* * *
ЧиХо бежала по лестнице так, будто за ней гнались ротвейлеры, способные вцепиться в ногу и разорвать мышцы своими острыми зубами. Ключи два раза выпадали из рук, и девушка опускалась, дрожащими пальцами поднимая выпавшие вещи. Было страшно, что отец догонит, попытается что-либо выведать у неё, запрёт дома. Но вроде как сзади никого не было, можно спокойно выдохнуть. Как только дверь оказалась распахнутой, Даяна встала на пороге. Её волосы были встрёпанными, одежда помятой. Хотелось плакать от собственного бессилия, но надо действовать быстро — есть минут двадцать, прежде чем за ней пустят патруль. Она может не успеть к матери из-за них. К матери, которая, только услышав плач дочери, схватилась за грудь. Материнскому сердцу было неспокойно уже продолжительное время, и вот пришло то, что совсем никто не ожидал. Кидая вещи в рюкзак, который еле нашла в одном из шкафов в гостиной, ЧиХо пыталась вспомнить, где находились все документы. Комната отца оказалась перед ней, и девушка ступила на порог, включая свет и вытирая слезу с щеки. Сейчас нужен трезвый разум и не трясущиеся руки, а то она не сможет, просто не сможет забрать все свои документы и так позорно убежать. Но она смогла. Закинув рюкзак на плечо, заперла дверь и подсунула ключ под коврик. Дело осталось за малым. Всего-то приехать в Итэвон, сгрузить вещи и снова уехать. К Хосоку. Даяна уже продумала это за время поездки, смогла трезво всё раскинуть. Даже нервно смеялась, представляя лицо Чона. Он удивится, он действительно удивится, не захочет отпускать лучшую танцовщицу, попытается уговорить остаться или хотя бы подумать лучше, ведь хочется держать бывшую при себе. Мысли о Хосоке были весёлыми вполне, в то время когда воспоминания о «я люблю тебя» от Чонгука причиняли боль, жгущую где-то под рёбрами. Казалось, это её «я тоже» выжглось на губах девушки, она сомневалась, что парень услышал это, прочувствовал её отчаяние, игравшее игристым шампанским на губах. Так хотелось повернуть время вспять. Не говорить, что в полицейской машине не её отец, пролететь тот чёртов перекрёсток, не сбавляя скорости, не показывать слёз, выступивших на глазах. Это ЧиХо виновата в аварии. Такси подъехало к нервной девушке через пять минут. Молча положив рюкзак на заднее сиденье, Шин села в салон, пристёгиваясь. Взвесив всё, она решила поехать сначала в клуб, а поэтому, прочистив першащее от слёз горло, назвала адрес. Хотя недавно, казалось, оттуда уехала. Дорога никак не успокаивала: бешено колотилось сердце, пальцы заламывались бесчисленное множество раз. Девушка попросила ехать окольными путями от места аварии — по радио уже передавали, что движение затруднительно в том районе из-за столкновения машин. Таксист бурчал, что из-за окольных дорог они потеряют время, а ЧиХо просто кинула пачку купюр на приборную панель, ничего не говоря. Алчная сволочь. Сказали так ехать, значит, едь. До клуба летели, как на крыльях. ЧиХо сказала подождать её, вновь положила пачку денег и выскочила из салона, направляясь к служебному входу. Чем ближе она подходила к железной двери, тем громче стучало сердце, поднимаясь от груди к горлу. Она уверяла себе, что не надо нервничать, там все свои, но покоя не давало буквально всё: поступок Люси, авария. Буквально за час танцовщица превратилась из Даяны, что могла совратить своим танцем, двигая и извиваясь так, что обычные мужчины хотели её, в напуганную девчушку, которой хотелось только одного — убежать, спрятаться, зарыться в колени носом и рыдать. Бесконечно рыдать. Как маленькая девочка. Хотя… а такая уж Шин ЧиХо взрослая? В гримёрке было весело. После смены девушки хохотали, переодеваясь. Они были прелестны — пахло фруктами от тел, на лицах не размазанный макияж. Они