***
Нокс всегда просто и легко относился к жизни. Даже, можно сказать, спокойно. Впрочем в его жизни не было таких уж острых перемен, как у некоторых, драм или переломных моментов. Он жил, не стремясь найти на жопу приключений, ловко обходил проблемы, которые лично ему были не нужны. Детство было таким же пресным, как вода в кране. Юность — не маркой. Свою любовь к мужскому полу он осознал в пятнадцать, без лишних тараканов принял себя таким, какой есть. Женщины были, но это не попытка понять или осознать, это любопытство, которое закончилось неудачей. Ну, нет так нет, будем иметь то, что дают. И Нокс пользовался тем, что умел и что было. Мать тоже не заморачивалась, она вообще на сына не слишком-то и обращала внимание. Она и двух дочерей практически игнорировала, живя в каком-то особом мире. Писала дешёвые рассказы, носила то, что было, ложилась под тех, кто предлагал, хотя последних было слишком мало. Фрэнк и Ванда были ей неродные. Нокс не искал своих настоящих родителей, ему казалось это неважным. Отказались, чего теперь бегать по галактике и трясти прошлое, чтобы посмотреть в глаза тем, кому ты вообще не был нужен? В чём смысл? Он его не видел, потому как-то забыл, вычеркнув этот момент из жизни так же легко, как и дальнейшее общение с женщиной, которая его вскормила и дала крышу над головой. Жизнь в колледже тоже была похожа на водоём со стоячей водой. Гулянки Нокс посещал, пробовал все алкогольные напитки, курил всякую дрянь, даже колол наркотики. Ничто не возбуждало особого интереса, поэтому он и пил, потому что вдруг хотелось, и курил, потому что казалось нужным. Впрочем курить он всё же любил. Хотя порой казалось относительным, не столь важным. По профессии пошёл лишь потому, что любил ковыряться в программных установках, лезть в дебри системной продукции. Но работа в офисе наскучила уже после двух месяцев упорного труда, и Нокс подал документы в кибервойска. Благо армейская служба всё же оставила после себя небольшой след. В кибервойсках было интересно первые три года. Ну как — интересно? Довольно привычно и уж лучше, чем в офисе в продавленном чьей-то жирной задницей кресле. Другие страны, планеты, хроники-придурки, террористы, интернет-шпионы, ложь и правда, когда вроде перед тобой гражданский с невинными и перепуганными глазами, а потом раз — и в какую-то секунду это преступник с какой-нибудь системной гранатой в руках. Но по прошествии трёх лет и это дерьмо начало приедаться. Стало совсем скучно. Всё те же машины, техники, уникальные разработки психически неустойчивых профессоров, обиженные таланты, которых не пустили наверх — во всём этом просили разобраться его: вникнуть, вскрыть, взорвать, придумать вирус и прочее. Нет, в какой-то степени интерес был большой, но Нокс начал чувствовать, что в своей внутренней пресности с этой работой он совсем покрывается тиной. О личной жизни не думал. Трахал тех, кто нравился, и даже, бывало, тех, кто нет. Не возбуждающих спокойно отталкивал от себя, не заморачивался тем, что трудно найти партнёра, и спокойно обходился без секса по нескольку месяцев. Иногда вспоминал об удовольствии и передёргивал. К фильмам относился так: если наткнулся по телику, значит, смотрит, нет — слушает музыку, а если и музыка не попала под руку — идёт спать. Для всех Нокс был загадкой, хотя он себя таковым не считал. Эмоции, сухие и невыразительные, жили в нём только для того, чтобы напоминать о его принадлежности к людскому роду. На вопрос одного придурка: «Нокс, ты живой?», Нокс ответил без каких-либо мыслей: «Да». Немногословный. В словах не было истины, они были нужны, чтобы люди лучше понимали друг друга. Обычно Нокс считал ответом действие. Но