Черноглазая

Стрела пролетает мимо, вонзаясь рядом в дерево. Девушка останавливается, усмехаясь. ― Еще шаг и стрела вонзиться тебе в ногу, ― предупреждаете Каркун, и Мелексима слышит, как натягивается тетива. ― А ты разве не должен возвращать память Коловрату? Или чем вы там занимаетесь? ― А ты разве не должна сидеть тихо, как мышь, чтобы не давать нам повода убить тебя? Мелексима разворачивается с кривой усмешкой смотря на Каркуна. Мужчина натягивает лук, направляя острие стрелы в сердце девушки. Мелек не шевелится, но рефлекторно запахивает меховой плащ плотнее на животе. ― Убьешь беременную женщину? ― усмехается Мелек. ― Чем вы тогда будете лучше монголов, что презираете? У Каркуна рука не дергается, он продолжает направлять ее в сторону черноглазой. Мелек слышит, как ее сердце лихорадочно бьется о ребра. Несмотря ни на что, она не хотела умирать, девушка хотела продолжить жить. А еще девушку волновала мысль о ее ребенке: каждая ошибка могла стоить жизни не только самой Мелек, но и нерожденному чаду. Не будь Мелексима беременна, она бы бросил все силы и хитрости, чтобы сбежать от рязанцев, но в подобном положение приходилось быть многим осторожной. Раньше Мелексима была похожа на простую танцовщицу, которая веселит всех своим танцем. Однако, сейчас она стала той, которой кланялись все, в том числе и бывшие зрители. Мелексима не теряла присутствие духа, силы и уверенности, как бы она не была напугана, девушка продолжала бороться. В ней была сталь. Возможно, именно за это ее любил Батый. Каркун опускает лук. ― Вернись обратно, ― говорит он и ждет, пока Мелексима первой пойдет обратно к месту ночлега. Каркун считал, что ханской супруге и так слишком много почестей оказываются ― спала она на ветках ели, застеленными большим мехом, а накрывали ее еще одним мехом. При том, что это принадлежало рязанцам, которые терпели неудобства из-за этой девчонки. По мнению Каркуна, та же Лада заслуживала все это куда больше, чем Мелексима. Но ему пришлось напомнить себе, что женщина была беременна, и ни она, ни ее чадо действительно не были в чем-то виноваты. В другой ситуации, Каркуну она могла понравится за острый язык и железную волю, но смотря на черноволосую он видел только супругу того, кто разрушил его дом и убил друзей. ― Вернулась? ― засмеялся кто-то, когда Мелек вышла за Каркуном из леса. Евпатий смотрит на Мелек слегка туманным взглядом, и Ратмир придерживает его за плечо, чтобы тот не бросился на девушку, которую не узнавал. Мелексима, однако, не растерялась, и с усмешкой ответила: ― Да, прогулялась, пока вас тут раскидывал один единственный воин. Эта фраза вернула смутное воспоминание о Мелек, поэтому Евпатий машинально усмехнулся. Взгляд её продолжал оставаться бунтующим и горящим: её силу воли оказалось невозможно сломить. Мелексима вернулась на свое место и, закутавшись в плащ облокотилась на дерево и замерла. Евпатий не думал, что она заснула ― просто ждала… чего-то. Очередной попытки сбежать, возможно. Кто-то из воинов отошёл, о чем-то тихо разговаривая и с некой опаской поглядывая на Коловрата. Лада сидела в стороне и тихонько плакала. Захар крутился рядом, неуверенно поглядывая на Евпатия. Тот, заметив это взгляд, подошел к знахарю. ― Ты мог и сказать, что проблема с памятью, ― сказал Захар. ― О деле нашем вспомнил? ― Каком деле? ― спрашивает Коловрат. Он уже перестал испытывать острое сожаление о том, что память покидает его с каждым рассветом. Когда он только узнал о своей болезни ― тогда было страшно, то, что он будет просыпаться в неизвестном месте, с неизвестными людьми, которых он знал всего часов восемь назад. Однако, годы шли, и Евпатий смог смириться с тем, что теперь будет так. В крайнем случае, сожалеть он будет лишь день, а после ― снова забывать. Приходилось