Черноглазая

Мелексима была прекрасна в белом. Буяннавч поняла это, еще до того, как увидела черноглазую в праздничном наряде. По сути, белая одежда была только красивой тряпкой ― Мелек же была уникальна и прекрасна. Отросшие за зиму волосы ей собрали в мелкие косы и уложили на голове. Один локон выпустили из прически, и он обрамлял белое лицо с острыми скулами. Платье Мелек спускалось в пол, рассыпалось небольшим кругом вокруг нее. Рукава свободно спадали вдоль талии девушки. На голову девушки Буяннавч одела подаренное ханом бокка, и пристроила другие украшения. Пока Буяннавч собирала Мелек, заметила, что та мелким подрагивает. ― Мелексима, ты в порядке? Ты дрожишь. Мелексима со стоном выдохнула. ― Я волнуюсь, Буяннавч, очень волнуюсь. До этого я же праздновала только Цаган Сара дома, в окружении семьи. Шаманка тепло улыбнулась девушек и погладила ее по щеке. ― Не волнуйся, милая. Ты молода, ты прекрасна. Когда мы войдем в шатер хана ты должна идти вслед за мной, поклониться нашему Великому хану, пожелать ему здоровья и побед, а потом пройти со мной. Ты будешь сидеть рядом со мной на празднике, и просто наслаждаться пиршеством. Хорошо? ― Хорошо, Буяннавч, ― Мелексима внезапно легко поклонилась шаманке и, не поднимая головы, произнесла. ― Я благодарна тебе за все, что ты делаешь для меня. Пусть жизнь твоя будет долгой и счастливой. С праздником, Буяннавч. Женщина растроганно посмотрела на свою воспитанницу и положила руку ей на плечо. ― И тебя с праздником, Мелексима, мой ангельский образ. Цаган Сар был всяким ожидающим праздником в монгольском стане. По обычаю, все одеваются в белое, и мужчины и женщины, всякий как может. Белая одежда почитается счастливой, поэтому они и делают это, одеваются в белое, чтобы во весь год было счастье и благополучие… Хану приносят большие дары ― чтобы во весь год у великого хана богатства было много и было бы ему радостно и весело. Весь народ друг другу дарят белые вещи, обнимаются, веселятся, пируют, и делается это для того, чтобы счастливо и по добру прожить весь год. В этот день дарят великому хану более ста тысяч славных и дорогих белых коней. А когда великий государь пересмотрит все дары, расставляются столы, и все садятся за них. После обеда приходят фокусники и потешают двор; когда все это кончится, идут возвращаются к себе в шатры. *** «Дедушка, молюсь тебе в этот светлый праздник. Не оставь меня без твоей защиты, обрати на меня свой пристальный взор и убереги от напасти». Когда Мелексима и Буяннавч появились в шатре, все притихли. Музыка по-прежнему играла, кое-кто по-прежнему говорил, но теперь предметом обсуждения был не Цаган Сар, а девушка в белом. Мелексима не находила в себе сил поднять глаза от устланного коврами пола, но когда они с Буяннавч остановились около возвышения Батыя, Мелек рефлекторно выпрямилась и расправила плечи. ― Великий хан, ― громко и почтительно произнесла шаманка. Отчего-то именно после этих слов музыка вновь заиграла громче, люди вернулись к разговорам и Мелек почувствовала, как ее отпускают невидимые тиски. Взгляды, прикованные к ней, не исчезли полностью, однако стали не такими пристальными. ― Пусть год будет счастливым, полон новых побед и свершений. Да начнется с Цаган Сар новые завоевания и удачи! Хан кивнул, принимая поздравления. Буяннавч отошла в сторону, и на ее место встала Мелексима. Она поклонилась, чувствуя пристальный взгляд сидящего перед ней мужчины. ― Да будет Цаган Сар счастливым для вас, Великий хан. Пошлет вам Великий Тенгри здоровья и побед. ― И тебя с праздником, Мелексима. Черноглазая, не удержавшись, подняла взгляд, посмотрев на Батыя. Хан выглядел как никогда величественно и прекрасно. Бат-хан одевался изысканно, утонченно, и только смотря ему в глаза можно было понять, какая сила скрывается за внешней обманчивой слабостью и некой женственности. Мелексима не удержалась