не всегда его действия понимали другие. Не мог же он без разрешения Декстера сесть в биолом и отправиться к бочке? Не мог. Вот и попросился… После четырёх лет службы в кибервойсках он написал прошение о переводе. Конечно, командир долго удивлялся, когда увидел пункт назначения. — Зачем тебе Фрайкс? — спросил он, продолжая смотреть на равнодушного Нокса огромными от удивления глазами. — Эта планета для преступников и бунтарей. Там нет жизни. Слова командира его не убедили. Жизнь есть везде, даже в мелкой частичке космоса. Он не ошибся. Фрайкс неожиданным образом повлиял на него странно. Нокс не перестал быть собой, но жизнь каким-то образом поменяла направление. Перестала быть скучной? То у одного в жопе засвербит, то член зачешется, то жиряки налетят, то Декстер взбрыкнёт, то солнечники вновь накроют своей загадкой. Нокс вдруг стал проявлять к этой планете интерес. Не такой уж и сильный, но в чём-то чувствовалась индивидуальность. И как ни странно, это нравилось. Два года Нокс пробыл здесь в качестве программиста и боевой единицы, два года маленькой зарплаты, песка и особого воздуха. Декстер сказал, когда Нокса спустили ему на «корове»: — Ну и зачем ты мне нужен весь такой правильный? Фрэнк пожал плечами, равнодушно уставившись на развязного полковника. Он даже, кстати, был слегка пьян. — Ещё и молчишь. Что, язык расплавился от жары? — Я не правильный. — Правильно. — Игра слов слегка удивила. Нокс даже почувствовал нечто странное: то ли удивление, то ли радость. Разве с таким полковником можно скучать и всё время оставаться замороженным? Нокс к другой жизни не спешил. Просто… Просто плыл по течению. — Ты долбоёб. Это, — Декстер развёл руками, указывая на округу, — Фрайкс. Адский рай или райский ад, как тебе будет угодно. И это — навсегда. Захочешь свалить, путь только один — в пузо к жирякам. Есть вопросы? Вопросов нет, — тут же сказал полковник, и Нокс не стал на этом зацикливаться. — Вали к Бокху… Первый год всё текло так, как и должно быть. Жиряки и солнечники не прибавляли спокойствия, поездки в Вильн и сам город тоже были с приветом. То мародёры, то пираты, то ещё какая-нибудь хрень. Вирусы, от которых спасали ежедневные уколы, странные монстры, в основном большие, но водились и мелкие тварюжки. Что было такого особенного во Фрайксе? Никто не ответит. Но планета держала крепко, будто ненавязчиво говоря: «Ну, ты можешь остаться, а можешь уйти». Но ты не уходил. Всё равно оставался. И осознание того, что останешься тут надолго, нисколько не пугало, наоборот, наползало приятной негой. Да, год был богат на события, как и второй, особенно когда на планете появился Швитич. Новенькие на Фрайкс прибывали частенько, не так, конечно, как в кибервойска, но довольно равномерно. Однако Том для Фрэнка сразу стал особенным. Декстер с чуткой осторожностью выбирал тех, кто действительно смог бы полюбить Фрайкс и понять эту планету. В тот день он заставил бойцов сдавать нормативы. Под командованием Бокха они бегали по Базе, сгорая под палящим солнцем и покрываясь крупными каплями пота. Новеньких выстроили на площадке перед штабным зданием. Трое молодых солдат, явно пытающихся понять, что для них будет лучше, но уже решившие, что Фрайкс — это шанс, и двое здоровяков. Ноксу здоровяки тоже не понравились. Завидев новичков, Бокх разрешил небольшой перекур, и все дружно уставились на шеренгу, делая вид, что разминают конечности. Может, Нокс и не обратил бы внимания на Швитича, впрочем Декстер тоже молодых не особо-то рассматривал, если бы не Льюис. Видно, уж срочно ему понадобился полковник. Загрузившись бумагами и папками, он поспешил к нему. Проходя вдоль линеечки прибывших, запутался в своих