажется, хочет… убить. Только вот из комнаты ты пулей летишь в ванну, где хватаешь тряпку и бежишь вытирать лужу, не забывая делать это максимально эстетично и медленно.
Поднимаешь глаза. Теперь тебя не хотят убить, теперь тебя просто хотят. Всё в норме.
Значит, можно не торопиться, значит, можно чуть дольше провести на корточках, а потом, едва не смеясь в голос, вернуться на кухню, чтобы сделать ещё одну чашку кофе. К счастью, возвращаться тебе не приходится — проблема приходит к тебе сама и с искренним недоумением и недовольством следит за твоими действиями.
— Господин, вы ведь поможете завязать мне платье? — ставишь на стол чашку с кофе, отворачиваешься, чтобы сделать себе и ёжишься под пристальным взглядом.
— А может мне помочь тебе пойти нахуй? — он отпивает кофе, но ничего больше не говорит. Ура, Шото, ты научился делать растворимый кофе, вау!
— Ты мне с этим и так регулярно помогаешь, я уже не нуждаюсь в помощи, — морщишься и понимаешь, что этим своим «ты» ты сломал свою же игру. — Ох, прошу прощения, нет, конечно, мне от вас помощь не требуется, я сделаю всё сам!
— Может, «сама»? — он насмехается и делает ещё один глоток.
— Отъебись уже и пей свой сраный кофе.
От кого же ты таких слов понабрался-то, Шото?
Впрочем, наплевать. Тебе нужно войти в роль и стать прекрасной мило улыбающейся горничной, которая нежна, прекрасна и добра ко всем, кто бы к ней не заглянул на чашечку кофе или чая. Серьёзно, это будет сложно, потому что, кажется, у тебя нервы уже на пределе. Утро только началось, ты только что был в прекрасном настроении, но сейчас ты готов сам скинуть эту чёртову чашку с кофе на пол и потоптаться на осколках. Только вот нельзя. И Бакуго над тобой откровенно смеётся.
Ты и сам готов над собой посмеяться, да только нельзя. Сохраняешь лицо и пьёшь свой кофе, жадно глотая уже привычную горечь. Помнишь, что раньше терпеть его не мог, а теперь пьёшь да добавки едва не просишь. Вот что значит кардинальные изменения в жизни!
Ладно, шутки в сторону, тебе надо подобающе одеться и дальше делать всё, что должна делать горничная.
— Слушай, — подаёшь голос, складывая чашку в раковину, — научишь готовить?
— Готовить? Такую белоручку как ты? — и с чего он взял, что ты белоручка?
— Да. Не всё же время ты будешь рядом? — потягиваешься, понимая, что рубашка тоже потянулась вверх, скользя по твоим ягодицам.
Бакуго тихо матерится сквозь зубы, а ты лишь смеёшься. Конечно, научит, не бросит же он тебя, верно? Он же, чёрт побери, добрый. Это заметно, пусть и не с первого взгляда.
— А сейчас платье, — поворачиваешься к нему, а потом прикусываешь губу — всё-таки его удивлённое и озадаченное лицо это что-то с чем-то. Тебе нравится.
— Ты что-то слишком активным стал, придурок половинчатый, — он тоже встаёт, отдаёт тебе чашку, чтобы ты мог и её положить в раковину, а потом идёт в сторону спальни.
Ничего не отвечаешь, да ему и не нужен ответ. Ему от тебя вообще ничего не нужно, даже понимания.
Когда вы доходите до спальни, он наскоро объясняет тебе как, что и к чему привязывать на платье, кое-как рассказывает, что это реально сделать и самому, только надо сперва зашнуроваться, а потом тянуть. Обещает помочь с корсетом и тут же хватается за мобильник, который уже достал тихо вибрировать на тумбочке. Отмечаешь, что тумбу и пол рядом с ней нужно бы протереть ещё раз, потому что тёмные разводы остались.
Бакуго называет кого-то на той стороне «провода» ублюдком, бросает телефон на кровать и матерится в воздух. А потом зовёт тебя, собираясь затягивать корсет.
Хорошо, с платьем ты можешь разобраться сам, как и с чулками, которые ты натягиваешь ну слишком быстро, а потому Бакуго даже не смотрит на тебя — ему не интересно. На самом деле, ты хотел бы одеваться медленно и эротично, чтоб у него всё в штанах задымилось, и он снова на тебя налетел с явным желанием выебать, но сейчас у тебя другая задача. Сейчас ты — примерная горничная, которая идёт учиться готовить. Да и Бакуго сейчас явно на секс не настроен.
