Прошлое не вернуть

Момои, безудержно рыдающая на протяжении рассказа, всхлипнула и потянулась к Ку... нет, уже к Касамацу. – Прости, прости нас, Тецу-кун! Мы... мы... – Все нормально, Момои-сан, – он легко погладил девушку по голове. – Мы уже простили и отпустили. Да, теперь было видно, что они действительно оставили прошлое позади – они сидели в обнимку, все парочки, кроме Мияджи из-за отсутствующего Казу, и на их лицах была неподдельная любовь и нежность по отношению к партнерам. Тецу и Юкио держались за руки, переплетя пальцы. Кисе тоже всхлипнул, бормоча извинения, Юкио закатил глаза и кивнул. Но Рёта не мог успокоиться, пока его не стиснул Кагами, рыкнув что-то неразборчивое. Явно из ревности... Рёта проникся, успокоился, устраиваясь в объятиях поудобнее и шепча что-то на ухо. А вот Акаши с трудом воспринимал услышанное. В голове не укладывалось, что его Тецуя не просто отбросил чувства к Сейджуро, а полюбил другого, и не только полюбил – женился! Да еще и ребенка решил усыновить... Акаши стиснул зубы, отворачиваясь от парочки, но неудачно... Взгляд наткнулся на полки с многочисленными фотографиями в рамочках, и везде, ВЕЗДЕ Тецу с Юкио вместе. В обнимку, держась за руки, даже есть одна, где они сидят в одном кресле и Тецу у Юкио на коленях; с парнями из группы, с бывшими сокомандниками, с Чикарой... И всюду искренние улыбки и светящиеся лица... На него с тревогой смотрели остальные, опасаясь возможной реакции, только Тецу был абсолютно уверен в своей правоте. И, глядя на его лицо, Акаши это понял. Что поделать, он никогда не мог переупрямить Тецую... – Значит, это твой выбор? – более-менее спокойно спросил он. – Да, – твердо ответил Тецуя. – Что ж... Больше он ничего не сказал, но все с облегчением выдохнули. Нет, Акаши не "смирился", но согласился с правом Тецуи решать самому. И он будет бдителен, мало ли... – Мияджи... сан? – внезапно позвал Мидорима. Тот встрепенулся. – Чего тебе? – А вы с Такао... – Нет, Мидорима, это он тебе расскажет сам, – отрубил Киеши. Шинтаро кивнул, соглашаясь. Да, он лучше сам поговорит с Казу, с глазу на глаз, и убедится, что тот не жалеет, что оставил его, своего Шин-чана, в прошлом. Вот как только Казу поправится хоть немного, а сам Шин перестанет сходить с ума от беспокойства, тогда и поговорят. Им нужно было переварить услышанное, так что ребята попрощались с певцами. Кисе снова извинился перед обоими Касамацу и отбыл вместе с Кагами к нему же домой, Момои утащила Аомине. Остальное трио тоже разошлось по домам. – Что ж, все прошло довольно неплохо, – нарушил тишину Сакурай. – Вроде они все поняли. – Будем надеяться, – вздохнул Химуро, поднимаясь и потягиваясь. – Ладно, они загружены, а нам не помешало бы расслабиться, уж больно напряженный выдался день. – Давайте поужинаем, – предложил Тецуя и добавил, когда Мияджи отрицательно покачал головой: – Да и детям обязательно надо поесть. Против этого Мияджи возразить не смог, как раз Юя спустился вниз с проснувшимися детьми. И они направились на кухню. После ужина парни тоже разошлись, не забыв договориться о времени завтрашнего визита в больницу, и Юкио и Тецу, уложив Чикару, отправились в спальню. Переоделись, выключили свет и легли. Тецуя прижался к крепко обнявшему его Юкио и уткнулся носом в шею. – Как думаешь, с Казу все будет в порядке? – Конечно. Травмы оказались не настолько серьезными, как могли быть, так что скоро он поправится. – Скорее бы... Я переживаю. А еще Мияджи-сан, как он справится с этим? – Ничего, ради Тадаши и Казу он будет сильным, не волнуйся ты так, – Юкио уверенно посмотрел на него, но Тецу по-прежнему был слишком задумчивым. – Так, тебя определенно нужно отвлечь... Он прижался к мягким губам вскинувшего голову Тецуи и настойчиво запустил язык в приоткрывшийся рот. Тецу тихо застонал, вплетая пальцы в короткие черные волосы и отвечая на поцелуй. Почувствовав вклинившееся между ног колено, он выгнулся. О да, что