Супергерои

Цветные бумажные коробки и пакеты громоздились на кровати, словно домики из волшебного миниатюрного города шопоголиков. Из пакета с крокодильчиком Баттерс достал платье голубого цвета с таким же зелёным крокодильчиком на левой стороне и критически его осмотрел. Мама настояла на том, чтобы купить это платье, хотя Баттерс уверял её, что одних футболок и джинсов будет достаточно. Тогда мама воскликнула: «Точно! Джинсы!», и Баттерса привели в очередную примерочную, где он с трудом натянул на себя узкие-узкие скинни и обтягивающую блузку, в которых его фигура стала похожа на песочные часы. Все это время мама ободряюще улыбалась и тащила его в следующий отдел с одеждой, где однотипные ряды вешалок с однотипными шмотками и один и тот же музыкальный бит из «Фрутилупса» снова вызывали чувство дежавю. За то время, что они провели в торговом центре, Баттерс так и не понял, почему его новый внешний вид вызывал у мамы такой восторг. Трудно оценивать себя, когда видишь в зеркале чужого тебе человека, трудно совладать с незнакомым телом и вообще что-то примерять, когда одежда застревает на груди и путается в непривычно длинных волосах. В тесных, освещённых неприятным плотным светом коробках-примерочных ощущаешь себя подопытным кроликом, которого рассматривают со всех сторон. В салоне красоты в том же торговом центре он потерял полчаса своей жизни. Парикмахер всего лишь пробежалась ножницами по кончикам волос. Мама же просто сказала: «Посмотри, какая красавица, Стивен», и даже папа, который прежде, глядя на растущую гору покупок, ворчал: «У них нет скидок, как на Амазоне!», улыбнулся. А мальчиком Баттерс был некрасивым, что ли? В кабинете врача из него высосали все чувства и эмоции, и на реальность теперь Баттерс смотрел отстранённо, как будто он превратился в бестелесный разум и подсматривал за жизнью другого человека. Не его тело, не его жизнь. Всю дорогу из Денвера он молча просидел на заднем сидении машины, разглядывал пролетающие мимо серые горы, серые деревья, серые дома и серых людей. И когда прежде такой красочный детализированный мир успел превратиться в схематичный карандашный набросок? Сильные ощущения оставляют ложное чувство постоянности, как будто так было и будет всегда. Когда они приехали домой, Баттерсу начало казаться, что он всю жизнь прожил в чужом девчачьем теле, и только старые парнячьи вещи в шкафу якорем пока ещё удерживали ту реальность, к которой он привык. Родители сказали освободить шкаф, но Баттерс медлил, доставал новую одежду из коробок и клал обратно. Оставил на кровати небольшой островок свободного места и сел туда. В зеркальной двери шкафа увидел своё отражение и вздрогнул. Никогда он не привыкнет, наверное. Баттерс подошёл к зеркалу. Трусы с кружавчиками в облипку и лифчик, который превратил груди в два упругих шара, его заставили надеть родители. Руки задевали грудь при взмахе. Непривычно. И кожа непривычная, гладкая, по ней на удивление приятно скользить пальцами. Непривычные ноги без волос, непривычно заметная талия. И непривычные складки между ног, покрытые светлым тонким пушком. Баттерс чуть приспустил трусы, чтобы снова получше рассмотреть их. Голос мамы за дверью выдернул его из равнодушно-созерцательного состояния: — Баттерс, к тебе пришли! Едва Баттерс успел натянуть трусы обратно, как открылась дверь, в комнату вошёл Кенни и застыл на пороге. Снял капюшон своей неизменной оранжевой парки, снял с плеча рюкзак, поставил его у ног и начал разглядывать Баттерса очень внимательно, как будто хотел изучить его тело в мельчайших подробностях. Глаза у