— Где ты был? — спрашиваешь ты, делая ещё шаг вперёд и вытирая губы тыльной стороной руки.
— А это разве твоё дело? — фырчит тебе в ответ Бакуго, но не отступает, вообще не двигается с места, буравя тебя взглядом и даже не притрагиваясь к месту удара — щеке. Ему не было больно? Ты слишком слабо вмазал?
— Мне нужно знать, где ты был, — щуришься, нормализуя дыхание. — Мы живём вместе.
— То, что мы живём вместе, — начинает он, как и тогда, когда вы в прошлый раз об этом говорили, — всего лишь неудачное для меня и удачное для тебя стечение обстоятельств. Если бы я тебя не подобрал, ты бы уже хуи сосал в ближайшей канаве.
Тебя бесит его обращение к тебе, настолько, что ты уже не знаешь, как ему вдолбить в голову, что раз он знает о тебе всё, то и ты о нём должен знать хоть что-то. Тебя совершенно не радует мысль, что к вам в квартиру могут вломиться какие-то опасные долбоёбы, из-за которых пострадает твоя — и его, конечно, тоже — жизнь. У тебя совершенно другие планы на дальнейшее существование и проблемы в них как-то не входят. Однако Бакуго на это, судя по всему, откровенно наплевать: он даже не смотрит на тебя, поджимая губы.
— Да пошёл ты, — шипишь, разглядывая виднеющийся под рубашкой засос. Отлично, теперь к общему раздражению всем, чем только можно, добавляется ещё и ревность. Значит, он с кем-то там ебётся. Хуже, его, скорее всего, ебут, ибо он-то может трахать кого-то не раздеваясь и не оголяя грудь, на которой, чёрт побери, и виднеется этот засос. Нет, ты, конечно, понимаешь, что вы знакомы с ним хуй да маленько и твоя привязанность возникла просто на пустом месте. Но всё равно бесит и раздражает до побеления костяшек.
— И? Ну давай, ударь меня, хах, если тебе полегчает от этого, придурок, — Бакуго наконец-то смотрит на тебя. Только то, как именно он смотрит — выводит тебя ещё сильнее. Как на ничтожество, как на пустое место, как вообще на непонятное существо. Ты не знаешь, как он смотрит на других, но тебе чудится, что явно не так.
И ты делаешь шаг вперёд. И ты замахиваешься. И ты пытаешься его ударить. Только на этот раз твою руку перехватывают, а затем бьют наотмашь по лицу. Это отрезвляет? Едва ли. Только распаляет ещё сильнее.
Словами не понимает? Не хочет говорить? Ты вполне можешь выбить из него эту дурь, у тебя хватит на это силы.
Именно поэтому ты бьёшь его в ответ, играя на его уверенности, что ты тряпка и после одного удара в челюсть сдашься и пойдёшь рыдать. Не на того, чёрт побери, напал. Ты, конечно, в отвратительном состоянии, но это тебе нихера не мешает. И не помешает.
И, судя по всему, Бакуго это нравится. Потому что он уже не собирается поддаваться, налетая на тебя и безумно улыбаясь.
Сколько ещё времени вы расставляете друг другу синяки на лицах — ты не знаешь. Но тебе это даже нравится — он бьёт не жалея тебя, а какие-то его удары ты практически автоматически перехватываешь и безо всяких проблем умудряешься ещё и в ответ ударить — он часто пропускает, открывается, а ты этим пользуешься.
Правда, в какой-то момент вы меняетесь ролями, и уже не ты его теснишь к стене, а он тебя, зажимая твои руки и не давая ногами брыкаться.
— Ты меня уже заебал, — Бакуго прижимает тебя к стене, устало смотря в глаза. — Вот нахера тебе всё это, а?
— Да потому что!.. — слов у тебя не находится, ты просто сползаешь по стенке вниз и смотришь на него уже снизу вверх.
— Тебе будет легче, если ты завязнешь в этом дерьме ещё глубже? — Бакуго опускается перед тобой на корточки и смотрит надменно и презрительно. — Могу обеспечить.
— А словами объяснить не вариант? — смотришь ему в глаза и понимаешь, что, скорее всего, нихера ты не добьёшься от него. Он слишком непрошибаемый.