еще, кроме страсти любимого, могло отвлечь лучше всего? Юкио открыл глаза, уставившись в потемневшие голубые, оторвался от припухших губ. Потом резко навалился, опрокидывая на спину, и впился в шею, ставя собственнический засос. Тецу извивался и тихо вздыхал, особенно когда Юкио спустился ниже, облизнув сосок, а второй нежно сжав пальцами. – Юкио... – ахнул Тецуя. Тот спустился еще ниже, нырнув языком в ямку пупка, а потом втянул в рот освобожденный от боксеров напряженный член, наслаждаясь терпким вкусом и возбужденными вздохами мужа. Тецу плавился от жарких губ, выгибался, слегка толкаясь вперед. Юкио заглотил член до основания, пропуская глубоко в горло, а сам проник пальцами в расслабленный вход, пользуясь стекающей слюной вместо смазки. Задохнувшись, Тецу прижал ладонь ко рту, чтобы не дать стонам вырваться, и насадился на доставляющие удовольствие пальцы. Разработав его как следует, Юкио вытащил пальцы, выпустил член изо рта, лизнув напоследок, и сместился вверх. Почувствовав, как муж обхватил его талию ногами, он приставил головку к пульсирующему входу и мягко надавил, проникая внутрь. Не останавливаясь, вошел до упора, двинулся обратно, а потом толкнулся снова, медленно, тягуче... Целуясь и обнимаясь, словно хотели вплавиться друг в друга, парни двигались в унисон, сперва неторопливо, а потом ускоряясь. Возбуждение нарастало, Юкио с силой входил в распаленное тело, Тецуя же выгибался и подмахивал. Он протянул руку к своему члену, но Юкио его опередил, обхватывая ладонью и двигая в том же ритме. Совсем скоро Тецу не выдержал, глухо замычал сквозь закушенные пальцы и выплеснулся себе на живот, чувствуя, как запульсировал внутри ствол Юкио. Обмякнув, Юкио еще какое-то время лежал на растекшемся под ним Тецу, а потом с трудом скатился вбок. Они привели себя в порядок, снова обнялись и без слов провалились в сон. Утром, после завтрака, парни поспешили в больницу, забив на учебу. Точно так же поступили и остальные. Им снова пришлось пробиваться через толпу фанатов и репортеров, пытавшихся пробраться к пострадавшему певцу, но охрана бдила. Дойдя до вип-палаты, ребята собрались с духом, прежде чем войти. Но все оказалось не так уж и страшно, видимо, действительно бог уберег Казу. Он уже не спал, а лениво пялился в потолок, явно скучая. – О, ребята! – хрипловато выдал он и улыбнулся, помахав загипсованной правой рукой. Парни набились в палату и окружили его кровать. Мияджи сел, опуская рядом Тадаши, осторожно притянул к себе Казу. – Придурок, ты хоть знаешь, как я... Так и надавал бы по бестолковой голове, если бы не сотрясение! Казу крепко обнял его здоровой рукой, ероша пшеничные волосы, и спрятал лицо на плече. – Нэ, я в порядке, Киеши. Теперь буду в порядке... А надаешь потом, когда я выздоровею. Он оторвался от плеча, лукаво улыбнулся и ответил на страстный поцелуй, опаливший его губы. Мияджи не выдержал, как только почувствовал в руках живого и не особо пострадавшего мужа. Чудесатые смотрели квадратными глазами, Мидорима окаменел и шумно втянул в себя воздух, а певцы закатили глаза. – Ну хватит уже сосаться, – не выдержал Химуро. – Оставьте это до того времени, когда останетесь одни, и вообще, хоть детей постыдились бы. Тадаши, смущенно покрасневший и отвернувшийся, вскинул на него удивительно понимающий для его возраста взгляд. – Но ведь так папочки любят друг друга. Чего тут стыдиться? Тацуя уронил челюсть, а остальные расхохотались. – Уел... Прыснувший прямо в поцелуй Казу отлепился от Киеши и стиснул Тадаши, ероша темные волосы. – Все правильно, малыш, здесь нечего стыдиться. И... прости, что напугал. – Ты же больше так не будешь, папа Казу? – Нет, больше никогда. Мальчик счастливо улыбнулся и обвил ручками его шею. Момои и Кисе умиленно пискнули от столь трогательной картины, и даже остальные не удержались от улыбок. – Лучше скажи, что там говорят врачи? – сменил тему Сакурай. – А то мы вчера так нервничали, что