все были до того расслабленны, до того веселы, что не сразу заметили стоящую на пороге девушку. В волосах осколки стекла, на щеке — рана, заклеенная пластырем. Была ли кровь на одежде, не понятно, но то, что натерпелась она — понятно. По глазам видно, что стояли на мокром месте, показывали эмоции, которых не должно быть у девушки, что умела держать себя в руках. Её же всегда учили быть сильной. Давать сопротивление. Преодолевать трудности так легко, будто это и не трудности вовсе. Только вот сейчас Даяна чувствовала, как банально проваливалась в бездну. В бездну, полную ядовитых кобр, которые жалили беспомощную девушку и мерзко шипели ей на ухо. Она бы всё смогла стерпеть. Но не потерю любимого человека, не рассекречивание перед отцом. Для него она теперь падшая женщина, шлюха. Как и для большинства гостей. — Даяна? — раздался голос Хосока за спиной, и девушка повернулась. В его тёмно-орехового цвета глазах читалось беспокойство, покрытое пеленой страха. Казалось, он о чём-то догадывался. И кажется, знал, что она будет здесь. — Я увольняюсь, — голос сорвался. Первая слеза потекла по щеке. — Чон Хосок, не удивляйся, если совсем скоро сюда нагрянет рейд полиции. Выслушай их спокойно, хорошо? На каждое слово девушка отходила всё дальше и дальше в угол, уже буквально прячась. Люси, мелькнувшая за спиной мужчины, беззлобно улыбнулась, но даже это искривление губ показалось чёртовым оскалом. За Чон Хосоком стоял демон, заключивший с ним сделку. И эта сделка явно будет стоит кому-то жизни. — В смысле? Даяна, что ты говоришь? — но язык будто ушёл, связался в узел, слёзы душили, лились по щекам нескончаемыми потоками, задевая пластырь и рану под ним. — Объясни! Казалось, так просто сказать «твой брат госпитализирован после аварии, меня раскрыли перед отцом, что я стриптизёрша, и сейчас я еду к маме жить», но нет. Непросто сказать такую шокирующую информацию. ЧиХо тлела изнутри, стараясь не сорваться на крик, но всё же, дрожа и всхлипывая, рассказала всё от начала и до конца. Алкоголь, который был в её крови, испарялся с каждым сказанным словом. Казалось, под конец рассказа стриптизёрши заохали, отошли от девушки, будто от прокажённой, уставились огромными глазами на Хосока и немо спрашивали, что делать. Люси всё это время стояла сзади, что-то проверяя в телефоне, а потом громко хмыкнула, привлекая к себе внимание. — Сваливаем, девочки. Особенно несовершеннолетние, — стрельнув глазами по направлению к Ли Мине, Люси направилась к выходу. Она уже давно собралась и плевать хотела на разворачивающиеся далее события. Девочки подскочили, принимаясь второпях собираться, пробираться мимо Хосока к выходу. Половина из них странно глядела на Даяну, что стояла, опустив голову и поджав губы. Половина из них бросала взгляды на Чона, что стоял напротив бывшей девушки и не знал, что сделать, — то ли протянуть руки, чтобы обнять, то ли просто стоять и наблюдать. Ну не мог он смотреть на лицо, такое родное и такое далёкое одновременно. Он не мог к ней прикоснуться — она его не любила, испытывала чувства к другому, она его отринула, отвергла чувства, горячим молоком разливающиеся сейчас в душе, заставляющие всё же сделать шаг вперёд и прошептать буквально одними губами, будто просто толкая воздух из чуть приоткрытых губ: — Иди сюда. Даже такая, казалось бы, незначительная поддержка могла помочь тогда, когда глаза застилала пелена боли и страха, а губы дрожали. В основном людям всё равно друг на друга: они не понимали, как влияло их равнодушие на некоторых определённых людей, не умели поддерживать. А ещё мнили себя людьми. Люди эти с каждым годом всё больше ожесточались. Всё больше становились чёрствыми по отношению к другим. Но в мире не делилось всё на чёрное и