него как будто заблестели ярче, а щёки как будто стали розовее. Или показалось? Показалось или нет, но под его взглядом кожа стала непривычно чувствительной. Сквозняк из коридора, из неплотно закрытого окна — Баттерс почувствовал всё и увидел в зеркале, как покраснели плечи, шея, лицо и грудь. — Извини, — сказал он с трудом, потому что чувство собственной уязвимости сковало горло. — Я сейчас оденусь. И метнулся в шкаф. Ноги не удержали его, в темноте он задел спиной и сбил пару коробок. Ёшкин кот, глупый, глупый, глупый! Мало позора в мужском туалете торгового центра было, так опять забыл! Из всех одноклассников подставился именно перед Кенни. Будь это кто-нибудь другой из парней, возможно, насмешек было бы не избежать, но Баттерс привык к насмешкам. Кенни — другое дело, он не будет смеяться. Но уж лучше насмешки от Картмана, чем стыд перед Кенни. У Кенни Маккормика самые добрые голубые глаза, тайну которых Баттерс пытался разгадать в течение долгого времени, ещё с тех давних пор, когда Кенни завязывал капюшон так, что только глаза и торчали. На уроках, когда Кенни не видел, Баттерс разглядывал его, изучал, зарисовывал быстренько в блокнот, чтобы лучше понять. Особенно старался нарисовать глаза, по ним Баттерс учился определять истинные эмоции. Иногда на рисунках глаза выходили задумчивыми, иногда — с озорным блеском, иногда — усталыми и даже безучастными. Лукавые и прямодушные, смешливые и серьёзные, гордые и чуткие — Баттерс рисовал их много. И складывал в отдельную папочку, которая сейчас пылилась здесь же в шкафу. Потом Кенни начал все чаще снимать капюшон, который прежде носил постоянно. Сначала — при виде Баттерса, потом дома и в компании друзей — Кайла, Эрика и Стэна, а потом и на уроках. Сейчас Кенни надевал капюшон редко, и в такие моменты Баттерс старался его не беспокоить. И сейчас этот самый добрый и самый нормальный парень в школе ждёт, когда Баттерс отойдёт от своего позора и выйдет из шкафа. В шкафу пахло полежавшими вещами и было настолько темно, что перед глазами замельтешили чёрные точки, и настолько тихо, что частое стакатто сердца стало слишком громким. Баттерс нащупал что-то похожее на свитер и брюки, и надел, не с первого раза. Кенни не ушёл. Он разглядывал постройки из пакетов и коробок на кровати и вертел в руках тонкую голубую папку. — Извини. — Баттерс уткнулся в пол. — Я… иногда забываю, что уже не парень. Ты вошёл, а я тут стою голый! — Я ничего не видел, — сказал Кенни своим привычным быстрым голосом. Баттерс посмотрел на Кенни украдкой, но тот сразу перехватил его взгляд и подмигнул. — Во, по тригонометрии домашка, Кайл передал, — Кенни протянул голубую папку. — Три листа. Что за жесть Миссис Ким вам задаёт? — Спасибо большое. — Баттерс взял папку так, чтобы не задеть случайно Кенни пальцами. — Но разве Кайл не мог по интернету задание послать? — Да так, я сам хотел зайти, — и Кенни улыбнулся. Это нельзя было назвать полноценной улыбкой, всего лишь правый уголок губ чуть-чуть приподнялся, но в полный рот он улыбался редко. Эрик Картман посмеивался и говорил, что Кенни так криво улыбается, потому что у него зубы плохие. — Как у тебя дела? Родители подобрали тебе модный лук, да? Баттерс опустился на кровать, выдохнул. Сейчас стошнит. От того, что он собирался рассказать, то есть. — Мы съездили в клинику, — начал он. — В общем… врачи не смогли выяснить причину моих… перемен и сказали, что будут наблюдать меня. Сказали, что у меня полнофункциональный женский организм, без отклонений. — Даже так? — Кенни хмыкнул и, подвинув коробки на кровати, сел рядом. — Что