— И что тебе словами объяснять? — он выгибает бровь и забирается ладонью в волосы, оголяя собственный лоб и, кажется, попутно вытирая с него набежавший пот. — Что ты хрень, которую я изначально хотел заложить твоему бате, чтоб свалить от того пиздеца, в котором варюсь?
Новость тебя ни капли не шокирует — ты догадывался, что такой вариант может иметь место быть. Только вот тебя теперь интересует другое: а почему он так и не сделал этого? Но вместо вопросов ты молчишь — ты его и так заебал, он уже и так начал говорить.
— Только твой батя-долбоёб нихрена за тебя платить не будет, — он продолжает, а потом переползает рядом с тобой. Теперь вы сидите рядом, соприкасаетесь плечами и не смотрите друг на друга. Зато можете пялиться на слегка погромленную кухню. Впрочем, этот вид в разы лучше.
— Почему? — ты всё же начинаешь говорить, на что Бакуго раздражённо тсыкает. Всё, ты добился своего — не мешай. Именно это он пытается до тебя донести.
— Потому что мне это птичка, блядь, напела, — он упирается затылком в стену, ты понимаешь это по глухому стуку. — И эта птичка, кстати, очень хочет тебя выебать в твоём платье.
В ответ ты только усмехаешься, понимая, что именно за птичка поёт такие занятные песни. И продолжаешь слушать, надеясь, что тебе ещё что-то скажут.
— Я всё чаще думаю сбагрить тебя ему, — Бакуго делает небольшую паузу. — Потому что ты меня откровенно заебал.
«Я настолько тебе мешаю?» — хочешь спросить ты, но молчишь, обдумывая, а стоит ли оно того. Ответ ведь очевиден — да, мешаешься, под ногами путаешься и ебёшь мозги. Только прекращать этим заниматься ты не собираешься — у тебя есть своя жизнь, которую ты устроишь так, как надо тебе. Пусть для этого и придётся заебать этого парня. Ну, если он тебя не выкинет. А он не выкинет — ты почему-то в этом уверен.
— Да и о работе тебе о моей знать вообще нахуй не надо, — он продолжает, а потом лезет в карман, чтобы закурить. И молча предлагает тебе, но ты отказываешься — нахер надо, лучше бросать. А то у тебя и так дыхалка идёт по пизде — слегка подрались, а восстановить дыхание смог только сейчас. Хотя ты сам себе готов признаться, принять его сигарету хочется.
— Надо мне или не надо — решать уже не тебе, — сухо бурчишь ты, а потом поворачиваешь голову в его сторону: он сидит с прикрытыми глазами, выпуская дым изо рта. — Рассказывай.
— Я ещё более блядь чем ты, ещё вопросы? — ему уже похуй, он открывает глаза и пустым взглядом пялится в потолок. — Меня лапают за деньги. И отъебись.
Последняя фраза как-то не вяжется с предложением «Ещё вопросы?». Но тебе плевать — пока он говорливый, нужно побольше понять о ебущей вас во все щели ситуации.
— Только ли лапают, хах? — скашиваешь взгляд на засос на груди, попутно отмечая, что в запале драки ты каким-то образом умудрился испортить ему рубашку: оставшиеся пуговицы болтаются на нитках. Вот это ты молодец, вот это ты понимаешь — достижение. Тебе было бы смешно, не будь так мерзко.
— Только лапают, — он спокоен как удав. — А эту херню Шинсо сотворил, ничего такого, он просто ебанутый.
— Это я уже заметил, — тянешь руку вперёд, дотрагиваясь до тёмного следа. Реакции никакой — Бакуго даже не дёргается. Ему срать.
— Он всегда такой, когда обдолбанный, не обращай внимания, — он снова усмехается, а вот тебе ни капли не смешно.
— Я знаю какой он, — усмехаешься ты, прокручивая в памяти утреннюю ситуацию, — когда обдолбанный.
И не важно, что когда он портил твою форму, он не был обдолбанным от слова «совсем». Он был в трезвом рассудке, он только потом наверняка принял. А потом забрал Бакуго. И, блядь, ты стараешься не думать, что он с ним сделал.
