Новая жизнь не дается даром

Замерзший город кутается в мягкие пятна уныло желтеющих фонарей; простуженные улицы ежатся от колкой снежной крупы, сыплющейся из рваных облаков. Осень дотлевает полурастаявшей свечкой; горло схватывает спазмами от пронизывающего холода. И, переступая порог Викиной квартиры с ворохом тяжелых пакетов, Симоненко мимоходом думает, что спасаться, спасая других, — сейчас не самое худшее, что можно выбрать в череде нескончаемого пиздеца. Ведь у него сейчас — обломки некогда успешной карьеры, успевшие запылиться подполковничьи погоны на полке и въевшийся в подсознание страх самого непоправимого и окончательного. Валерий просто цепляется за что-то стабильное и нормальное, за свою вроде-как-нужность и обыденную суету, пропахшую магазинной сутолокой, детским питанием, давно остывшим ужином на плите и ароматом знакомых терпких духов. Аня неустанно ищет новую подработку — деньги сейчас нужны как никогда; ее "плохой парень" пропадает где-то целыми сутками — не то от кого-то скрывается, не то мутит что-то очередное-незаконное. Уютная, по-женски упорядоченная квартирка становится какой-то необжито-пустой, несмотря на постоянно толкущихся здесь людей; сквозь наспех наведенную чистоту упрямо проступает отчаянная заброшенность. "Уехала на собеседование", — кислотно-зеленый стикер ярким квадратом перекрывает прилепленный на холодильник режим дня, буквально по пунктам расписанный, — Валерий со свойственной занудностью нашел в интернете и распечатал на двух листах все, что касается распорядка младенцев, не упустив ни единой мелочи. Продукты педантично отправляются на строго отведенные им полки в холодильнике; безукоризненно вымытая и тщательно вытертая посуда — в кухонный шкафчик. Закрывает ноутбук с десятком вкладок, касающихся поиска новой работы; сверив время, приоткрывает дверь в детскую — от вида крошечного свертка в кроватке что-то страшно и больно обрушивается внутри. И, впервые поднимая на руки Викиного ребенка, Симоненко думает вовсе не о том, что у них тоже могли быть дети. И даже не о том, что этот крошечный человек внезапно и очень жестоко может остаться сиротой. Он думает, что Викина дочь и вправду очень похожа на Вику. Но нисколько — на своего отца.

---

Реальность неровно-мутная и пугающая, как скрытая плотным туманом топкая заболоченность — не провалиться бы. Игорь цепляется отчаянно — за выбеленно-хрустящие простыни, за прямоугольники заваливающихся стен, за два слова, бьющиеся в голове вспугнутыми птицами. Вика жива. И верить хочется. Но сложно. Потому что отчетливо и безжалостно: теплые руки на его плечах, расползающееся кровавое пятно на светлой куртке и грудную клетку пробившая нестерпимая боль — после такой живут разве? Ему бы только скинуть ватную тяжесть от путающих сознание лекарств, что колют постоянно, ему бы выдрать только хищные иглы капельниц из сплетения вен, ему бы только... Беспомощные мысли тонут в мутном беспамятстве. Белоснежные стены рикошетят беззвучным криком, грудную клетку заново вспарывающим, — Игорь не слышит. Ведь там, на грани бессознательности и сумасшествия, есть то, чего нет — а может и не будет уже никогда — с ним рядом. Покой и Вика.

---

У Вики дежавю горчит лекарственной химичностью, отдает разъедающим легкие больничным запахом, смазывается белым монолитом стен, халатов и капельниц. Это все уже было: капельницы, уколы, врач, чужое и непослушное тело — тогда, в клинике Фишера. Но Вику сейчас не пугает беспомощность, свое безвольное тело в паутине медицинских проводов и полное непонимание произошедшего. Вику пугает одно: рядом нет Игоря. А "нет рядом" сейчас равняется безжалостному "нигде".

— Не отпускай меня, ладно? — Никогда.

Вика в своем опустошенном, подозрительно легком и боли не чувствующем теле как в лабиринтах спутанных заперта: ни входа, ни выхода. У нее в груди что-то мечется, наружу рвется отчаянно, свободы требует, но тело проклятое, проводами к постели напрочь прикованное, не пускает — туда, наружу, к нему. Вика кричит — нет эха, нет звука и голоса тоже нет почему-то. Вика кричит, и что-то в груди замирает на миг, биться и разрываться перестает — Вика слышит. Вика слышит: Игорю больно. А это значит — он жив. А значит, все не напрасно.