ЗАРАЗА

*** — Что ж, Лили, поздравляю, — пожилая врач с круглым, как луна лицом, вытирает руки салфеткой, — все идет хорошо. Если не будет никаких сюрпризов, к концу августа ты должна родить. — Надеюсь, сюрпризов не будет… — Лили кутается в светло-серый больничный халат и осторожно слезает с кушетки, — вопрос еще, как Деймон воспримет все это. — А, что Деймон? — врач хмурит темные брови, — ты же объяснила ему, что у него будет братик или сестренка. — Объяснила… но он не простой ребенок. Я бы не решилась на такое, если бы… нам же сказали, что шансов нет. Я была уверена, что никогда не смогу родить. — Лили, так бывает, — женщина смотрит на нее очень спокойно, но очень серьезно, — то, что ты беременна — чудо. Но ты должна радоваться этому чуду. А не переживать. Деймону досталось, но теперь он в вашей семье. Где его любят. Где ему рады. Ему всего полтора года. Он еще маленький. Он привыкнет к тому, что теперь не один. — Надеюсь… — Привыкнет! *** POV Елена Как только открываю дверь, Мэт тут же выходит в прихожую, смотрит на меня и, кажется, по одному только выражению моего лица, все понимает. — Милая.? — Не спрашивай… Дело Деймона Сальватора — полное фиаско. Не думаю, правда, что оно сильно ударит по моей карьере. Хуже пришлось бы Аларику Зальцману, если бы он не смог его оправдать. Но она смог. И автоматически стал одним из самых успешных и самых дорогих адвокатов в штате. Вот так вот чувак взял и разбогател за эти проклятые двадцать девять минут. Как я вообще могла поверить, что он убил свою девушку? Что он виновен с гибели стольких людей? Деймон Сальватор — самовлюбленный социопат, но он не убийца и никогда им не был. Почему я считала иначе? Почему поверила сестре погибшей Изабель и попыталась свалить всю вину на него. Почему я так легко приняла версию следствия? Потому что мне самой очень хотелось его обвинить? Или потому что все улики, на самом деле, указывали именно на него. Если верить фактам — он и есть серийный убийца. А, если эмоциям — кто угодно, только не он. Юристы привыкли верить фактам и ничему больше. Только присяжные не юристы. Они просто люди. И они прониклись к нему. Усилием воли сдерживаю подступающую истерику, когда вижу, что коврик у входной двери лежит не идеально ровно, а заходит на соседнюю дощечку нашего деревянного пола, молча поправляю его и из последних сил улыбаюсь Мэту. Он хороший и добрый. И все понимающий. Думаю, это самое главное. Будь у него нормальная жена, он бы обнял ее, прижал к себе и попытался бы успокоить. Но он отлично знает, что, если он сейчас хотя бы дотронется до моих рук, не факт, что я не проломлю ему череп молоточком для мяса. Который, кстати, должен быть на третьем крючочке слева. Надеюсь, все так и есть. Поднимаюсь на второй этаж, вхожу в спальню, закрываю дверь. Здесь стоит двуспальная кровать, две тумбочки, гардеробная с вещами для двоих, в ванной два полотенца, две зубные щетки. Но Мэт почти никогда здесь не спит. Со мной трудно спать на одной постели. Я очень часто просыпаюсь. Меня будит даже малейший шорох. Мэт нервничает, переживает, от этого, толком, тоже не может уснуть. Наверное, в этом и есть особенность взрослых отношений. Я и Мэт… мы не зациклены на том, что муж и жена вроде бы должны каждую ночь проводить вместе. К чему это, если, в итоге, мы оба мучаемся или страдаем? Мы счастливы вместе. Нам хорошо вместе. Мы любим и уважаем друг друга, а страсть и секс — это всего лишь страсть и секс. Эфемерное что-то, что никогда не имело и не будет иметь никакого значения. Потому что намного важнее то, что полосатое покрывало на нашей кровати сейчас лежит так, что зеленая полосочка проходит ровно по краю матраса. Если бы я могла предположить, что, когда я вернусь домой, это будет не так, я бы только об этом думала на процессе. Процесс. Зальцман сказал на нем, что его подзащитный знает, как трудно приходится детям, страдающим аутизмом, потому что этот диагноз был поставлен его сестре. Я тоже знаю. Моя чудовищная, самая сокровенная тайна, которую я так отчаянно храню, выходя из своего дома-крепости. Диагноз, который когда-то поставили мне еще в глубоком детстве. Диагноз, который заставлял мою маму плакать ночами. Диагноз, который она смогла каким-то образом стереть из моей медицинской карты и моей истории. Диагноз, который я изо всех сил скрываю всю мою сознательную жизнь. Диагноз, который никогда не позволил бы мне стать тем, кем я являюсь сейчас. Диагноз, который с первого дня сделал меня «не такой, как