Dirty Diana

      — Marlboro синий и красный, — хмуро произнёс Хосок, глядя исподлобья на низенькую продавщицу. Она не внушала у него доверия, да и множество людей, покупающих продукты, тоже. Чон находился в Итэвоне и считал этот район достаточно опасным. Конечно, при свете дня тут было безопаснее, чем ночью, но чем чёрт не шутит.       Порой лучше напрячь жопу и подумать о собственной безопасности, чем бегать от сумасшедших иммигрантов или маргиналов. И неизвестно, что из этих двух зол хуже.       Мужчина в последнее время старался как можно чаще бывать на улице: фиолетовые тени под глазами хотя бы уходили, а в сквере или на пешеходном переходе можно поймать прехорошенькую девочку. И всё равно, что эта «прехорошенькая» будет отдалённо напоминать ему Шин ЧиХо. У него уже автоматически получалось сравнивать её с другими девушками и находить похожести: родинки в одном и том же месте, такого же цвета волосы. Её образ из головы не хотел уходить даже под дулом пистолета — пару раз Хо прислонял его к виску, а потом неизменно откладывал оружие. Не сейчас. Не сегодня. Ещё чуть-чуть насладится, а там уже легче будет.       Легче не становилось, в особенности тогда, когда девушка проходила мимо практически в одном нижнем белье, а импульсами посылались сигналы в головной мозг о том, что эту девушку хотелось прижать к ближайшей стене и хорошенько трахнуть.       Красная упаковка змеёй извивалась в пальцах, поэтому целлофан быстро отправился в мусорку, а сигарета — в покусанные губы. Школьницы, идущие мимо, засмотрелись на незнакомого мужчину с фиолетовой прядью в волосах, которую уже надо было подкрасить. Они захихикали, стали поправлять юбки и чуть выпячивать грудь, чтобы незнакомец, осторожно подпаляющий кончик сигареты огоньком из зажигалки, посмотрел на них. Но он не смотрел. Маленькие ещё.       Бредя в сторону более комфортного района, Хосок курил. Как всегда. Свежий воздух отрезвлял вечно молодую и пьяную голову — погода для октября в Сеуле была более-менее приличной, даже тёплой. Люди пока не особо хотели одеваться в тёплую одежду — вместо этого девушки натягивали модные кардиганы в тон своим беретам, подкрашивали глаза и вообще выглядели больше как европейки, чем азиатки. Но была в них своя изюминка, которая играла вкусом на языке. Эти девочки не любили пить Маргариту, а предпочитали пряный кофе. Эти девочки…       В общем, они явно отличались от Грязной Даяны.       Где-то в районе Итэвона, на окраине, жила Мэри, и Чон ни в какую не хотел с ней пересекаться. Это могло достаточно жёстко сыгрануть по его нервам, а лишать девушку более-менее стабильной зарплаты он не хотел — ей действительно нужны были деньги и она работала на износ. Даже после бессонных ночей она находила в себе силы, чтобы обслуживать редких утрене-дневных клиентов, которые с удовольствием с ней беседовали и порой оставались на шоу. За такую преданность своей работе Мэри награждалась дополнительными выплатами и порой даже хорошими обедами от Хона, лишь бы не тратилась иной раз на еду.       Поймав такси, Хосок назвал адрес своего клуба и поехал. За окном проносились одинаковые серые дома Сеула, люди, куда-то идущие. Чон бы закурил по своему обыкновению, но не хотелось всей этой мороки: дыма и пепла, летящего в салон, в лицо, свежего воздуха, из-за которого таксист, наверно, прибил бы пассажира, даже если тот заплатит в двойном размере. По радио передавали «Californication», и парень бы задремал под мерный ритм гитары, если бы водитель не сказал, что они подъезжали к нужному адресу.       Расплатившись, Чон вышел из салона, захлопывая дверцу. Его клуб на данный момент не был свободным: некоторые девочки пришли потренировать свою выносливость, крутились на шестах. Охранники скучали. Дни всегда проходили скучнее, чем вечера и ночи. Ночью можно было наблюдать за такими разными людьми, зарабатывать деньги и обретать новые связи. При свете же солнца это делать намного скучнее: появлялось ощущение, что это не приобретение новых связей, а так, некая дружеская встреча.       Мэри позвонила ближе к трём часам дня. Её голос дрожал, такое ощущение, что она еле говорила, но всё же смогла сказать буквально несколько слов, которые заставили Чона выдохнуть. Дело в том, что девушка «страшно отравилась», её «выворачивает наизнанку уже дня три» и кажется, будто она «сейчас сдохнет». Честно — Хосок в какой-то мере обрадовался. Видеть эти оленьи слезящиеся глаза он не хотел. Не хотел, чтобы девушка плакала перед ним, отводила взгляд, убегала. Хоть один день покоя, без неё.       