они там делают! Гинеколог постоянно просила расслабиться, но как можно расслабиться в таком неудобном кресле? А потом она как запихнула в меня зеркальце, я даже уйти хотел, соскочил с кресла, но мама сказала, что все через это проходят, в общем, гинеколог очень долго в меня пихала это зеркальце и какую-то палку для узи, так больно было, я до сих пор чувствую это, как будто дырку во мне просверлили! Кажется, Кенни снова хмыкнул. И внезапно взял за руку. Тошнота сменилась тягучим чувством предвкушения чего-то важного, а ещё Баттерс как будто снова стал голым. — То есть, — продолжал он, — девочкам, чтобы добраться до самого главного, или… ну там… себе приятное сделать, надо глубоко в себя пальцы пихать? — Да, именно так. — Я, конечно, знал, что там глубоко, но не знал, что настолько! Когда я… был с девочками, то и подумать не мог, что они испытывают такое! — Гинеколог — это, конечно, жопа. Но у парней есть массаж простаты, например. — Что это? — Это когда пальцы в жопу пихают и трут там все нафиг, чтобы дети потом были. — Ни разу ничего подобного не делали! — Тебе ещё рано. Или, в твоей ситуации, уже поздно, не знаю. В зеркале напротив отражались две их сидящие рядом фигуры, коленом к колену, плечом к плечу. Тягучее чувство в животе усиливалось. Так вот о чём говорила Шарлотта, когда они три года назад сидели в парке на лавочке и смотрели, как закатное солнце окрашивало бледно-голубое небо в розовый. Тогда хотелось улететь в небо вдвоём, вместе с чернеющими на фоне неба птицами, а Шарлотта прижималась к щеке и рассказывала о странном, но невероятном чувстве внизу живота. Неужели он начал мыслить, как девочка? — Сегодня у нас в школе жесть была. Уже знаешь, наверное, — нарушил молчание Кенни. — Бедный Клайд! Что творится у него в Твиттере! Каждые пять минут признаётся в любви Твику, пишет, что жить без него не может. — Баттерс достал телефон, открыл Твиттер и прочитал вслух одно из сообщений: «Ничто не доставляет мне радости, кроме тебя, Твик! Не обижайся, милый! Твои обиды делают мне больно!». — Ужас, — повернулся он к Кенни, — ему можно как-нибудь помочь? — К колдуну Картману сходить и попросить отворотное зелье? Что ещё сделать? — Отражение Кенни в зеркале усмехнулось. — Зато все обсуждают теперь Клайда и Картмана и забили на тебя. — Что же это значит, Клайду теперь так жить? Нам всем теперь так жить? — Да ладно, вроде, как обычно, была жопа, так и будет, вряд ли что-то изменится, — Кенни подмигнул. Баттерс вдохнул побольше воздуха и выложил то, что долго накапливалось в его душе и чего он никому до сих пор не рассказывал: — Город у нас всегда был беспокойный… Все, что к нам попадает, все, что здесь происходит, как будто искажается, преломляется. Иногда я даже не понимаю, в какой реальности живу и сколько времени прошло! Как будто вокруг меня картонный мир, живущий по сценарию, написанному для абсурдной чёрной комедии! Я не знаю, что не так с нашим городом, Кенни. Но боюсь, после грозы чёрная комедия станет настолько чёрной, что даже смеяться не захочется! После такой речи Кенни мог бы отмахнуться, сказать что-то вроде: «Хрена ты философ» или «Да не загоняйся ты». Но он только кивнул. — Понимаю, — чуть помолчав, добавил он. — Сам так иногда думаю. Но я лично морально готов к любой жопе. А ты? — Ой, не знаю, ты не такой, как я. — Так давай научу. Я же спец по жопам — так часто туда попадаю. Отражающийся в зеркале Кенни заулыбался, ярко, почти ослепительно. А его зубы оказались вовсе не так уж плохи. Ровные, красивые. Баттерс повернулся, посмотрел ему прямо в глаза и сказал: — Спасибо.