ничего не запомнили. – Перелом правой руки и левой ноги, вывих, сотрясение, многочисленные ушибы... Но в целом прогнозы хорошие, скоро можно будет вернуться домой. Они еще недолго болтали, пока вернувшийся врач не выгнал их, приговаривая, что пациенту нужен отдых. Но вечером были еще часы для посещений, так что ребята обещали скоро вернуться. А пока они отправились на площадку покидать мяч и расслабиться наконец. Хитоми-сан, с самого утра обзвонившая членов группы, сказала, что теперь репетиции будут реже, так как без второго солиста им только музыкой заниматься. А концерты и вовсе пришлось пока отменить. Мияджи, как капитан университетской команды, предупредил тренера о перерыве в тренировках, выслушал гневную отповедь и зло рявкнул, что у него муж в больнице, так что срать он хотел на развлечения. Тренер пораженно заткнулся, лишь потом поинтересовался, когда это Мияджи успел жениться и что вообще произошло. Но ответов толком не получил, узнал только, что капитан стал семейным человеком год назад. В итоге тренировки отложились на неопределенное время. Хотя... – Я могу тебя заменить, пока Такао... хм, Мияджи не выйдет из больницы, – предложил Акаши, запнувшись на фамилии. – Все же совсем тренировки бросать нельзя. Игнорируя прожигающий взгляд зеленых глаз, Киеши задумался. – Нет, – наконец ответил он, – наоборот сделаем. Пока он в больнице, все останется как есть, а потом, когда он выйдет, ты заменишь меня на время. Я должен буду быть рядом с ним. Так и договорились. Парни вернулись к учебе, еле пережив град вопросов о произошедшем, и к тренировкам, впрочем все равно укороченным. Как только подходило время, ребята мчались в больницу, даже чудесатые не отставали. Из-за этого Мидорима никак не мог выкроить момент, чтобы поговорить с Казу, уже целую неделю избегающего его взгляда. К тому же рядом с ним всегда был Мияджи с этим мальчиком, Тадаши. Ну никак Шинтаро не мог принять мысль, что это будущий ребенок супругов... Мияджи. И так-то после этой новости он долго не мог прийти в себя, а уж увидев поцелуй, едва сдержал желание ответить капитану ударом на удар. Но, видимо, с Казу все же поговорили, потому что еще через какое-то время он попросил его остаться. Все понимающе закивали, попрощались и оставили Мидориму и... Мияджи наедине. Шин поправил очки и присел на кровать, проигнорировав стулья для гостей. Казу прищурился, но ничего не сказал, только в свою очередь сдержал желание треснуть бывшего гипсом по зеленой макушке, чтобы отомстить за былое. – Скажи, Та... Казу, вы с Мияджи... – Мидорима, вообще-то я тоже Мияджи, – насмешливо хмыкнул Казу, наслаждаясь перекосившемся лицом собеседника. М-да, Ханамия явно плохо на него влияет... Но, черт, все же надо все рассказать и забыть окончательно. Он отвел глаза. – Знаешь, Мидорима, я постоянно винил тебя за то, что ты отказался меня, променял на баскетбол. Но... потом стал благодарен, если бы не это, я не был бы с самым дорогим для меня человеком, с Киеши. Шинтаро отвернулся. Кажется, это была плохая идея... Слишком больно такое слушать. Казу дотронулся до его руки. – Эй, я говорю не для того, чтобы задеть, хотя нет, возможно, и для этого тоже, но... давай я начну с самого начала. *** Тогда Казунари очнулся в чужом доме и увидел красивую, довольно высокую женщину с пшеничными волосами и строгим взглядом. Правда, заглянув в пустые серо-голубые глаза, она смягчилась. – Ну вот, ты пришел в себя. Теперь будешь спать, отдыхать и набираться сил. Кушать пока тебе можно только маленькими порциями, но скоро наверстаешь. И пить побольше... Непринужденно болтая, она споро сменила капельницу с чем-то и, наказав не трогать, иначе подзатыльником не отделается, собралась уходить. – Кто... вы?.. – прозвучал хриплый, сухой, словно наждаком проскребли, голос. Она обернулась, всплескивая руками. – Точно, я же не представилась! Мияджи Мицуко, мама Киеши и Юи. – Как я... – Нет-нет, не говори, вот, лучше