Семья

Почему всё летит к чертям? Почему один его взгляд заставляет забыть меня обо всех планах? Ненавязчивая, но бодрая музыка призывает расслабиться, тусклое освещение немного даёт рассмотреть танцующих. Бармен с каменным лицом протирает стаканы чуть поодаль от меня, едва не навалившегося на барную стойку. Давно меня здесь не было, заметил много новых лиц, в основном юнцы, только недавно подсевшие на яой, пугливо оглядываются, стесняются откровенных прикосновений. Хотя, и я был таким же. Первый раз, когда пришёл в гей бар, был поражён грязью и похотью. Нет, теперь я понимаю, что это не так. Просто это единственное место, где можно побыть собой, где никто не смотрит, с человеком какого пола ты целуешься, как ты это делаешь. Неадекватов тут же удаляет строгая охрана. Но тогда это было чем-то жутким, пугающим, совсем не таким, как в манге. Вместо слов любви — кивок и поездка в отель, вместо долгих разговоров — выпивка и ленивые поцелуи. Я залпом осушил стакан с виски. Это уже который? Нет привычки считать, но уже не третий и не пятый, и даже не десятый, судя по тому, как расплываются лица, бармен то заваливается на бок, то растекается. Я вяло потряс головой. Стало только хуже, будто плаваю в мутной жиже, изредка переливающейся клубными огоньками. Отец весь день возился с братом, ему на работу только завтра, я успел сходить в школу, поторчал с друзьями. Вернувшись, не смог находиться в удушливой атмосфере «семьи», отправился сюда. — Эй, дружок. — Сильный голос, я медленно поднял голову. Лицо расплывается, вроде знакомое. — Ааа? — протянул, усиленно хмуря брови в попытке вспомнить статного парня, чёрная рубашка на мощной груди расстёгнута, ухоженная щетина, наглые карие глаза. Хищная улыбка обнажила белоснежные зубы. — Дениска, это же ты! Сменил причёску? — Ааа, Владимир... — я снова потупился в стакан. Этот парень не раз ко мне тут клеился, называя этим дурацким «Дениска», я ему один раз даже по морде заехал, но тому хоть бы хны, улыбается и продолжает делать непристойные намёки. Я почувствовал скользнувшую по талии широкую руку. — Ты как? Не передумал попробовать в пассиве? — Нет. — Я попытался сбросить лапу, но даже не осилил поднять руку со стойки. — А может?... — по-кошачьи вкрадчивый голос. — Нееет. Оставь меня в покое. — Нет, я всё-таки её сброшу. Хватка стала сильнее, он уже прижимается ко мне, чувствую на шее горячее дыхание. — Да отвали ты! — попытался сопротивляться. — У тебя сейчас кто-то есть? — Да! Саша!.. Артём! Он довольно хмыкнул. — Так ты определись. Нехорошо так нагло врать. — Я не вру! Мы с Артёмом уже давно!... — Ладно, мой сладкий, давай ты мне эту сказку расскажешь утром, когда будешь колотить кулачками по моей груди с криком «мерзавец». — Просмаковал он низким голосом, от которого мурашки не проедут разве что у мраморной статуи. — Зачем я тебе, а? Ты же вроде популярный... — я попытался отбиться словами, раз тело так тормозит. Он выдохнул мне в шею. — Потому что ты такой несговорчивый, наверное. Ты напоминаешь мне воробья, маленький, но гордости, как у орла. Беззащитный, но делаешь вид, будто способен со всем справиться сам. У тебя особенный взгляд. А ещё, ты красивый... — Я? Красивый? Мой брат в сто раз красивее, хочешь, познакомлю? — Брат? — он удивлённо отстранился. — Да, брат! Он красивый... — я не заметил, как обвис на стойке, взгляд затуманился влагой. — Он не такой как я... Он настоящий, идеальный... Он даже не знает, что я хочу с ним сделать... Горячее тело снова прильнуло ко мне. — О-о, а мой зверёныш что-то задумал? — Чей я зверёныш, я ничей... — буркнул я на автомате. — Ладно, идём... — Куда?! Он облокотил меня на своё плечо, горячие руки сняли со стульчика. Кивок в сторону бармена, меня потащили к выходу. — Куда мы?... — я вперил ладони в его бок, пытаясь оттолкнуть, но они безвольно скользнули вниз. — Тише. Я тебя успокою. — Успо-коишь? — чуть не по слогам произнёс я. Он молча провёл меня на улицу, свежий воздух вскружил голову, я чуть взбодрился. — Эй! Пусти сейчас же! Придурок! — забрыкался я. Он лишь усмехнулся, меня швырнуло на заднее сидение не самой дорогой, но ухоженной машины, со сверкающим чёрной лакировкой корпусом. — Эээй! Выпусти! Ты! Он педантично уселся за руль, послал мне обворожительную улыбку. — Ты такой милый, когда выпьешь! — Чего? Я вцепился в ручку, чуть не ломая дверь под довольным смехом. Голова закружилась, тело безвольно обмякло. Чёрт! Я лох! Я всё-таки попался к этому ублюдку! Пять минут езды, и мы остановились у отеля. Чувствую себя быком, которого ведут на убой, он протащил меня даже через консьержа, при том, что я пытался вопить, объяснить всё мужчине на входе, он только кивнул и я будто перестал существовать для персонала. Я чуть не грохнулся на кровать, перевалившись через порог, меня тут же подхватили, горячие губы впились в шею. — Отпусти! Ублюдок! Я не хочу! — Царапайся, котёнок, ты мне нравишься таким. Влажный язык, требовательный, властные движения, треск одежды. Прошибла дрожь, всё тело колотится, страшно! Но