Случайно скашиваешь взгляд на резиновый член, смеёшься в кулак и вспоминаешь, что тебе нужно надеть ещё и перчатки. Ищешь их, находишь и понимаешь, что в них готовить будет нереально, а потому тебе лучше бы сейчас не надевать их.
— Господин, так вы научите меня готовить? — стараешься не язвить, но ты просто не можешь серьёзно называть помятого парня, который стоит перед тобой в одних трусах и чешет щетину, «Господином». У тебя в голове просто не укладывается это.
— Ты туфли забыла, — будто выплёвывает он, а потом уходит в ванную. Слышится щелчок, а затем шум воды — пошёл в душ. Это хорошо. Ты искупался перед тем, как делать ему кофе, всё нормально.
Пока есть время, вытираешь разводы уже прополощенной тряпкой, а потом ещё и чашки моешь. От нахождения в платье тебе хреново, но надо привыкать.
Застилаешь постель, проверяешь свой телефон, нервно открываешь сообщение с незнакомого номера.
«Привет, Шото, как дела? Нашли мой подарок?».
Не отвечаешь. Наверное, это от Ашидо. Но ты не решаешься проверять лично. Думаешь взять телефон Бакуго и проверить, есть ли у него этот номер в телефонной книге, но тут же встречаешься с надобностью ввести пароль. Пароля ты не знаешь, а потому план провален заранее. Но это ничего. Наверное. Голова гудит…
Твои старания занять себя чем-то дают плоды — ты почти не думаешь о том, что было вчера. О том, каким ты показался перед Бакуго, о том, что ты думал перед сном. Господи, какой же ты долбоёб. Это вообще лечится? Ага, пиздюлями.
— Пошли, — Бакуго натягивает на себя спортивные штаны и какую-то майку из сумки, а потом кивает головой в сторону кухни.
И он начинает учить тебя готовить. Даже не сильно матерясь и проклиная само твоё существование. Точнее, проклиная тебя, но не очень сильно. Так, слегка. К примеру, когда ты режешься, он ржёт, называет тебя криворуким, но палец твой обрабатывает, найдя аптечку в одном из верхних ящиков. А когда случайно пережариваешь лук, он даёт тебе подзатыльник и дёргает за волосы, объясняя уже в который раз, как и что нужно жарить, помешивать и вообще.
Тебе кажется, что он торопится.
Нет, не кажется, как только вы заканчиваете с готовкой, как он сказал, рагу, он тут же натягивает обувь, куртку и куда-то валит, бросив на прощание только:
— Только попробуй кого-то сюда впустить. И свет везде выключи. Тебе самому пизда, если что-то пойдёт не так, — он уходит, а у тебя телефон взрывается звоном. Тот же номер, с которого пришло сообщения. Тебе не хочется проверять, кто же всё-таки тебе звонит. Прислушиваешься к каждому шороху за входной дверью, но у тебя просто шалят нервы.
Так. Хорошо. Всё пошло по пизде, и Бакуго не хочет даже помогать тебе с тренировкой бытия горничной. Ну ничего, зато ты можешь изучить всю квартиру настолько, насколько только хочешь. Тебе оно надо? А тебе всё равно нечем заняться. Не ныть же в подушку, да? Не ныть. Ты устал ныть и больше не будешь этим заниматься. Ты-нытик себе не нравишься, ты хочешь стать лучше и начать уже что-то делать. А если заняться нечем, то придумать себе занятие.
К примеру, помыть полы во всей квартире и протереть от пыли все кастрюльки и полки на кухне, отсортировать продукты в холодильнике и нервно закурить, когда у тебя уже начнут ныть спина и ноги от долгого хождения на каблуках.
Садишься на подоконник, смотришь вниз — сейчас светло, всё видно, всё прекрасно видно. Сейчас… где-то четыре часа дня? Наверное. Телефон говорит, что половина пятого. Это во сколько же вы проснулись тогда? В полдень, наверное? Ну, конечно, вы же легли, по сути, в пять утра или около того. Конечно, спали вы долго. Не важно.
Затягиваешься. Не ныть. Курить, но не ныть. Больше не закатывать таких истерик, как вчера. «Я ничтожество!» — кричал ты. Нет, ты долбоёб Шото, который живёт в каком-то придуманном мире, который ничего сам не может. Ладно. С завтрашнего дня тебе волей-неволей придётся изменится, потому что на работу тебя никто за ручку не поведёт, потому что с коллективом знакомиться тебе, а не Бакуго, потому что это тебе работать, тебе видеть различных людей и постоянно бояться проебаться.
Тебя возбуждает нахождение в платье.
