your reality

      Тебя почти что выворачивает наизнанку от смрада, которым вам теперь приходится дышать — почему Бакуго не мог обойтись без тебя в этом отвратительном месте? Мысленно бьёшь себя по щекам, — ты не должен себя жалеть, у тебя нет на это права. Тебе нужно это вытерпеть ради вашей же безопасности, без тебя он сюда бы не сунулся, а если бы он сюда не сунулся, — вас накрыл бы Иида, и сдал бы, куда следует.       Тихо материшься себе под нос и спускаешься по тускло освещённой лестнице, едва различая ступени под ногами, — они слишком сливаются друг с другом, — или это у тебя от запаха кружится голова? Господи, ты вообще не веришь в реальность происходящего, это место просто не может существовать в том мире, в котором ты жил… и хотел, пожалуй, жить. Снова хочется себя избить, потому что ты опять ноешь сквозь зубы, всё глубже загоняя себя в то дерьмо, в котором тебе не нравится находиться. Ну не придурок ли ты? Придурок.       И Бакуго тоже придурок. Только он более умный придурок, чем ты. А вы, наконец, спускаетесь. Спускаетесь в ёбаный ад, честное слово.       Света почти нет, воздуха свежего — и не было никогда. Чувствуешь запах гнили и какой-то странный солоновато-горький, который оседает на рецепторах, — ты будто бы ощущаешь этот вкус, который вяжет тебе язык.       Сердце начинает стучать чуть быстрее, — уже появляется странное чувство опасности, — ах да, вы же и есть в этой самой ебучей опасности! У вас за спиной громко хлопает дверь… а ты осознаёшь, что маска тебя толком не спасает, потому что вот вообще никак, — только преет всё под ней, потеет и ощущается максимально херово. Вам бы сюда респираторы…       — Вы кто? — хрипит какой-то ублюдок из темноты, а ты смотришь в его сторону, но ни черта не видишь.       Благо, Бакуго подаёт голос первым, явно кривясь от ощущения, что ему пришлось открыть рот посреди этого отстойника.       — Мы к вашему, — он кашляет, а ты понимаешь, что говорить тут не стоит вовсе. К кому вы? Чё? Да и похуй, в целом, ты тут изображаешь команду поддержки: юбки не хватает и помпонов, чтобы орать «Ба-ку-го-ты-всё-смо-же-шь».       Бакуго кашляет, а затем останавливается, — видимо, вы дошли до какой-то контрольной точки. А, нет, вы просто дошли до двери, которую Бакуго с тихим скрежетом отодвигает, а затем сам заходит внутрь, придерживая так, чтобы ты мог зайти.       От здешнего воздуха у тебя уже слезятся глаза, но ты терпишь, контролируя дыхание, как тебя учили на тренировках, — тебе кажется, что всё это было так давно, что ты всё позабыл. А нет, оказывается, помнишь.       Сказать, что с каждым новым помещением вы идёте всё глубже в какое-то дно — ничего не сказать. Здесь ещё хуже, чем в предыдущей комнате, а улица так тебе вообще раем кажется. И тебе дико хочется туда сбежать. Тебе кажется, что на тебя смотрит куча людей, что все на тебя глазеют из темноты; ты ничего не видишь, кроме того, что освещается тусклым светильником из-под потолка… а им освещается огромная, блядь, куча свежего дерьма, находящаяся прямо под этим самым светильником, как главный экспонат на выставке       — Это, блядь, что такое? — охуевающе выдыхаешь, надеясь, что тебя никто не слышит, но затем поворачиваешься к Бакуго, который вообще с покерфейсом следит за всем и во что-то вглядывается.       — Заткнись, — нервно бросает тебе он, но выражение лица остаётся прежним — ему будто бы насрать на всё. Видимо, он серьёзно боится. Видимо, он серьёзно в панике…       А затем ты кричишь. Потому что чьи-то жёсткие и шершавые пальцы вцепляются тебе в лодыжку и тянут на себя. Дёргаешь ногой, попадаешь куда-то по лицу агрессору, он обиженно скулит, а затем протяжно смеётся, будто задыхается. А после его смех подхватывают ещё двое — и всех их не видно, все они спрятались от света, все они… видимо, издают этот мерзкий запах.       Бакуго вообще хуй, вероятно, забил на твоё присутствие здесь — не посмотрел даже, ничего не сказал, только продолжил стоять как истукан и ждать. И вот интересно, почему его не трогают, а тебя пытаются, блядь, снова сшибить с ног, лапая твои лодыжки?       — Ой-ой, Бакуго! Какие люди! — кажется, из темноты выходит тот, кого Бакуго там и высматривал.       Он становится прямо рядом с кучей дерьма, даже не обращая на неё внимания, а потом расставляет руки для объятий, корча доброжелательную рожу. Мерзкий тип. Его жёлтые волосы слиплись, под глазами залегли огромные, никуда не исчезающие синяки, а всё лицо осунулось… да и сам костлявый как скелет, кожей обтянутый. Мерзкий тип. Да ещё и улыбается так слащаво, что рвота к горлу подступает с новой силой, едва удаётся её сдерживать. Отгибать маску сейчас у тебя нет никакого желания, а если не отогнёшь — тебя прямо в неё стошнит.       — Ну же, Бакуго! Какими судьбами к нам? Неужто не обнимешь старого друга? — он ухмыляется, скалит пожелтевшие зубы, вскидывает тонкую бровь, наблюдая за реакцией собеседника. А собеседник не двигается, не шевелится, не говорит ничего, всего лишь смотрит и едва заметно подрагивает, — ты видишь это, когда опускаешь взгляд на его плечи. Да, чёрт побери, вы в том месте, которого боится даже Бакуго.       Отвратительный тип ещё минуту пронзает Бакуго взглядом, а затем переводит его на тебя, тут же расплываясь в ещё более довольной улыбке:       — А ты у нас кто, мальчик? Как тебя сюда занесло? — он слишком ярко выражает свои эмоции, тебе они даже наигранными кажутся.       Ты уже порываешься открыть рот, чтобы сглотнуть подступающую к горлу рвоту и ответить хоть что-то, как замечаешь, что Бакуго разворачивает ладонь к тебе, прижимая четыре пальца к большому — знак молчания. Тебе тоже нужно молчать. Почему? Не знаешь, но лучше делать, что велено. Поэтому в ответ ты просто киваешь, смотря снова прямо в лицо стрёмному придурку, который даже с места не двигается.       — Ладно, — ты облегчённо выдыхаешь, когда этот парень произносит такое короткое и простое слово. И он будто бы преображается — становится серьёзнее, увереннее, перестаёт скалиться и улыбаться, вглядываясь снова в лицо Бакуго. — С чем пришёл?       Бакуго лишь потряхивает сумкой, висящей у него на плече.       — С этим.       — Ты понимаешь, что здесь тебе не заплатят столько, сколько могли бы в другом месте? — он говорит теперь сухо, будто обсуждает что-то чрезвычайно важное. И ты осознаёшь, что да, они обсуждают дохрена важную вещь, но у тебя ещё не успел перестроиться мозг на это, — ты слишком напуган происходящим и вообще невесть как держишься на ногах, но хотя бы в видимом спокойствии.       — Да. Но не на помойку же это выкидывать? — Бакуго сушит слова ещё сильнее, чем этот тип, он их цедит. Тебе кажется, что он сам ещё чуть-чуть, и сблюёт на пол, потому что этот смрад выдержать практически нереально.       — Тоже верно. Бакуго, ты всегда отличался хорошо работающим мозгом, мальчик мой, — снова улыбается, но теперь как-то холодно и злобно, будто хочет своими словами и улыбкой заставить Бакуго что-то вспомнить. А Бакуго прошибает это насквозь, он вздрагивает, у него дёргается кадык. А ещё сильнее его перекашивает со следующей фразы этого хмыря: — Всё будет хорошо, ведь мы с вами здесь, а здесь самое безопасное место в городе.       Тебе было бы жалко портить такой напряжённый момент, но тебя снова хватают за ногу, жалобно скуля и будто пытаясь утянуть к себе, — а ты кричишь и даже кидаешь взгляд на руку, которая сжимала твою лодыжку и кроссовок. Руку, с красивым когда-то, но сейчас обломанным едва не под самый корень, маникюром. И руки ухоженные, пусть и под слоем грязи. Тебя перекашивает. Это пиздец.       Ты на время отвлекаешься от зрелища из Бакуго и его знакомого, по-видимому, старого, а когда снова смотришь на них — у Бакуго уже нет сумки, зато он прячет в карман пачку денег, а затем оборачивается на тебя и что-то шелестит губами. Видимо, ты должен уметь по ним читать или же иметь крайне острый слух, но… но ты совершенно ничего не разбираешь, а потому остаёшься стоять. И на всякий случай переходишь ближе к Бакуго.       Стоит тебе сделать пару шагов, как возвращается хозяин этого места. Уже без сумки. И снова с мерзкой лыбой.       — А теперь мы посмотрим крайне занимательное шоу! Вы же не откажете мне в компании, мальчики? — он ухмыляется, а потом бьёт себя по лбу и выдаёт: — Где же мои манеры?! Меня зовут Тошинори, но лучше называйте меня всемогущий! — он снова улыбается, а ты осознаёшь, что он тот ещё придурок, но теперь ты хотя бы знаешь его имя.       — Лучше называть тебя старым пердуном, — шипит Бакуго, тяжело вздыхая и едва не задыхаясь от местного смрада. — Показывай своё шоу.       — Бакуго, ты как всегда глуп, — Тошинори протягивает руку вперёд и треплет Бакуго по кепке, отчего тот морщится, но руку не отталкивает. Интересно.       — Так, Шоу. У нас прекрасное шоу! — он выглядит как настоящий психопат, говоря эту глупую фразу. А тебе уже страшно, что за «шоу» может проводиться в таком месте.       Тошинори похлопал в ладоши, люди завозились на своих местах, а затем ты услышал, как кто-то лениво идёт к выключателям и щёлкает свет во всей остальной комнате.       Он включается постепенно, сначала от дальних светильников, плавно переходя к центру, к месту, где вы стояли. И, оказывается, на стенах были лампы. Даже целые прожекторы. Они светили в одно единственное место — в невнятный комок из людей. В комок из людей… и девушки. На её лице пакет, из-под которого доносятся странные хрипы и всхлипы. Даже скулёж.       — Вот она, наша главная актриса! — смеётся мужчина, кашляет в ладонь, отточенным движением указывает на девушку, как бывалый экскурсовод на редкий экспонат.       А тебя перекашивает. Перекашивает и едва не выворачивает. Не только от запаха, но и от того, что ты видишь. В людях… нет, не людях, в этих существах не осталось совершенно ничего человеческого: обросшие, смердящие, роняющие отколупывающиеся от их одежды, — тряпья, которым они прикрывали свои причиндалы, — слои грязи, все как один, с синюшными отметинами на локтях… они тянули руки к этой девушке, лицо которой было закрыто пакетом. И она казалась максимально чуждой этому миру. Чуждой этому месту.       Но она цеплялась за их руки как за спасительный круг. Своими когда-то ухоженными и красивыми ручками она держалась за их грязные и заросшие волосами руки. Ты узнаешь в её ладонях ту, что хватала тебя за лодыжку.       Тебе не интересно, что будет. Тебе страшно, что может случиться. Что они могут сделать.       — Ох, вы знаете, как быстро чернеет невинная душа? — продолжает извергать пафосное дерьмо из своего гнилого рта Тошинори, — Взгляните! Она была так прекрасна! Нежна! Непорочна! Что же она теперь из себя представляет? М?       Секунд десять никто не двигается с места. Все молчат. Всё замирает и, кажется, будто весь мир перестаёт двигаться, каждый перестаёт дышать. А потом… а потом ты хочешь спрятаться за спину Бакуго, схватить его за руку и сбежать из этого отвратительного места: все как с цепи срываются, рычат, воют, хватают девчонку, — или же девушку, — и будто растягивают на своеобразной дыбе. Раздвигают её ноги, руки, задирают подобие одежды… и вид открывается максимально ужасный. Нет, у неё, вероятно, была красивая вагина… когда она не была покрыта кровью и дерьмом, когда была не настолько заросшей чёрными волосами… и это показывают специально вам — Бакуго, Тошинори и тебе. Ты с трудом сдерживаешь рвоту. Бакуго, судя по всему, тоже держится на последнем издыхании и дышит через раз.       Её насилуют по очереди. Своими мерзкими мелкими отростками долбятся внутрь, а она только хрипит да поскуливает, извивается… вот только кто тут будет сжаливаться? О нет, никто не будет. В неё долбятся, а ты видишь, как при смене одного члена на другой из неё начинает вытекать бурая мерзкая масса, как сокращаются её мышцы, — а она даже не дёргается. Только хрипит и стонет на все лады. Ей под пакет засовывают свои грязные руки все эти «люди», а она от этого пуще прежнего верещит, будто ей самой охуенно всё это нравится.       Тебя это не возбуждает. Тебя не возбудило даже будь на её месте парень… но тебе и не жаль. Тебе просто мерзко. Ты лучше бы сдох, чем продолжил на это всё смотреть…       И всё-таки у неё слишком чистые и нежные руки. Слишком.       — Красота, верно?       