выпей это, – она настойчиво споила ему какое-то питье, смягчившее пересохшее горло. – А сюда тебя принес Киеши. "Зачем?" – хотелось ему спросить, но он уже потерял интерес к разговору. Перед глазами вновь встали зеленые волосы и глаза, бликующие очки, перебинтованные пальцы, и захотелось завыть в голос. Вот только голоса нет... и Шин-чана тоже нет... Он даже не заметил, как ушла печально покачавшая головой Мицуко, как заглянул Мияджи-семпай. Все мысли крутились вокруг бросившего его Мидоримы. Его Шин-чан... как он мог так поступить? Нет, ладно уехал, все равно это только на три года, но почему он отказался от Казу, от всего, что их связывало? Зачем были сказаны те жестокие слова? Казу не обольщался, что говорил их только Акаши, нет, если бы парни были против, они бы все-таки сказали, что несвободны. Но от них – от Химуро, Такао, Куроко и Касамацу – попросту отказались, выкинули их, как мусор, из своих жизней. Из глаз потекли слезы, а когда закончились, он провалился в спасительный сон. Но и тогда Мидорима не оставлял его в покое... На следующий день ему принесли бульон, на который Казу даже не взглянул, отвернувшись к стенке. Мицуко сурово сдвинула брови, но в итоге так и не смогла заставить его выпить. Так что ее сменил Киеши. – Смотрю, Такао, ты мне тут бойкоты устраиваешь? Мама очень недовольна, а теперь недоволен и я. Хочешь получить у меня? Не получив отклика, Мияджи сердито насупился, подхватил тарелку с бульоном и сел на кровать. – Не хочешь по-хорошему? Тогда прибегнем к радикальным мерам. – Каким? – не выдержал Казунари, повернувшись к нему. Тот опасно сверкнул глазами. – Буду поить тебя. Рот в рот... Челюсть Казу плавно уехала вниз, он поспешно захлопнул рот и отвел глаза. Надо же, он еще в состоянии почувствовать смущение... – Ты шутишь... – Ты считаешь, что я буду так шутить? Мияджи внезапно набрал в рот бульона и наклонился к самому лицу Такао, хватая свободной рукой за подбородок. Казу занервничал, когда чужие губы оказались в считанных миллиметрах от его губ, а светло-карие глаза сверлили его непонятным взглядом. Сил оттолкнуть семпая не было. – Ладно, я сам... Пару секунд Мияджи продолжал нависать над Такао, потом выпрямился, проглотил бульон и удовлетворенно кивнул. – Вот и отлично. Кое-как выпив бульон, не без поддержки семпая, Казу устало откинулся на подушки и закрыл глаза. Но один вопрос не давал покоя. – Почему ты привез меня к себе? Мияджи хмыкнул: – А куда еще тебя надо был везти? Оставлять в той квартире нельзя, там все в щепки, адреса твоих родителей я не знаю... А у меня мама врач, она сможет поставить тебя на ноги. – Я не хочу... – Поговори мне еще! Что бы там ни произошло, а помереть я тебе не позволю. Так и навешал бы тебе, да боюсь отшибить остатки мозгов. Грозно взглянув напоследок, Мияджи оставил его отдыхать. Казу равнодушно уставился в потолок. Надо же, оказывается, семпай за него переживает, это невооруженным глазом видно... Но вскоре мысли свернули в привычную колею – о Шин-чане. Потекли дни, наполненные упрямыми способами накормить его, сперва бульонами, а потом кашами, супами и прочим, приходами Мияджи-сана и монологами Мицуко-сан. Она была не столь болтлива, как мама самого Казунари, но достаточно общительна. Так Казу невольно узнал, что Киеши временно вернулся домой, хотя уже снимал квартиру неподалеку от универа, как, собственно, и младший брат, тоже "выпорхнувший из гнезда". Только последний почему-то решил поступать не с братом, а отправился в полицейскую академию, как ни странно, вместе с Вакамацу из Тоо. А сейчас Киеши привез Казу, а заодно и сам остался. Без интереса выслушав новости из жизни семейства Мияджи, Казу задумался о мотивах семпая. Но в голову ничего не пришло, кроме настоящей заботы о кохае, так что он бросил это непродуктивное занятие, вновь погружаясь в мысли о Шин-чане. Парни, регулярно звонившие и считавшие его поразительно сильным, не знали, как часто он был