не могу ничего сделать, грёбаный алкоголь превратил мышцы в кисель. Я не заметил, что уже на четвереньках на кровати, голый, дрожу от холода, бедная обстановка номера смазалась перед глазами. Он мускулистый, огромный, в разы внушительнее брата, к горлу подступила тошнота. — Саша... Я подавился собственным стоном, почему я его зову? Он не придёт. Никто не придёт. Денис, никто и никогда не придёт. Ты забыл? Боль разорвала на части, как будто посадили на кол. Но если бы просто посадили и бросили! Ритмичные толчки выбивают стоны боли, по коже побежала горячая кровь, я закусил губу, влага сорвалась с глаз. Я не знаю, сколько длилось это мучение, добив зад, Владимир притянул меня за волосы, я не успел глотнуть воздуха, как рот забил его член. Он шмотал мою голову, надувных кукол используют и то мягче. В груди кипят боль, обида, злость, страх, я вложил во взгляд всю ненависть. — О-о, да, ты мне нравишься таким, воробушек. Он отбросил меня как котёнка, на тело обрушились удары. Потом снова трах. Я несколько раз отключался. Всё слилось в чёрной туче боли, лишь изредка перед глазами вспыхивали яркие искры. Неожиданно наступил покой. Не чувствую тела, будто оказался в вакууме. Разлепил воспалённые веки. Педантично застегнув джинсы, Владимир копается в сумке, перехватил мой взгляд, гадко улыбнулся. — Я тебе говорил, что я фотограф? Я вылупился. — Не подумай, я тебя не ненавижу, ничего личного! Кстати, я женат. Всё ради искусства! В меня уставился объектив массивного фотоаппарата, я злобно сплюнул кровь, пытаясь пошевелить ватными конечностями. — Даааа! Дааа! — протянул парень — Именно этот взгляд! Ради него всё и затевалось! Это то, что будет жить вечно! — Ты... Ублюдок... — прохрипел я разбитыми губами. Вспышка, я зажмурился, новая вспышка, он грубо толкнул меня ногой, чтобы перекатить на спину, новые вспышки... ... Дождь. Как вовремя льёт дождь. Я запрокинул голову, принимая удары капель по саднящим ранам. Фотосессия закончилась, я оказался одет в свою порванную одежду, которая раньше была потрёпанной только по дизайнерской задумке. Зажал кровоточащую рану на плече, ноги едва волочатся вдоль ночной дороги. Глаза слепят фары проезжающих мимо машин. Ничего не чувствую. Пустота. Только режущая боль в заднице, будто туда всунули ножик и заставили идти. Вода смывает кровь, уносит в лужи, растворяет... Добрался до своего подъезда, нет сил искать ключи, тряпичной куклой упёрся в стену, нажал звонок. — Д-день?! — ошарашенный голос брата, его лицо, стремительно побледневшее. — Что? Этот пидорас опять дрался?! — рёв отца. — Хах... — я свалился на Сашу, он потянул в комнату, бросив на предка затыкающий взгляд. Стянув мокрую куртку, аккуратно уложил меня на кровать, потянулся замкнуть дверь. Я вцепился в его руку, испуганно глядя в лицо, будто ребёнок, которого оставляет мать. — Погоди, я только дверь закрою... — брат мягко отцепил мои пальцы. Ручка звякнула, поворачиваясь до упора, вернулось тепло его ладоней, несмело накрывших мои щёки. Я рванул к нему, вжался в грудь, боль режет конечности, но я продолжаю сжимать его. Сильнее. Он тёплый, живой. Он меня любит. Я слышу биение сердца, чувствую заботу. Чего я напридумывал? Какие-то детские игры с местью человеку, который тебе ничего не сделал! Это неправильно! Он единственный, кто может меня понять, я его брат, его отражение. Из груди вырвался тонкий всхлип, за ним ещё один, заревел, как девчонка, смачивая слезами его тонкую синюю кофту, впиваясь в его плечи пальцами так, что останутся синяки. — Брат... Прости... Прости меня... Его тёплые руки обвили меня, заставляя рыдать ещё надрывнее. — Я такой идиот... В глазах темнеет, начинает кружиться голова, брат будто почувствовал, мягко перевёл нас в лежачее положение, сплетённые тела, касаемся лбами. Я не могу перестать реветь, уродливо кривя лицо, измазанное слезами и соплями, чувствую его мягкий, участливый взгляд, аккуратное поглаживание пальцами по щеке. — Я..я.. — голос срывается — Я ничтожество... Ты прав, я животное, ни на что не способен... Ничто... — Неправда, — тёплый голос. Поток слёз оборвался, я заглянул в его глаза. — Неправда. — Повторил он, будто я не расслышал. — Ты такой же, как и я. Если ты — ничто, то я тоже. — Н-нет!.. Ты же... — я задышал чаще от волнения. — Спи. — Он притянул мою голову, спрятал на груди. Холодные пальцы запутались в моих мокрых волосах, дыхание обжигает их, сушит. Вцепившись в его кофту, прижался теснее, слушая частое биение сердца. Наверное, это чувствуют верующие, когда слышат колокола. По телу разливается живящее тепло, будто кто-то вливает новую кровь. Я поверил, что не один посреди бездны. Я упал в неё, но оказался не один. Мой брат тоже в ней. Тут тепло, удивительно уютно, тут моё место. Никто из нас не копия, мы одно. Один человек, разорванный на две половины. Только рядом с ним я чувствую в жилах жизнь, уходит сосущее чувство ненужности. Неужели, чтобы это понять, надо было столько пережить? — Я люблю тебя... — прошептал так, чтобы он не услышал.