«А какой ты, когда обдолбанный? Когда без чёртовых передозов и странной агрессии?» — хочешь спросить, но понимаешь, что тебе это могут показать. А ты не уверен, что готов к этому зрелищу.
— Нас скоро могут отсюда выселить, кстати, — после пары минут молчания снова заговаривает Бакуго. — Иида терпеть не может наркотики.
И сразу же замолкает, будто это должно было много тебе дать.
— Эм?.. — ты надеешься на продолжение. — Почему?
— А почему люди не любят наркотики? Не тупи, блядь, — шипит он, затушивая сигарету об пол и сжимая окурок в кулаке. Больно, наверное.
— Понятия не имею, — ты знаешь, что от тебя ждут ответов не вроде «потому что это вредно, потому что от этого дохнут», но понятия не имеешь, что тебе отвечать кроме этого.
— Потому что у него братец конкретно на этом погорел.
— А ты откуда это знаешь?
— А ты не слишком много вопросов задаёшь? — Бакуго хмурится, но тебя это волнует мало. Тебе это интересно знать, тебе это важно знать. И ему придётся тебе это рассказать.
Или не придётся, потому что больше он ничего не говорит, просто прислоняясь к стенке и затыкаясь.
— Как-нибудь потом, — отмахивается и встаёт, разминая затёкшие конечности и понимая, что его уже откровенно заебало всё, что только есть. Ты в том числе. Точнее, ты понимаешь, что он об этом думает — это вполне логично из того, что он говорил тебе. Правда, ты до сих пор не понимаешь, какого хрена он тебя держит рядом с собой.
А спросив, получаешь непонятный ответ:
— Я сказал, что потом? Значит, блядь, потом. Отъебись.
В его голосе звучит металл, раздражение, заёбанность — а тебе всё равно, ты хочешь доебаться и ты доебёшься.
Только ты отъёбываться не хочешь. Встаёшь и хватаешь его за руку. Не лезешь с кулаками, как придурок, а просто держишь своей ладонью его и смотришь ему в лицо. Тебе слишком важно это знать.
— Тебе твой ссаный рот только хуй заткнуть поможет, да? — он раздражённо щурится, вырывая свою руку из твоей и кидая окурок прямо на пол. Кажется, завтра тебе придётся очень много убираться в доме, да только это сейчас не главное.
Бакуго уходит в комнату, явно не желая с тобой больше разговаривать, ты следуешь за ним, буравя взглядом и выжидая хоть чего-то. Только ничего не происходит: он раздевается до трусов, потом отодвигает тебя с пути — ты стоял прямо в дверном проходе, — а затем проходит в ванную. И не запирается. И тебе уже откровенно наплевать — ты скидываешь свою одежду и следуешь за ним.
— Ты ебанутый? — он смотрит на тебя, стоя в ванной с ещё не задвинутой шторкой, но уже включённой водой, а ты только киваешь и забираешься к нему. Нахера? Да потому что рано или поздно он что-то тебе да скажет. И, если память тебе не изменяет, он говорил, что ему с тобой ебаться нравится. Так какого хрена он будет ломаться?
А он и не ломается, но и не целует. Просто вжимает тебя в кафель, едва не оставляя на твоей спине больше синяков, чем было оставлено минут пятнадцать назад. И смотрит. Его руки на твоих плечах, а у тебя колени подкашиваются: ты и забыл, какой он чертовски горячий вблизи.
Ты безуспешно к нему тянешься, обхватываешь руками лицо, но он смазывает движение и утыкается тебе куда-то в ухо:
— Похотливая мразь, — ты не согласен с этим, но разрядка нужна вам обоим. Ты хочешь так думать. И ты видишь тому подтверждение — он тебя хочет. И он прекрасно знает, что ты хочешь его. Он тоже это видит и даже чувствует, ощущая твоё дыхание в непосредственной близости от своей шеи. У тебя подкашиваются колени — ты по идее выше него, но сейчас ты сполз каким-то образом. Тебе не то, чтобы удобно, но…
Больше вы не разговариваете, цепляясь друг за друга и вгрызаясь друг другу в плечи. Тебе хочется откусить эти чёртовы синяки, оставленные не тобой, тебе хочется, чтобы этот человек смотрел на тебя, чтобы он был с тобой рядом. Ты хочешь о нём знать! И если этот интерес является влюблённостью — то ты был прав, признавшись в ней. Но сейчас тебя это ни капли не волнует.
