Семь лет длиною в вечность

8 января 1992 года Третий день в Дурмстранге. Как же мне здесь не нравится! Вчера познакомился со своими соседями по комнате... Все поголовно хмурые такие мальчишки со странными, неизвестными мне именами. От них лишнего слова не добьешься. На мое приветствие отвечают в основном: «Ага». «Привет, меня зовут Гарри!» – «Ага!» И все. Я даже решил, что чары Многоязыкости (или как они там называются?), которые наложил на меня в день моего прибытия в школу директор Каркаров, не работают. Правда, на уроке по Зельям, когда профессор (не запомнил пока его имени!) спросил о свойствах безоара, я поднял руку, и, кажется, он понял, что я ему ответил. Занятие он ведет и вполовину не так увлекательно, как профессор Снейп. И вообще, учителя мне совершенно не понравились. Сплошь мужчины и один страшнее и угрюмее другого. Имен их я тоже до сих пор не могу запомнить. Всех, кроме профессора Темень. Вот же фамилия! И вид у него ей под стать: глаза не просто черные, как у декана Снейпа, в них – ночной мрак. Лицо у профессора бледное, мрачное и зловещее. Мама когда-то рассказывала мне про рай и ад. Вот, наверное, черти из ада так и выглядят. А преподает он... как нетрудно догадаться, Темные искусства. Нет, я не ошибся. Не Защиту от Темных искусств. Именно что Темные искусства. Я уже полистал учебник, и меня чуть не стошнило. Пока, на первом курсе, ничего «опаснее» Империо и Круцио мы проходить не будем. То есть нам станут объяснять и показывать, как мучить и убивать людей. Интересно, а мой отец знает, какие предметы здесь преподают? Или он намеренно решил вырастить из меня темного волшебника? Нет, я тут точно не останусь! Сегодня же пошлю Хедвиг и попрошу ее передать письма маме, папе и Сириусу! А до тех пор притворюсь, что меня все устраивает... *** 10 января 1992 года Это не школа, а настоящая тюрьма! За мной постоянно следят. Вчера вечером после ужасно невкусного ужина, который я почти не ел, я поднялся в совятню и уже собирался отдать Хедвиг три письма, как рядом со мной, откуда ни возьмись, возник профессор Темень. – Дайте мне ваши письма! – потребовал он и при этом так посмотрел, что у меня внутри все оборвалось, а руки сами протянули ему свернутые в трубочку пергаменты. Он развернул их – мою личную переписку! – быстро пробежал глазами послания, в которых я рассказывал и про плохую еду, и про спальню на двадцать человек, и про Темные искусства. Затем коснулся пергаментов своей волшебной палочкой. – Вот теперь можете отсылать их куда пожелаете! – жутковато улыбнулся он. Я наугад прочитал одно из писем. Там было совсем не то, что я намеревался сообщить маме и папе! Только почерк остался моим, а все остальное... Я «писал», что у меня все замечательно, я подружился с несколькими мальчиками, мне нравятся условия жизни в Дурмстранге, я нахожу уроки интересными, а преподавателей – любезными и приятными. – Не буду посылать этот вздор! – возмутился я. – Будете! – он направил на меня палочку. – Или я вас накажу. Вы же в курсе, как принято наказывать в Дурмстранге? О том, что к ученикам тут нередко применяют Круцио, я уже знал от других ребят, испытавших на себе это пыточное заклятие, которое у нас в Англии считается Непростительным. Мне хотелось выкрикнуть в темные, как сама ночь, глаза: «Давайте, попробуйте!» Но я испугался. Здесь, на этой высокой башне, никто не услышит моих воплей. Никто не придет мне на помощь, а у этого психа явно чесались руки помучить меня. Поэтому я сдался. Я послушно примотал к лапке Хедвиг, глядевшей на меня с нескрываемым сочувствием, три туго свернутых пергаментных свитка и, шепнув ей на ухо: «Как жаль, что ты не умеешь говорить!» – отправил ее в полет. Тем же вечером меня вызвал к себе директор Каркаров. – Мы в Дурмстранге растим настоящих темных волшебников, а не каких-нибудь хлюпиков, как в Шармбатоне или этом вашем Хогвартсе, – напыщенно изрек он. – И у нас существуют методы, чтобы помочь студентам достичь невиданной силы и в полной мере использовать заложенный в них самой Магией потенциал. Но об этих уникальных методах никому не должно быть известно! Поэтому ты прямо сейчас в присутствии профессора Темень принесешь мне Клятву о неразглашении. Если ты хоть словом обмолвишься о том, что происходит в школе, если напишешь об этом в письме и пошлешь его хоть кому-нибудь, ты умрешь в страшных муках. Вот текст клятвы! Начинай! Передо мной на столе появился свиток пергамента, и профессор Каркаров подтолкнул его ко мне кончиком волшебной палочки. Отказаться было невозможно. Бежать из кабинета – тоже: позади меня стоял профессор Темень, от которого исходила пугающая, парализующая меня сила. В отчаянии я посмотрел на высокие стрельчатые окна. Конечно, если бы я выпрыгнул, то непременно разбился бы об острые скалы у подножия замка, но я уже совершенно не знал, что делать и как убежать от двух этих уродов. К сожалению, директор Каркаров точно угадал мои мысли. Он махнул палочкой, и вместо окон возникла сплошная стена. – Ты совсем не думаешь о своих родителях, Гарри! – с укором произнес он. – Я навсегда отучу тебя от эгоизма и глупости! Круцио! Следующее, что я помню, как меня поставили на ноги... У меня болело все тело, а особенно голова... Мне до сих пор настолько больно, что трудно держать перо. Я, разумеется, дал эту мерзкую клятву и теперь никому ничего не способен рассказать и пожаловаться. Только дневнику, в котором отныне никто, кроме меня самого, не сможет читать. *** 11 января 1992 года Утром мне стало еще хуже. Я не сумел подняться с постели. Казалось, болело абсолютно все: кости, мышцы, даже кожа. К тому же я проплакал всю ночь, и сейчас у меня кружилась и буквально раскалывалась голова. Я не представлял, как смогу заставить себя пойти на завтрак. Есть мне все равно не хотелось, а вдобавок еще и сильно тошнило. Мальчик, спавший на соседней кровати, увидел, как мне плохо. Он и не пытался расспрашивать, что со мной случилось. Здесь, как я теперь понял, невозможно делиться ни с кем своими бедами. Он просто полез в тумбочку и достал оттуда фиал с зельем ярко-зеленого цвета. – Вот. Я стащил это в кабинете зельеварения. Должно помочь. Мне помогает... – тихо сказал он и сунул фиал мне под одеяло. – Выпей, когда все уйдут завтракать. Меня, кстати, зовут Михаил. *** 13 января 1992 года Сегодня за обедом ко мне подошел директор Каркаров. Он потрепал меня по волосам и сказал: – Молодец, Поттер, хорошо справляешься! Из тебя выйдет очень сильный волшебник! Мне стыдно признаваться в этом, но в его присутствии мне становится страшно. Все время хочется плакать... Я постоянно думаю о Хогвартсе. Я даже по дому и по родителям так не скучаю, как по моей родной школе. Я мечтаю еще раз увидеть Драко... услышать голос декана Снейпа... Но этого, наверное, никогда больше не случится... Я чувствую, что теряю магию. Это началось еще пару дней назад и усилилось после Круцио. А теперь, когда у меня почти совсем пропал аппетит, происходит все быстрее и быстрее... Вокруг никто ничего не замечает, ведь я делаю вид, что все в порядке. Я не пропускаю уроки и стараюсь отвечать на вопросы учителей. Пока еще у меня даже получается немного колдовать... Самое обидное: все, что я пишу, никто не сумеет прочитать... После данного мной проклятого Обета листки дневника стали невидимыми для всех. Мама, Драко, декан Снейп... Они так и не узнают, как я скучал по ним... Как мечтал попрощаться! А папа... Ну, у него скоро родится другой ребенок. Он же сам этого хотел! Интересно, как быстро умирают от магического истощения?.. *** Это была последняя запись в дневнике, сделанная мной в Дурмстранге. Следующие несколько дней я жил и действовал по инерции, с каждым часом теряя все больше физических и магических сил. Возвращаясь после занятий в общую спальню, я ложился в постель, закрывал глаза и представлял себе людей, которые были дороги мне. И все чаще мой суровый декан возглавлял этот список, переместившись в нем на первое место. Я, разумеется, не понимал, что со мной происходит. До своего четырнадцатилетия я и не подозревал, как в действительности отношусь к Снейпу. Я уважал его, считал оплотом незыблемости и порядочности, лучшим деканом в Хогвартсе, талантливым зельеваром и въедливым, педантичным, но замечательным учителем. Только ближе к пятнадцати годам я внезапно осознал, что влюблен в него. В вампира, мудрее, старше и опытнее меня в тысячу раз. В того, кто вряд ли обратит внимание на самого обыкновенного, довольно заурядного, да к тому же еще и совсем молодого волшебника. Тогда это едва не разбило мне сердце. А в те ужасные дни в ненавистной мне школе я лишь мучился тоской по дорогим мне людям, которых, как я был совершенно уверен, уже никогда не увижу. Преподаватели, все сплошь мужчины, абсолютно не замечали моего состояния, и в конце концов в субботу, восемнадцатого января, с трудом притащившись на урок Темных искусств, я потерял сознание. *** Очнулся я от того, что в моем мозгу раздался встревоженный и невероятно настойчивый голос: «Давай, мой хороший, у тебя все получится, я с тобой. Ты больше не одинок». Мне показалось, что, даже если бы я уже