Ты понял это только сейчас, когда встал перед зеркалом и начал себя рассматривать. Да. Ты чёртов красавчик, Шото. Тебе чертовски идёт это платье. Хоть что-то тебе в себе нравится.
Отодвигаешь чёлку, смотришь на шрам, проводишь по ребристой поверхности обожжённой когда-то кожи, закрываешь его чёлкой. Незачем тебе об этом вспоминать, всё это в прошлом. Всё в прошлом, даже ты сам в прошлом. За дверью слышатся шаги.
Не находишь себе места ещё пару часов. За это время ты успел осмотреть всё, что мог, даже член резиновый рассмотрел, нашёл, куда Бакуго убрал свои таблетки, нашёл пару подозрительных пакетов у него в сумке под оружием и забил на всё это. Господи, что вообще происходит? Ты хочешь, чтобы быстрее настало завтра.
Бакуго же не будет и теперь разносить эти пакеты по городу?
В пакетах, судя по тому, что ты нащупал, таблетки.
Блядь. Что ж у него всё не слава богу?
Как же жмёт платье… как же напрягает звонящий уже в пятый раз телефон, как же бесят люди, переговаривающиеся за твоей дверью, о том, в какой же именно квартире живёт «Каччан». Тебе смешно. Тебя накрывает. Время ползёт чрезмерно медленно, но часы упорно говорят тебе, что сейчас всего лишь шесть вечера. Интересно, где Бакуго?
— Эй, я знаю, что ты здесь, — грубый голос с той стороны заставляет тебя встрепенуться и сесть на кровати, хлопая глазами и нервно облизывая губы. — Когда Бакуго придёт, скажешь ему, что Красный Бунтарь всё уже знает. И только попробуй не сказать — он сам тебе глаз на жопу натянет.
Сглатываешь, откидываешься на кровать и смотришь в потолок. Шаги удаляются. Ты ничего не можешь сделать и просто лежишь, пялясь в потолок.
Так. Шото. Ты задрал самого себя избегать мыслей хоть о чём-то. Пора исправляться. Или пойти покушать.
Лучше покушать. Так будет действительно лучше. Покушать в одиночестве, в очередной раз проклиная платье и корсет, в котором дышать толком невозможно, не то, что есть или сидеть. Но ты держишься. Сколько у тебя часов работы без передышки? Шесть? Надо терпеть. Терпеть-терпеть-терпеть.
В квартире пахнет одиночеством, которое заползает тебе под кожу и давит изнутри, будто выжигая, будто желая уничтожить тебя и твой рассудок. А может, всё так и есть? Ты не хочешь оставаться в абсолютном одиночестве, когда ты не знаешь, что делать и куда бежать в случае чего...
Мысли настойчиво лезут в голову. Твоя жизнь, которая была слишком насыщенной за последнюю неделю, сейчас стала пустой буквально за пару часов, которые тянутся, как патока. Тебе откровенно хреново сидеть и не знать, чем заняться, ты обошёл квартиру уже несколько раз. Нигде никаких звуков нет, вокруг темно — за окном стемнело, а свет ты так и не включал.
Падаешь, спотыкаясь об порог, надеешься, что ты ничего не сломал и не порвал, а потом плюёшь на всё и остаёшься лежать так. Всего на пару минут. На пару... минут...
***
В комнате душно и пахнет духами. Отвратительно и мерзко, как кажется парню, который слишком часто ночевал именно в таких комнатах, убитый в хлам и желающий только сдохнуть, но никак не двинуться в сторону, чтоб выпустить из-под себя очередное тело, которому приспичило блевать. Слабожелудочные мрази, которые даже бутылку водки не могут через себя пропустить в один конец, не избавившись от неё в унитаз. Слабаки. Он таких ненавидел, забывая, что в шестнадцать сам был таким.
Это сейчас он спокойно дышит смрадом и смесью одеколонов, добавляя в эту отвратную симфонию запаха ещё и собственный «аромат», который теряется слишком быстро. Лучше уж он закурит и вдохнёт в эту тухлую тусовку немного дыма, выплюнув его из лёгких. Он курит только дорогие сигареты, он пьёт только дорогой коньяк и пиво в непонятных подпольных барах. Он крутит самокрутки и смотрит в золотистые глаза слишком знакомой мрази, которая оказалась ещё большей мразью, чем он ожидал.
— Что же ты? — улыбка трогает тонкие губы. — Проебался, да?
— Ты единственный, кто здесь проебался.
Над ним смеются, но он не пальцем делан, он смеётся тоже. Не над собой только, над ситуацией, и всем, что его окружает. Рядом кто-то застонал. Это традиция — видеться в борделях?
