Чонгука не было все выходные. Что вполне ожидаемо и предсказуемо.
В час ночи, устав ворочаться в постели, Суён поднялась с неё и накинула шёлковый короткий халат поверх ночной сорочки. Это был красивый комплект цвета блен-де-блана с рисунком распускающихся красных и белых роз на ткани. Когда-то она приобрела его в Финляндии. В обычном магазинчике совершенно не брендовом и не от одного именитого кутюрье. Совершенно обычный магазин и точно такая же вещь, но оказалась знаковой. Суён могла утверждать, что это любовь к вещи — как бы парадоксально не звучало — оказалась с первого взгляда.
Ступив босыми ногами из комнаты, младшую Чон потянуло в зал, прямиком к камину, словно должна сейчас там быть. И это она отчётливо чувствует ровно выстукивающим сердцем. Её тянет. И она догадалась, почему, когда, приоткрыв двери гостиной, услышала треск поленьев.
Комната была поглощена в темноту, и только свет от огня в камине освещал пушистый ковер, журнальный столик со стеклянной столешницей и Чонгука, сидящего прямо на полу у дивана, упираясь в него спиной. Маленькая невидимая и неразрывная для остальных связь тонко тянулась между ними. Близнецы способны чувствовать и незримо ощущать друг друга, хоть они и знатно отдалились. Это не простые домыслы и изучения биологов, физиков, психологов и многих других учёных. Это то, что не разгадается ещё долгие годы. Это более духовное. Высшая сила.
Чонгук знает, что она здесь, несмотря на то, что ступала слишком тихо. Его левая нога была вытянута, а правую согнул, как подлокотник для руки, в которой удерживал пустой бокал, но крутил им, словно там ещё находилась какая-то жидкость. Он не смотрел на Суён, его взгляд был сфокусирован на огне в камине. Как заворожённый, он не моргал под гипнозом стихии, находясь где-то на пограничном состоянии между самим собой.
Запахнув сильнее халат, Су аккуратно ступила ближе, огибая диван. Рядом с братом на полу стояла только начатая бутылка рома.
«Сколько же тебе надо выпить, чтобы заглушить все тревоги?»
Он ведь снова отрывался эти дни. Она знает. Одежда была измята и не несла былой свежести.
— Чего не спишь? — вернувшись из размышлений, не оборачивая головы, всё так же находясь под влиянием огня, он задал вопрос.
— Опять бессонница.
Чонгук хмыкает про себя. Врёт же. Она ждала его. Хоть никогда не говорит, но сестра переживает, когда он отсутствует больше суток. Она единственная, кто действительно беспокоится о нём.
Этот дом всегда тих. Слишком тих. Отец вечно на работе, в командировках, на переговорах, а мать… Кажется, эта женщина здесь вообще не живёт. Она предпочитает оставаться на их вилле, возле моря в Италии, подальше от нерадивого мужа, строя мимолетные романы с жаркими молодыми итальянцами. Они красиво говорят. Красиво ухаживают. С ними она вечно молода. Так даже было проще. По крайне мере, для Суён. В отсутствие матери она могла дышать полной грудью, спокойно передвигаться по дому, а не слышать вечные упреки и контроль каждого шага. С матерью это вечная борьба, где ей каждый день необходимо доказывать, что она проснулась ещё лучше, ещё идеальнее, чем вчера. Чон всё видел. Видел, как тухнут глаза сестры с появлением матери. Эти глаза, созданные, чтобы сиять и излучать тепло, теряли свой блеск. Им вполне спокойней вдвоём. Они давно поняли, что родителям не нужны, загруженные своими проблемами, предкам некогда тратить время ещё и на детей.
И только тишина давила в моменты отсутствия всех. Даже прислуга появлялась только по зову. Это тишина загоняла в коробку из собственных внутренних тяжб, загоняя в одиночество каждого попеременно. Именно это Чон никогда не мог переносить. Он сбегал, потому что не мог находиться в стенах, где мерзким скрипом разносится эхо. Для чего строить такие особняки, в которых ты никому не нужен? Даже самому себе. Это просто красивая обёртка достатка с самой невкусной начинкой из пустоты обывателей.
Он знает, что бросает сестру один на один с этим проклятым домом, но ничего не может поделать — он задыхается здесь. Задыхается в том месте, куда должно тянуть людей в родное место, к семье. А если этой семьи нет? И не было никогда. Каждый живёт собственной жизнью и развлекается, как может. У него есть только Су. Одна-единственная. Но вынужден бросать даже её, а потом сам же не в состоянии некоторое время смотреть ей в глаза, ощущая вину. Если бы только она знала, как он желает находиться с ней рядом, но не может. Всё это выше его сил. Проще пить.