Конечно же, неплохо было бы, если бы девочка поправилась как можно скорее — Чон не желал никому смерти и зла, тем более своим работницам. Желал зла он только своим врагам, которые сделали ему что-то плохое первыми.       Гримёрная, в которой обычно было шумно и весело, пустовала. Никто пока не приходил сюда, не переодевался, поправляя груди в чашечках бюстгальтера, не красился, порой заезжая за контуры. Пустая бутылка из-под воды украшала столик с зеркалом, будто являясь неким идолом, которому стоило поклоняться. Хосоку казалось, что на этой бутылке свет сошёлся — она стояла как-то посередине, повёрнутая красочной этикеткой с хангылью к нему. Странно, но в последнее время он всё чаще и чаще замечал разного рода мелочи.       А ему, человеку ветреному, похуистичному, это было практически не свойственно. Потому что единственные мелочи, которые он запомнил от и до, — это мелочи во внешности бывшей девушки. Но как бы ты раньше не любил (вроде?), надо отпускать. Это делать больно, неприятно, но всегда полезно. Не отпустишь — будет в сто крат больнее.       Скрипучая дверца маленького шкафчика поддалась плохо. Видит бог, Чон совершенно не хотел шуметь, издавать лишних звуков, даже сморщился, потому что скрип вышел неприятным, протяжным, как вой его души каждый раз, когда он видел Даяну. Другие таких чувств не вызывали. Другие девушки его чувств не заслуживали.       Каждая полка была подписана по-английски, ведь девушки будто отрекались от своих истинных корней здесь, в клубе, и становились на время смены другими: более открытыми, более дрянными, более пошлыми. Даже Мэри тут начала портиться. Нет, она не занималась сексом с клиентами, но пара приватных танцев была на её счету. А потом Хосок наблюдал за тем, как мужики с сальными пальцами, оставляющими метки в виде новых созвездий на теле девушки, стояли на коленях на полу, у её ног, и утыкались огромными носами в коленки, вдыхая чистый запах молодости. Мэри была самой молодой в клубе, и порой даже Хосок чуял, что от девушки пахло молоком.       Полка с надписью «Diana» попалась на глаза быстро, и Чон дрожащими руками потянул её на себя. В углублении лежало нижнее бельё преимущественно тёмных тонов, и мужчина дрожащими пальцами подхватил вишнёвого цвета стринги, сжимая синтетическую ткань в кулаке, а потом, дрожа всем телом, будто от возбуждения, которое сковывало его сознание холодными цепкими пальцами, поднёс нижнее бельё к лицу.       Хосок не был фетишистом, хотя ловил себя на мысли, что определённые вещи его заводили. И как ещё тогда объяснить тот момент, что рука сама потянулась к ремешку на штанах, расстегнула ширинку и провела рукой по изнывающему от желания органу. Он чувствовал запах Шин ЧиХо на трусиках — более взрослый, чем запах Ли Мины, с тяжёлым дурманом и вертящимся сознанием. Казалось, что он нюхал саму ЧиХо, прижимался к её мягким волосам носом и готов был раздвинуть её податливые колени и пристроиться между бёдер. Не сдержался.       Кончил.       Танцовщицы начали стекаться в клуб, в убранную к их приходу гримёрку, где-то к семи вечера. Они хохотали внизу, наносили макияж на свои лица, немного припухшие от долгого и почти бесполезного сна, пересказывали друг другу разного рода сплетни. Грязной Даяны среди них не было — не её смена, захочет — придёт, не захочет — не будет приезжать. Среди девушек ходил слух, что она нашла себе какого-то парня и даже позволила ему заняться с ней сексом абсолютно бесплатно. Даже записи с камеры, которая была установлена в комнате, не было. На самом деле, Чон самолично удалил её. Слишком больно было на это смотреть, слишком опасно это продавать — он знал, кем являлся отец Даяны, и если до него дойдёт запись, где его дочурка в образе стриптизёрши занималась непристойными делами с каким-то парнем, он будет зол.       Да и не только зол, в принципе. Он сердце выжжет Хосоку, пристрелит Чонгука, как блохастую собаку, а ЧиХо запретит вообще выходить из дома.       Нажав на кнопку, Чон включил экран ноутбука. Пора работать. Совсем от рук отбился.