Голос звучит приглушённо, достигает твоих ушей как сквозь толстый слой ваты. Ты трясёшь головой, — она начинает кружиться. Ты сглатываешь собственную рвоту.       Всё тянется вечность. Тебя, кажется, шатает. Ты забываешь, как дышать и как стоять. Ты в душе не ебёшь, что делать дальше… но это приходит само, за тебя здесь всё решают. И это делает даже не привычный для тебя Бакуго.       С неё срывают пакет.       Ты едва не теряешь сознание.       На тебя… смотрит твоя старая знакомая. Даже больше, чем знакомая. Момо. Яойорозу Момо. Она смотрит на тебя затуманенным хмельным и ошалевшим взглядом. Она смотрит тебе прямо в глаза — по крайней мере, у тебя такое ощущение создаётся, ведь её взгляд расфокусирован… И её долбят. Её долбят уже в обе дырки, её почти и не держат, лишь прижимают к её губам ладони, чтобы она проглотила… да, чёрт побери, они в процессе этого дерьма шпигуют её таблетками. И ты не знаешь, какого хера она здесь делает. Последний раз вы виделись, когда ты у неё ночевал и, честно, ты очень не хотел бы вспоминать те ночи.       Эту ночь, даже этот день, ты всегда будешь мечтать забыть.       Она не сопротивляется. Она сама насаживается на грязные и мерзкие даже на вид члены… и послушно глотает всё, что ей суют в рот. И послушно принимает в себя всё…       Ты не знаешь, как ты всё ещё стоишь на ногах. Ты не чувствуешь своего тела. Ты весь обратился в зрение. Ты не хочешь знать, что будет дальше, ты знаешь, как всё закончится. Ты хочешь, чтобы всё закончилось прямо сейчас, но ты не хочешь, чтобы оно заканчивалось так, как это «логично» должно закончиться… Ты не хочешь этого видеть. Ты хотел бы закричать, только у тебя не выходит даже сделать вдоха. Никак. Ничего. Ты бесполезен, Шото, ты ничтожество. Ты смотришь, как твоя давняя подруга, пусть и предавшая тебя, глотает странные таблетки, едва не блюёт с них, скачет на членах всех бомжей этого притона, — и не можешь ничего сделать. Не имеешь права что-либо делать.       Твоя шкура дороже. Она тебе дороже.       Заканчивается всё… как ёбаный фильм. Это и шло как фильм, ты просто не мог поставить на паузу, закрыть его, закрыть глаза или вовсе уйти от экрана. Но конец ты буквально просматриваешь, вообще не ощущая собственного существования.       Ей просто заклеивают рот, засыпав туда кучу таблеток и залив какую-то жидкость. И вставляют кляп. И продолжают трахать, несмотря на истошные вопли, дёрганье в агонии и жалкие попытки вырваться.       Её продолжают ебать, даже когда она вовсе перестаёт шевелиться.       — Правда ведь, это прекрасно, когда в горло заливают концентрированный уксус? — смеётся Тошинори, вырывая тебя из цепких лап ступора.       Ты, кажется, даже киваешь.       Что происходит дальше — сказать трудно, особенно тебе. Ты не осознаёшь совершенно нихуя. Привычное состояние.       — До скорой встречи, мальчики! — смеётся мужчина, когда Бакуго за руку ведёт тебя к выходу. По пути ты, кажется, спотыкаешься об руку Момо, которую уже кинули на пол, всё ещё не переставая трахать.

***

      — Живой? — сурово, но побито и сухо спрашивает Бакуго, когда вы добираетесь до остановки.       — А? — отвечаешь как чёртова амёба.       Ты бы понял себя, если бы ты мог думать хотя бы о чём-то. Но ты не думаешь ни о чём. Ты находишься без сознания, пока находишься в сознании. У тебя мозги не встают на место, их не посещает ни единой мысли.       У тебя в голове застряла одна лишь картинка.       Ладонь Момо на твоей лодыжке.       Последнее прикосновение. Последнее касание до её живой. Это сводит с ума. Если уже не свело.       — Долбоёб. Иди сюда, — Бакуго опускает свою маску, затем твою, легко касается твоих губ своими… а тебя рвёт. Прямо в рот ему рвёт. И на одежду его и свою. А ему будто бы похуй. Он продолжает обнимать твоё трясущееся тело.       Твой мозг наконец-то встаёт на место. Ты начинаешь реветь. В голос. Навзрыд. Задыхаясь и захлёбываясь соплями и рвотой, бормоча что-то невнятное себе под нос и завывая как побитая собака. А Бакуго просто обнимает тебя. Молчит. Обнимает. И гладит. И тебе кажется, что роднее его у тебя на всей этой планете никого не было, нет и не могло быть никогда в жизни.