Черноглазая

― Так что, Мелексима, ― с усмешкой спросила одна из девушек, когда Мелек прогуливалась по лагерю. ― Теперь ты женщина хана? Мелексима смерила девушек недовольным взглядом. Она практически не общалась с другими представительницами женского пола, которые жили немного отдаленно, чтобы, как выражался Субэдэй, не мешаться под ногами. Кроме того, в компании одной Буяннавч ей было более, чем хорошо, а общение с Батыем полностью окупало небольшую потерю. И несмотря на это, Мелек понимала, что о ней могут говорить ревнивые девушки, которые часто мечтали о том, чтобы Бат-хан обратил на них внимание и сделал своей женой. ― О чем ты? ― равнодушно спросила Мелек. Она хотела пройти мимо, но бабушка учила ее, что если за твоей спиной что-то говорят ― ты должна гордиться, ведь ты идешь впереди их. Но Мелексима не могла позволить позорить себя ― в память о дедушке, который не терпел насмешек. ― Конечно о том, что ты теперь наложница, ― кинула девушка. Кое-кто захихикал, но некоторые девушки с некой опаской смотрели на Мелек. Та сделала два шага вперед. ― Мы слышали, тебе подарили бокка? А ты в курсе, что ее дарят только замужним женщинам? Или Великий хан мог сделать такой щедрый подарок своей фаворитке. Говорящая девушка громко рассмеялась. Мелек ухмыльнулась. ― А ты кто? ― внезапно спросила Мелек. Девушка прекратила смеяться. ― Ты упускаешь одну маленькую деталь ― бокка дарят только знатным женщинам. А ты, хоть за кого замуж выходи, останешься обычной девчонкой. Знаешь, есть такая поговорка, гордая голова слетает с плеч первой. Девушка быстро приблизилась к Мелек, и ее глаза горели гневом. Конечно, монголка не поняла не слова, но сама интонация, с которой было это сказано, ей не понравилась. ― Повтори, что ты сказала, ― потребовала она. ― На нашем языке, раз ты такая смелая. Вряд ли твоему деду понравилось, что его внучка… Мелексима сомкнула руку на локте девушки и со всей силой дёрнула, так, что между ними не оставалось свободного пространства. Черные глаза полыхнули самым настоящим гневом, и смелая девчонка стушевалась. ― Не смей говорить о моем деде, ― прошипела Мелексима. ― Он был великим воином, и ты не достойна того, чтобы даже произносить его имени, поняла? На секунду девчонка испугалась: ей казалось, что всегда равнодушная к их провокациям Мелек может ее убить. Мелексима сжала руку сильнее, и девушке стало больно. ― Отпусти! ― вскрикнула она. Пару воинов обернулись на крик, и, поняв, что девушка ссорится с Мелек, подумали, а не стоит ли вмешаться. В конце концов, Мелексима считалась особенном гостем в их лагере. ― Не ровняй меня с собой, ― продолжила Мелек, настолько тихо, что услышала ее только девчонка. ― Я не живу одной только мыслью стать наложницей хана. Какая уважающая себя девушка захочет этого? Если и я стану его женщиной, то только женой, тебе ясно? ― Да отпусти ты! ― взвизгнула девушка и со всей силой оттолкнула Мелек от себя. ― Ты так говоришь, но знаешь ли ты, что тебя сюда привезли уже как наложницу?! Мелексима оторопела. Она не думала о том, с какой целью привезли ее сюда, она просто радовалась тому, как хорошо складывалась ее жизнь. И, вероятно, в этом была проблема ― она не задавала вопросы, когда стоило. Внезапно девушка резко выпрямилась, продолжая хвататься за локоть, который саднил от того, как вцепилась в него Мелексима, и посмотрела куда-то за спину черноглазой. Мелек развернулась и увидела чуть поодаль Батыя, который, разумеется, слышал последнюю фразу девушки. Было сложно сказать, о чем он думал ― на лице хана не отразилось ничего. Мелексима же, напротив, явно показала свою злость, недоверие и… обиду? Да, пожалуй, это была именно обида. Она развернулась к хану полностью, поклонилась и, несмотря больше ни на кого, пошла к шатру шаманки. Когда Мелек вошла, Буяннавч смешивала какие-то сухие травы и на девушку кинула один единственный взгляд. Девушка прошла в юрту, проходя в свой угол и вновь принимаясь за куколку в абсолютной тишине. Буяннавч, проследив за своей подопечной, отметила ее хмурый вид и