— Скучаешь по прошлому? — собеседник прикусывает губу и щурится сквозь очки. Его взгляда почти не видно, но даже по голосу можно понять всё, что он имеет в виду.
— Нет.
Холодное и резкое «нет», которое пробивает их обоих на наигранный пьяный смех. Они оба знают, что это нет изменится на «посмотрим» за определённую сумму, а за пакет необходимых бумаг так вообще в «конечно» превратится. Вопрос в цене или в количестве вколотого в вену яда. Только вот как добраться до вен человека, который скрутит тебя прежде, чем ты подойдёшь к нему на пару шагов? Он слишком научен жизнью, чтобы не осторожничать, а потому пьёт только своё.
— У тебя отвратительное ебало, прекрати корчить из себя невесть что, — парень облизывает пересохшие губы и затягивается. Его давно не вставляют сигареты, но он продолжает курить по привычке и ради вкуса на языке.
— У тебя мерзкий голос, прекрати делать вид, будто ты крутой, — Хизаши щурится, а потом отпивает из своего бокала. Пока его молодой собеседник глушит коньяк, он предпочитает вино.
— И что тебе от меня нужно, старый извращенец? — Катсуки никогда не отличался тактичностью.
— Твоя задница, но все мы знаем, кому она принадлежит… — мужчина потирает подбородок, будто ищет там бородку.
— Завали ебало, — Бакуго готов запустить в собеседника стаканом.
— Ой, какие мы злые! — смеётся тот в ответ, а потом скалится. — Мне нужна гарантия, что Тодороки тебе заплатит.
— Её нет, — Катсуки разводит руками, затягивается в последний раз и прикрывает глаза. — Что-то ещё?
— Я уже сказал, что мне от тебя нужно, — Ямада разводит руками и улыбается. — А так — можешь приступать с завтрашнего дня. Поверь, ничего криминального нет.
— Вот после этого «поверь» верить нихуя не хочется, знаешь? — Катсуки встаёт из кресла, проходит мимо сношающихся тел, понимает, насколько ему всё это мерзко. Мерзко, как здоровенного мужика пялит в задницу какая-то мелкая тёлка, у которой нет ни задницы, ни сисек, да ещё и лицо маской закрыто. И почему Ямада всегда выбирает подобные места для встреч?
— Жду тебя завтра, бомбочка, — улыбается в ответ мужчина и продолжает наблюдать за зрелищем, попивая вино. И всё-таки жалко, что задница Бакуго досталась не ему, ох, как жалко. Он бы точно нашёл ей лучшее применение…
Катсуки не жаль. Катсуки выходит из комнаты, а затем и из здания. Этот город он знает как облупленный и не раз тут прятался по подворотням, целуясь с дерьмоволосым ублюдком и распихивая дозы по дыркам в стенах. Как давно он варится в этом дерьме? Как давно он утонул в этом всём настолько, что для него выражение «подышать воздухом» означает «пососаться с рандомным парнем и предложить ему секс»? Как давно он не чувствует ничего к тому, что происходит вокруг? Ладно, он чувствует. Злость. Ненависть. Отвращение.
Он зол на себя, он зол на ублюдка Киришиму, он зол на весь его круг общения, он зол на ублюдков, которые его втянули во всё это и заставили жрать эту реальность, которая на вкус оказалась дерьмом. Он зол на прохожего, которому не нравится, что у Бакуго на лице след помады и отросшая щетина, он зол на небо, которое пытается остудить его своим сраным дождём, он зол на урну, которая слишком противно качается, он зол на Ямаду, который просто ублюдок и никогда не вызывал тёплых чувств ни у кого.
Он ненавидит себя, он ненавидит свою жизнь и то, во что она превратилась за последние четыре года. Сначала он курил с возлюбленным одну сигарету, а потом этот же возлюбленный был готов перерезать ему глотку за дозу. Он ненавидит своих друзей, которые и не друзья по большей части уже даже. Он ненавидит свою семью, потому что они дали ему право выбора, когда его тянуло на кривую дорожку. Он ненавидит всё, что его окружает.
Однако ему до тошноты отвратителен только один человек, который ждёт его дома в сраном платье и чулочках, который считает, что жизнь — игра, который не пробовал жить, который не в состоянии самостоятельно ничего сделать, который просто чёртово дно. Бакуго уверен, что окажись Тодороки в его ситуации, он обнял бы коленки и начал бы рыдать. Как и всегда. «Я ничтожество» — блядь, как часто Бакуго слышал эту фразу. Да, Тодороки, ты ничтожество, ты ублюдок, который мог получить всё, что угодно, если бы унял подростковость в жопе и начал думать головой, а не всё той же жопой. Ах, да, «Тодороки» и «думать» — явно антонимы, ибо адекватные люди никогда не дают первому встречному в рандомном отеле и не вверяют свою жизнь в руки этого самого незнакомца.