на грани, сколько раз его взгляд застывал на чем-нибудь стеклянном или остром. Как порой дрожали руки от желания все разнести, а потом упасть и больше не вставать; останавливало лишь осознание, что это не его дом. А затем наступал отлив, и ему не хотелось ничего – ни есть, ни пить, ни спать, ни двигаться, ни дышать, ни жить... ничего... Он периодически отказывался от еды, когда Мияджи-сан был на учебе и никто не мог его заставить поесть. Из-за этого выздоровление шло медленно, но больше всего Мицуко тревожило душевное состояние ее пациента. Он был разбит, полностью выпотрошен и опустошен, сломан... Киеши тоже видел это и все чаще приходил к нему даже просто посидеть, уча лекции. И в конце концов ему удалось разговорить Казу. Сперва неохотно, а потом все активнее. А еще благодаря режиму Казу встал с кровати и ел самостоятельно. Так подошла первая встреча с остальными парнями. Они молчали, разделяли общую боль, воспоминания... И стало легче, не намного, но легче. Прямо как от компании Мияджи-сана... Потихоньку они оживали, общались, начали играть в баскетбол. А вот с проживанием возникла заминка – прежнюю-то квартиру Такао раздолбал, да и жить в ней ни в какую не хотелось. И без того достаточно, что каждый раз, когда он смотрел на единственную уцелевшую вещь, подаренную Мидоримой за день до отъезда фигурку ястреба, в сердце словно гвозди забивали. А к родителям возвращаться не хотелось, они же удушат его жалостью. Снимать новую квартиру? Но Мияджи предложил выход: пускай Казу переезжает к нему. Так и платить каждому меньше придется, и Такао будет под приглядом, что поделать, пока Мияджи не доверял его благоразумию. Задумавшись на секунду, Казу, к собственному удивлению, согласился и оказался ухвачен за шкирняк и утащен собираться. Да что там собирать, он же ничего с собой не брал? Единственное, что у него осталось – это статуэтка ястреба... После переезда оказалось, что жить и спать им предстояло в единственной комнате и на одной, хорошо что достаточно широкой, кровати. Казу напрягся, а потом махнул рукой. На прежнюю квартиру он смог, пересилив себя, выбраться только через пару месяцев, глубоко благодарный Мияджи-сану, который поехал с ним. Мияджи вообще старался пореже оставлять его одного, все еще боялся, видимо, что Казу не выдержит. Забрав уцелевшие вещи, одежду и прибравшись, Такао расплатился с хозяйкой квартиры, извинился за погром и просроченную оплату и окончательно распрощался с этим местом. Отъезжая все дальше от уже бывшего дома, в нем словно лопнула натянутая струна. Он, наконец, смирился и отпустил... Летели месяцы, парни стали группой после фееричного появления Хитоми-сан, окончательно оправились от удара, что нанесли им бывшие парни, и даже начали заговаривать о возможных будущих отношениях. Казу изредка подумывал об этом. С каждым днем образ Мидоримы бледнел, истово изгоняемый из сердца, с каждым днем Такао чувствовал, что дышать становится легче. Поглаживая ту самую статуэтку, он ощущал уже не тоску и боль, а просто легкую грусть и печаль. Да, ему однозначно стало легче, даже если улыбаться или смеяться пока не получается. А еще, как ни странно, немало в этом помог Мияджи-сан, с которым они неплохо ужились, несмотря на частые споры. Киеши не делал ему скидок на то, что Такао предали, нет, он по-прежнему был суров и периодически отвешивал подзатыльники. Казу язвил и огрызался, но в душе был рад, именно это, а не жалость, вытаскивало его из глубин отчаяния. И, возможно, именно это отношение Мияджи привело к тому, что Казу начал испытывать не только благодарность. Все чаще что-то внутри екало, когда Мияджи в редких приступах великодушия трепал ему волосы, пропуская сквозь пальцы гладкие черные пряди. Все чаще он с тревогой поглядывал на часы, когда Мияджи задерживался на тренировках допоздна. Все чаще его взгляд устремлялся к Мияджи, выходящему из ванной в одном полотенце на бедрах. Все чаще его словно било