***
Первое, что слышит Чонгук, когда приходит в себя — это писк. Раздражающий, будто насилующий аккурат в мозг без всякой прелюдии, мерный писк аппарата у самого уха, что слегка, на самую долю секунды, учащается, стоит ему не ворваться, но мерно и мучительно вплыть в реальный мир с определённой ноткой разочарования: он снова здесь и снова жив. Возможно, смерть — это не выход, часто думает Чонгук, глядя в небо, то самое, что является единственной в его жизни константой, но, кладя руку на сердце, папе будет куда проще прокормить себя, живи он один. Не то чтобы Чонгук много ест — это вовсе не так. Он уже давно смирился с тем, что вынужден жить впроголодь и, раз за разом, растягивать губы в улыбке со словами «больше не хочется, спасибо большое», когда желудок трактует обратное. Не то чтобы Чонгук занимает много места в побитой жизнью, но аккуратненькой двушке. Не то чтобы он жалуется на твёрдый матрас или не самую свежую воду, но если бы его не было, если бы он и не рождался вовсе, то от этого всем было бы легче. Кто знает, может быть, жизнь семьи Чон, где глава семьи был человеком строгим и вышколенным, но от этого не менее любящим, сложилась бы иначе, если бы у них не было их несносного сына. Того самого, что заказал себе билет на больничную койку, даже не думая о том, что это может влететь папе в копеечку. Чонгук приравнивает себя к чертовски большой занозе в жизни человека, которого искренне любит, и ненавидит себя за это так сильно, что стрелой злобы насквозь. Лучше бы они забили его до смерти на заднем дворе школы, серьёзно: ни у кого из этих ублюдков бы проблем точно не было. Какая, к чёрту разница, жив какой-то там Чон Чонгук или нет, право слово? Он часто ловит себя на том, что, возможно, мыслит немного иначе, чем подростки его возраста. Взять в пример всё того же Ким Тэхёна — образец для подражания всех блядей Сеула, что с понтом на роскошь. Ким Тэхён действительно не думает о том, что может ждать его в будущем: живёт себе припеваючи, вертит задницей направо и налево, а ещё — сорит отцовскими деньгами так, как люди хлеб не крошат голубям в парке. И Чонгуку, честное слово, завидно очень: почему он в свои пятнадцать лет не может позволить себе просто опуститься на холодное дно человечности, но вынужден думать о том, как будет лучше и правильнее для той маленькой ячейки общества, что осталась у него от семьи? Больше всего на свете Чонгук боится разочаровать папу. Больше всего на свете Чонгук боится не найти то самое дело, которому научится ну очень уж хорошо, настолько, чтобы тому, благодаря кому он появился на свет, не приходилось считать каждую копейку в кармане? Больше всего на свете Чонгук боится времени. Оно бежит, несётся вскачь куда-то далеко вперёд него самого, изредка притормаживая и как будто говоря, что скоро ему предстоит принимать решение, которое определит его жизнь. Что совсем скоро ему придётся стоять на развилке судьбы и мучительно выбирать, чем заниматься, а он и не в курсе до сих пор, потому что так и не нашёл ничего толкового в этой школе, кроме, разве что, человека, которого хотел бы живьём сжечь — так сильно он его ненавидит. Жизнь Тэхёна проста. Ему не придётся ничего выбирать, принимать каких-то важных решений: за него это сделает любимый родитель. Иногда Чонгук думает о том, что и он бы так же хотел, а потом понимает, что… Нет. Тэхёну легко: он избалован, изнежен, как тот цветок, но стоит ударить заморозкам, так его похоронят под слоем снега. Он совершенно не приспособленный к жизни и вряд ли научится думать мозгами, а не филейной частью своего бесспорно привлекательного тела. Чонгук бы так не смог, скорее всего: не в его дерьмовом характере плыть по течению. Чонгуку нужно постоянно что-то доказывать; себе же — в первую очередь. Что сильный, что вытерпит, справится, зубы стиснув — это становится для него этаким жизненным кредо, когда иного расклада или модели поведения нет и быть не может. Чонгук сможет, хотя бы потому, что он сын своего отца, а его отец был героем. Он встанет на ноги, отмоется от помоев, в которые его окунули телом, но не душой, и уйдёт далеко-далеко вперёд от идиотов, что так и останутся на своей гнилой и дегенеративной ступени развития, балансируя мозгом где-то на уровне сусликов, если не ниже. Чонгук всё же открывает глаза и упирается