— Иди сюда, — наконец он обернулся, до конца придя в себя, похлопал свободной рукой возле себя и протянул руку, предлагая ей удобно устроиться подле него.
Суён мягко улыбнулась и, не медля, присела рядом, чувствуя, как брат приобнял за плечо. Такие моменты стали редки, и их автоматически хочется занести в драгоценные воспоминания. Тоска по брату сжимала грудную клетку. Порой хочется самого простого — внимания. Те дни, когда они часто общались, смеялись и проводили время вместе, как неразлучные, слишком быстро закончились. Наверно, они просто рано повзрослели. Связь между близнецами существует не обычным термином. Истинно существует. Она прорывалась с самого рождения и осознанно прочувствовали, когда на расстоянии один из них разбил коленку. Они испытывали боль друг друга на себе. И до сих пор испытывают, но теперь глубоко внутри. И перезаписали в иную стадию — привычка. Они живут с болью из года в год. Засыпают и просыпаются. Адаптировались, лишь бы не жить с желанием разодрать грудную клетку и вырвать собственное сердце.
Поленья в камине приятно потрескивали. Давно Суён не было так уютно дома. Она уложила голову на плечо Чона.
— Где ты был?
— Я могу рассказать, но ты-то уверена, что хочешь знать?
Не хочет, потому что Чон со своими дружками никогда не отличался разнообразием. Ей просто надо было поинтересоваться, так, на всякий случай.
— Ну, явно же не ездил на конференцию по биофизике, потому что тебя волнует локализация опухолевых клеток в глиомах головного мозга?
— Нет, всего лишь искал цель, приводящую человека к истине.
Куда дели её бесбашенного братца?
— И как? Нашёл?
— Как сказал Тэхён: «Смысл жизни в красоте и силе стремления к целям, и нужно, чтобы каждый момент бытия имел свою высокую цель».
— Это же Максим Горький.
— Да? Вот пиздюк, — Чонгук улыбнулся.
— Тебе надо меньше пить с Тэхёном, — тихонько посмеялась Суён. Плечо брата дрогнуло, он смеялся с ней за компанию. В такие моменты остро ощущается, как тебе этого не достаёт. Простого общения. Самого обычного, без вздёргивания носом, осанки и поставленной речи. Простого общения, где они просто брат и сестра.
Управляясь одной рукой, Чонгук поставил рюмку на пол, взял бутылку рома и плеснул его в ёмкость. Вторая рука продолжала покоиться на плече сестры, мягко его поглаживая через шёлковый халатик. Совершив глоток, он, предлагая, протянул рюмку Су. Она редко пила, но сегодняшняя ночь была такая притягательная и расслабляющая, так что рука автоматически потянулась. Глотнув, адское пойло зажгло на губах и языке. Её нос поморщился. Ром определённо не её. Вернув рюмку брату, взглядом спокойно продолжила наблюдать за танцующим пламенем. Языки огня извивались по поленьям, медленно, но верно обгладывали до самых угольков. Теперь и горло зажгло после рома. Как Чон это пьёт?
В доме снова тихо, но в этот раз они рядом. Глаза Су прикрывались. Чувство бессонницы отступило, сменяясь на дремоту. Когда-то, когда им было лет по шесть, Чонгук не мог уснуть без Суён. Случалось это в особый пик скандалов родителей. Крики разносились по дому, как по трубам, заглядывая в каждый уголок отголоском скверного слова. Он прибегал к ней в комнату, залазил под одеяло и успокаивался, лишь когда рука сестры начинала поглаживать его волосы. Удивительно, но сейчас она не может уснуть без него. Широкие плечи брата комфортнее подушки.
— Чонгук-и, — тихо, едва не шёпотом обратилась Суён, не открывая внезапно потяжелевших век, — скажи, ты чувствуешь удовлетворение?
Как же пошлые шуточки застревают на языке. Они щекочут горло. А что первое может подумать испорченный во всех аспектах парень? Он сжимает плотно губы, сдерживая смешок и прорывающуюся улыбку, а потом смотрит на сестру. Её длинные ресницы бросали тень под глазами, грудная клетка плавно вздымалась от спокойного дыхания. Она расслаблена. Отблески огня скользили по оголённым участкам стройных ног. Кожа Суён всегда была гладкой и мягкой, он это чувствует, когда мизинец руки зашёл за границы ткани на плече. Он знает, что её беспокоит. Часто их посещают одни и те же вопросы, но они одинаково не знают ответов. А должны ли они вообще быть, когда всё решается за них?