* * *

      — Мне кажется, это великое счастье, что ты соизволила мне дать номер своего мобильного, — Чонгук лежал в машине на задних сидениях, смотря в потолок. Кажется, только вчера они были в той самой комнате вместе с Даяной, его Даяной, которую он уже молчаливо присвоил себе, но прошло уже порядка нескольких дней. Хосок будто не разговаривал со своим младшим, абстрагировался от всего, а девушка… она отвечала на все звонки Чонгука. Позволяла слушать свой голос.       Только говорила она с ним тогда, когда отца не было рядом. Нельзя было ему знать, что его дочка говорила с каким-то «Чонгуком».       — Ты так говоришь, будто тебе ни разу не давали номера телефонов, — ЧиХо сама лежала на кровати и смотрела в потолок, лениво держа телефон рукой. Конечно, она подтрунивала — чувствовала, что парень пользовался популярностью у девушек. Даже ей удалось вскружить голову, хотя Хон, порой ухаживающий за холодной девушкой, не удостоен был ни единым поцелуем, ни каким бы то ни было прикосновением, которое означало, что он симпатичен.       — Будешь сегодня в клубе? — спросил Чон. Ему не терпелось увидеть девушку, почувствовать вкус её губ снова, провести рукой по волосам. Он был влюблён — не мог насытиться своей Даяной, которую тоже влекло к нему со страшной силой. Наверно, она тоже была в него влюблена. Испытывала практически то же самое, что и он. Хотела касаться, быть рядом.       — Я сегодня не работаю, а вот завтра как раз буду там, — произнесла Шин, переворачиваясь на живот. За сегодня хотелось сделать много дел: что-нибудь приготовить, выстирать одежду, но почему-то всё резко отошло на задний план, когда на экране мобильного телефона показалось имя парня. — Так что до завтра.       — Подожди, Даяна! — от неожиданности девушка чуть не свалилась с кровати, но остановилась. Сжав в руке одеяло, она стала слушать парня. — Может быть, сходим сейчас куда-нибудь? Я заплачу.       — Не сегодня, — усмехнувшись и оставив за собой последнее слово, Даяна сбросила вызов. Ей доставляло удовольствие играться с парнями, а тут один как раз, понравившийся.       Чон Чонгук слишком забавен.       Сделав многие дела по дому, ЧиХо расслабилась. Отец не будет голодным к приходу, квартира сияла чистотой, а окно было приоткрыто, чтобы из помещения выветрился запах порошка. Балконная дверь сразу не поддалась — так, слегка дёрнулась, но потом девушка вышла на балкон, вслушиваясь в звук улицы. Шумели машины, время от времени сигналя друг другу. На пешеходных переходах пищала система для слабовидящих. Соседи сверху смеялись, тоже стоя на балконе. Вечерний покой целиком и полностью окутывал особу, что заплетала волосы в высокий хвост и поправляла рукава домашнего свитера. Это одиночество было приятным, желанным.       И это было прекрасное одиночество со своими звуками и запахами, своими действиями. Дети играли в мяч во дворе, студенты, идущие с последних пар, выглядели уставшими. Аджумы сидели в парке, что раскинулся прямо за дорогой, и о чём-то говорили спокойно, ненадрывно, будто беседовали о погоде.       Стук в дверь вместе с громким звонком заставил Шин вздрогнуть. Она торопливо поправила завитки волос, выпавших из причёски, и понадеялась, что это просто соседи заглянуть решили. Или же отец забыл ключи дома.       Но в желаниях, состоящих из двух частей, лучше опускать «или». Потому что судьба, великая насмешница, может подкинуть третий вариант, самый худший.       