Тодороки отвратительный еблан.
Но он единственный, кто ничего не знает о Бакуго, а потому может стать… сраным билетом в новую жизнь. Билетом туда, куда ему перекрыты все пути. Потому что Тодороки — херня на ножках, у которой своего мнения-то нет.
Тодороки — херня.
Тодороки просто так валяется на полу в тёмной квартире и разглядывает потолок. Он что-то на нём видит? Совсем сбрендил, парень.
— Ты долбоёб? — шипит Бакуго, — Ты, конечно, тряпка, но платье бы я на твоём месте пожалел.
Он вскидывается, смотрит на Бакуго, пытается встать, падает, снова пытается и встаёт — вот это целеустремлённость, вот это Бакуго уважает!
— «Красный Бунтарь уже всё знает», Господин, — он мило улыбается — Катсуки видит это, включив свет. А полы чистые. Вау. Он что, убрался дома? А он неплох.
— Заебись, — Бакуго скидывает обувь и забивает на всё. Ему не хочется видеть этого половинчатого придурка, который не даёт нормально спать и одним своим существованием раздражает. Хотя, постойте, а кто не раздражает Бакуго? Таких людей вряд ли найти получится.
***
— Помоги мне раздеться, пожалуйста, — опускаешь взгляд и понимаешь, что Бакуго сейчас чертовски зол.
— А самому слабо? — он падает лицом в кровать, а потом поворачивает лицо в твою сторону и смотрит так… ехидно.
— Да.
Конечно, тебе слабо.
— Ладно, иди сюда, — он даже как-то слишком добр, хотя его всего трясёт — ты чувствуешь это спиной и понимаешь, что у него явно был не лучший день. Он развязывает сразу и платье, и корсет, а потом откидывается на кровать.
— Мне кто-то звонил, — раздеваешься, оставаясь только в трусах и чулках. Вешаешь платье на плечики и понимаешь, что завтра тебе придётся у кого-то просить помощи.
— И что?
— Я не взял трубку.
Бакуго поворачивается к тебе, сверлит непонимающим взглядом, а потом, кажется, забивает на всё и притягивает к себе, заключая в тиски объятий. Ты ничего не спрашиваешь, хотя тебе хочется задать слишком много вопросов. К примеру, почему его трясёт и откуда у него на щеке помада, почему от него пахнет отвратительной смесью духов и дыма, хочется узнать, где он был и почему за ним кто-то приходил… но ты млеешь от простых объятий и прикрываешь глаза.
— Знаешь, Бакуго, — обращаешься к нему слишком тихо, а потом говоришь слишком глупую фразу: — Мне кажется, я в тебя влюбился.
— А мне кажется, что ты долбоёб, — спустя пару минут молчания выдаёт Бакуго, а потом отпускает тебя. — Как жаль, что ты мне отвратителен.
Ты ничего другого и не ждал. Хотя, ты не можешь заявить, что любишь его. Тебе кажется, но «кажется» — не гарант того, что всё именно так, как ты сказал.
— А где ты был? — хрипишь и понимаешь, что тебе не хватало его, потому что без него тебе совершенно нечем заняться.
— Не твоё дело.
Бакуго плюётся словами, выпускает тебя из спонтанных объятий и встаёт с кровати вовсе.
— То, что мы живём вместе — вынужденная необходимость, я не обязан перед тобой отчитываться.
— То, что ты меня трахаешь — тоже вынужденная необходимость?
— Ты сам ко мне лезешь.
Ты даже поспорить не можешь.
— Поставь чайник и скажи, кто тебе там звонил, покажи номер.
Как же тебе хочется выйти на работу, чтобы твоя жизнь перестала быть завязана на Бакуго.
Он уходит в ванную, снова запираясь на замок, а ты устало ползёшь в сторону кухни, чтобы поставить чайник и понять, что ты откровенно заебался… хотя тебе и не с чего, по сути. Живи да радуйся. Только ты ни радоваться не хочешь, ни жить. А придётся. Что вообще за суицидальные мысли?
Телефон начинает звонить снова, стоит Бакуго выйти из душа. Вы переглядываетесь, и ты без лишних слов протягиваешь ему мобильник. «Решите мои проблемы, Господин», — будто бы говоришь ты. Какой же ты, Шото, отвратительный…