ногах — привычное дело, это же Льюис — и чуть не шлёпнулся на песок. Как потом оказалось, Швитич не был отличным стрелком или супер-пупер бойцом, но у Швитича была чертовски хорошая реакция. Он поймал Льюиса и ещё парочку папок на лету, а потом быстро собрал несколько листов, выскользнувших из папки. Вручил всё это Симмонсу и вновь встал в строй, широко улыбаясь и вытягиваясь стрункой. — Хорошая реакция, — сказал тогда Бокх, дымя сигаретой. Николсон, тяжело дыша, прохрипел: — Молодой. Декстер его заберёт. Декстер забрал троих, среди них оказались Швитич и Чертер. Лерроми он отправил на западную базу, а этих двоих оставил на центральной. И с этого момента началось нечто новое. Нокс смотрел на Швитича не уставая. Где бы они ни были, что бы ни делали, взгляд приковывал Швитич, и только он. Иногда Нокс мог смотреть на него, почти не моргая, долгие минуты или же часы. Увидеть Томаса настоящего не составило труда. Притворщик, лицемер, дурачок. Он будто прогибался здесь под всякого, кто имел хотя бы какой-никакой статус. Он искал одобрения, пытался влиться в коллектив, хорохорился, смеялся там, где надо и не надо, отстреливал боезапас напрочь, потому что хотел показать себя крутым и лучшим. Но таковым не являлся. Швитич казался смешным в своей попытке залезть в жопу без мыла и в тот же момент вызывал отвращение. Фрайксу не нужно что-то доказывать, просто делай своё дело — и он сам поймёт, кто ты. Что привлекло Нокса в Швитиче, он не знал. Светлые волосы на солнце выгорали до блеклой рыжины и соломенного цвета, прямой нос с широкими крыльями был слегка свёрнут направо, средней полноты губы всегда сухие и искусанные, у Швитича есть привычка кусать их, когда он сосредоточен или волнуется. Переносица усеяна какими-то непонятными веснушками. Откуда они там взялись? У таких людей не бывает пигментных пятен на лице! Хотя откуда Ноксу это знать точно? Зелёные глаза в сезон пекла становились светлее, а на радужке возникали жёлтые точки, в сезон дождей — радужка темнела, точки исчезали, и взгляд Швитича становился другим. Рост Швитича — чуть больше ста восьмидесяти. На пару сантиметров, Нокс проверял — Томас макушкой достаёт ему до губ. Нокс ощущал, как тащится от этого парня. С каждым днём его прёт всё сильнее. Плющит и скручивает в бараний рог, заставляет тело вздрагивать. Неожиданно, глупо, неравномерно. Это проблемы и дискомфорт, неустойчивое состояние и постоянное желание овладеть. Сначала эти чувства казались интересными. Будто какой-то психопат-учёный, Нокс следил за ними, ставил над собой опыты, анализировал, делал выводы. Этот момент затащил его в мир особенного так быстро, что он осознал, насколько сильно отрывается от реальности, когда сезон дождей сменился пеклом. Нокс пока смотрел на Швитича, но ощущение того, что когда-нибудь это прекратится, вернее, выльется во что-нибудь другое, было стойким. Руки сводило судорогой в желании прикоснуться, и это желание становилось сильнее с каждым днём, особенно когда Швитич находился рядом. После событий в Моулте Нокс подумал, что нужно действовать. Смотреть и рассуждать, анализировать и понимать — это одно, а вот прибрать к рукам, как это делали другие, — совсем другое. Уверенность в том, что Томас натурал, разрушилась в момент, когда тот обратил внимание на Нокса. Слишком очевидными были взгляды Фрэнка. Да, когда на тебя смотрят — это напрягает, напрягался и Швитич, но наблюдательность Фрэнка подвела его к мысли о том, что Швитич не так натурален, как хотел казаться. Вся его натуральность была такой же надуманной и наигранной, как и он сам. В Вильне он так и не пошёл в публичный дом, оставшись пить с мужиками и делая вид, что приказы Бокха