---
Жизнь понемногу входит в мирную и ровную колею: новая работа, ежедневные визиты к Вике в больницу строго по расписанию, помощь Ане — по просьбам и без. У нее с ее Иваном, кажется, тоже что-то утихает и упорядочивается: влиятельный родственник Аверьянова берет его на работу водителем для каких-то небезопасных перевозок — те же авантюры, только вроде как законные и прилично оплачиваемые; вечера — почти-семейные, с кухонной суетой и заботой о маленьком ребенке. Парни с дурными наклонностями не меняются — приспосабливаются всего лишь, но кто сказал, что это плохо?---
Она влетает в его жизнь в самом буквальном смысле — натыкается в одном из извилистых недавно отремонтированных коридоров пафосного офиса, где роскошные кожаные диваны, живые пальмы в кадках и абстрактные пятна картин в позолоченных рамах кричат об успешности фирмы. Ворох папок на глянцевитый пол веером — Симоненко на автомате практически помочь наклоняется, удивляясь иронично, как женщины вообще на таких каблуках бегать умудряются. Хотя в этом налетевшем на него вихре из женского только шпильки, подчеркнуто-деловой костюм с юбкой строгой длины и тяжелый узел отливающих рыжим волос на затылке. В остальном она — хрупкая, угловатая, какая-то по-детски забавная, на женщину не тянет от слова "совсем", на девочку-подростка максимум. — Спасибо, — голос по-весеннему звонкий, преждевременной капелью дышащий, но Симоненко даже стандартно-предсказуемое "не за что" ответить не успевает — тонкий силуэт в утреннем сумраке коридоров тает мартовской дымкой. И Валерию впервые за долгое время вдруг хочется улыбаться — совершенно без какой-то причины.---
В своей полутемной, пустой, запыленной квартире Игорю холодно, муторно и до отвращения одиноко. Настигает безысходной тоскливостью предательская мысль, что зря раньше срока сбежал из больницы — там было хоть что. Хоть кто-то. Была суетливая беготня медсестер за дверью, посещения врача с традиционными уже расспросами, какие-то процедуры, Жека с неизменным пакетом апельсинов и малозначительным трепом — иллюзия жизни, иллюзия нужности. А еще — Вика. Бессознательная, в окружении каких-то жутких аппаратов, обесцвеченная прозрачной бледностью — но живая. Потом, правда, был господин капитан, накинувшийся на него разъяренным коршуном, был помутневший от накатившей слабости коридор, возмущенный голос медсестры и три дня в полном беспамятстве — все-таки срывать к чертовой матери заебавшие вконец иголки и провода идея оказалась такая себе. А еще была острая, простая и оттого совершенно беспощадная мысль: у него больше нет каких-либо прав. Прав на Вику, с отчаянной смелостью и безрассудством от пули закрывшую; прав на друзей, чуть не погибших по его вине ни за что — просто не в том месте оказались в неудачное время; прав на какую-то справедливость, которой так долго искал и которая так жестоко обернулась против него же. Одно только право осталось — на душащее, хроническое и бесполезное чувство вины.---
В ее жизни как-то совсем незаметно Валеры становится слишком много. Он дотошно отчитывается о том, как стремительно растет Вероника — Вику передергивает невольно от этой ненормальной естественности, и внутри невыносимым жжением зудит раздраженно-отрезвляющее "она не твоя дочь!"; он спокойно и уверенно ставит ее перед фактом отъезда в какой-то очередной загородный санаторий — "тебе нужно восстанавливаться и отдыхать"; не потрудившись посоветоваться с ней, находит для ее дочери какую-то суперняню — "не волнуйся, тебе сейчас нельзя перенапрягаться" и делает еще множество очень нужных и правильных вещей, которые Вику необъяснимо и совсем нелогично бесят. Санаторий на деле оказывается чем-то вроде загородного дома — с отдельными небольшими строениями между опушенных снежными шубами елок, с аккуратными горничными, внимательными врачами и доставкой еды из маленького уютного кафе неподалеку. И, сидя ночью без сна возле кроватки мирно спящей дочки, Вика виновато и благодарно думает, что ответить Валере на его гиперопеку и зашкаливающую выше нормы заботу ей попросту нечем. До основания выпотрошена. В прямом и переносном смыслах: лекарствами и страхами в клинике Фишера, последние силы вытянувшим побегом, родами в условиях, приближенных к военно-полевым, чередой страшных операций и днями запоздало накрывших жутких болей. Но больше всего — Игорем. Игорем с его вечными шуточками, штучками и фокусами, с его сомнительными затеями, с его неуклюжей заботой, ничего общего не имеющей с рациональностью Симоненко. Одно его появление — и налаженный, тщательно выстроенный мир идет кувырком. Так было с их самой первой встречи: колючая ревность Данилы, путаница и странные методы в работе, коллекция скелетов в семейном шкафу, залитые кровью пыльные тайны далекого прошлого, горы трупов и череда сломанных судеб в настоящем. Вика помнит — гибель Дани по нелепому стечению обстоятельств. Вика помнит — тянущий ужас и постыдное облегчение при виде залитого кровью родного лица. Вика помнит — жгучие едкие слезы над ярким красочным пакетом, найденным случайно на полке в шкафу — шикарное свадебное платье, тайком купленное Даней. Помнит безудержно-нежную ночь в гостиничном номере, позже — горчащую радость неожиданной новости о своем положении. Помнит твердую прохладную руку, сплетенную со своей собственной, и рвущие горло крики; помнит искреннее и простое "никогда"; помнит горячую боль, грудную клетку разрывающую, и его посветлевшие от боли глаза, в которых все, что так и не было сказано. А теперь у нее — только ноющий на перемену погоды след от ранения, Симоненко с его неотступными наставлениями, помощью и советами, а главное — Ника. Единственная причина не жить — выживать хотя бы. Решения приняты. Ходы сделаны. Карты биты. Game over По результатам игры — только руины и пепелище. Внутри себя и вокруг себя. Но самое дикое — Вике вовсе не кажется огромной и несправедливой такая цена.