Приоткрыв глаза, Су приподнимает голову, посмотрев на Чона, всё ещё ожидая ответа.
— Не знаю, — честно отвечает он, отворачиваясь от её глаз, точно таких же, как у него, и снова глотает ром и снова без закуски, потому что её и нет. Не брал, предпочитая просто пить в одиночку. — Мне кажется, мы вечно живём на тонкой границе. Если сравнивать с сексом, — эх, всё же не удалось не затронуть данную тему, — то эта граница, приближённая к оргазму, но не можешь его получить, как бы не ускорялся, прилагал усилий или не менял поз. Тебе приятно, хорошо, но со временем начинаешь злиться, потому главного, к чему стремишься, в чём вообще и был смысл начинать прелюдии — нет. Нет пика разрядки. Удовлетворения.
Оторвав взгляд от губ Чонгука, Суён сама потянулась к рюмке в его руке и допила остатки рома одним глотком. Съёжившись, вытерла тыльной стороной ладони капельку, скатившуюся с уголка губ.
— Паршивое состояние, — хмыкает младшая, снова удобно укладываясь на его плече и прикрывая глаза.
— Пиздец какое паршивое, — полностью соглашается Чон.
Этой ночью тишина их успокаивает. Они смолкли и просто слушали треск опалённого дерева. Суён через некоторое время обмякла и засопела. Посмотрев на сестру, Чонгук улыбнулся. Редко увидишь её такой беззащитной девушкой. Достав телефон из кармана, просто узнать время, на экранных часах уже был четвёртый час. Задница знатно затекла, но он позволил Су разоспаться. Отставив рюмку и полупустую бутылку, он перехватил спящее тельце сестры и поднялся на ноги. Ноги тоже затекли. Сейчас бы размяться да потянуться, но сначала надо уложить Суён. Удивительно, насколько она лёгкая. Все эти диеты до добра не доводят. Надо поговорить с ней, что нельзя питаться одними салатами.
Выйдя в холл и поднявшись на второй этаж, Чонгук шёл в сторону сестринской комнаты, но остановился, когда Хосок вышел из-за поворота с левого крыла коттеджа после ночного обхода.
— Господин Чон? — молодой мужчина непонимающе осмотрел Суён на его руках. — Что с Суён? — он приблизился к ним.
— Для тебя госпожа Суён, — моментально напрягся Чонгук и обошёл охранника. — Она просто уснула.
— Я помогу, — протянув руки, Хосок намеревался перехватить девушку к себе, но осёкся, опуская их обратно, уловив тяжёлый взгляд.
— Я сам! — сквозь зубы процедил Чон.
Хосок смиренно кивнул и лишь приоткрыл двери, помогая молодому господину беспрепятственно войти в комнату Суён.
Когда двери за ними закрылись, Чонгук фыркнул. Странно, но он ревнует сестру к её же охраннику. Не к одному из друзей — даже к Тэхёну с его вечными откованными намеками — а именно к этому Хосоку. Это братская ревность, желание защитить сестру, но как она парадоксальна, учитывая, что Чон Хосок сам охранник ревностного объекта. Ему дико не нравятся их связь с Суён. Друзья? Да ему смешно от этого. Чем этот Хосок отличается от тех парней, что хотят заполучить сестру. Нет, он ему не нравится, потому что чувствует, что он крадет Су у него. А ещё больше не нравится её привязанность к нему. Он всего лишь пёс, обязанный охранять. Вот его функция, но он, кажется, добился слишком много, а Су ему верит. Он верно, как положено, ошивается возле её ног, аж тошно.
А когда зародилась его ревность? Когда увидел, как Суён улыбается с ним? Когда заметил покой на лице при его присутствии? Как стали шушукаться подружками? Но всё это когда-то принадлежало только ему. Ему одному! Когда же они успели отстраниться друг от друга? Время, возраст и их менталитет решил всё за них. Да и его вина есть.
Но на всё всегда есть своя причина.