***

Хорошо начинать день, как Трейси Тёрнблад (*), выйти на улицу, где тебя ждут искренние улыбки и открытые двери, подставить лицо солнцу и напевать «Доброе утро, Южный Парк». Хорошо быть Трейси. Но сегодня Баттерс был наполовину Эваном Хансеном, наполовину Джереми Хиром (**): природная стихия и сверхъестественные силы безжалостно обошлись с привычным ему миром, которому он старательно, год за годом, доказывал свою нужность и значимость, впереди ждала неизвестность, новые испытания, новые насмешки, новые непонимания. Стоит ли оставаться в тени, чтобы выжить, если рано или поздно, захочется чего-то большего, чем просто выживать? На удивление, школьный день начался скучно и буднично, будто и не происходило ничего из ряда вон выходящего. Разве что в коридоре его окликнула Бебе Стивенс: — Баттерс! Она стояла возле шкафчиков, в синем платье-мешке на несколько размеров больше её собственного. Как будто у бойфренда-баскетболиста футболку украла. — Оверсайз-платья скоро снова войдут в моду этой весной, — сказала Бебе, словно прочитала мысли. — Правда? Я и не знал. — С твоей фигурой объём снизу, а не сверху лучше добавить, — пальцами она затеребила кончики своих светлых волос. — У тебя макияж? Мама красила? — Да. Сказала, что так будет лучше, я не хотел! Сегодня утром, с трудом натянув на себя разложенную на стуле обтягивающую одежду, он собрался, было, ехать в школу, но родители развернули обратно. Мама повела его в комнату, а папа крикнул снизу лестницы: «Баттерс, ты должен быть хорошей девочкой». В комнате мама достала банки с кремами, набор кистей, палетку теней в виде шоколадки и красила его полчаса. Зеркало отразило ещё более девчачье лицо, выбеленное, с блестящими румяными щеками и с бледно-розово-бежевыми веками. Слишком объемные губы. Слишком длинные ресницы. Фу. — Впрочем, тебе все равно идёт. — Бебе отчего-то устремила взгляд на стену напротив. Она смотрела куда угодно, только не на Баттерса. — В общем, я, Венди, Лола и Дженни собираемся сегодня на последнее заседание клуба. Приходи, если хочешь. Баттерс не стал спрашивать, зачем его вообще приглашают в закрытый девчачий клуб и почему этот клуб, который Лола и Бебе организовали в третьем классе, до сих пор существует. Маникюр у Лолы никогда не повторялся. У Бебе была самая большая грудь среди девчонок. Лола могла, и глазом не моргнув, шлёпнуть парня по попе. Бебе могла брать соль второй октавы, занималась конским спортом с семи лет, прыгала выше всех среди чирлидерш и единственная из всей команды садилась на шпагат. И эти люди позвали Баттерса в свой клуб. Вежливо сказав: «Спасибо, постараюсь прийти», Баттерс развернулся и хотел пойти на урок, но Бебе окликнула его снова: — Слушай, я хотела тебя спросить… — Да? — Ты не ощущаешь чего-нибудь необычного? — Ощущаю, конечно! Со вчерашнего вечера! — Баттерс похлопал себя по груди. Как можно не ощущать лифчик, который впивается тебе в плечи? — Я не о том. Ты ничего не чувствуешь… рядом со мной? — Нет, а что? — Наверное, потому что ты теперь… — она запнулась. — Парни странно ведут себя, когда видят меня. Бебе Стивенс, конечно, красивая девушка, но что она имеет в виду? — Со мной тоже! Вот Скотт, например, сегодня от меня убежал, а я только спросил, как дела. На самом деле Скотт Малкинсон покраснел, опустил глаза в пол и сказал «Нормально», только почти не слышно. А потом, когда Баттерс завёл свой привычный утренний разговор, молча ушёл. — Это хорошо, что ты ничего не чувствуешь, — сказала Бебе и ушла. Потом Баттерс наткнулся на пустое пространство перед собой, которое тут же преобразовалось в долговязого парня в серой, покрытой пылью и пятнами уличной грязи куртке и со спутанными русыми волосами. На правой щеке у него темнело большое