и улыбнулся Батыю. Поклонившись, они с Буяннавч удалились за стол. Мелек было неуютно присутствовать на празднике. По началу. За каждым ее движением, казалось, наблюдали, из-за чего Мелексима держалась через чур гордо. Буяннавч, заметив напряженность черноглазой, ободряюще сжала морщинистой, но сильной рукой ее плечо. ― Будь спокойна, Мелексима, ― сказала она. ― Это ― священный праздник. Никто не посмеет оскорбить или обидеть тебя. После этих слов стало немного легче. Мелек осмотрелась вокруг. В основном это были мужчины ― войны, советники, рядом с ней было несколько шаманов. Но изредка ей на глаза попадались женщины; все монголки были старше нее, возможно, это были жены воинов. Кое-кто из молодых девушек занимался тем, что подливали напитки и разносили кушанья. Некоторые из них танцевали, но по большому счету на них обращали внимания ― все были заняты веселыми разговорами и самим празднеством. Мелек Под такт музыке Мелексима начала слегка покачиваться, прищелкивая пальцами. Буяннавч ободряюще ей улыбалась. Широкая улыбка осветила красивое лицо черноволосой, она явно взбодрилась. Хотя на праздник у нее было одно дело. Она наклонилась к шаманке и тихо спросила: ― Я могу выйти? ― Зачем это? ― Мне надо сжечь берегиню, ― пояснила Мелек. ― Хочу сделать это без лишних глаз. Буяннавч понимающе кивнула, но с сомнением посмотрела на Батыя. Мелек тоже перевела взгляд на хана и столкнулась с его черными, жгучими глазами. Черные глаза Батыя напоминали бездну, наполненную горячим углем, который может вспыхнуть в любой момент; ее черные глаза были похожую на сырую землю, которая может успокоить этот огонь. Батый словно изучал ее, а потом ― отвернулся. В его взгляде, направленный на танцующих девушек, не было ни капли интереса. Мелек, она сама не поняла почему, это польстило. ― Спроси разрешения хана, ― посоветовала Буяннавч. ― Если ты уйдешь без разрешения, это будет неуважением. Мелек понимающе кивнула. Она поднялась и, придерживая полы платья, сделала пару шагов по направлению к хану, как внезапно перед ней возник монгол с выбеленным лицом. Она не знала его имени, но он был в тот день, когда хан узнал, что Мелек ― внучка Ганбаатара. Он вечно ходил с раскрашенным в белом лицо, был невысокого роста, говорил тихо и угрожающе. ― Мелексима, ― протянул он с уважением. Мелек склонила голову в приветствии. ― Не сочтете ли вы грубой нашу просьбу станцевать нам на этом празднике? Окажите нам честь. Мелек удивилась такой просьбе. Конечно, танцевать она немного умела, да и сидя на месте ей хотелось влиться в этот круговорот. Однако она сама считала, что для знатной женщины это ― недопустимо. Но если ее саму просят… Мелексима глянула за спину монгола, на Батыя. Тот смотрел на нее с интересом, и в его глазах черноглазая уловила сомнения и даже вызов. Неужели он думает, что она откажется танцевать, испугается? Мелексима усмехнулась. ― Буду рада, ― ответила она с улыбкой. Монгол кивнул. Танец ― поэма, в ней каждое движение ― слово. Казалось, теперь на Мелек смотрели все ― даже гордый и жестокий Субэдэй посмотрел на внучку великого воина. Но лучше всех ощущался всех взгляд Батыя. Мелексима посмотрела на него, и теперь вызов читался в ее глазах. Удача танцует лишь с теми, кто приглашает её на танец. Другие девушки глянули на нее с завистью, но несколько смотрели с искренним интересным. Каждая хотела выделиться в своём танце, обратить на себя внимание, но только одной это удалось. Мелек была не права ― не каждая хотела добиться внимания хана, и именно они относились к черноглазой лучше. Когда заиграла музыка, Мелексима прикрыла глаза, а когда вновь распахнула ― видела только Батыя. Великого хана, который смотрел на нее. И тогда девушка поняла, для кого она должна танцевать. Она танцевала душой; не красотой своего тела и не изящными движениями она привлекла внимание хана, а своим манящим