и Декстера выше наслаждения, хотя, попроси он, они бы его отпустили. Нокс даже уверился, что Том девственник, хотя плёл чушь о том, как однажды зажал девку за углом, другую подёргал за сиськи, а третья была такой горячей, что Швитич чуть не расплавился. В Томасе были комплексы, и они проявлялись отчётливо, когда он рассказывал байки о своих похождениях. Не то чтобы Швитич находился на распутье и воевал со своими желаниями, Ноксу казалось, что Том просто не осознаёт своей истиной ориентации. Фрэнк видел этот взгляд, замечал желания Швитича, выделял тембр голоса, когда он говорил о геях или же сплетничал с мужиками о тех или иных парочках, возникших на Фрайксе. Ноксу всяко это нравилось. Значит, сильно стараться не придётся. Уложить и трахнуть, а дальше мозг Швитича додумает, а сердце доскажет. Вот только загвоздка: уложить и трахнуть — легко, но как чувства? Впрочем над этим Нокс тоже не слишком думал. Из всех Томас особенно выделял его. Ну как — выделял? Нервничал, когда замечал, что Нокс на него смотрит, порой искал его глазами, и когда находил, Фрэнк видел, что успокаивался. И когда Паттерсона останавливал, был благодарен ему, что проснулся и сделал попытку, правда, потом возмутился, зачем Фрэнк отпустил его пьяного к Томпсону. А в солнечнике? Когда поднимались по этой грёбанной лестнице, в кромешной тьме, Фрэнк чувствовал кожей, как Швитич напрягался из-за обстановки, но смотрел ему в спину и немного расслаблялся. Всё это нюансы, но из них складывалось нечто большее. И к этому большему они оба продвигались. В ангаре стояла относительная тишина, когда он в сопровождении Льюиса переступил порог огромного здания. За спиной вечер уже овладел миром, вот-вот наступит ночь. Мужики собрались вокруг биолома, курили, тихо переговаривались. Те, кто не был в бочке, слушали в сотый раз пересказы тех, кто там был. Швитич молчал. В последнее время он всегда молчит. Нокс видел, что с ним происходят перемены, переосмысление ценностей, понимание происходящего. Томас был на распутье, он учился заново жить. Лицемерие и прогибы здесь не действуют. Звёзды ему не дадут, он так и останется солдатом, без офицерского звания. Служебной лестницы здесь нет, да и нужна ли она ему вообще? Элита здесь другая — бунтари, остальные такие же смертные, как они, родившиеся в семьях бедняков. Можно было бы подумать, что Том замкнулся в себе, но это было не так. Он просто думал, рассуждал. Наконец правильно пользовался своими мозгами. И за это Нокс смотрел на него ещё больше, за это он влюблялся сильнее. Льюис озвучил приказ, и сборы продолжились. Во-первых, дополнительные палатки, во-вторых, коробки с сухпайками, водой и сигаретами. Кажется, сигареты здесь были слишком ценным товаром. Картер предложил вместо очередной палатки взять спальные мешки, и все сочли это правильным. В-третьих, ещё парочку «гусиных яиц» большого формата, так как группа увеличилась, да и на всякий случай. В-четвёртых, Картер взял на себя ответственность и поменял биолом. Вместо «Первого» теперь загружали «Ревуна», двадцатишестипушечную громадину, в которой и места было больше. Робинсона, Швитича, Чертера и Нокса отправили собираться, и Фрэнк, глядя на напряжённого Тома, почувствовал, что хочет его обнять и успокоить. Это всего лишь саркофаги, и Нокс был уверен в том, что они пустые. Солнечники что-то пытались сказать, но тайна ещё долго не будет раскрыта… Однако, проводив Швитича взглядом, Нокс поднялся на второй этаж здания, где жил, и скользнул в комнату. Неважно, тайна или нет, эти гробы всё равно были интересными.***