несколько слезившиеся глаза. ― Мелек, ― позвала она. Девушка не откликнулась. Она оперлась спиной на своеобразную стену, и подтянула колени к груди, смотря на незаконченную куклу. ― Что случилось, образ мой ангельский? ― Ничего, ― равнодушно откликнулась Мелексима, перебирая пальцами волосы у куколки. Шаманка, кряхтя, поднялась. Она приблизилась к Мелек и положила ей руку на плечо. ― Что произошло, что ты так расстроена? ― спросила шаманка. ― Великий хан разрешил тебе поехать на могилу к родным ―и ты была счастлива. Отчего теперь печальна? Мелексима посмотрела на шаманку, и в этом взгляде было столько обиды и предательства, что женщина невольно содрогнулась. У Мелек была очень сильная энергия, которая заставляла испытывать к ней то, чего она хотела ― любовь, преданность, уважение, раболепное поклонение. Но как малый ребенок не умеет обращаться с оружием, так Мелексима не знала цену своей силы. Она как слепой котенок тыкалась, стараясь заставить жизнь идти по ее правилам, не понимая, как именно это происходит. По сути, будучи красивой женщиной, Мелексима все еще оставалась ребенком, которого легко можно было обидеть, воспринимающий каждую, даже самую крохотную ложь, за предательство. ― Значит, ― сказала Мелек, и Буяннавч поразилась тому, как холодно он прозвучал. ― С самого начала я была приведена в роли наложницы. Прекрасно. Шаманка открыла было рот, чтобы что-то сказать, но так и не смогла. Мелексима криво ухмыльнулась, отворачиваясь, стараясь не смотреть на разукрашенное лицо шаманки. ― Мелексима… ― произнесла она, но девушка отмахнулась. ― Я знаю, знаю, ― проговорила Мелек, вставая, и делая пару шагов по юрте. Каждое ее движение сопровождалось небольшим звоном ― украшения отзывались на каждый шаг. ― Быть наложницей хана ― это почетно, это значит, что ты прекрасна, раз тебя выбрали. Так? ― Мелек круто развернулась, посмотрев на шаманку сверху вниз. ― Так все здесь считают? И каждая женщина готова порвать меня из-за этого? Да вот только мне этого не нужно. Я наложницей не стану, ― от злости, а может волнения или обиды, Мелексима перешла на русский. ― Внучка великого воина Ганбаатарав роли наложницы. Мой дед заплакал бы, узнай он о таком позоре. ― Разве быть женщиной хана не почтено? ― возразила Буяннавч. ― Подумай обо всем спокойно, Мелек. Если ты хочешь остаться… ― Кто сказал, что хочу? ― резко спросила черноволосая. ― Я здесь, пока я этого хочу. В любой момент я могу попросить хана отпустить меня, и по завету своего деда, он не станет меня сдерживать. ― Мелек! ― прикрикнула Буяннавч. Она боялась, как бы эти разговоры не дошли до ушей Бат-хана. Тогда он может прийти в ярость и наказать непокорную девчонку. Однако Мелексима разошлась не на шутку. ― Почетно, говоришь? ― Мелек горько усмехнулась. ― Всю свою жизнь, я жила в идеальном мире, там, где меня любили. Я видела, как мой дедушка любил мою бабушку. И она была у него одна. И других женщин не было. И когда он умер сразу после нее, я поклялась себе, что не выйду замуж, коли не почувствую такой сильной любви. И уж точно становление наложницы сюда не вписываются! Буяннавч тяжело вздохнула. В отличие от других девушек, Мелексима не искала любовь хана, она лишь принимала то, что давало ей особое положение. Слова о замужестве и большой любви не были временным капризом или упрямством, Мелек искренне верила в то, что такая любовь возможна. И всеми силами хотела ее найти. ― Ты как маленький ребенок, ― внезапно ласково произнесла женщина. Мелек нахмурилась, и собиралась что-то возразить, однако шаманка подняла руку, и Мелек замолчала. ― Я понимаю твое желание любить и быть любимой. Ты молода, твои желания понятны и просты. Но подумай вот о чем: ты умная, красивая и волевая женщина. Если ты будешь с ханом, то получишь власть и силу, о которой даже не мечтала. Ты станешь великой женщиной при великом мужчине. А любовь… любая, даже самая сильная со временем пройдет. Забудь о своих детских капризах и живи тем, чем богата. Мелексима приблизилась и присела, смотря в глаза шаманки. Пристально, не