умер, этот голос вернул бы меня из-за грани. В нем звучало столько отчаяния и искренней заботы обо мне, что я был должен, просто обязан, прийти в себя. – Профессор Снейп, вы пришли забрать меня в Хогвартс? Я не хочу тут оставаться... – прошептал я, не открывая глаз, и почувствовал, как по моим щекам текут слезы. – Ты и не останешься, – хрипло произнес мой декан, – я заберу тебя отсюда, – и он, как пушинку, поднял меня на руки. – Профессор Каркаров, будьте так любезны отправить вещи мистера Поттера обратно в Хогвартс. – Да кто вы такой, в конце концов, и какое право имеете здесь командовать?! – вышел из себя Каркаров. Я испугался, что меня никогда не выпустят из этой мордредовой школы, что профессор Снейп – всего-навсего плод моего больного воображения, предсмертный бред умирающего от магического истощения ребенка. Из-за охватившего меня первобытного ужаса я не разобрал слов, сказанных моим отцом, стоявшим рядом с постелью. Все мои устремления, все помыслы сосредоточились исключительно на волшебнике, бережно прижимавшем меня к своей груди так, что, казалось, я слышал биение его сердца. Лишь с ним одним я ощущал себя в полной безопасности. Я понимал: не мой отец, а только профессор Снейп сумеет забрать меня из этого проклятого места, и всецело доверился ему. Тем более что удивительным образом в его присутствии я чувствовал себя намного лучше. Ко мне словно возвращались силы, и я уже вовсе не ощущал себя умирающим. Впрочем, я смог вздохнуть с облегчением, лишь когда портал перенес нас в Хогвартс, прямиком в кабинет директора Дамблдора. Снейп тут же отправился со мной в больничное крыло, положил на койку и позволил мадам Помфри переодеть меня в пижаму. Когда я, совершенно успокоенный, уже лежал в постели, он присел на ее краешек и достал из кармана мантии несколько пузырьков с зельями. – Выпей, а затем тебе нужно поспать, – мягко сказал он, бережно поддерживая мою голову и помогая мне принять снадобья. Я послушно проглотил зелья, а после испуганно спросил: – Вы уходите, профессор Снейп? – Я посижу с тобой еще немного, а потом меня ждут дела. – Я скучал по Хогвартсу, – я зевнул. Меня неудержимо клонило в сон. – И по вам тоже. – Ты даже не представляешь, как я рад слышать это, – тепло улыбнулся Северус, глядя на меня. Он оставался со мной до тех пор, пока я не заснул. *** 25 января 1992 года Сегодня мне наконец позволили покинуть больничное крыло. Если бы не ежедневные визиты Драко и Гермионы, я бы просто сошел с ума от безделья. Пару раз мадам Помфри сообщала, что меня желает видеть отец. Не знаю, правильно ли я поступаю, но я отказался встречаться с ним. Летом у нас будет полно времени, чтобы как следует поговорить, а сейчас я все еще слишком на него обижен и не могу так быстро простить ему те кошмарные две недели в Дурмстранге. На пасхальные каникулы я попросил у декана Снейпа разрешение остаться в Хогвартсе. Пока я тут валялся, мы вместе с Гермионой сделали подсчет, и получается, что мама как раз где-то в конце апреля должна родить. Я не хочу им там мешаться. Вот приеду летом и познакомлюсь с братиком или сестричкой. А еще каждый вечер приходил профессор Снейп и поил меня жутко противными зельями, после которых мне становилось намного лучше. В меня словно вливали жидкую магию. Правда, очень обидно, что магия такая невкусная, но, думаю, я выздоровел так быстро только благодаря помощи декана. Это странно, но иногда мне кажется, что, когда он рядом, я чувствую его магию как свою собственную... *** Ничего примечательного в тот учебный год больше не происходило. В конце апреля у меня действительно появилась сестричка – Розали. Вопреки своим планам провести пасхальные каникулы в Хогвартсе, я отпросился у Северуса и на неделю отправился в Годрикову впадину. Малышка с первой минуты завоевала мое сердце. Я совершенно позабыл, как ревновал ее – еще нерожденную – к нашей матери и сколько нелестного написал о ней в дневнике. Мама была счастлива. Она чувствовала мои злость и ревность и страшно переживала, что я не смогу полюбить Розали. А вот помириться с отцом мне так и не удалось. Мы даже и не поговорили толком. Я неоднократно просил его объяснить, зачем потребовалось так поспешно отсылать меня в Дурмстранг, но он всякий раз становился мрачнее тучи и коротко отвечал, что каждый имеет право на ошибку и ничего непоправимого в конечном итоге не произошло. Он заблуждался! То, что случилось этой зимой, на долгие годы испортило наши прежде такие теплые и доверительные отношения, и вновь мы сблизились лишь после моей свадьбы с Северусом.