BobJun

Бобби кажется, что он доходит до крайности. До ручки, до нуля. Уябывает в абсолютный минус. Всё падает и падает, сука, вниз. Как ебучая Алиса в Стране Ни Хуя Не Чудес. Наслаждайся приключением и передавай привет Безумному Шляпнику. Хотя самому себе передавать привет — это слишком даже для Бобби. Бобби пишет на окне «Запасной выход» и во весь голос смеется. Диким ужом извивается на кровати и ржет настолько громко, что заходит Ханбин. Тот самый белый Кролик, который и столкнул его в преисподнюю. И какой, блять, это сейчас круг? Белый Кролик смотрит как-то слишком жалостливо и понимающе. Со всепрощением, мать его, на лице. На глазах от смеха выступают слезы и черты Ханбина все больше размываются. Белый Кролик превращается в Марию Магдалину. Неизвестно только, пришел он смотреть на распятье или все же на воскрешенье. Хотя до последнего еще далеко. Нужно качественно и с толком сдохнуть. А оно ведь не сдыхается. Все живет внутри, и так тянет. Тихо-тихо, но, блять, надрывно. Скулит около сердца, царапает когтями все, до чего дотягивается. Рвет на части. И тянет. Бобби резко прекращает смеяться, садится ровно на незаправленной постели с перекрученным одеялом, выпрямляет спину и смотрит на Ханбина сухими, красными глазами. Смотрит и смотрит. Молчит. Ханбин, с которым у них наработанные телепатические каналы, нихуя не понимает. Или понимает слишком многое. И от этого охуевает. — Ты — Белый Кролик! — тускло говорит Бобби и ссутуливает плечи. Отворачивается к окну, смотрит на надпись с плохо скрытой надеждой. Белый Кролик перехватывает взгляд и тяжело вздыхает. Проникновенно, но слишком обреченно. Будто очень плохой врач перед тем, как объявить родственникам, что надежды нет. Больной не выживет. Остается только молиться. Или даже можно прямо так закопать. В любом случае, заказывайте гроб. — Я могу тебе переебать, если легче станет, — предлагает Ханбин с тщательно, но плохо скрываемой паникой в голосе. — А потом давай в горы сходим, огурцов похомячим. — Давай ограничимся простым переебать, — хрипло шепчет Бобби, складываясь пополам и кашляет в колени. Он теперь постоянно кашляет. А если не кашляет, то прочищает горло, сплевывает. Но все равно сипит через слово. Менеджер на это укоризненно качает головой, бормочет что-то про врача, но рэппер отмахивается и заваривает себе крепкий чай. Ханбин не переебывает. Сидит тихо и задумчиво рассматривает сваленные на полу трусы разных расцветок. Сосредоточенно жует губу. Потом решительно встает и буксирует Бобби на нижний этаж, на ходу приказывая Юнхену сварганить что-нибудь пожевать. Бросает «Щас приду» и оставляет друга на съедение вокалисту. Тот не затыкается ни на секунду. Шутит свои охрененски смешные шутки и сливает хуебайты ненужной и абсолютно бесполезной информации. На моменте, когда Бобби, закопавшись руками в вечно спутанные волосы, проклинает тот день, когда ему в голову пришла идея стать артистом, заходит Джунэ. Даже не так. Сначала среднее количество боли в атмосфере начинает увеличиваться. Воздух уплотняется и чернеет, становится вязким, прилипает к телу, забивается в нос и волосы. Юнхен продолжает беззаботно болтать, но Бобби спиной чувствует — сейчас рванет. Накроет. Расхерачит в пыль и не оставит ничего живого. Джунэ проходит мимо, привычно не здоровается. Да и виделись уже. Заглядывает в холодильник. Бобби опускает голову еще ниже, почти утыкается носом в переплетеные пальцы рук. Волосы спасительно падают на лицо, практически полностью закрывая его. И сидит. Ждет. Чего — не ясно. Но двинуться с места сейчас — выше его сил. Вроде бы Юнхен что-то говорит Джунэ. Бобби не слышит. Интонации вибрируют, как на глубине, слов почти не понять. Только интонации. Бобби кажется, что он тонет, уходит под воду с концами. Сделай вздох и все — не всплывешь. Но он выныривает. На плечо опускается теплая рука Ханбина. Неожиданно тяжелая для такого дрыщавого тела — и Бобби возвращается с глубины. Жадно глотает воздух ртом, удерживается, чтобы не провести рукой по лицо, смахивая капли воды. Потому что это странно. Ведь не было никакой воды. Только кухня нижнего этажа и эти двое. Теперь уже трое. — Идем, — тащит его Ханбин. Они выходят за дверь и Бобби позволяет себе оторвать взгляд от пола. Потому что смотреть на Джунэ — табу. Нельзя, блять, даже если хочется. Даже если нужно. Нельзя, блять, на него смотреть. Потому что Бобби понесет. Вынесет нахуй в белых тапочках ногами вперед. Потому что ПОТОМ «запасной выход» станет главным. Парадным, блять. Потому что Ханбин не простит ему, если группа развалится. Последний аргумент мотивирует куда меньше, чем предыдущие. Ким Бобби — хуёвый друг. — Выпей витаминок, — заботливо протягивает Ханбин пакетированную жидкость. Бобби морщится. Он знает, что на вкус это — редкосная гадость, кислятина, от которой зубы сводит до судорог. — Сам хлебай этот эту кровь взбесившегося лимона, — отталкивает руку друга Бобби. Ханбин жмет плечами, лезет в рюкзак и достает оттуда банку яблочного пива. — Яблочное пиво пьют только пидоры, — фыркает рэппер. — Так я для тебя и взял, — меланхолично пожимает плечами