заново вспомнить не только Настю и детей, но и Каркуна, свою должность, своих воинов и еще многих людей. Теперь он был в лесу, он воевал с ордынцами, не веря в то, что переживет эту зиму. И забывать что-то столь важное, он не имел права. Коловрат напрягся, из-за чего в голове неприятно застучало, и, кажется, припомнил, как именно он хотел избавиться от Мелек. ― Травы? У тебя все есть? Захар боязливо быстро-быстро кивнул. ― Есть то все, когда делать будем? Отвару тоже надо время подействовать. Коловрат посмотрел на Мелек. Он честно не хотел причинять ей вреда, но девушка была обузой, а значит от нее надо было избавляться. Захар предложил неплохую идею, и Евпатий, предварительно обсудив это с Каркуном и Ратмиром, которым доверял больше всего, одобрил идею Знахаря. Каркун предлагал просто убить ханскую супругу, но Ратмир поддерживал мнение о том, что убивать беременную женщину ― не справедливо. ― Не знаю, момент подгадать надо, ― Коловрат задумался, голова гудела, и мужчина потер виски, собираясь с мыслями. ― Мы можем оставить им послание, ― предлагает Захар. ― Все равно идем к ордынцам. ― Придумаем что-нибудь, ― отрезает Коловрат. Он снова косит глаза на Мелек. Девушка немного заинтересованно смотрела на то, как все бегают и суетятся. Она напоминала маленького зверька, который слышит шум и высовывается из своей норки, а потом спешит обратно. Мелексима столкнулась с Коловратом взглядом и усмехнулась. Конечно, слышать разговор она не могла, но кажется подозревала о том, что вскоре для нее все кончится. Своеобразное запугивание ордынцев с помощью хитрости удалось на славу. Так считали руссы, однако Батый был в ярости. Мало того, что рязанцы практически насмехались над ними, так еще и к спасению Мелек они не приблизились ни на шаг. Великий хан действовал в данном плане осмотрительно, стараясь провернуть все так, чтобы и самому остаться в выигрыше, но и свести угрозу любимой женщины на нет. Если Мелексима вернется, то действовать можно было куда агрессивнее и решительнее, но сейчас приходилось выжидать. В подобном положение пребывал не только хан, но и его полководец. Субэдэй посылал несколько монголов, чтобы те хоть примерно нашли местоположение руссов и, следовательно, их Госпожи, но те возвращались не с чем. Руссы знали территории леса куда лучше, и это играло против Орды. Кроме того, была вполне ясна угроза с их письмом ― Мелексима была беззащитна перед руссами, и хотя Субэдэй знал, что внучка великого Ганбаатара куда сильнее, чем кажется, шансов выбраться живой из сражения у нее было мало. Почти за полтора года, он успел проникнуться к Мелек если не отцовскими, то вполне уважительными чувствами. Она была сильной и умной, сообразительной и в нужные моменты ― жестокой и хладнокровной. Если рядом с ханом Золотой орды и должна быть женщина, то именно такая. Ее возвращение ― живой ― стало первоначальной целью Субэдэй. ― Великий хан, ― обращается Субэдэй к Батыю, вышедшему из шатра. Взгляд хана дикий, яростный ―рязанцы проникли в их лагерь и устроили такой хаос, сжигая и уничтожая. Воины верили в то, что это сделали призраки и духи. В руках у полководца было очередное послание от руссов ― еще одна часть охранной грамоты. На другой стороне пергамента была сделана кривая надпись на русском. Батый передал обрывок Хостоврула, который, как и Жаргал, не отходили далеко от хана. Ордынец пробежал глазами по написанному, сощурился, силясь разобрать почерк. На его лице проступила степень крайнего удивления, он озабоченно нахмурился. ― Что там? ― спросил Батый. Его голос подрагивал от ярости, отчего монголы невольно сжались. Субэдэй единственный мог совладать со своими чувствами, не шелохнувшись. И вес же темник понимал, что если новости будут плохими ― снег окрасит еще больше крови. ― Великий