С этого дня вы не существуете

Порфирия - штука странная и непонятная, в интернете о ней пишут много всякой непонятной, пардон, фигни. Так что я по-дилетантски ухватила суть и попыталась её передать. За достоверность информации не отвечаю. Предупреждён - значит, вооружён _______________________ Это я? Нет, сон, наверно. Странный, муторный сон. Вроде бы пару секунд назад я лежал на жёсткой койке... А теперь сплю, но всё вижу и чувствую. Я посмотрел на свои руки, но они как будто и не были моими. Реальность расплывалась, размывалась по краям. Необычно. Моё тело двигается само. Без моего согласия, без разрешения. Чёрт, это как будто у моего тела появился новый хозяин, а меня просто-напросто выкинули, как третьего лишнего! Оно теперь само накидывает больничную робу, само сползает на коляску. Это было даже забавно. Ровно до того момента, как оно само отломало от алюминиевой ложки острый черенок и само двинулось к чужой койке. Поехавшая — единственная, кого привязывали на ночь. Моё тело неаккуратно, неловко залезло на её койку. Девчонка очнулась от сна ещё до этого, стоило моим рукам надавить на скрипучий матарс, и смотрела теперь в мои глаза. Мне от этого даже не по себе стало, и бензиновые разводы на периферии зрения пошли рябью. А где-то на задворках сознания билась мысль, что тело, вообще-то, моё и неплохо бы снова его контролировать! Но я наблюдал со стороны, пытаясь убедить себя в том, что это всё-таки сон. Тело поудобнее перехватило черенок ложки и занесло его над девчонкой, вторая, свободная, рука зажала ей рот. Чёрт! Остановите моё тело кто-нибудь! Остановите меня! Поехавшая задёргалась и, видимо, что-то сказала, но из-за закрывающей её рот ладони слова превратились в какое-то нелепое мычание. Я хотел убрать руку, правда хотел. Hо не мог. Её роба была испачкана гнилью так сильно, что найти под этим всем тело даже немного сложно. Воняет совсем как в реальности. А под слезающей, словно бы змеиной, кожей — почти открытое мясо, затянутое какой-то голубоватой полупрозрачной плёнкой. И все сосуды, все вены и артерии, по которым кровь бежит, наперечёт видно. Мечта наркомана. Меня бы непременно вырвало, не будь это всё сном. Да и тот, кто управлял моим телом, даже не дёрнулся. Ложка ткнулась в плёнку. — Мне много и не надо, — прошипело моё тело, и я почувствовал, как по подбородку стекает слюна. Слишком реалистично, чёрт подери, — всего полстаканчика. Ложка вспорола кожу на животе этой помешанной, хотя, грубо говоря, вспарывать там было нечего. Плёнка лопнула и расползалась, забрызгав кровью вымазанную остатками кожи простынь. Это просто липкий кошмар. Всё из-за переутомления. Скоро я проснусь у себя дома, а потом мы с родителями поедем к деду за город, на шашлыки. Только подождать чуть-чуть нужно. А девочка даже дёрнуться толком не могла, даже закричать, хоть искусала мою ладонь. Мне было жалко её, до слёз жалко. Моё тело припало к ране. Обломок ложки зазвенел по бетонному полу. Я чувствовал, как по горлу катится вязкая кровь, оставляя за собой гадостно-знакомый вкус металла и чего-то нового, незнакомого, но пробирающего до дрожи в кончиках пальцев. Как же... как же мне этого не хватало... Я глотаю, хотя желудок скоро переполнится, хотя душу рвёт на части. Пить. Выпить ещё больше. Желание это граничит со страстью. Спичка упала в лужу керосина, пожар не остановить, он неизбежен, неотвратим. И одновременно хочется рвать на себе волосы. Здесь, прямо подо мной, пусть и слетевшая с катушек, умирает маленькая девочка! Желудок разрывается, а мне мало и рыдать хочется от того, что помочь ей не могу, потому что мои собственные руки её и убивают. Это иронично даже. Я пью чужую кровь, по глотку отбирая четыре отмеренных природой литра жизни, и жалею свою собственную жертву. Не в первый раз. Врачи называли это порфирией. Мне было не до названий, когда в прямом смысле на стенку лезть хотелось. Был открытый ноутбук. Были фотографии людей с ввалившимися носами и лохмотьями кожи вместо ушей. Была металлическая пластинка бритвы, старая, какими почти уже не пользуются. Был и я, жадно глотающий собственную кровь, стекающую с исполосованных запястий. И сколько себя не убеждай, что не поможет, что эффект временный, что только кажется... Ни в одной школе я не продержался больше года. Это повторялось из раза в раз, я сам делал это снова, и снова, и снова... И вся моя жизнь так бы и прошла. Я обречён на самообман. И ничего с этим не сделаешь, сколько ни старайся. Тело продолжало убивать. Моё сознание было ничем. Пустотой в бесконечной пустоте. Тело падает на пол грузно, как мешок картошки. Меня душат невыплаканные слёзы. Руки в крови почти по локоть, мажут по бетону, но, похоже, нынешний хозяин моего тела этого и хочет. Слова. Я пишу какие-то слова, и кожа на моих пальцах стирается о неровный пол.

Шатается земля, как пьяный, и качается, как колыбель, и беззаконие её тяготеет на ней. Она упадёт, и уже не встанет.

И в этой бессвязной, на первый взгляд, мешанине слов есть доля истины. Даже удивительно... А потом я резко вдохнул и очнулся. На койке хрипела осипшим горлом едва не мёртвая девчонка. В дверях — конвоиры, с нескрываемым ужасом смотрящие на меня и эти бессмысленные и бесполезные надписи на полу. Из углов комнаты, по одному на человека, источая смердящий страх, смотрели мои сокамерники. Всё это время я не спал.