отводя взгляд черных глаз. Буяннавч почувствовала, как вокруг них скапливается та энергия, что Мелексима всегда держала в себе, как она ширится, выходя из девушки. ― Если я и стану женщиной хана, ― медленно, с какой-то тихой злостью, произнесла Мелексима; на ее губах змеилась усмешка. ― То буду только я. Других девушек не будет. И стану я не наложницей, а женой. Шаманка невольно содрогнулась. Мелексима, раз сказала, от своего не оступиться. Эта была та женщина, о которой она сделала предсказания месяцами ранее ― Буяннавч поняла это, как только Мелек вошла в ее шатер. Мелек была сильной и волевой, такой дай меч ― она всех врагов положит. Да и кроме того ― единственная и горячо любимая внучка Ганбаатара, ей давали все самое лучшее, и Мелексима вполне обоснованно хотела получать все, что ей требуется. Ирония в том, что при ее настрое и энергетики по-другому быть просто не могло. ― Посмотрим, как сложиться жизнь, Мелексима, ― произнесла шаманка. ― Только держи язык при себе с Великим ханом, хорошо? Мелексима кивнула. Она несколько поуспокоилась, и теперь чувствовала себя несколько виновато за то, что сорвалась на Буяннавч. Девушка собиралась уже было извинится, как внезапно в юрту вошел Субэдэй. Он почтительно поклонился Буяннавч, и посмотрел на Мелек. В его взгляде уже не было столько неприязни, как в первое время, но было ясно, что он все еще относиться к ней с легким пренебрежением. ― Мелек, будь готова послезавтра, ― сказал он. ― К чему? ― нахмурилась девушка. ― Хан решил, что ты поедешь к могиле Ганбаатара послезавтра, ― сказал полководец. ― Великий хан принял решение сопровождать тебя. *** Лошадям идти было тяжело, длинные ноги вязли в размытой таявшим снегом земле, поэтому добираться до могилы, которая была относительно недалеко, пришлось дольше. Мелексима была несколько недовольно тем, что Батый отправился с ней, и это даже немного задевало девушку ― неужели ей не доверяют и думают, что она сбежит. Мелек ― пока ― не видела причин покидать орду, где с ней вполне хорошо обращались. Ситуация могла быть другой, будь у нее семья ― Мелек было бы интересно, что случилось бы, будь жив ее дедушка. Лошадь, которая везла её, убрана шёлковыми позолоченными покровами. Мелексима несколько удивилась, когда Батый поехал верхом ― девушка воображала, что хан ездит только в паланкине. Но нет, Батый вполне спокойно и уверенно ехал на лошади, с Мелек практически не разговаривая. Сама Мелексима была раздосадована таким поворотом событий, но, внемля совету Буяннавч, не показывала своего недовольства. Кроме того, тишина на нее несколько давила. ― Ты слишком напряжена, ― внезапно сказал Батый, и Мелек непонимающе на него глянула. ― Держи спину прямо, но немного расслабься сама. Иначе лошадь чувствует твое напряжение. Мелек усмехнулась, но попыталась сделать так, как сказал Батый. Держать спину прямо для нее было не сложно ― бабушка, на которую было возложено воспитание трехгодовалой девочки после смерти матери, учила ее быть величественной и статной. Но конь ― крупное животное, которое может намеренно или нет причинить ущерб здоровью, и Мелексима не могла быть расслабленной, сидя на нем верхом, даже частично. ― Разве Ганбаатар не учил тебя ездить? ― спросил Бату. Мелек улыбнулась воспоминанию о дедушке. ― Вообще-то, учил, ― сказала она. ― Но у меня было очень мало практики. Кроме того, моя любимая лошадь сломала себе ноги, ― Мелек грустно улыбнулась. ― Я хотела попрактиковаться сама, дедушка пустил лошадь рысью, и я поехала по лесу. Было сыро, ее немного занесло, и она упала, я вылетела из седла. Она сломала ногу и когда пришел дедушка, то отправил меня домой. Лишь потом я узнала, что лошади отрубили голову, чтобы она не мучилась. С тех пор я езжу верхом очень мало. Батый глянул на поникшую, и немного отрешенную девушку. С усмешкой отметил, что она приняла именно ту позу, в которой ехать верхом лучше всего. Спина оставалась прямой, но по тому, как руки перестали сжимать поводья до белых костяшек, Бату мог сказать, что она немного