хан, ― говорит Хостоврул. Он не уверен в том, что стоит говорить подобное, но если он не переведёт написанное, то это сделает кто-то другой, и тогда ему будет хуже. ― Они говорят о Госпоже… Что они оставят ее около холма Медвежья голова и если мы хотим, то можем прийти и забрать Госпожу. Хан не выглядел удивленным, на лице не дрогнул ни один мускул, но Субэдэй заметил, как в черных глазах мелькнула злость с крохотным проблеском надежды. Полководец посчитал своим долгом сказать: ― Это может быть ловушкой. Великий хан, они знают, что вы пошлете лучших воинов, чтобы вызволить Госпожу. Батый думал об этом. Возможно, это была и ловушка, но что если нет? Мелексима могла доставить много неприятностей, и если ее до сих пор не убили, то просто отдать ее ― неплохой способ избавиться от лишнего груза. Кроме того, они могли таким образом надеяться на то, что хоть кто-то из них уйдет живым. ― Великий хан, позвольте сказать, ― сказал своим тихим, шипящим голосом Жаргал. ― Если есть хоть шанс вызволить вашу супругу… можно и рискнуть. ― Можно прийти на это место заранее, ― предположил Хостоврул, но не успел закончить мысль. Пролетел еще один горящий камень и ударил в нескольких метрах от говорящих. Монголы подняли голову, чтобы оценить ущерб, как внезапно раздалось ржание. Взрывом откинуло не только людей, но и коня ― до боли знакомого коня. ― Это… конь Госпожи? ― спрашивает Жаргал неуверенно. Батый надеется, что монгол ошибся. Он подходит к лежащему на снегу животному. Светло-серая шерсть окрасилась кровью, ноги коня были явно переломаны и как он сам был еще жив ― удивительно. Бату рад бы сказать, что это не любимец его супруги, но видимо, это все-таки был Хулан: Мелексима как-то заметила, что ей нравится вплетать ему в гриву ярко-синею ленту. На вопрос хана «Зачем?», Мелек смеясь ответила, что хочет выделить своего любимца среди прочих коней. Батый не стал останавливать жену. И сейчас в гриве лежавшего под ногами коня, Бату разглядел эту проклятую ленту. Звери не понимают, что служит причиной боли и что с ним происходит. Хулан дернулся, пытаясь подняться, но его ноги были переломаны ударом, поэтому у него не получилось. Конь заржал. Он увидел Батый и притих, смотря на хана черными глазами. ― Великий хан? ― вопросительно позвал Хостоврул. Жаргал смотрел на коня с сожалением: зверь был сильным и красивым, госпожа Мелексима его очень любила. Если когда она вернется, то будет весьма расстроена его смертью. А в том, что конь жить не будет, сомневаться не приходилось ― даже если у лошади ломается одна нога, ее убивают из-за милосердия к ней. У Хулана были сломаны все ноги. ― Убейте его, ― приказывает Батый. ― Быстро, одним ударом. И закопайте где-нибудь. Ни на мясо, ни на шкуру ― просто закопайте. Монголы поспешно кивают. Субэдэй извлекает саблю из ножен. Хостоврул и Жаргал видят, в какой ярости находится хан. Смерть любимой лошади супруги явно не поднимают настроение. Кроме того, лекари говорили о том, что Буяннавч плоха и не доживёт до утра. Если Батыю было на это почти что все равно, то Жаргал представлял, как будет плакать Мелексима. Она была очень близка с шаманкой, всегда прислушивалась к ней и уважала. То, что приводят лазутчика становится поводом выпустить злость, сорваться на руссе. Батый снова смотрит на записку, потому на уже мертвого коня и буквально шипит: ― Пусть страдает больше, чем конь, ― после чего стремительно исчезает, на ходу оседлав другого скакуна. Жаргал, испытывая от этого настоящее удовольствие, медленно наклоняется к лазутчику и шепотом, растягивая шипящую, говорит: ― Страшно? Когда выносят только одно из множества орудий пыток, Жаргал чувствует мрачное удовлетворение. Сейчас русс поплатится за все, что рязанцы сделали, за Госпожу. Жизнь того же коня была куда