Аккуратно уложив Суён на кровать, Чон укрыл её одеялом. Пускай выспится, она и так вымотана. Утром пары можно и пропустить, ничего, мир не обрушится. Как будто от одного дня без знаний резко отупеешь. Склонившись, он мягко поцеловал сестру в лоб. Такой семейный жест, единственный и существующий только между ними. Мать никогда их не целовала перед сном. Отец не читал книжек на ночь. Они не знают эту сторону, когда, получив долю любви и ласки от родных, сладко засыпаешь. Не отстраняясь, он ещё рассматривал лицо Су. Она выросла, если можно так сказать,
слишком красивой девушкой, но со
слишком ранимой душой для их семьи. Даже во сне она будто окутана в печаль и не может найти себе места в мире. Он знает, утром она снова будет прежней, более привычной Суён. Той, в чьём взгляде будет «весь мир принадлежит мне». Все они носят эту маску.
Чёрные длинные пряди спадали на плечи и мягкую подушку. Отворот сползшего халата открыл острые ключицы и часть сорочки. Суён была без лифчика, что можно судить по выделяющемуся соску. Чонгук вернул взгляд к её лицу, заострившись на бледно-розовых влажных губах, и сглатывает сухую слюну.
Это неправильно. Ненормально.
Сжал кулаки в нерешительности. Он будет жалеть. Но о том, что желает аморально, или о том, что не сделает? О чём будет сожалеть больше, пока не знает.
Ещё секунда на раздумья, и оставляет ромовый поцелуй на её губах.
***
Глаза резало от света экрана ноутбука. Слова в документе сливались в какую-то неразборную кашу, и приходилось часто промаргиваться. Пятый час утра, а Джин так и не покидал своего кабинета. Голова не болела, она нескончаемо ныла и давила на виски, которые он сейчас промассировал, надеясь, что так станет чуть легче, но не стало. Ему поможет не крепкий кофе, а только крепкий сон. Закрыв крышку ноутбука, он упёрся локтями о стол и потёр ладонями лицо. Сегодня с него хватит. Конечно, он трудоголик и сутками может не вылезать из отчётов, подсчётов и графиков доходов — для него уже норма. Но сегодня усталость от тяжёлого дня взяла вверх. Ещё бы, такой насыщенный день — переговоры с поставщиками, два совещания — и не менее насыщенная ночь с поправкой документации.
— Джин, — двери личного кабинета открылись, и он отнял руки от лица. Отец — глава компании — мужчина с редкой проседью на висках вошёл внутрь. Он выглядел более свежо, но у него и опыта больше в ночной работе.
Господин Ким, несмотря на солидный возраст, сохранил былую мужскую красоту. Все сотрудницы в компании хотя бы раз были в него тайно влюблены. Чёткая линия подбородка, глубокий холодный взгляд с лёгким прищуром, густые брови. Тэхён унаследовал внешность отца, в то время как Джин больше схож с матерью, но от этого был не менее привлекательным.
— Я хотел сегодня видеть Тэхёна, — опять завелась старая шарманка, которая у Джина в печёнке уже сидит. Всегда отцовское «хотел» означает «сделать». И сделать именно ему.
— Я говорил ему.
— Видимо, плохо говорил.
Отец не кричит, но по его лицу скользнуло недовольство. Да кто будет довольным, когда что-то идёт не по их плану. Особенно эта больная тема руководителей и верховного начальства. Но для господина Кима тема, касающаяся его младшего отпрыска, и вовсе встаёт поперёк горла и шилом в пикантном месте. А старшему расхлёбывай. Сколько раз Джин пытался поговорить с братом? Но толку ноль. Потому что Тэхён хуй клал на его мнение. Будучи подростком, лет с пятнадцати, он отбился от рук окончательно, а вот приручить обратно уже нет смысла. Отцу важно привить ответственность, ввести в курс дела, ведь часть акций принадлежит именно ему, но младший Ким появляется в компании через раз и больше в знак благосклонности. Но каждый раз часть уговоров, попытки донести, насколько это необходимо, с лёгкой руки отца ложится на Джина. Возможно, насколько старший догадывается, это чувство вины и нежелание показаться деспотом не позволяет господину Киму лично поговорить с сыном. Конечно, всегда проще откупиться «игрушкой», вот только возраст у Тэхёна уже не тот. Тэхён имеет полное право нести обиду, именно поэтому многие его «проказы» легко сходят ему с рук. Но вот только Джина уже изрядно достало носиться с младшим, как с неуправляемым малым дитём.
— Я поговорю с ним ещё раз, — устало произнёс Джин.
— И в это раз будь более убедительным, — дал наставление отец, собираясь уходить, но задержался, снова обратившись к сыну: — Передай матери, что меня сегодня не будет.