родимое пятно. Кажется, парня звали Догпу, а настоящее имя почти никто не помнил. Вот он, случай, когда прозвище стало практически вторым именем, что Баттерсу тоже было хорошо знакомо. — Ой, извини, я не видел, что ты тут стоишь! — Ничего. Смотри, как я умею, — и парень стал прозрачным, виднелись только размытые контуры на фоне бежевых стен. — Хорошая способность. — Мне тоже нравится, — сказал Догпу. И ещё в коридоре его подрезал Джимми. Точнее, чуть не сбил. Джимми мог бы врезаться в стенку, но вовремя притормозил костылями и свалился в углу возле кулера. Баттерс подбежал к своему товарищу и помог подняться. — Не сильно ушибся? — спросил он, легонько погладив парня за поцарапанный локоть. — Вау, м-модный Б-Баттерс, — сказал Джимми вместо ответа. — Какие у тебя красивые и очень большие г… г-глаза. — Спасибо. — Странность подобного комплимента от Джимми Баттерс решил проигнорировать. — Что с тобой случилось? Ты теперь летаешь? — Н-не-а, т-телепортируюсь силой мысли. Очень т-тормозить сложно, п-пока не научился. — Здорово! Когда научишься тормозить, ты станешь самым быстрым в Южном Парке! (***) — Т-твоя способность т-тоже впечатляет, не д-дам соврать, — Джимми оглядел его с головы до ног. Или показалось? — Так как нам в таком случае т-тебя звать? — Можно Баттерсом, как раньше. — П-понятно. Ч-чао, Баттерс, — сказал Джимми и, кажется, попытался изобразить воздушный поцелуй на прощание, что из-за костылей оказалось довольно затруднительно. А потом он встретил Кенни, и тот проводил его за руку до кабинета английского, до самой парты, улыбаясь и жмурясь, будто от солнца. На уроке Баттерс нехотя пересиливал себя, чтобы слушать учителя и вообще что-то писать, но в то же время корил сам себя за то, что витал в облаках. Сосредоточься, выключи эмоции, как поют мормоны (****). Но как это сделать? События недавних дней, одно за другим, всплывают в голове, словно это снова и снова происходит с тобой здесь и сейчас, а ещё то и дело клонит ко сну, потому что вот уже вторую ночь сложно уснуть: спать на спине непривычно, а на груди неудобно. А ещё ты то и дело ощущаешь на себе чужие взгляды, а ещё сидящий за соседней партой Скотт Малкинсон то и дело ломает ручки, одну за другой, и постоянно извиняется. Когда Баттерс спросил его, все ли хорошо, тот дёрнулся, и от его неловкого движения треснула парта, от чего Скотт ещё больше засмущался. Кенни, который обычно на уроках молчал, выкрикнул: «Он просто стесняется!», а ребята сказали, что таким Скотт был ещё со вчерашнего дня. Поговорить со Скоттом так и не удалось, даже за обедом: в столовую на ланч он заходил редко, потому что из-за диабета обедал в другое время. Баттерс без особо энтузиазма оглядел поднос с пакетом сока, горсткой кукурузы и куском чего-то бледно-серокоричневого, что, как гласило меню, должно было быть цыплёнком и направился к своему месту за столом. Но там его поджидал Эрик Картман: — Привет, Барби, где твой Кен? Насмешки Эрика были настолько привычны, что Баттерс не стал обращать на них внимание и отодвинул скамью. — Эй, ты не можешь сидеть с нами! — крикнул Эрик. — Почему? Я всегда здесь сижу, — Баттерс оглядел компанию Эрика, Кайла и Стэна. Судя по выражению лиц последних, они готовы были согласиться с Эриком, но сомневались насчёт логичности его предложения. — Ты прекрасно понимаешь, почему, — Эрик усмехнулся. — Среди нас нет людей, которые носят прокладки в сумочке. Вон твоё место, — и с этими словами он показал на стол, который обычно занимали парочки — чаще всего Токен, Клайд, Кевин и их девушки, а сейчас — Крэйг и Твик. — Но там же… — возразил Баттерс, но Картман перебил его: — Ничего страшного, твой бойфренд сейчас подойдёт! — Но у меня нет бойфренда! — Есть! Иди уже! Баттерс пожал