все». Аутизм. *** — Елена, подожди!!! — Стефан, закидывая рюкзак на плечо, бежит за ней через школьный двор, — подожди, пожалуйста! — Зачем??!! — Елена резко останавливается и начинает кричать так, что дежурный учитель, следящий за первым классом, возвращающимся с физкультуры, вздрагивает и оборачивается на ее голос, — зачем он трогал мой завтрак??!! Его же теперь нельзя есть!!! — Елена… Стефан стоит не напротив нее, а немного сбоку, не старается дотронуться, не повышает голос, а только пристально смотрит в глаза. Она ловит его взгляд, изо всех сил прикусывает щеку, чтобы отвлечься, и старается отстраниться от всего, кроме серо-зеленой глубины его глаз. Конечно же она не знает того, что врачи сказали ее матери: чуда не произойдет. Никакие жалкие попытки сконцентрироваться ей не помогут. Болезнь болезнью от этого быть не перестанет, и, если она откажется от такого ребенка, никто не посмеет ее осудить. Ну, и, конечно же, она не знает, куда именно ее мать послала тогда этих врачей, и, как упорно боролась и борется за счастливую жизнь своей дочери. Елену не предупредили, что бессмысленно пытаться сконцентрироваться на чем-то одном, чтобы успокоить подступающую истерику. Поэтому этот способ пусть немного, но действует. Глаза Стефана помогают. Становится немного полегче. Елена шумно втягивает ртом воздух и медленно проводит трясущимися руками по ногам выше коленей. — Зачем-ты-то ушел? — она исподлобья косится на него, — со мной все в порядке. — Елена, — почему-то ей хочется, чтобы он улыбнулся, но ему, кажется, совсем не весело, — мы же не просто брат и сестра. Мы близнецы. Я чувствую, когда тебе плохо. Елена пристально смотрит на брата, и теперь почему-то на смену истерике приходит какая-то непередаваемая, чудовищная усталость. У нее больше нет сил соответствовать и стараться. Нет сил притворяться, что она «нормальная». Такая же, как и все. Она хочет спросить у их учительницы, почему у той усы, как у дяди. Хочет сказать своей напарнице на занятиях по домоводству, что от нее ужасно пахнет, а девочке из четвертого класса, что у нее слишком большие уши. Она не понимает, почему нельзя говорить, что хочешь в туалет, что чувствуешь, и, что думаешь. Как загипнотизированная, следуя советам матери, она старается делать все так, как та говорит. А это значит не говорить то, чего бы не сказали другие. Но девять лет слишком мало, чтобы уметь различать, и поэтому, Елена практически всегда молчит. И это молчание утомляет. Сейчас, здесь, рядом с любимым братом, ей на секунду кажется, что все хорошо. Но боковое зрение улавливает, как пристально за ними наблюдает дежурный учитель, только открыв было рот, Елена снова закрывает его и, прижавшись к Стефану, неожиданно начинает плакать. — Почему так, Стеф? — она громко шмыгает носом, — почему я другая? — Какая другая? — Не такая, как все. — Ты самая хорошая. — Нет! — она начинает рыдать в голос, и Стефан умоляюще смотрит на дежурного, в знак того, чтобы он к ним не подходил, — я хочу быть, как все, Стефан! Я хочу быть, как все!!! *** — Ты веришь, что он невиновен? — Мэт протягивает мне чашку кофе, и я благодарно улыбаюсь ему. — Спасибо. Конечно верю. Деймон не убивал Изабель. Деймон вообще никого не убивал. Вытираю мокрые после душа волосы, аккуратно вешаю полотенце на сушилку, до идеального состояния расправляя каждую складочку, и, наконец, делаю глоток кофе. Вкусно. Он не очень горячий и с молоком. Почему-то невольно вспоминается обжигающий эспрессо, который мы пили когда-то. Конечно, не с Мэтом. — Тогда почему ты обвиняла его? — Мэт аккуратно садится на край кровати, а у меня внутри все сжимается от того, что на ней теперь скомкано покрывало. — Потому что, в конечном счете, факты — те же эмоции. В них можно ошибиться. — Получается, следствие ошибалось? — Получается, следствию предоставили не те факты. Практически, подсунули. Заставили обратить внимание именно на то, что указывало на виновность Деймона Сальватора. Произношу это вслух и вздрагиваю, понимая, что все именно так, как я сказала. Нас заставили обратить внимание именно на «нужные» факты. И теперь неплохо было бы отмотать историю назад, для того, чтобы понять: кто и зачем. *** — Деймон!!! — Лили сверкает глазами и продолжает яростно пробираться через заросли на самом краю участка, — Деймон, я все-равно тебя догоню! И убью!!! — Мам, я не виноват! — парень резко останавливается и покорно поднимает руки в знак поражения, — я ничего ей не сделал! Ну, честно! — Не сделал? — на очень