«Меня сегодня не будет» — эта фраза звучит чаще, чем «доброе утро». Богатая жизнь обрекает на вечное ожидание, надежду «придёт ли сегодня», найдётся ли часок у мужа и отца время для семьи. Но самое страшное, во что выливается достаток, окутанный в индивидуальное одиночество — это смирение. Ты привыкаешь к такому раскладу, образу жизни. Тебе становится плевать, когда остальным плевать на тебя. Так зарождается эгоизм. А в их семье эгоизма больше всего оказывается в Тэхёне, который отсыпается после загульных выходных. В том, с кем теперь вынужден поговорить Джин. И вместо того, чтобы по приезду сразу лечь спать, он направится будить его похмельную тушу.
***
«Я опаздываю, прости».
Так гласило утро Минсо. Хёри как всегда. Она вздохнула, свернув окно сообщения, убирая телефон в свой рюкзак, звякнув многочисленными брелками и зашла внутрь академии. Пришлось побыть ранней пташкой из-за плохого сна в выходные, поэтому неудивительно, что коридоры пустуют — студенты не упускают возможность поспать подольше, придя к самому началу пар. А вот Минсо совершенно наоборот — не могла находиться дома. Впервые её терзают стены, к которым успела уже привыкнуть. И всё благодаря брату.
Проснувшись утром после вечеринки, она обнаружила от него записку на холодильнике: «Вызвали на работу, не теряй». Но она всё равно теряет, потому что в записке не было указано, насколько он ушёл и когда вернётся, а телефон его и вовсе недоступен. Разве так можно? Она переживает. Прошли сутки, а он так не объявился. Даже в воскресном вечернем разговоре с мамой, голос её выдал. Врать Минсо не умеет, особенно матери, поэтому пришлось признать, что Ван пропадает на работе и сильно устаёт. Все же капельку утаивает, как её тревожит смена настроения брата.
Минсо не знает, но в последние дни краски жизни, возбуждённость от переезда в самый центр медленно угасают и теряют былой восторг от всего происходящего. А ведь и года не прошло.
«Я просто скучаю по маме» — так она стала оправдывать при любом удобном случае.
Конечно, скучает. И если вначале всё было интересно, как ребёнку, оказавшемуся в Диснейленде, то, адаптировавшись, приходит тоска по маме, по их старенькой квартирке, где всегда было уютно и вкусно пахло едой, а отношения с Ваном были близки и теплы её сердцу.
Первая стадия перехода во взрослую жизнь активирована.
Заправив прядь за ухо, Минсо открыла двери аудитории, как на неё едва не налетел профессор по экономике. Кипы бумаг, которые он держал в руках, едва не разлетелись, но он успел их удержать. Мужчина пятидесяти пяти лет, достаточно стройный, но с очень плохим зрением, так что он прищуривался каждый раз, чтобы лучше разглядеть, даже когда надевал очки. Его предмет «финансовый менеджмент» был одним из самых интересных, потому что всегда приправлялся байками из жизни профессора.
— Эти отчёты, будь они неладны, — пробурчал профессор и покосился, уставившись на вошедшую студентку. — Минсо, какая удача. Будьте добры, вчера заработался, ничего не успеваю, — быстро бормотал профессор о чём-то своём. — Не могли бы вы приготовить мой стол и доску к лекции. Я, скорее всего, буду вынужден задержаться у ректора.
Поправив очки, он быстро юркнул за дверь.
Минсо прикрыла рот, так и не успев сообщить, что она вообще-то сегодня не дежурная. Но ведь профессор попросил именно её. У неё ещё со школы осталось чувство «всеобщего помогания», как она это называла — не могла отказать учителям и одноклассникам в помощи.
Оставив рюкзак на своем месте, засучив рукава голубой водолазки, решив вначале приготовить маркированную доску к чистоте, она схватила губку, принимаясь безжалостно стирать расчёты профессора, приподнимаясь на цыпочки, чтобы достать до самого верха, но роста так и не хватало, как не тянись.
— Вот надо же было такой мелкой уродиться, — сама над собой тихо под нос посмеивается Минсо.
«
«Мелкий» — так Тэхён называл Чонгука» — и что она вообще это вспомнила. Вечеринка прошла, все о ней забыли, а вот она не может. Тот день прокручивается в её голове, вспоминая все моменты: мягкий голос Чимина, аромат машины Чонгука и проницательный взгляд Тэхёна.
Кажется, она до сих пор ощущает его на себе…