важнее, чем этого отребья, поэтому на пытки монгол не скупается. *** Мелексима смотрит на протянутую Евпатием кружку и снова отворачивается. Девушка кривит губы в холодной усмешке. ― Я не буду это пить. ― Это не отрава, ― терпеливо повторяет Коловрат. ― Откуда мне знать? ― с вызовом произносит Мелек, даже не смотря на десятника. ― Хотите убить меня, найдите другой способ. Глотку мне перережьте. Но не таким трусливым способом. Коловрат напоминает себе о том, что Мелексима умирать на самом деле не хочет, просто ведет себя куда смелее. ― Хотели бы убить, сделали бы это по-другому, ― сказал мужчина. ― Это специальный отвар, ты побудешь в лихорадке пару дней, чтобы не могла выдать Батыю наш план. Мелексима смотрит сначала на протянутый напиток, потом на Коловрата и снова устремляет взгляд в лесную чащу. Евпатий сразу понял, что убедить выпить это девушку будет непросто, но и давать ей это исподтишка не хотелось. Однако Мелек оказалась куда упрямее, чем ожидалось. ― С чего мне тебе верить? ― тихо усмехнувшись, спросила Мелек. ― Мелексима, ― начала Коловрат, но тут же замолчал. Он не знал, как еще убедить ее в том, что так будет лучше. ― Это не отрава, ни ты, ни твое дитя не пострадает, ― Мелексима снова посмотрела на отвар, и Евпатию могло только показать, но в черных глазах блеснули слезы. Мелексима хотела домой. Прекратить весь этот кошмар и снова оказаться там, где все понятно и просто. Где из нее не смогут сделать обменный товар, жертву, где ее точно не убьют. Она хотела быть в безопасности, чтобы задумываться не о том, как спасти себя и ребенка. То, что у нее все еще не было выкидыша она считала милостью Великого Тенгри, не меньше. Девушка протянула руку и взяла предложенный отвар. С сомнением посмотрев на плескающуюся в кружке жидкость, девушка силилась принять одно из самых непростых решений. Она не могла на слово верить Евпатию, даже если и не сомневалась в его честности. Он не был жестоким или хладнокровным, не был двуличным, но он был руссом, а она ― женой хана. Родились они по разные стороны или нет, но сейчас смерть одного ― жизнь другого. Коловрату не суждено пережить этой зимы, а Мелексима вернется домой целой и невредимой. ― Я останусь там и буду ждать, пока тебя не заберут, ― сказал десятник. ― Схоронюсь где-нибудь на дереве, и если монголы не придут, мы что-нибудь придумаем. Отдадим какой-нибудь семье в деревне, скажем, что не можем таскать тебя с собой. А как тебя вылечат ― вернешься в Орду… ― Ты хороший, ― внезапно перебивает Мелексима и смотрит на десятника. Впервые в ее глазах нет злости или презрения. Карие глаза смотрят мягко, словно теплее. ― Правда, хороший. Если бы жизнь сложилась по-другому, могли бы стать друзьями. Евпатий улыбается, и Мелексима выпивает все, что дали. К утру у нее поднимается температура, и Захар утверждает, что действие отвара закончится через два или три дня. Коловрат ― а с ним еще и Каркун с несколькими воинами ― относят Мелек на названное ранее монголам место и оставляют ее на снегу, предварительно положив на землю несколько меховых накидок. Руссы выбирают места, чтобы затаиться в том случае, если монголы решат драться. Ордынцы появляются раньше. Один из них был знаком ― тот, что переводил Батыю их разговор еще в шатре. Он спускается с лошади буквально на ходу и спешит к своей госпоже. Аккуратно разматывает тот кокон, в который была закутана Мелек, в избежание обморожения. Резко выкрикивает что-то на своем языке, и к нему спешит старец. Шаман, вероятно. Тот бегло осматривает девушку и что-то отвечает. Хостоврул ― а это был именно он ― бережно подхватывает Мелек на руки. Несколько монголов остаются, осматривая поляну, видимо, ожидая руссов. ― Ну, наконец-то девчонку сплавили, ― говорит Каркун, и они с Коловратом бросаются на ордынцев.