Когда выехали, половиной Фрайкса правила ночь. Уколов по дозе антивирусника и кофеина, покинули территорию Базы. Томас расположился по левую сторону биолома, выбрав себе хорошее место. Напротив устроился Нокс, и Швитич украдкой глянул на него, почувствовав, как сбилось дыхание. С минуту он смотрел, как Фрэнк активирует пушку, как пробегает взглядом по данным, отображающим количество боезаряда, как делает удобным кресло. В его движениях не было скованности, нервозности или суеты. Всё спокойно и лаконично. Будто он едет на прогулку по дивным местам Джибунса. Это успокаивало, вот только сердце всё равно предательски стучало быстрее, и не ясно от чего: от возвращения к этому солнечнику или от того, что Нокс рядом. Ведь с ним было как-то спокойнее. Швитич задумался так сильно, что пропустил момент, когда Нокс стал смотреть на него. Осознав это, Том вздрогнул, словно от хлесткого удара, и резко отвернулся к бойнице. Сердце забилось в груди сильнее, лицо запылало. С самого начала как Швитич попал на Фрайкс, он стал замечать, что Нокс смотрит на него. Первое время он не обращал на это внимания, затем стало казаться забавным, потом начало нервировать. Мыслей по этому поводу было много, но подойти и спросить вечно молчаливого и мускулистого парня Швитич как-то боялся. К тому же Нокса уважали, он был на Базе на особом счету. Поллак, конечно, неплохо разбирался во всех этих внутренностях, но Нокс был лучшим. Всё же Швитич склонялся к тому, что Нокс прилетел сюда сам. Судя по более правдивым слухам, закончил специальный колледж и в кибервойсках дослужился до лейтенанта. Кстати, звание у него так и осталось, и он смело может претендовать на повышение. Чем Бокх и Декстер и занимаются. Вот только пока мало лет Нокс прослужил здесь. Но ещё через три-четыре года он вполне может стать капитаном. Швитич попал на Фрайкс из-за глупости. Сейчас, оценивая свои поступки, он с отвращением понял, что был дураком. В погоне за признанием забыл себя, а теперь с трудом ищет, пытается понять, осознать и сделать правильный выбор. В итоге Швитич до сих пор не мог понять, отчего Нокс так пристально смотрит на него. Ничего не говорит, ничего не делает, просто смотрит. Много Томас передумал, много вариантов построил, но к единому знаменателю так и не пришёл. Каждый раз пинал себя подойти и спросить. Даже пил специально из-за этого, чтобы смелости набраться. Но то ли Нокса не оказывалось рядом, то ли ребят было слишком много вокруг, то ли забывалось, то ли страх побеждал. Так и ходил он под этим пристальным взглядом, а недавно заметил, что и сам смотрит на Нокса. Смотрит и всё. И когда смотрит, чувствует себя странно. Швитич всегда думал, что он натурал. Женщины и правда привлекали, но после неудачных попыток лишиться девственности стали казаться устрашающими. Потому что не всякая понимала. Были и такие, кто осмеивал, слава Богу, одна, но попыток-то тоже было всего две. Томас давно уже догадался, почему у него так. Это травма. Он так рассудил. Мать его слишком любила. Даже более того, она сходила по нему с ума. До шестнадцати лет он спал с ней в кровати, до шестнадцати лет она мылась с ним в ванне, до шестнадцати лет оберегала его, как могла. Рассказывала ужасные истории про девушек, отгоняла представительниц слабого пола от сына, запрещала ему с ними общаться. Томас ещё в двенадцать лет начал понимать, что это ненормально, но боялся что-либо ей сказать. Когда ему исполнилось шестнадцать, братья повезли его в местный бар праздновать первое совершеннолетие, там напоили, потом избили и увезли в другой город, оставив на обочине без денег, заявив, что если он вернётся домой, они его убьют. Оставшись один, Том почувствовал на собственной шкуре, каково это, когда за всё отвечаешь ты, когда не за кого спрятаться, когда нет тепла. Долгих