Мысли из головы не выветриваются даже когда вы прижимаетесь друг к другу бёдрами, даже когда он трётся свои членом об твой и тяжело выдыхает тебе в ухо, даже когда ты цепляешься за его спину ногтями — уже почти по привычке, — а он в твоё ухо укусом. И тебе чертовски приятно ощущать эту раскалённую близость, тебе нравится этот минимум из укусов и тесного, почти статичного соприкосновения.
И, судя по меняющемуся взгляду Бакуго, который держит своё лицо напротив твоего, ему это тоже нравится. Он толкается бедрами вперёд, притираясь ещё ближе, хотя тебе кажется, что ближе уже некуда, он тянет одну твою руку со своей спины и заставляет тебя обхватить ваши члены кольцом из пальцев, прикрывая глаза и будто давая отмашку: «Двигайся!»
И ты двигаешься, толкаясь бедрами и держась за его шею, — вы не выключили воду и у тебя проскальзывает мысль, что вам придёт за неё просто огромный счёт. И ты тянешься, чтобы её вырубить, но едва не поскальзываешься. Тебя придерживают под спину, а ты не прекращаешь движений рукой, разносящих по всему твоему телу это глупое и явно нереальное чувство тепла. Ты умудряешься выключить кран, но вместе с этим всё-таки падаешь, утягивая за собой и Бакуго, заставляя его лечь на себя. И он удовлетворён таким раскладом — тебе лежать явно менее удобно, чем ему, потому что тебе приходится выгибаться и скользить по влажному дну ванной спиной, чтобы иметь возможность быть действительно близко к объекту, источающему такой испепеляющий жар.
Бакуго заёбывает эта возня, он встаёт на колени, а потом откидывается назад, садясь в ванной и хлопая себя по бедрам, подзывая, — а ты как послушная собачка лезешь на него, прижимаешься, обвиваешь руками за шею и стонешь — теперь его грубая ладонь ласкает вас обоих, а ты только и можешь, что дрожащими пальцами цепляться за его плечи и пытаться поцеловать. Успешно. Он сдаётся, отвечая и прикусывая твои губы, заставляя стонать от этого почти забытого ощущения — тебе кажется, что вы не целовались вечность, а потому тебя конкретно от этого ведёт.
Вы целуетесь, будто никогда не целовались — ты вспоминаешь ваш первый раз у стены и тебя с этого плавит. Сейчас вы в тёплой ванне, но одна его ладонь на твоей заднице, а другая ласкает спереди, его губы целуют тебя и не дают оторваться — ты и не хочешь, ты хочешь быть ближе, хочешь залезть к нему под кожу.
И ты хотел бы большего, но тебя не хватает надолго — ты кончаешь на его живот, прикусывая его губу и царапая его плечи, а он отталкивает тебя, заставляет потереться щекой об свой член и снова (слишком живы в памяти те воспоминания) вобрать его в рот, правда не так глубоко, как тогда. И тебе уже почти похуй — он сам на пределе, ему самому нужна разрядка и ты её ему обеспечиваешь. И даже глотаешь, когда тебя вжимают лицом в пах, тут же отталкивая и замутнённым взглядом вглядываясь в глаза.
«Шлюха», — наверняка хочет сказать он, но молчит. Вместо этого хлопает тебя по щеке и тянется к крану.
Моетесь вы тоже без разговоров, и, слава богу, больше друг к другу не прикасаетесь. Ты бы не выдержал ещё одного раза. Или разговора.
Ты сам это затеял, тебе самому это было нужно. Ты хотел — ты получил. И остальное не играет никакой роли. Захочешь — будешь лезть на него каждый день. Потребуется — и сам справишься. Это всё твоё право, тебя сейчас ни к чему не принуждали.
Снова попытки убедить себя. Успешные.