лидер и грустными глазами следит за бегущей вдали бездомной собакой. Они сидят на качелях в парке, что в нескольких кварталах от их общежития. Ханбин любит тут пропадать по вечерам, когда мерзкие лица одногруппников приедаются настолько сильно, что начинает тошнить. А блевануть на тонкую душевную огранизацию Юнхена или того же свободного духом Джунэ — себе дороже. Поэтому Ханбин и съябывает на парочку часиков, чтобы вдоволь порефлексировать над бренностью бытия, смыслом жизни, или над тем, что бы сожрать на завтрак, и прочей мозгоебучей хуйней. Бобби не до конца в курсе, хоть и телепатические каналы у них работают без сбоев и засоров. Стоит все же признать, что сторона Ханбина принимает сигналы в разы лучше. Потому что Ким Бобби — эгоистичный мудоебок. Они молча потягивают уже третью бутылку, передавая ее друг другу. Ночь выдалась безветренная, довольно теплая. На ясном небе кучками засияли звезды. Бобби думает, что было бы просто ахуенно круто, если бы сейчас какая-нибудь большущая звезда сорвалась вниз. Он бы тогда обязательно загадал никогда не встречаться с Джунэ. Никогда не видеть и не знать о его существовании. — И чего ты бесишься? — спрашивает, наконец, Ханбин. Бобби не бесится. Он вкайфовывает от охрененной бренности своего бытия. От своей говняности он тоже немного похайповывает. А как же иначе? Песни, что он пишет, сейчас не тренд. Стайл, который он хочет показывать, тоже не в теме. От бесконечных шоу, сделанных почти под копирку, откровенно хочется блевать. Раньше он напрягался, придумывал шутки, забавные фразы. Ответы, которые нужно ввернуть в удачный момент. Сейчас на все это хочется высрать. Окей, Бобби не знает, чего ему хочется на самом деле. Хотя одну вещь он все же может назвать наверняка: ему хочется, чтобы перестало рвать на части. Сводить внутренности и выворачивать наизнанку грудную клетку. Чтобы перестало ломать кости. Ему хочется снова дышать полной грудью и вообще ни разу не ебаться на счет того, будет ли прошивать насквозь в следующее мгновение. Но он ебется. — Я не пидор, — хрипит Бобби, делая новый глоток мерзкого яблочного пива. Неожиданно вкусного. Пусть и пидорского. — О, поверь мне, — усмехается Ханбин. — Я в курсе. Временами, конечно, ты законченный пидарас. Но не пидор, мой друг, тут ты прав. Бобби проглатывает «пошел нахуй», не дает сорваться «завали ебало». Даже «беги, пока очко не порвал» тоже оставляет при себе. — Я ненавижу эту пидорскую мразоту, — снова хрипит Бобби, но вопреки своим словам, в его голосе нет злости. Обреченность, бессилие и усталость, но ни капли ненависти. Ханбин слышит это так же отчетливо, как слышит распевающегося по утрам Джинхвана. Ханбин ухмыляется. Ничего с этим и не поделаешь. Бобби хорошо так скрючивает, гнет и прессует. Никакими советами тут не поможешь, пока сам себя за отросшие, вечно спутанные волосы не вытащит. — Поговори с ним, — советует Ханбин. — О чем, блять, мне с ним можно разговаривать? — с пол оборота заводится рэппер. — Бухле, качалке и его стишках? — Ну для начала хотя бы о стишках, — серьезно кивает лидер. — Возьми у него что-нибудь почитать и сразу не засирай. Похвали. Для разнообразия. Может там и в самом деле будет шедеврально. — Нахуй! — выплевывает Бобби, откидывая голову назад. Смотрит на небо. Моментально успокаивается. Совершенно другим голосом спрашивает: — Нахуй мне это нужно? — Видимо, нужно, раз ты сидишь тут, со мной и пидорским бухлишком. Вместо того, чтобы дрочить в душе или задрачивать за компом. Бобби хмыкает: — Я бы спиздил у тебя эту фразу, да вот только ни в одну песню ее не вставишь. Так, чтобы без скандалов обошлось. Ханбин улыбается. Бобби думает, что уже тысячи лет не видел, как смеется его друг. Да и было ли это когда-нибудь? Лидер всегда лишь улыбался. Иногда сверкал белоснежными зубами, иногда просто растягивал губы. Но чтобы, как все остальные, зайтись хохотом, сложиться пополам и трястись от смеха — такого не было. И почему? Хуй знает. В этом и есть весь Ханбин. Вроде знакомы тысячу лет, знаете друг о друге все, и даже то, что не очень и хочется. Например, когда любит дрочить. Или порно сайты, на которые у него подписка. Или как однажды, после съеденого на обед испорченного мяса, почти обосрался прямо во время выступления. Воняло так, что петь было невозможно. О да, Бобби знает каждую молекулу Ханбина. Но всегда находится что-то, о чем рэппер понятия не имеет. Сейчас, например, это чертов смех. — Почему ты не смеешься? В этом весь Бобби: спросить напрямую, не ходя вокруг да около. Не строя догадки. Просто задать вопрос и требовательно посмотреть в глаза. Ханбин морщится: — Ты никогда не станешь достаточно корейцем. Можно вбивать на твоих манерах крест. Бобби хрипло гогочет, привычно запрокидывая голову назад и демонстрирую белоснежные зубы. И перед кем, спрашивается, выебывается? — Так почему? — отсмеявшись, дожимает рэппер. — Потому что не смешно, — просто пожимает плечами лидер. Бобби думает, что друг просто охрененски прав. Это не смешно. Ни разу, нихуя, не смешно. — Пойдем домой, — тихо бубнит Ханбин, согревая руки дыханием. — Холодает к ночи.