красивом, почти идеальном лице начинают ходить желваки, — зачем ты положил в воду для спагетти шпинат?! Деймон внимательно смотрит на мать, потом виновато кивает, и недовольно закатывает глаза, понимая, что Лили, в очередной раз, права. — Чтобы они позеленели. — Зачем? — Чтобы посмотреть, что получится… мам, — в ледяных синих глазах нет ни капли раскаяния, — я ничего такого не сделал, твои макароны стали даже вкуснее, а теория о еде определенных цветов, будем честными, говно-говном. — Деймон! — Все, — пацан с невозмутимым видом ставит руки «домиком» над головой, — я спрятался. — Деймон, это так не работает.! — Лили переходит на шипение, и Деймон невольно начинает хихикать. — Ты похожа на большую гусыню! — А ты сейчас будешь похож на говяжью отбивную… — Лили начинает медленно наступать на сына, но он отходит на шаг, снова чуть приподнимая руки. — Мам. Я в домике. Ты забыла? — В детдом я тебя вернуть забыла, — полупрозрачные болотно-зеленые глаза на наигранно гневном лице смотрят на сына с таким обожанием, что его никакими силами не удается скрыть. — Ну, хватит, — Деймон ласково чмокает ее в щеку, и Лили неохотно гладит мальчика по голове, — кстати, мистер Таннер просил тебя зайти в школу. — Меня там ждет что-то хорошее? — По совету своего адвоката, я не буду отвечать на этот вопрос. *** Нарезаю огурцы тоненькими, идеально ровными колечками и аккуратно сваливаю их с шинковочной доски в прозрачную салатную миску. Мэт в гостиной смотрит телевизор, и я прислушиваюсь, стараясь угадать, какую программу он выбрал. Сейчас двадцать два сорок семь. В этом время идет повтор сериала по HBO. Две серии. По тридцать минут, считая рекламу. До двадцати трех тридцати надо смотреть сериал. Кажется, Мэт предпочитает новости, и я изнутри прикусываю себе щеку, чтобы не попросить его переключить канал. Он в гостиной. Я на кухне. Я вполне могу включить небольшой кухонный телевизор и смотреть на нем, то, что мне хочется. Мир Мэта не должен крутиться вокруг моих правил. Ничей мир не должен крутиться вокруг моих правил. Не знаю, как мама когда-то смогла убедить меня в этом. Достаю из пакета помидоры. Долго и тщательно мою их под водой, температура которой ровно тридцать семь с половиной градусов. Аккуратно снимаю шкурку. Нарезаю ровными колечками. Каждое из колечек делю пополам. Я переживу, если какой-то кусочек окажется не идеальным. Но положить его в салат — увы, нет. Если так получится, есть я уже не смогу. Но хотя бы покормлю Мэта, который, как я часто себе повторяю, совершенно ни в чем здесь не виноват. Дотягиваюсь до пульта, включаю телевизор, нахожу нужный канал. Кэрри сворачивает на одну из многочисленных улиц Нью-Йорка и видит, как Мужчина Ее Мечты и его невеста садятся в машину после вечеринки в честь помолвки. Имбирное печенье. Мне нужно имбирное печенье. Я уже смотрела этот момент. Мы смотрели с мамой. И было имбирное печенье. Мы его ели. Ели и смотрели. Имбирное печенье. Почему не я? Все стало слишком сложно… Хаббл… не понимаю. Ты никогда не понимал. Прикусываю щеку, чтобы успокоиться, дотягиваюсь до пульта и выключаю телевизор. Мне нужно прийти в себя. Боюсь, правда, что без имбирного печенья это будет намного труднее, чем с ним. Кажется, оно есть в кладовке в подвале. Выглядываю в гостиную, убеждаюсь, что с Мэтом все хорошо, и он ничего не услышал, насухо вытираю руки о ярко красное кухонное полотенце, и, пройдя по коридору, начинаю спускаться в подвал. — Ааах!!! Как только мои ноги касаются нижней ступеньки, кто-то сзади хватает меня за шею, а крепкая мужская рука закрывает рот. Лучше бы я не знала, кто это. Лучше бы я испугалась от неожиданности, а не от того, кто сейчас стоит у меня за спиной. Лучше бы я не знала. Лучше бы… — Чирикнешь, и я тебе клюв отрежу… Он рычит еле слышно, мне в самое ухо, а у меня начинают дрожать колени, и моментально холодеют кончики пальцев. Инстинктивно пытаюсь отклониться вперед, но он отлично знает этот маневр, и не позволяет, крепко прижимая меня к себе. Паника постепенно начинает охватывать все тело, я чувствую, что воздуха не хватает, и так остервенело кусаю щеку, что во рту начинает отчетливо ощущаться металлический привкус крови. Усилием воли заставляю себя успокоиться, и он, почувствовав это, осторожно отпускает меня, подталкивая к двери в кладовку. Нащупываю штекер, включаю, хоть и едва ощутимый, но спасительный свет, поворачиваюсь к нему и внимательно смотрю в сумасшедшие, небесно синие глаза. — Зачем ты пришел? — Поговорить.