Засыпаешь ты слишком спокойно, прижимаясь к спине Бакуго щекой и слушая его размеренное дыхание. Если он тебя с собой держит — значит чем-то ты можешь ему быть полезен. И раз его лапают за деньги, раз у него появляются какие-то левые засосы — явно не для секса ты ему нужен. Да и деньги с твоей работы не такие уж и большие — наверняка ему платят куда больше. Осталось только каким-то способом выяснить, зачем.
***
Снова приходится это пережить. Снова этот засранный гадюшник, снова это мерзкое место, где клопы живут даже в людях, что уж говорить о диванах. Снова. И Бакуго слишком часто смотрит на эту картинку, чтобы иметь силы её забыть. Нет, эту херню забыть нереально, она будет преследовать его всю оставшуюся жизнь. Интересно, а какова она, эта оставшаяся?
Явно он сдохнет в таком же днище, где сидит сейчас. Снова. Он смотрит на Киришиму, сидящего рядом с ним, видит, как у него прикрыты глаза, как он улыбается. Тогда, в первый раз, эта улыбка казалась незнакомой и прекрасной. Но не теперь. Сейчас это скорее признак чистого безумия, ночной кошмар. Ах да, это ведь и есть ночной кошмар. Ночной кошмар длиною в несколько лет, повторяющийся из раза в раз.
И Бакуго так ни разу и не смог ничего сделать. Даже во сне. Он просто смотрит, слушает по хуй знает какому разу этот безудержный словесный понос, слушает всякий бред, иногда даже не отвечая. Тогда ему нравилось просто слушать этот голос. Хриплый, низкий, приятный, которым можно было рассказать любую херню, и она звучала бы приятно. Приятно для Бакуго.
Каким же он тогда был долбоёбом.
Он, снова не по своей воле, переводит взгляд на комнату, на свои руки, будто это что-то интересное. Хотя комната ничего в себе необычного не имеет. Как и руки. На них нет ни следов от уколов, ни шрамов, ни какой-то другой хрени — нет ничего. А в комнате всё такой же бедлам: Бакуго готов поклясться, что знает расположение каждой пустой пивной банки и каждого использованного презерватива на полу этой засранной комнаты. И его это выводит из себя.
Киришима рядом начинает двигаться — Бакуго знает, что сейчас будет, что тот сперва будет разглядывать диван, потом зацепится взглядом за Бакуго, будто не знал, что он здесь и следит за состоянием друга (ха-ха). И смеётся. Не так приятно и заливисто, не так, как хотелось бы записать на диктофон и слушать всю ближайшую вечность, нет. Он смеётся как придурок, как долбоёб, как безумный ебанувшийся извращенец.
И лезет. Его движения не отточены, они смазанные и странные, они нелепые. И Бакуго тогда этого не понимал — не понимал всей комичности ситуации. Он, всего лишь слегка подвыпивший, не смог бы справиться с неспособным координировать свои движения торчком? Хотя какой из Киришимы торчок, он только сейчас попробовал впервые. И Бакуго знает это. Знает. Но тогда такие мысли не посещали его светлую голову.
Ему становится страшно. Даже сейчас. Он беспомощен, он не может даже закричать — горло пересохло, а затем и рот рукой зажали.
Его вдавливают в диван, заглядывают в лицо, усмехаются, смеются, лезут целоваться, но руку ото рта не отнимают, а потому Бакуго вообще перестаёт что-либо воспринимать и понимать.
Обычно он на этом моменте просыпается. Но сегодня, видимо, не тот случай.
На этот раз проснуться ему не удаётся, даже когда дрожащими руками его переворачивают лицом в диван, а сопротивление пресекается. Пресекается отвратительной жаждой попробовать.
Которую Бакуго в себе уже прочно успел возненавидеть.
Сон сменяется, и он спокойно может выдохнуть. Ему снится смазанная херня, в которой мельтешат чужие лица, в которой творится непонятная поебень — но в ней он хотя бы не участвует. Здесь бездействие обусловлено совсем не тем, чем в том прошлом… И он злится. И ненавидит всё, что происходит. Только проснуться не в состоянии — он вряд ли толком себя сейчас осознаёт.