током, когда они случайно соприкасались ночью... Казу не понимал... нет, он понимал, но не верил, что смог излечиться от болезни под именем "Шин-чан", что его вылечил никто иной как Мияджи Киеши, его семпай. Пока его друзья не начали один за другим встречаться с кем-то. Химуро сошелся с Ханамией самым первым, потом на Белый день образовалась парочка Имаеши-Сакурай, а после и Касамацу с Куроко разобрались со своими чувствами. И обязательно им было дожидаться нападения?.. Вот тогда-то Казу и понял, что да, они смогли, они справились, ведь даже ему уже не снится Шин... нет, Мидорима, не накатывают воспоминания, не хочется выть от тоски. Правда, желание расколотить все вокруг осталось и зудело со страшной силой. Пару раз он даже поддался, но несколько смачных оплеух вернуло мозги на место, и обошлось расколоченной тумбочкой и свороченным креслом. Но суть в том, что Мидорима остался позади. Теперь Казу периодически снились светло-карие глаза, пшеничные волосы, строгий взгляд и хрипловатый голос. Он просыпался с колотящимся сердцем, аж больно было, до того он отвык чувствовать, и искал взглядом семпая. Казу старался скрывать свои пробуждающиеся чувства, но иногда не справлялся, зависнув, бывало, во время совместной учебы на карих глазах, потом спохватывался и отводил взгляд, не замечая прищура Мияджи. Слегка краснел, если оказывался слишком близко или при виде почти голого семпая. И даже смог улыбнуться, растягивая неподатливые лицевые мышцы, отвыкшие за год, когда Мияджи, громко ругаясь, зачем-то закопался в шкаф, а потом подскочил от шороха дверцы и треснулся макушкой о верхнюю полку. Апогеем стало... попадание семпая в больницу. В универе спавший на ходу после прошедшего накануне изматывающего концерта Казу поплелся в спортзал, где услышал, что буквально минут десять назад Мияджи увезли на скорой. Больше он не понял ни слова, в ушах грохотала кровь, а сердце зашлось в панике и истерике. Посерев, Казу только выдавил вопрос о больнице, а потом развернулся и сломя голову помчался по нужному адресу, не слыша криков за спиной. Всю усталость как ветром сдуло при мысли, что с Мияджи-саном что-то случилось и... Он просто не может его потерять, нет, только не его Мияджи... Его?.. До больницы он долетел за считанные минуты, едва смог выговорить фамилию и умчался к операционной. А потом просидел под дверью, стискивая зубы и кулаки от страха за... да, за его Мияджи. Вышедший врач был поражен, увидев подскочившего парнишку и выстреливающего вопрос за вопросом с пулеметной очередью. Подняв руки, врач заткнул его и успокоил, что не надо так волноваться, у пациента всего лишь был приступ аппендицита, который вовремя удалили. Казу обмяк, словно медуза, ему едва хватило сил спросить, когда можно будет навестить Мияджи. И до самого вечера просидел в коридоре, ожидая приемных часов. Ни одна из медсестер не смогла выпроводить его, уж больно им было жалко парнишку с потерянным взглядом. А потом, залетев в палату, где лежал семпай, Казу кинулся к нему, остановился и резко высказался, что нельзя же так людей пугать, надо больше следить за собой, и вообще, он же перепугался насмерть... Глаза неосознанно наполнились слезами от окончательно накатившего осознания, Такао понял, что именно сказал, и развернулся, желая поскорее исчезнуть. – Такао! – грозно прорычал Мияджи, видя, что парень вот-вот убежит. – Живо иди сюда! Казу на автомате повернулся обратно, подошел и сел на кровать, отводя глаза. Но под требовательным взглядом не выдержал, и через минуту растерянный Мияджи обнимал содрогающегося от рыданий Такао. Вцепившись в больничную пижаму Киеши, Казу избавлялся со слезами от всего сразу – и окончательно обрывал все связи с прошлым, и от испытанного ужаса потерять того, кто стал нужен, кто стал особенным... Уткнувшись носом в черноволосую макушку, Мияджи ласково гладил его по спине, что-то бормоча и пытаясь успокоить. У него самого сердце рвалось на