взглядом в выкрашенную в белый цвет стену, в свете флуоресцентных ламп такую до невозможности яркую, что глаза режет. Проморгавшись, он находит в себе силы окинуть взглядом помещение и прийти к определённому выводу — больница, а раздражающий писк принадлежит кардиомонитору, который отсчитывает его пульс, дабы все были спокойны: ещё не сдох. К сожалению. Впрочем, ничего нового, он здесь частый гость, спасибо ублюдку с кличкой из только лишь одной буквы, где V — значит «победа». Вот только ни хрена Тэхён не победитель, знаете ли. Чонгук верит в карму. В бога — не очень, он ни разу не протянул ему руку помощи; карма, в принципе, тоже никак не срабатывала, но в неё верить несколько проще, потому что, рано или поздно, поздно или рано, но этот совершенный до омерзения омега ещё пожрёт дерьма с пола. — Гукки, боже! — всхлип откуда-то слева вынуждает медленно повернуть голову и увидеть папу, что сидит, прижав руки к лицу. Его милый, добрый, самый любимый папа, который никому ничего дурного не сделал в свои тридцать пять, но почему-то вынужден терпеть это всё вместе с сыном, который — говно, что не может вовремя заткнуться хотя бы ради душевного равновесия самого дорогого ему человека. Папа, измученный двумя работами без выходных, и без того выглядит усталым и сильно постаревшим, а отпрыск-придурок всё продолжает доставлять проблемы. Целый вагон их, если честно. Вот, снова на больничной койке валяется, побитый, но не сломленный. Есть ли повод для гордости, если родная душа заходится плачем подле него? Чонгук не знает, только поджимает губы и в потолок смотрит, силясь не разрыдаться от ощущения собственной никчёмности.***
— Он мне нравится, — кивает Тэхён, немного гундося: шлюший сын искривил ему перегородку, и теперь у него на носу (блять, какая ирония!) операция, после которой придётся восстанавливаться целый месяц. Целый ёбанный месяц, потому что Ви не может позволить себе появиться на людях в синяках и отёках — его просто засмеют. Ладно, не засмеют, а посочувствуют, а пара прихлебателей даже может пустить скупую слезу для драмы, но репутация будет изрядно попорчена. Чёртов Чон Чонгук. — Ты шутишь сейчас? — вскидывает брови Пак Чимин — лучший друг и помощник, верный собутыльник, личный психолог, кладезь идей, чьё лицо во всполохах клубного света кажется совершенно фарфоровым. — Тебе не кажется, что он кого-то напоминает? Тэхён хмурится и снова окидывает взглядом проститутов, которых по их просьбе поставили в ряд: так выбирать легче. Тот, что приглянулся — темноволосый, темноглазый, с острыми скулами и хмурым взглядом из-под упавшей на глаза чёлки, ему совершенно никого не напоминает. Абсолютно. — Я не понимаю, о чём ты, — совершенно искренне и манерно тянет Тэхён, обернувшись к Чимину. Тот глаза свои густо подведённые закатывает, а потом беспардонно тыкает пальцем в сторону эскорта. — Этот парень — копия Чон Чонгука! — Тебя послушать, так я извращенец какой-то? — хмурится Ким, впиваясь в паренька изучающим взглядом. — Что в нём от Чон Чонгука есть вообще? — Глаза. А ещё нос. А ещё телосложение, цвет волос, причёска и вообще — абсолютное всё! — Чимин взмахивает руками для эффекта, зарывается пальцами в рыжие волосы в приторной досаде, а Тэхён только глаза закатывает. — Его всего месяц в школе нет. Ты уже соскучился? Может, ещё сейчас скажешь, что ты на самом деле в него тайно влюблён? — То есть, ты хочешь сказать мне, что девяносто девять процентов сильного пола Корейского полуострова — это потенциальные Чон Чонгуки? Он совершенно обычный. Ничем не примечательный. Совсем. Абсолютно. И этот вот парень, — и тонкий длинный палец с отменным маникюром указывает аккурат на вздрогнувшего проститута, — тоже. Он обычный. Слышишь, ты? Ты обыкновенный, ты в курсе? — Да, — роняет парнишка, упираясь взглядом в пол. А Тэхён невольно думает, что, нет, ни черта он не похож на Чонгука: тот всегда смотрит прямо и с будоражащей сознание ненавистью, не отводя глаз, демонстрируя свою непокорность. Совсем не похож, решает Тэхён, тихо постанывая в подушку, когда совершенно обычный берёт его сзади и плавными, нежными толчками, лаская возбуждённый член мягко и осторожно. В конце концов, если бы у них с Чон Чонгуком когда-нибудь бы и мог случиться секс, это не было бы так до отвратительности сопливо и розово.