расслабилась. Мелексима хотела заговорить о том, что сказала та девушка. Хоть как-то дать понять, что она не будет простой наложницей, что она ― не одна из многих. Внучка великого воина ― она особенная, черт возьми. Но Батый внезапно задал другой вопрос: ― Какой была твоя лошадь? Мелексима удивленно глянула на хана, а потом улыбнулась: ― Очень красивой, ― сказала она. ― Эта лошадь была сильной и благородной, верной мне до конца. Я помню, что ее привел Чингисхан, а жеребенок мне так понравился, что дедушка разрешил мне забрать ее себе. Он учил меня управляться с лошадью. Он любил повторять, что хорошие лошади никогда не бывают плохой масти, ― Мелек засмеялась от теплых воспоминаний. ― Она была буланой масти лошадей, имела желто-золотую окраску, а ноги, хвост и грива – черные. У нее был сложный характер, никого кроме меня она почти не слушала. Мелек начала увядать уже после смерти бабушки. Никого другого у нее не было ― отца она даже не помнила, воспоминание о матери ― ее белое платье, в котором она танцевала на Цаган Сара, держа маленькую дочь на ручках. Мелексима помнила этот образ. Потом, мать умерла от тоски ― несмотря на то, что отца и его любовницу она убила за измену, она слишком сильно его любила, и просто не пережила. Ганбаатар никогда не говорил этого внучке, но Мелек знала, что он считает дочь слабой. Воспитанием девушки занимались бабушка и дедушка ― монголы по праву рождения, больше половины жизни находившееся в стане. Мелексима отличалась тем, что знала другую жизнь ― со стороны русичей. По крови она считала себя монголкой, да и воспитана была в соответствие с религией и традициями, но одна ее часть рвалась к русским традициям и людям. Хотя, Мелек никогда не принимали ― она была внучкой война, который положил не один десяток русских. Поэтому, Мелексима была необычайно рада, что смогла оказаться в той жизни, которая была у ее бабушки и дедушки. Сейчас она размышляла о том, как бы сложилась ее жизнь, не уйди Ганбаатар из стана. Почти у самой могилы Мелек остановила лошадь и ловко соскочила с нее. ― Я не буду тебе мешать, ― пообещал Батый, тоже оказываясь на земле. ― Молись, сколько считаешь нужным. ― Не понимаю, почему вы поехали со мной, ― все-таки осмелилась сказать девушка. ― Я бы все равно не сбежала. ― Я считаю важным помолиться у могилы война, который не раз спасал моего деда и отца, ― сказал Батый. Мелек понимающе кивнула и направилась между деревьев к дубу, под которым была похоронена ее бабушка и дедушка. Могила матери находилась недалеко от этого места. Мелек остановилась и, не оглядываясь, сказала: ― Я на них не похожа. Батый обернулся на нее. ― Что? ― спросил он. Мелек вздохнула. ― Я на тех девиц, единственная мечта которых стать наложницами, не похожа. Не равняйте нас. Мелексима исчезает между деревьями. Батый усмехнулся, смотря ей в след. Если женщина поистине женственна, любовь к ней никогда не переходит в привычку, ласки возлюбленной так очаровательны, так разнообразны, она исполнена такого ума и вместе с тем нежности, она вносит столько игры в настоящее чувство и столько настоящего чувства в игру, что воспоминания о ней владеют вами с той же силой, с какой когда-то она сама владела вами. Рядом с ней блекнут все другие женщины Мелексима кинула взгляд на деревья, за которыми она оставила хана и, подойдя к могиле, опустилась на колени. Прикрыв глаза, девушка начала тихо молиться. Разве может быть миг прекраснее, чем застыть между правдой и верою, между добром и злом, быть и миром, и деревом, пламенем и золой, забывая про страх, отдавать себя ворожбе. Ты висишь на ветвях, и они колыбель тебе, кровь твоя или сок по корням бежит в никуда, ты отдал всё, что мог, а теперь и себя отдай. Смерть отпрянет назад, поцелует холодным ртом, девять раз ты в глаза заглянешь ей, а потом разгорится восток, опаляя небес края, и затянет росток рану страшную от копья. С ханом они возвращались в лагерь уже вечером. Сначала Мелексима помолилась у могилы, потом Батый высказал желание уединиться с могилами. Мелек не стала ему отказывать