плечами и сел напротив Твика и Крэйга. Оба были погружены в себя, почти не ели и не общались, Твик теребил волосы, Крэйг — повязку на больной правой руке. О том, что произошло вчера, Баттерс знал лишь по разговорам и по твитам; якобы вчера днём, пока Крэйга возили в больницу родители, Клайд пришёл к Твику домой и сделал что-то из ряда вон выходящее, что взбесило Крэйга, когда он вернулся. Ни Твик, ни сам Клайд не помнили, что именно произошло, а Крэйг упорно молчал. Клайда, с синяком под глазом, в полном одиночестве, за дальним столом в углу, Баттерс увидел, когда входил в столовую, но расспрашивать ни о чём не стал. Через некоторое время к ним с подносом подошёл Кенни и спросил: — Привет, парни, как дела? Можно подсесть, а то Картман говнюк? Крэйг кивком поприветствовал его. Твик, до сих пор равнодушно смотрящий в одну точку, с приходом Кенни вдруг задёргался, вперил свой взгляд в Баттерса, как будто хотел высмотреть в нём что-то, и от чего Баттерс почувствовал себя неловко, почти что виноватым. — Сваливаем отсюда. — Твик потянул своего парня за руку, тот посмотрел на него, но не сдвинулся с места. Тогда Твик сказал: — Я уже видел это, всё в точности так же! Кудрявый Картман! Он сейчас прилетит сюда! — Прилетит и что? — Дальше я не увидел, не знаю. И знать не хочу! Оба переглянулись и почти одновременно сорвались с места, оставив подносы с недоеденной едой. Поглядев на них, Баттерс сказал Кенни: — Наверное, нам тоже стоит уйти. Не хочу быть, как Клайд… Грохот прервал его: захлопнулись двери в столовую. И громкий голос раздался под потолком: — Крэйг, Твик, а ну вернулись на место! Вернулись, я кому сказал! Эрик-Купидон парил посреди столовой, со вчерашнего дня его внешний вид не сильно изменился, только вместо белого пиджака на нем была надета чёрная блестящая жилетка поверх розовой рубашки. Еле-еле переставляя ноги, Крэйг и Твик сели обратно, у Твика на глазах явно проступили слезы, а Крэйг задрал вверх средний палец. — Ах, вот вы как? — крикнул сверху Купидон. — Я, значит, ради вас постарался, перевёл папашу Крэйга на вашу сторону, а вы мне так отвечаете? — С этими словами он взлетел ещё выше, практически коснулся головой потолка. — Я столько сил вложил, чтобы устроить личную жизнь других, а сам взамен ничего не получил. И что я узнаю вчера? Что и не получу ничего никогда! Да пошли вы все в жопу! Особенно ты, Эрик! Купидон закружился, и так быстро, что превратился практически в маленькое торнадо. Вскоре из этого торнадо начали вылетать стрелы. По столовой понеслись вопли, чертыхания и ругательства, Баттерс захотел подняться с места, но не смог: ноги как будто приросли к полу. Со своего места он увидел, как в Стэна попала стрела, и тот схватился за сердце. Картман что-то орал, но Баттерс разобрал только: «Это ты обманул меня, сука!». — Крэйг! — крикнул Твик, перебивая стоящий в столовой гул. — Закрой глаза и не открывай, пока я тебя не позову! Поздно: две вылетевшие стрелы одновременно ударили Кенни и Крэйга. Твик с ужасом в глазах принялся толкать в бок своего парня, который бездумно смотрел в сторону Кенни и Баттерса. Кенни сидел с таким же выражением лица и смотрел в противоположную сторону. В груди больно кольнуло, а во рту появился неприятный привкус: если Кенни и Крэйг теперь влюбятся в друг друга, то… Тут в левом боку защипало по-настоящему. Баттерс глянул. Между рёбрами застряла стрела, тонкая, словно из золотистой проволоки, почти эфемерная на вид. Она переливалась мягким блеском и светилась изнутри. Самое прекрасное, что Баттерс видел в своей жизни. Потом стрела исчезла, Баттерс задержал дыхание и поднял взгляд, потому что услышал своё имя… (В следующей части: ради спасения друзей Эрик Картман решается на нелегкий поступок…)