С этого дня вы не существуете

Тень преследовала меня по пятам. Она была везде, и я видел её так же ясно, как и любых других людей вокруг. Ходила постоянно за мной, иногда что-то бессвязно бормоча. Тишины для меня больше не существовало. И сколько не убеждай себя, что это всего лишь галлюцинация, плод работы сломавшегося мозга, болезнь не пропадёт. А ещё я начал этот шёпот понимать. "Я с тобой во все дни до скончания века", — и меня аж передёргивает от ощущения, что где-то это я уже слышал Сначала Тень предлагала мне вырезать какие-то странные руны, и тогда она может быть уйдёт. Теперь — требовала. А самое странное — я эти руны откуда-то знал. Это даже нелепо было. И тогда я выставил встречное условие, раз уж нам придётся делить мою голову. Хочет руны — будут ей руны. Но только если я окажусь на свободе. Мы начали составлять план здания. Каждый раз, когда мне доводилось покидать эту уродскую камеру, я запоминал коридоры, по которым меня везли, количество поворотов и дверей, а между последними пытался искать отличия, чтобы хотя бы прикинуть, куда они могут вести. Тень, как ни странно, помогaла, даже подсказывала, напоминая о тех поворотах, которые мы пропускали, указывая на мои ошибки. Коридоры здешние какое-то искривлённое пространство напоминали, один я непременно бы запутался. В кои-то веки пригодилась моя коляска, хоть где-то от неё польза. Два раза, утром и вечером, скорее всего, нам приносили еду, а потом отводили в сортир. Я, прикрываясь тем, что инвалид без ног и не в состоянии сделать все свои дела так же быстро, как здоровые люди, мог сидеть в узкой кабинке немного дольше остальных. И пользовался этим вовсю: рисовал план на кусках туалетной бумаги, благо, она тут была. Карандаш, по какой-то чудесной случайности выпавший из кармана врача, я смог незаметно подобрать. Теперь, правда, приходилось всё время таскать его и эти кусочки бумаги вместе с собой, чтобы не нашли и не отобрали. Но это, опять же, было относительно просто из-за коляски: мне удалось проделать дыру в сидении, куда я и прятал все свои пожитки. А план пока что был не ахти какой. Всего четыре основных широких коридора и чуть меньше десятка ответвлений, но и то хлеб. Кстати, о хлебе. Кормили нас исправно. Давали пресную кашу, а раз в пару дней — по толстенному куску чёрной буханки в дополнение. Мне хватало, но со мной почему-то вдруг начала делиться рыжая, отдавая половину своего пайка. Зачем, интересно? Неужели наш союз так на неё действовал? Слабо верится, но видеть что-то хорошее жизненно важно сейчас, чтобы с ума... ах да, уже поздно. Больше занятий, кроме походов в ту комнату, у нас почти что и не было. Первое время это не очень-то заботило, сил хватало только на то, чтобы пластом лежать на койке. Несколько человек, слишком храбрых, чтобы быть умными, всё ещё пытались сопротивляться. Я слышал, как их, каждый раз кого-то нового, вопящего про нарушение прав людей и прочую незначительную хрень, ведут по коридору. В такие моменты становилось тихо, как перед цунами, а потом серое здание разрезал чудовищной боли крик. Один раз, когда меня вели в ту комнату, я видел, как из другой, которая напротив, выносили тело под простынёй. От него дымок шёл. И рука свесилась, а на ней — запёкшийся кровяной след, как будто от ремня. А потом меня увели. Нам никуда не деться. Остаётся либо смириться и умереть, либо просто умереть. От чёртовой безнадёги даже пробирало до дрожи первое время, и не одного меня. А потом мы привыкли. — Давай в вопросы? — однажды предложила Лиса, откидывая с мокрого лба прядь слипшихся волос, и тут же зашипела, хватаясь за бинты на левой руке, когда потянулась почесать правое плечо, скрытое под больничной туникой. — Хм? — я вопросительно поднял бровь. — Я задаю вопрос, ты честно отвечаешь, — она с трудом поднялась со своей койки, по стенке подошла ко мне и рухнула в мою коляску. — Потом наоборот. На один вопрос можно не отвечать. — Ну давай, — я повернулся к ней, лёг на бок, чуть не потеряв равновесие. Не привык ещё без ног жить. — Я первая. Итак... Как тебя зовут? — А тебе какая разница? — Чтобы знать, как к тебе обращаться. — Да как хочешь обращайся, мне уже всё равно, — я мельком взглянул на Тень, стоящую теперь за плечом Лисы, но рыжая, видимо, это заметила. — Что там? — она обернулась, но, понятное дело, никого не увидела. Как это всё-таки жутко, когда ты видишь что-то, чего не видят другие. Рассчитывать вылечиться глупо, и от этого осознания аж блевать тянет. — Показалось, что камера двигается, — соврал я, краем глаза наблюдая, как Тень протягивает к её шее руки. — Отказываешься отвечать? — Да. — Что ж, ладно. — Твой вопрос. — Как тебя зовут? — Я, — она открыла рот, готовая сказать, но замолчала, будто на полуслове оборвали. Нахмурилась. — Я... Я не... помню? — будто бы даже изумлённо прошептала Лиса и зло ухмыльнулась. — Я забыла собственное имя! — Добро пожаловать в наш мир, — я развёл руками, за что тут же поплатился, впечатавшись