и осталась с лошадьми, поглаживая тех по морде. Когда Батый вернулся он помог Мелек забраться на лошадь, после чего сел в седло сам. Лошадь Мелексимы что-то фыркнула, остановилась, помотав головой. ― Эй, ― Мелек похлопала лошадь по шее. Та снова фыркнула и пошла дальше. Батый посмотрел на Мелек, но промолчал. Они ехали молча, Мелексима что-то мурлыкала себе под нос. ― Что ты поешь? ― внезапно спросил хан, уже не выдержав. Мотив был ему знаком. Меле вскинула голову и посмотрела на ехавшего рядом Бату. ― Это монгольская колыбельная, ― пояснила она, и хан понял, откуда мог знать ее. ― Бабушка часто мне ее пела. Она пела мне разные песни, чтобы я знала язык и… Что напугало лошадь ни Мелек, ни Батый не поняли, но та сначала встала на дыбы, чем заставила наездницу вскрикнуть, а после понеслась через деревья. ― Мелек! ― крикнул Батый и направил своего коня вслед за ней. Мелексима растерялась. Она не сразу поняла, что произошло, но рефлекторно прижалась к лошади всем корпусом, чтобы ветки деревьев не выкололи ей глаза. Несколько веток все-таки задели лицо ― нос и щеку жгло от боли. Мелек постаралась успокоиться и сделать что-то, чтобы остановить лошадь, но когда под тобой тяжелое и сильное животное, несущиеся прочь, успокоиться очень сложно. ― Стой! ― крикнула она, натянув поводья, но лошадь лишь недовольно фыркнула. ― Да стой же ты! Они выехали на открытое пространство, и через минуту тут же появился Батый. Он быстро оказался рядом и смог схватить лошадь за поводья. Мелек вскрикнула, когда животное резко остановилось и изогнулось словно полукругом, недовольно ржа. Только мертвая хватка не позволила Мелек слететь с лошади, но она буквально упала с нее, желая слезть. Батый оказался рядом. ― Как ты? ― спросил он, придерживая ее за плечо. На лице Мелек ― на носу и вдоль щеки ― тянулись тонкие полоски ран, из которых вытекала кровь. Мелексима тяжело дышала, а сердце у нее билось как бешеное. ― Чертово животное, ― бормотала она, стуча зубами. ― Чертово животное. В жизни на него больше не сяду. ― Вздор, ― внезапно сказал Батый и, Мелек может показалось, но в его голосе прозвучало веселье. Девушка глянула на него, готовая испепелить взглядом, но хан даже не улыбался. ― Если ты боишься, стоит немедленно сесть обратно. ― Было бы хорошо, отделайся я сломанной рукой или ногой. А не будь вас, гляди-ка еще бы и шею себе сломала. ― Я ломал пальцы, когда учился ездить верхом, ― внезапно сказал хан. Мелек била крупная дрожь от пережитого, и зуб на зуб не попадал, но на Батыя она взглянула с явным интересом. ― Когда я только начинал ездить мне было чуть больше девяти. Я часто падал и ломал руки с пальцами. Дай мне свою руку. Мелек колебалась. Она обхватила себя руками и ей казалось, что так она находится в своеобразной защите. Но по просьбе хана она все-таки протянула ему руку, разорвав спасательный круг. Когда Мелексима коснулась своими пальцами его, Батый пояснил: ― У меня все пальцы переломанные, по ним видно. Потрогай, сломанные они не такие, как целые. Мелексима сжимает пальцы хана, понимая, что он прав. Она кивает и отпускает руку хана. ― Мы можем немного пройтись пешком до лагеря, ― предлагает он. ― Тебе надо прийти в себя. Мелек качает головой. Такой скачок адреналина отнял все силы, и Мелексима хотела прийти и лечь отдохнуть. Батый сел на свою лошадь и подал руку Мелек. Девушка ухватилась за нее, и хан необычайно легко поднял ее, посадив перед собой. Потом пришпорил лошадь. *** Хан долго думал об этом. Мелексима могла его удивлять ― поступками, смелыми словами. Его удивляла сама ее история. Она была похожа на птицу: гордая и свободная, красивая и редкая, согласившиеся жить в красивом месте, но при этом в любой момент готовая взлететь и исчезнуть в небесном небосводе. Мелек хотелось одаривать, хотелось превратить и так прекрасную девушку в еще более прекрасное. Хотелось видеть ее широкую, искреннюю улыбку. Такую, которую она показала, когда Батый подарил ей бокка. Почти за три дня Бат-хан позвал к себе Субэдэй и приказал ему сделать кое-что.