два года он пытался избавиться от материнской опеки, пытался с ней разговаривать, даже сбегал к друзьям, но всё оказывалось тщетным. Жалость к её слезам и мольбам делала его слабым. Он вновь ей уступал. Оказавшись один и никому не нужный, вдруг понял, что, возможно, это ему нужна была её опека. Он оказался неприспособленным к одиночеству и жестокому миру. Возможно, это и сыграло роль в становлении его ориентации. Ведь уже в пятнадцать начали вдруг неожиданно нравиться мальчики. Впрочем Томас уверенно списывал это на дружбу и восхищение, его всегда тянуло к сильным и умным. Но попробовав первую женщину, ощутил отвращение, а когда не встало — почувствовал ненависть к себе. Всё равно никто бы не сказал, в чём причина, а рыться в себе — утомительно и заканчивалось депрессией. Он приспособился к жизни без матери. В попытках выжить научился лгать, притворяться, пресмыкаться, влезать в жопу без мыла. Однажды он предал хорошего человека, после чего, ощутив всю свою ничтожность, покончил с бродяжничеством и уличным миром и ушёл в армию. Хорошие рефлексы — вот его конёк. Ещё босс говорил, что Томас не пропадёт не потому что он лизоблюд, а потому что имеет отличную реакцию. Именно это позволило ему задержаться в десантных войсках, однако оступился он там, где никак не ожидал. Надоел авторитету, элитарному сынишке, и тот отправил его на Фрайкс с припиской: «Покушался на мою личность». Если бы не Декстер, то Швитич точно бы сейчас прозябал в тюрьме, сгнивая внутри ещё сильнее. Но здесь всё по-другому, здесь отношения построены на чистоте и правде, на храбрости и истинных желаниях. И Нокс был одним из этих чистых. Так какого чёрта Нокс смотрит на него и заставляет его смотреть в ответ?! Путь до границы с Белой пустыней был неблизкий. «Ревун» — огромный биолом, но медлительный. Если бы был «Первый», они долетели бы за четыре часа, а так придётся ехать все пять, если не больше. Салоны «Ревуна» были большими и казались пустыми. В первом засели Швитич и Нокс, во втором за небольшой перегородкой с широким дверным проёмом — Чертер, Карт и Робинсон. Градусник показывал сорок, в кармашках покоились бутылки, в которых плюхалась вода. Свет горел только над занятыми людьми установками, и тот тусклый, в одну маленькую лампочку. По биолому тихо разлеталась музыка. Картер слушал старый рок, и Швитич никак не мог понять, что же ему в этой музыке нравится? В принципе, тяжёлый, с гитарами и барабанами он и его удовлетворял, но иногда в этот перелив музыкальных инструментов вливался звук синтезатора, голос певца становился совсем реальным, будто тот стоял рядом. Или же доносился из трубы. Но Швитич не выказывал своего недовольства. Вообще, к музыке он был немного равнодушен, больше любил читать. Но в биоломе, когда ты едешь на задание, не почитаешь. Здесь надо смотреть на экран установки, отмечать передвижения местной фауны, а потом вступать в бой. Вечный бой. За бортом было непривычно тихо, и Тому казалось, что эта тишина не просто давит на уши, она что-то предсказывает, отчего на душе становилось неспокойно. Оторвавшись от экрана, Швитич невзначай обернулся, чтобы посмотреть, смотрит ли на него Нокс. Фрэнк повернул кресло так, чтобы оно стояло боком к стенке, установку тоже переместил, чтобы не слишком сильно отрываться от экрана и при этом не упускать из виду Швитича. Томас, столкнувшись с взглядом Нокса, тут же отвернулся, вздохнул, взял бутылку, открутил крышечку, сделал несколько глотков. Закрутив пробку, вернул бутылку обратно и решился. — Почему ты смотришь на меня? — вышло сипло, будто голос пропал. Сердце колотилось в груди как бешеное. Он осмелел ещё сильнее и посмотрел на Нокса. — Чего тебе