лицом в пыльную плоскую подушку. — Твоя очередь спрашивать, — угрюмо напомнила девушка. — Почему у тебя перебинтована рука? — Поранилась. "Врёт," — мгновенно обличила её Тень. "Спасибо, ни за что бы без тебя не догадался," — едко хмыкнул я. — И что, на тебя серьёзно потратили бинты просто так? Не смеши, они здесь не заморачиваются, даже когда кровища на пол хлещет, а тут — пожалели тебя резко? — Да, — твёрдо кивнула Лиса, но я успел заметить, как она дёрнулась перед этим. "Она знает что-то, чего не знаем мы". "Осталось выяснить, что именно". — По правилам ты должна честно отвечать, — напомнил я. — Ты спросил, почему рука перебинтована. Потому что я поранилась. Всё по правилам. Моя очередь спрашивать. Я осторожно пожал плечами, чтобы не упасть ненароком. — О чём ты жалеешь больше всего? — она пристально уставилась на меня, немного щурясь. — В масштабах твоей жизни. — У меня был брат. Младший, — после нескольких минут раздумий начал я. Слова будто клещами приходилось из себя вытаскивать. — Бесил меня до чёртиков, но, зараза, всё равно я его любил. А у него, видимо, с головой что-то не то было. Он с матерью поругался однажды по мелочи какой-то. Оценку плохую схватил, что ли... В общем пришёл он тогда ко мне, а я в комп резался, послал его куда подальше, — отросшая щетина неприятно оцарапала и без того красную из-за коляски ладонь. — А он и пошёл. В окно. — Он, что, — рыжая сглотнула, — умер? — Ну а что может случиться с человеком, спрыгнувшим с четырнадцатого этажа? Ему всего тринадцать было. В сентябре этого года пятнадцать бы исполнилось. Лиса замолчала, разглядывая свои колени. — А ты о чём жалеешь? — голос дрогнул из-за непрошенных воспоминаний, непрерывной лентой хлынувших в голову. — Что не удалила свой профиль на Книге, пока была возможность, — криво усмехнулась она, глядя на меня своими звериными глазами. Такие только у настоящих лис и бывают: вроде, просто смотришь в них, а через секунду юркий демон прыгает тебе на грудь, пытаясь добраться до горла. — Какая у тебя любимая книга? — лишь бы разбавить молчание, прерываемое только хихиканьем той поехавшей и чьим-то бормотанием, спросил я, нарушая порядок. — "Мастер и Маргарита", — она сморгнула, прерывая контакт глаза в глаза. — А твоя? — Библия, мать её, — хохотнул я. — Интересно за сюжетом следить, ляпы в нём искать. Она, кстати, рабство оправдывает. А убийство неверных — вообще не убийство, ты знала? — Угу. — А ещё "Архипелаг ГУЛАГ", — я лёг на спину. — Заставляет... задумываться. — Не думаю, что обсуждать такие книги здесь — хорошая идея, — осторожно сказала Лиса, косясь на камеру в углу под потолком. — Давай лучше... Какое у тебя прозвище в школе было? Дверь распахнулась. — На выход! — велели нам двое дюжих охранников, а поехавшую заботливо под локотки взяли, волоча босыми ногами по бетонному полу. — Цепеш, — шепнул я, соскользнув с кровати в коляску, с которой спешно вскочила рыжая. — Тишина! — рявкнул кто-то из этих, и по коридору мы и многие другие, некоторых из них довелось в поезде видеть, шли молча. Как выяснилось, нас мыться вели. Заботливые какие, а! Мне помогать, ясен пень, никто из них и не подумал, просто загнали всех в раздевалку с корзиной для грязного белья в центре, велели раздеться и ждать своей очереди. Мыться пускали партиями по десять человек, притом обратно в раздевалку люди оттуда не выходили. О разделении по полу речи и не шло. Я, стягивая через голову пропахшую потом больничную тунику, мельком бросил взгляд на Лису. Она была слишком худая. Изящные тонкие руки, которые... согревать хочется, как замёрзшего зимой птенца, рыжая держала согнутыми в локтях, а правое плечо чесала постоянно. Так побитая собака лапы поджимает. И шла как-то странно, напряжённо сгорбив спину. Будто кралась, волоча одну ногу, как если бы та сломана была. И постоянно озиралась. Словно за ней следил кто-то. Лиса была такая маленькая, такая хрупкая... Мне волей-неволей хотелось её защищать. Но единственное, что я мог, — сидеть в этой скрипучей коляске, сдирая ладони об обручи колёс. — Следующие! — Ну, чего завис? — Лиса, как будто нисколько не стесняясь своей наготы, толкнула мою коляску. — На нас благодать снизошла, всевышние воду послали. — Тогда давай же возрадуемся и омоем наши бренные тела, — в тон ей ответил я, быстро отвернувшись от рыжей. Чёрт, ну неужели так сложно было нас по разным комнатам развести?! Вода была холодная. Нормального мыла никто нам, естественно, не выделил, на полках лежали только те серые куски, которые обычно на "ура" стирают грязь с одежды и кожу с рук. — Могло быть хуже, — пробормотала рыжая, вставая под холодные струи и начиная намыливать волосы. Я заметил это не сразу. — Слушай, у тебя там... Чёрт, даже не знаю, что это, — я указал на странно бледное пятно на её плече. — На обморожение похоже. — Ну и? — она в который раз поскребла это место, подняла руку и с тупым ужасом уставилась на куски мёртвой кожи под ногтями.