взглядом, который заменял прелесть танца и его мастерство всех вместе взятых танцовщиц. Батый видел только эту девушку. Освещенные ярким пламенем покои, музыка и хан, восседающий на своём пьедестале. Все это нервировало девушек, но не ее. Мелексима по жизни была бунтаркой, она никогда ничего не боялась, и сейчас она танцует, как ангел, сошедший с небес ― ведь и имя ее таково. Девушки изящно опустились на пол, оставляя возможность юной черноглазой красавице станцевать на этом празднике. Заиграла ритмичная мелодия, и Мелексима в ней растворилась… Рука туда, вторая туда, изгиб тела и борьба глаз с глазами Батыя… На лице заиграла улыбка, наглая и зазывающая. Хан смотрел на танец и на черноволосую девушку, чувствуя, как весь мир растворяется, оставляя лишь её. Она двигалась плавно, изящно, словно сливаясь с музыкой. Украшения сопровождали ее движения тихим звоном, а несколько локонов выбилось из общей прически. Но Мелексима не стала из-за этого видеть хуже ― это лишь придало ей особый шарм. Когда замолчала музыка Мелексима замерла, сидя на ковре. На несколько секунд воцарилась тишина, а потом монголы закричали и захлопали в ладоши. Мелек кинула взгляд на монгольских женщин, те улыбались ей, ободряюще кивая. И лишь потом она подняла взгляд на хана. Он не улыбался, но на его лице что-то неуловимо разгладилось, и в глазах сверкало ― девушка приняла это за одобрение. Она широко улыбнулась и тоже захохотала, но в общем гаме этот звук потонул. ― С вашего позволения? ― спросила Мелексима. Батый непонимающе кивнул, и девушка лёгким белым перышком вышла из шатра. Практически у самого порога она столкнулась с Хостоврулом. Он поклонился девушке. ― С праздником, ― произнёс он. Мелек кивнула. ― И тебя, Хостоврул, ― на глянула на монгола с внезапной идей и хитро прищурилась. ― Послушай, может, ты окажешь мне одну небольшую услугу? Это быстро надолго я тебя не задержу. Через минут десять рядом с рекой горел небольшой костерок, который Хостоврул быстро и ловко соорудил для девушки. Мелек присела перед ним смотря на играющее пламя. Она отошла от лагеря, примерно к тому месту, где жили невольницы ― но сегодня они все были заняты на празднике, поэтом Мелексима находилась в относительной тишине. Для тех, кто не был приглашен в шатер на хана на Цаган Сар, поставили отдельные большие шатры, и воины праздновали там. С не меньшим раздольем ― Мелексима слышала их монгольские песни даже здесь. Маленькая куколка была у нее в руках, Мелексима сжала ее в ладони. ― Я угадываю твоё лицо среди теней, Мрачные воспоминания убивают меня, ― тихо пропела девушка. Глаза ее слезились ― то ли от воспоминаний, то ли от дыма. Мелексима прикоснулась к куколке губами, а потом кинула ее в костер. Белую с красным ткань тут же обхватил огонь. Ткань чернела и превращалась в пепел. Яркие языки пламени отражались во влажных глазах. ― Что ты делаешь? ― внезапно раздался голос позади нее. Мелек быстро выпрямилась и посмотрела на хана, который бесшумно к ней приблизился. Мелек быстро отерла глаза и глубоко вдохнула. Легко поклонилась. ― Великий хан, ― произнесла она. Ей хотелось спросить, почему он ушел с праздника, хотелось знать, почему подошел к ней, но в итоге она не спросила ничего. Батый приблизился и кинул взгляд на горевший костер. Вспомнив, что до этого он задал ей вопрос, Мелек решила ответить. ― Это семейная традиции. Мы жгли куклы. ― И что это давало? Мелексима усмехнулась. ― На каждый Цаган Сара, мы делали кукол без лица. Бабушка говорила, что они впитают в себя все хорошее и плохое, что случалось от праздника к празднику. Если сжечь такую куколки на праздник, то все плохое поднимется с дымом к предкам, и они уничтожат это, чтобы больше такого не происходило; а все хорошее уйдёт под землю и будет следовать за тобой, ― Мелексима грустно улыбнулась. ― Глупость, конечно, но в определённые моменты это помогало