надо? Если чо, скажи. — Неожиданно прорезался тот, кем Швитич был все последние годы своей жизни. От своей храбрости стало немного страшно, и он решил сгладить углы. Но почувствовал, как стало тошно от такого приёма. Нокс прищурился, поднял ладонь к лицу, между пальцев была зажата сигарета. Сделал затяжку, растягивая время ожидания ещё сильнее. Том почувствовал, что с ним играют. — Забудь, — сказал он, отвернувшись от Нокса и уставившись на экран. «Придурок», — подумал Швитич и включил сканер, чтобы пробить песок на наличие опасной фауны. — Ты… — послышалось со стороны Нокса, но в этот момент на горизонте возникли красные точки. — Жиряки! — заголосил Швитич, да так громко, что сам испугался.***
— Ну и что ты об этом думаешь? — голос Реги донёсся будто из глубин какой-то ямы, заставив Уолтера вынырнуть из мыслей. Некоторое время он смотрел на Реджера, а потом тихо засмеялся, стряхивая пепел в пепельницу. Хотел сделать затяжку, но понял, что сигарета истлела до фильтра. Затушил окурок. — Почему-то все задают мне этот вопрос, думая, что я знаю на него ответ, — ответил тихо Декстер и посмотрел на Реджера. Тот вытирал только что помытую посуду: тарелки, ложки, вилки, стаканы… Он промолчал, но брошенный на Уолтера взгляд был красноречивым. Он ждал, как и многие, ответа. — Гледворк и Кесседи тоже спросили меня об этом. Мне кажется, это неправильный вопрос. — Хорошо, — Реджер поставил тарелку на подставку, взялся за другую. На нём были чёрного цвета штаны и рубашка. Он выглядел соблазнительно. Декстер облизал его взглядом, пока тот думал над своим очередным вопросом. — Как ты считаешь, этого стоит остерегаться? Уолтер задумался, потом взял кружку и сделал несколько глотков травяного настоя, который Реги заваривал вместо чая. Было горько, но довольно неплохо. — А что скажешь мне ты? — У меня такое ощущение, что солнечники были здесь задолго до того, как прилетели на Фрайкс мы, — Реги поставил вторую тарелку рядом с первой, взялся за вилки и ложки. — Но есть подтверждённая информация, что ворота открылись примерно сто лет назад, значит, они не могли быть здесь раньше… Я привык, что они всегда падают на эту планету. Привык, что они загадка. Мне кажется, так будет вечно. И эти саркофаги всего лишь… очередной приём. Как с теми масками. — Да, — кивнул Декстер и покрутил кружку, разглядывая причудливые витиеватые рисунки на ней. — Я думаю так же. Всполошились из-за глупости. Впрочем несерьёзно относиться к солнечникам тоже нельзя. За этим мы здесь. Караулим их. Ждём ответов. «Может, с этого всё и начнётся?» — думаю я. А может, и нет. У меня есть уверенность, что всё так и будет продолжаться, что тайна не откроется. Но среди всего этого мнения всё же есть один процент сомнения. А когда есть один процент сомнения, это значит, что нужно быть осторожным. Декстер посмотрел на Реги пристально, будто пытался его в чём-то убедить. — Уолтер… — Когда ты произносишь моё имя, я возбуждаюсь, — оборвал его Декстер, криво ухмыльнувшись. — Будь серьёзным! — Реги начал крутить в руках полотенце, будто пытаясь выжать из него воду. Он всегда так делал, когда нервничал и когда Декстер начинал с ним заигрывать. До сих пор не мог привыкнуть, что они пара. А Уолтеру это нравилось всё больше и больше. Он тащился от Реги, от всего, что с ним было связано. Увязал в Реджере, как в болоте, и нисколько об этом не жалел. — Я сегодня целый день серьезный. Вернее, вторую половину дня и весь вечер. Даже Гледворку это не понравилось. Я видел, как нервно дёргалась его борода. Последнее предложение Реги позабавило, но он упрямо скрывал улыбку, прикусывая губу с внутренней стороны. Потом положил полотенце на стол и прошёл к стулу, что