***
Тебе либо показалось, либо Бакуго этой ночью кричал. Но раз ты не чувствовал никакого шевеления, раз ты не проснулся, чтобы выхватить из его рук банку с таблетками, значит он, всё же, не просыпался тоже. И всё в порядке.
Всё в порядке.
Всё в полнейшем, мать его, порядке.
Всё в порядок приходит за последующие дни. Вплоть до твоих долгожданных выходных всё постепенно приходит в порядок: Бакуго больше не исчезает хер знает насколько, о чём-то разговаривает, злится на непонятных долбоёбов, постоянно предупреждает тебя вечером, что Иида — опасная херня. Ты уже почти в это веришь.
Впрочем, разговоры о вашем арендодателе — не единственное, чем вы занимаетесь вечерами. Откуда-то вернулась его тяга к поцелуям и прикосновениям. И тебе от этого даже не гадко на душе, будто это что-то тёплое и родное. Ему самому, судя по всему, в кайф с тобой обжиматься, лёжа на вашем траходроме. Снимает стресс.
Хотя у тебя стресса поубавилось. Шинсо взял отпуск — это тебе по секрету поведала Урарака на одном из перерывов. И пусть тебе работать пришлось больше, как, впрочем, и Урараке, за это и заплатить обещали больше. Да ещё и без Шинсо под боком ты перестал слишком сильно переживать, что кто-то опять испортит твоё платье, что кто-то захочет зажать тебя в душевой и выебать…
Бывают в жизни приятные моменты. И, кажется, жизнь налаживается!
Ты стараешься так думать, ведь для этого есть вполне весомые аргументы: Айзава обещал выплатить тебе половину оклада за неделю, потому что ты не косячил практически — если не считать то, что форму утаскивал к себе, к тебе перестали приставать ебанутые личности как из посетителей, так и из персонала. Да ещё и обещали найти нового работника — значит, скоро и работать станет несколько легче. Хотя и платить будут меньше, но твоя меркантильная часть уже заебалась возвращаться домой и едва не падать носом в пол от усталости.
Что происходит у Бакуго ты толком не знаешь, если исключать эти истории, а его прошлое для тебя всё ещё остаётся тайной. К которой так и хочется прикоснуться, только как-нибудь посредственно и через рассказ. Тебе совершенно не нужна эта хрень с наркотиками — ты и так в ней замешан, ты спишь в комнате с сумкой, в которой всё ещё лежит какая-то херня, которую Бакуго никуда не убирал.
То, что вы негласно поделили обязанности по дому, тебя вообще не удивляет. Так случилось, что теперь готовит только Бакуго и только то, что он хочет — тебе приходится мириться со слишком острой едой, с отсутствием чая дома — он успешно закончился, да со всем, что только взбредёт в голову твоему сожителю. А ему приходится мириться с твоей манией к порядку и минимализму — ты всю жизнь, чёрт побери, прожил в традиционном японском доме и менять свои устои тебе как-то не хочется. Да и смысла нет — в доме порядок, а футон ты себе купишь с ближайших денег — ты уже присмотрел, где это можно сделать. Спать на кровати, конечно, здорово, но ты слишком привык к футонам.
И, вроде бы, всё пока что идёт нормально, твой сожитель приходит вовремя, ты сам не задерживаешься, никто ни о ком не волнуется, живёте и больше не разносите кухню — в прошлый раз ты дохрена времени потратил, чтобы починить тот чёртов стул, который вы мистическим образом почти сломали, но ты сделал это, — и всё уже не кажется таким отвратительным!..
А потом наступает твой первый вечер перед выходным днём, в который ты привычно ждёшь Бакуго и куришь — курить ты, кстати, стал намного меньше, чем в первые свои дни, — а в дверь, чёрт побери, звонят.
И когда в дверной глазок ты видишь вашего арендодателя, который смотрит тебе будто бы в душу, у тебя сердце падает куда-то в желудок. Почему-то тебе кажется, что не просто так он сюда пришёл, да и платить ещё рано.
Задержав дыхание, ты открываешь дверь. Самый опрометчивый в твоей жизни поступок.