части, когда он видел, как плохо было Такао, но он уже привык скрывать свои чувства. Со старшей школы еще скрывал... Но теперь, кажется, у него появился шанс. Казу так и не признался ему в тот день. И на следующий... Он боялся, после того, что было, он попросту боялся вновь довериться, хотя парни уверяли его, что подобного не случится. Они считали, что Мияджи обязательно ответит взаимностью, все-таки они частенько замечали его взгляды украдкой на Казу, но переубедить друга так и не смогли. А когда Мияджи вышел из больницы, подкосило самого Такао – он сильно простыл и лежал, плавая в каком-то полубреду. Вернувшись домой, Киеши увидел кучу одеял, таблетки, опрокинутый стакан с водой и полыхающего жаром Такао с мутным взглядом. Тот в темноте увидел только высокий силуэт в дверном проеме, губы прошептали имя того единственного, о ком были все мысли, и Казу окончательно провалился в темноту. Мияджи, в шоке от увиденного, задохнулся, услышав собственное имя из потрескавшихся губ Такао, и кинулся к нему. Неделю тот отходил, Киеши не оставлял его одного ни на минуту, забросив учебу и тренировки, лечил, кормил, поил, помогал добраться до туалета и, когда температура спала, до ванны... Как же радовался Казу, что из-за болезни тело ослабло и почти не реагировало на присутствие рядом голого Мияджи. Сам он мыться не мог, ноги еще слишком дрожали и он грозился вот-вот рухнуть, так что пришлось Мияджи раздеваться и лезть с ним под душ. Но даже так Казу старательно отворачивался, потому что кровь упрямо стекала в пах. Мияджи же заметил это и словно нарочно издевался: помогая намыливаться, старался как можно нежнее прикасаться, водил ладонями по вздрагивающему телу, оглаживал поджимающийся живот... Конечно, без далеко идущих планов, в конце концов Такао еще не до конца выздоровел, просто он уже не мог ощущать "вес тонны грязи" и настоял на купании. Ага, настоял, а потом пожалел, когда отчаянно пытался спрятать все-таки налившийся стояк. Они так и не касались этой темы, пока Казу не вернулся к учебе, аккурат в пору цветения сакуры, припоздавшей в этом году. Именно тогда все и случилось... Парни весь день его подкалывали, мол, он так нервничает, словно предложение делать собрался. Казу огрызался, язвил, матерился, но неловкие улыбки выдавали его. Нет, ни о каких предложениях и речи не шло, но вот признаться в чувствах он решил твердо. Но его опередили. Ближе к вечеру парни покинули библиотеку, в которой засиделись из-за проектов по одному из тех немногих предметов, которые были у каждого, а Казу остался, он хотел еще одну книгу пролистать. Сказав ребятам, что догонит, он, насвистывая в абсолютно безлюдной библиотеке, прошел к нужной полке и потянулся к книге, как назло стоявшей на верхней полке. Даже на цыпочки встал – бесполезно. Шагов он не услышал, но почувствовал жар прижавшегося к спине тела. К книге протянулась рука, с легкостью достала и опустила вниз. Казу резко развернулся, нос к носу оказываясь с Мияджи. Тот не отошел, наоборот, шагнул еще ближе, впечатывая Такао в полки, навис, сверля жадным, голодным взглядом. И тем не менее в них, в этих потемневших глазах, отчетливо читалось не просто желание, нет, нечто гораздо большее. У Казу перехватило дыхание, он не отрываясь смотрел на Мияджи. Тот тоже смотрел не мигая, а потом резко наклонился вперед, захватывая губы Такао в горячем поцелуе. Мелькнула ревнивая мысль, что уж очень опытный поцелуй, но она быстро утонула в затопившем все тело возбуждении, и Казу застонал, выгибаясь и обхватывая Киеши за шею. Тот скользнул руками по спине, остановившись на талии, вклинил колено между ног, прижимаясь бедром к стояку. И все это сопровождалось жадными, страстными поцелуями. Чьи-то шаги были как ведро ледяной воды, Мияджи быстро отпрянул от задыхающегося Такао, многозначительно посмотрел на него, развернулся и ушел. Казу осел на пол – ноги попросту не держали. Он дождался, пока дыхание придет в норму, собрал