стоял у противоположной стороны обеденного стола. Присел и сложил руки на коленях. Теперь их разделяла столешница длиной в два метра. Что за глупость?! — Побудь ещё немного серьёзным, — сказал Реджер. — Ты специально сел от меня подальше? — Брови Декстера поползли на лоб. — И зачем тебе это надо? — Я, конечно, не вникаю во всё происходящее на Фрайксе, но… И я не верю в то, что тайна раскроется именно завтра, но я… верю в один процент. — А-а, — протянул Декстер и снова тихо рассмеялся. — Ты, засранец, за меня волнуешься, что ли? Реджер поджал губы, и Уолтер понял, что попал в цель. Вот Реги отвернулся к окну, за стеклом давно уже сгустились сумерки и балом правила ночь. Стоящий в трёх шагах от церкви фонарь светил золотистым светом, освещая тихую улочку. Декстер залюбовался Реджером, снова осознавая, что любит невероятно сильно. До боли в груди. — Да, я волнуюсь, — сказал твёрдо Реги, продолжая смотреть в окно. Слова давались ему тяжело, но Уолтер ждал, не перебивал. Когда ещё он услышит признания. Реджер держал всё в себе, раскрывался только в постели. Уолтеру этого было достаточно, но иногда так хотелось соплей и слюней. Неожиданно, но факт. — Конечно, вполне вероятно, нет, я просто в этом уверен, что ничего страшного с этим солнечником нет. Но ведь один процент сомнений — это очень много, — и он посмотрел на Уолтера, заставив сердце сжаться. Декстер усилием воли заставил себя сидеть на месте. Трахнуть на кухне Реги было бы неплохо, у них уже был здесь секс. Надо сказать, достаточно бурный, после которого пришлось менять два стула и печь. Каким-то образом она вышла из строя. Просто этот момент слишком сильно нравился Уолтеру: спокойный, вялотекущий, тёплый, уютный… Волшебный, твою мать! Декстеру захотелось даже прикрыть глаза, но он посмотрел на пачку и потянул из неё сигарету. — Я всю жизнь выбираю сложные пути. — Уолтер зажал фильтр губами. Взял зажигалку, но прикуривать не спешил. — Знаешь, кто-то выбирает самое лёгкое и не заморачивается насчёт отдельных моментов. Кто-то всегда выбирает сложное, потому что не может верить в простое. У кого-то сложное — это неправильный выбор, проблемы и глупости. А у меня — всегда верный. — Декстер чиркнул кремнем и огонёк опалил кончик сигареты. Уолтер потянул дым в себя, вернул на стол зажигалку. — Жизнь вообще сложная штука. Но мне в ней везёт. Если я сейчас начну копаться в этой хрени, то обязательно окажусь прав. Это не предчувствие, это положение вещей, факт. А если брошу всё, выбрав лёгкий путь, то окажусь не прав. Ты мне веришь? — Верю, — без паузы ответил Реги и был твёрд в своём ответе. — Знаешь, — выпустил дым Декстер, — если начнётся заварушка с солнечниками, то она всяко будет опасна. Мне кажется. Хотя есть и другие варианты. Но… — Уолтер замолчал, сковырнув тлеющим кончиком сигареты недавно раздавленный в пепельнице окурок. — Ты должен за меня волноваться. — Он посмотрел на Реги через стол и увидел, как Реджер напрягся. — Ты должен меня ждать. Мне это будет нужно. Именно ты, потому что всё то, что я буду делать после сегодняшнего вечера, будет делаться для тебя. Ради тебя. Я вывернусь наизнанку, но сделаю так, чтобы над нашей головой и дальше сияло солнце и голубело небо. Как думаешь, я прошу от тебя слишком много? Реджер сжал зубы, Уолтер ждал. Просто смотрел и понимал, что подобная речь даже слона не оставит равнодушным. Реги нужна минута, чтобы привести себя в порядок и не дрогнуть, когда будет отвечать. Это грёбаное мужское достоинство порой угнетало и Декстера. Это мужское достоинство было и у него, и у многих, кто сейчас жил на Фрайксе. — Даже если это будет слишком долго, я буду тебя ждать, — наконец ответил Реджер.