сохранить присутствие духа. Батый хмуро посмотрел на Мелек. Сам он не особо верил в приметы и суеверия, однако он видел, как лучше от этого стало черноволосой. Даже если этого и не было на самом деле, Мелек становилось лучше, она сама отпускала боль и радость. Внезапно Мелексима посмотрела на него с хитрым прищуром. ― А вы сжечь ничего не хотите? ― Что? ― непонимающе спросил Батый. ― Конечно, нет, что за глупости. Но Мелексима лишь рассмеялась. ― Давайте, хан, ― уговаривала она. ― Быть может, у вас есть что сжечь? Батый покачал головой. Он не хотел принимать участия в этой детской забаве, но Мелексима была решительнее него. Она окинула Бату быстрым взглядом, зацепилась за кинжал, который был спрятан за широким поясом его одеяний. Но она знала, что он там. Мелексима с громким смехом ― что и немного сбило хана ― навалилась на него и выхватила кинжал, после чего ловко захватила одну прядь черных волос. Но Батый решительно перехватил ее руку ― вероятно, он понимал, что Мелек вряд ли навредит ему, но столь порывистость ее действий напомнила о том, что нельзя расслабляться. Кроме того, у девушки в руках было оружие, и хан действовал скорее машинально, чем осознано. Но заглянув в черные глаза он не увидел желание убивать. Мелексима смотрела на него чистыми, черными глазами, улыбалась и не пыталась вырваться. Руку с кинжалом он крепко держал, но вторая рука Мелек, что держала смоляную прядь, была свободна к действиям. Мелексима пропустила прядь сквозь пальцы. ― Даже не думай, ― холодно приказал Батый. Но на девушку это не действовало: она широко улыбнулась. Хотя холодный тон ее немного сбил, Мелексима явственно не собиралась отступаться от своей детской затеей. ― Есть примета, что если человек сожжёт локон своих волос, то весь негатив от него уйдет и у него начнется новая, счастливая жизнь, ― говорит Мелексима. ― Великий Хан, ну давайте попробуем. Он мог оттолкнуть ее руку и уйти; мог выхватить кинжал и снова уйти; мог указать ей на ее место. Но Батый сам себе удивляется, когда отпускает ее руку с оружием. Мелексима смеется и отрезает небольшую прядь волос, после чего протягивает ему. ― Теперь сожгите, ― говорит она, и Батый делает и это. Мелек улыбается. ― Представьте, как все плохое уходит, поднимается в высь далеко от вас. А все ваши победы и завоевания оседают под землей у вас под ногами, что сопровождать вас все время. Они были словно две стороны одной медали, словно лед и пламя, как свет и тень. Они олицетворяли собой вечный круговорот добра и зла в этом мире, и являя собой ярчайший пример всепоглощающего слияния двух противоположных начал ― мужского и женского Мелексима подходит к хану и положила руки на его плечи. Затем обвила рукой за шею, крепко, до хруста позвонков и прижалась губами к его губам. Целует его, стараясь заглушить внутренний голос, который велит ей этого не делать. Она же внучка великого воина, и привыкла получать то, что хочет. Батый был ошеломлен неожиданной мягкостью этого поцелуя. Мелексима была смела, она просто... целовала его. Мягко, деликатно и даже с осторожностью. Он ощущал прикосновение ее зубов, но они были столь легкими что не могли принести никакого вреда. Она не была очень настойчива, но избавиться от нее не причинив вреда он бы не смог. Да и не захотел. Почему-то. Вместо этого он обвил руками тонкий стан девушки, привлекая ее к себе и отвечая на поцелуй. Чувствуя, что растворяется в ощущении прохладной сладости поцелуя и аромате ее духов Бату позволил себе поддаться тому чувству, которое тревожило его весь этот вечер. Отстраняется Мелексима тоже первой. В ее черных глазах мелькает что-то странное, она делает шаг назад. ― Простите, ― шепчет она и, развернувшись, едва ли не сбегает. Батый провожает ее ироничным взглядом, но останавливать не спешит, наблюдая за тем, как легкая фигурка, приподняв полы белого платья, растворяется в темноте.