тетради в сумку, попрощался с так не вовремя вернувшейся библиотекаршей, едва не забыв книгу, и помчался на выход. Оказывается, Мияджи уже успел выйти из универа. Казу промчался мимо поджидающих на лавочке друзей, в три прыжка нагнал Мияджи и дернул его за рукав, разворачивая к себе, радуясь, что уже слишком поздно и вокруг ни души. – Мияджи-сан... – он смотрел в светлые глаза и видел собственное отражение, будто это отражались мысли Мияджи о нем. Как и у него самого в глазах стоял образ Мияджи... – Я... люблю тебя... Киеши не смог удержать улыбку, прижал его к себе и тихо прошептал на ухо: – Я тебя тоже. Он обхватил его лицо, удивительно нежно, мягко, и поцеловал. Казу всхлипнул от распирающего счастья, тоже обхватил ладонями, лаская пальцами скулы, его лицо, отвечая на поцелуй. Сакура щедро осыпала их лепестками, благословляя и создавая невероятно чувственную, романтичную атмосферу. Парни завздыхали, у них аж слезы на глазах выступили, до того трогательный, поразительный момент. Даже у сфотографировавшего двоих возлюбленных Куроко скатилась слезинка по щеке, которую аккуратно смахнул Касамацу. Оторвавшись друг от друга, Казу и Мияджи повернулись к друзьям. – Ну наконец-то, а то сколько же можно ходить вокруг да около? – улыбнулся Химуро. Остальные радостно поздравили новообразовавшуюся парочку и предложили это дело отметить. Ну что, отметили... Домой Казу и Киеши завалились держась друг за друга. В голове словно лопались пузырьки шампанского, и это только подстегивало обоюдное желание, не отпускавшее с поцелуя в библиотеке. Поэтому, оказавшись дома, они перестали сдерживаться. В мгновение одежда разлетелась в разные стороны, на кровать обрушились два переплетенных тела, без остановки целуясь. Мияджи еще смутно помнил, что у Казу очень давно никого не было, и старался хоть немного сдерживаться, а вот Такао извивался и стонал от каждого прикосновения. Покрывая шею поцелуями, засосами и укусами, Мияджи скользил руками по выгибающемуся поджарому телу, оглаживая поджимающийся живот, щипая соски и тиская ягодицы. Пальцы скользнули в ложбинку, уперлись в анус, но дальше не двинулись, заставив Такао недовольно хныкнуть. Пришлось Мияджи оторваться ненадолго, чтобы нашарить смазку в тумбочке, обильно полить ею пальцы и осторожно протиснуть один в требовательно сжимающийся вход. Казу был слишком возбужден и под градусом, никакой боли не почувствовал, так что только простонал: – Еще, Киеши... Тот стиснул зубы, чтобы не кончить от одного этого хриплого сексуального шепота, и добавил еще один палец, скользя ими в жаркой глубине, раздвигая и растягивая. Третий прошел уже не так легко, но Казу постарался расслабиться, а после нажатия на простату и вовсе захлебнулся коротким вскриком и насадился до основания. Мияджи тяжело дышал, то и дело утирал пот с лица плечом, желая поскорее оказаться внутри, войти в столь желанного партнера. Как же он мечтал об этом, безответно любя Казу все эти годы... И сейчас не верилось, что они вместе, что тот наконец-то смог ответить на его чувства... – Ну хватит уже, Киеши... Все, терпение окончательно отлетело, Мияджи наскоро смазал член и медленно начал протискиваться во все еще тесный анус. Казу застонал, смаргивая слезы, впился ногтями в широкие плечи, пережидая, пока пройдет боль. А потом, после первых толчков, закинул ноги на поясницу Мияджи и принялся подмахивать, вскрикивая каждый раз, когда тот попадал прямиком в нужную точку. В комнате раздавались вздохи, стоны, рычание, шлепки кожи о кожу, хлюпанье смазки, воздух был пропитан запахом секса. Это заводило еще сильнее, и Мияджи все активнее втрахивал беспрерывно стонущего Такао в постель. Казу даже не пришлось помогать себе рукой, кончил прямо так после очередного мощного толчка, выстанывая имя Киеши. Тот что-то прорычал, вбиваясь в последний раз и проваливаясь в оргазм. Так они и уснули – в обнимку, мокрые и потные, но бесконечно счастливые...