На пороге стоял Чон Хосок.       — Я думал, ты умерла, а поэтому не можешь открыть мне дверь, — тон голоса звучал ужасно спокойно, безобидно, и от этого стало не по себе. Будто бить пришёл. Или насиловать. Хоть ни того, ни другого мужчина не делал во время их отношений.       Не пропускать в квартиру было бы дурным тоном, поэтому Даяна отошла, позволяя гостю войти и снять обувь. От Чона шёл запах сигарет и чего-то ещё, возможно, это был запах искрящего секса, но девушка отринула эту мысль. Покачала головой.       — Чай будешь? — на кухне пахло едой и тёплым чаем с молоком — приятный аромат, от которого свело живот и скулы. Даяна не хотела есть, нет, а вот Хо хотел. И не в том физиологическом смысле, о котором именно сейчас можно было подумать.       Он молчал, когда девушка терпеливо наливала чай и размешивала сахар маленькой ложечкой. Молчал, когда она принесла ему чашку. Но сорвался, когда одним глотком осушил её, чувствуя, что от приторного сахара свело дёсны. Ему срочно надо было поговорить с сидящей напротив девушкой.       — Ты даже не удивилась, что я пришёл, — стриптизёрша пожала плечиками, мол, с кем не бывает — захотел и пожаловал к ней. — И тебе даже не интересно, зачем я пришёл?       «Зачем» слишком сильно выделил. Немного испугал. Чашка с недопитым чаем оказалась в чуть дрожащих руках, и девушка облокотилась о подоконник, желая открыть окно, чтобы глотнуть свежего воздуха. Вмиг стало плохо, будто поняла, о чём сейчас будет весьма неприятный разговор. Не прогадала, впрочем. Именно поэтому даже не дрогнула, когда Чон начал говорить.       — Я хотел бы вернуть наши отношения. Прости меня.       Только кажется, Чон Хосок до сих пор не понял, что с появлением Чонгука в жизни ЧиХо всё стало немного по-другому. Девушка допила чай, распробовав неразмешанный сахар, лежащий на дне, а потом тихо подошла к мужчине, своему бывшему. Он встал напротив неё; в глазах горело красным сигналом ожидание, уста уже хотели поцеловать розоватые губы ЧиХо, как она тихо, не поднимая глаз от пола, спросила:       — Ты до сих пор меня любишь?       С его стороны было ошибкой, оплошностью выдохнуть, поддаться чуть вперёд, к влекущей его девушке, но она всё поняла. Всё почувствовала в его взгляде, в его движениях. Даже то, как он поправил волосы, отпечаталось в её памяти. Он любил. Любил и мучился до рвоты от ревности. В то время как сама девушка не испытывала к нему ничего.       — Прости, — руки сомкнулись на его плечах, и Чон понял, что это конец — надо держаться. От срыва его отделяли всего несколько слов, несколько шагов, которые, он знал, Даяна сделает. Бывшие не дают второго шанса, если ты сделал им слишком больно. А он этой болью ударял по ЧиХо раз за разом, абсолютно не стесняясь. — Я люблю другого.       Так просто сказать одному человеку, что любишь другого. Так просто разрушить чьи-то надежды всего-то парой слов. Кружка, до этого находившаяся в руках девушки, чьи глаза заполнили слёзы, оказалась на полу разбитой. Чон Хосок, утирая покрасневшие глаза и моля слёзные железы не растрачивать влагу понапрасну, выбежал с горящим до углей сердцем из квартиры, в спешке захлопывая за собой дверь и чуть ли кубарем не валясь с лестницы.       Больно.       И хочется сделать так, чтобы Грязной Даяне было ещё больнее.