белое, так делили только дети. А поэтому даже в самой чёрной, самой грешной душе есть проблеск света, серая полосочка, помогающая человеку оставаться человеком. И Хосок в той ситуации, когда его отшили, когда он должен был буквально по приказу Люси испортить жизнь возлюбленной, наступая на многие из собственных принципов, сохранял в себе человека. Так сложно, да? Но можно. Запахивая её в свои объятия, мужчина никак не думал, что Даяна всхлипнет, начнёт рыдать навзрыд и бормотать что-то про Чонгука. Её руки осторожно оплели его торс, Чон почувствовал, как на плече намокла одежда. Он осторожно покачивал её, гладя по волосам и считая секунды. Так не хотелось отпускать девушку, но надо было быстро всех прогонять, чтобы принять весь удар от полиции на себя. На него всё равно — человек ушлый, пропащий, никому не нужный, а девчонок дома точно ждали родители, молодые люди. Хоть кто-то. А Чон Хосока дома уже давно никто не ждал. — Приди на этот адрес, хорошо? Там тебе помогут на первое время, — всучивая девушке в руки листок с адресом, что дала Люси, Хосок отводил взгляд. Лишь бы не видеть эти глаза, полные мольбы и отчаяния будто впервые. Лишь бы не видеть, как судорожно руки выхватили бумажку с заветным адресом в Итэвоне, где, Чон знал, не помогут, а искалечат ещё больше. — Я больше ничем не могу… — Спасибо, — мазнула словами, по сердцу прошлась ножом и остановила за запястье уходящую Мэри, которая на ходу натягивала кепку до самых бровей и запахивала куртку. Девушка обернулась к Даяне, вопросительно улыбаясь, а старшая, порывшись в кармане куртки, вытащила тюбик помады. Конечно, это было дико, не гигиенично, но в каком-то смысле символически. Это была та самая помада, которую наносила на губы ЧиХо. И она верила, что именно этот элемент хоть немного, но всё же даст раскрыться Ли Мине. — Это… мне? — Тебе, — легко кивнула, не замечая нависшей тени сзади. — Мина… береги себя, хорошо? — Обещаю, онни, — улыбка украсила губы, а пальцы спешно перехватили тюбик из сведённой тремором руки. — Мы же… станцуем как-нибудь, да? Вновь кивок, и Мэри выбежала из здания, натягивая кепку глубже. Пора было бы и Даяне скрыться с глаз долой, да только Хосок перехватил её за локоть, резко разворачивая к себе. Боль разлилась по руке, заставляя морщиться, и девушка весьма недовольно посмотрела на него. Чон ничего не сказал — ни напутствующих слов, ни хотя бы взволнованного взгляда не было. Просто нагнулся, прикрывая глаза, и оставил поцелуй на лбу, чувствуя бешено колотящееся сердце в груди. — Удачи, — шепнул, и девушка лишь кивнула, направляясь по коридору к чёрному входу. Она не оборачивалась, да и Хо знал точно — незачем. Только скривил губы в горькой усмешке и, когда дверь захлопнулась, оставляя клуб в тишине и спокойствии, шепнул: — Прости, Шин ЧиХо. Я действительно не заслужил тебя. Он ещё не знал, что Люси, с которой они больше не встретятся, подложила и ему в кабинет метамфетамин. А Хосок как раз шёл туда, чтобы заняться документацией клуба.* * *
Даяна чувствовала себя разбитой. Рука с зажатой бумажкой немного дрожала, хотелось снова залиться слезами и не приходить в себя ещё долгое время. Всё произошло быстро: и этот приезд в клуб, и этот подарок, и адрес, и поцелуй… а ещё ощущение чего-то воистину плохого не покидало, заставляло стенки сосудов дрожать. — Мы приехали, госпожа, — тихо сказал водитель, а потом глянул на третью пачку денег, что появилась неожиданно на приборной панели, и грустно улыбнулся. Девушка, пробормотав слова прощания себе под нос, достала свой рюкзак и захлопнула дверцу. Осталось самое сложное — подняться к матери наверх и не разрыдаться. Спрятать адрес, где ей помогут, в карман, перехватить рюкзак поудобнее и поправить отлепляющийся с щеки пластырь. Сглотнула. Сделала первый шаг к подъезду, несмело открыла неработающую дверь. Впереди будто сотня ступенек, лифт не работал, и за это время надо было собраться, обработать информацию, придумать оправдание собственным слезам, порезу на щеке и тому, что она с вещами. Не могла сказать всю правду, ох как не могла — стыдно, больно, плакать уже устала, но истерика накрывала, перехватывала горло и шептала, что тайное всё равно станет явью, какой ложью её не покрывай. Сердце забилось, когда, постучавшись, ЧиХо увидела маму. Родную маму, которая переживала за неё, волновалась, ведь на подсознательном уровне поняла, что произошло что-то действительно плохое. Она ещё не знала ничего — в новостях не успели осветить, но точно будет два репортажа, поэтому единственным источником информации была дочь, которая будто не в состоянии была что-то сказать. — Детка, — госпожа Ким протянула руки вперёд, и ЧиХо зашла в квартиру, сразу обнимая мать и всхлипывая. — Я не знаю, что произошло, но клянусь, всё будет хорошо. А будет ли всё хорошо? Стоило ли верить матери? Было страшно. ЧиХо же так позорно убежала, ничего не выяснила, накричала на отца, уволилась с работы, с которой уж точно не так увольняются. А сейчас открыто рыдала на плече у матери, скинув рюкзак на пол. Нервы сдали. Кажется, от чувств, раздирающих на куски, можно умереть. Дверь квартиры закрылась, отрезая мать и дочь от всего мира. Возможно, к этому всему шло. Возможно, всё так и должно быть. Маме было рассказывать всё намного легче, чем Хосоку и девочкам. Какая-то даже лёгкость появилась в районе груди, когда госпожа Ким улыбнулась, заварила чай и держала за руку, успокаивая одним своим присутствием. В этом состояло их отличие с отцом ЧиХо — он был воспринял новость холодно, не понимая, почему дочь вдавалась в эмоции, а вот мама всё поняла. Более тёплая. Более понимающая. — Всё хорошо, — оставив дочь с кружкой чая, госпожа Ким включила телевизор, листая каналы. Попав на новости, она слегка улыбнулась. — Смотри, твой отец. Она никогда не говорила «бывший муж», «господин Шин», не называла его по имени. Не хотела. Сухое «твой отец» срывалось с потрескавшихся губ каждый раз, когда ЧиХо приходила к ней. Девушка вскинула голову, видя отца, стоящего рядом с разбитой машиной Чонгука. Он был таким одиноким, чувствовалось, что, если к нему подойдут, он сорвётся. Переваривал информацию о собственной дочери, пихал ногой бутылку из-под вина, жидкость из которой немного пролилась на асфальт. «В машине Чон Чонгука обнаружили два килограмма метамфетамина», — последняя фраза, и ЧиХо вскочила, оглушённая. Метамфетамин. Два килограмма. Кто посмел? Зачем? Почему? Слабость вновь сковала тело, заставила сесть, зарыться руками в волосы и сдавленно всхлипнуть. За что ей всё это? «И к другим новостям» заставило чуть-чуть расслабиться, но ненадолго. Диктор говорил быстро, чётко, почти бесстрастно, и, услышав ключевое слово, ЧиХо подняла голову. Не хотела верить и в эту чёртову новость, разрывающую на части, но пришлось принять. — Сегодня был арестован владелец клуба «Sakura blossom» Чон Хосок. В его кабинете нашли метамфетамин явно из той же партии, что и найденные в машине у Чон Чонгука наркотики. Также нам стало известно, что в его клубе работали несовершеннолетние девушки, а стриптизёрши оказывали сексуальные услуги. Дальше нам расскажет корреспондент… Договорить диктор не успел, так как кружка с чаем оказалась летящей прямо в телевизор. Она разбилась сама, разбила экран, разливая жидкость по столу. А Даяна устала плакать. Очень устала. Но всё равно истерика захватила удушающей волной, заставила упасть на колени. Слова ненависти застряли в горле. Как же она, чёрт побери, от всего этого дерьма устала.