King: Что, вернёшься туда? Cookie: Ты так говоришь, будто у меня есть выбор, хён. King: Выбор, знаешь ли, всегда есть. Но сделать правильный иногда очень сложно. Никто не осудит тебя, если ты в один день просто заберёшь документы. Cookie: Ты прекрасно знаешь, что это уже принцип. King: Послушай, идиот, нет ничего плохого в том, чтобы покончить с этим пиздецом. Он рано или поздно убьёт тебя. И, знаешь, что? Ему ничего за это не будет, потому что отец его, блять, бог этого города. Cookie: Не убьёт. Cookie: Кишка тонка. Cookie: Я ему даже сочувствую. King: Прости? Сочувствуешь? Ты дебил. Cookie: Нет, просто иногда думаю: как можно быть настолько жалким, чтобы опускаться до подобного? King: Точно дебил. King: Я не приду на твои похороны. King: Или нет, приду и скажу: «здесь покоится Чон Чонгук, полный придурок с неугасающей верой в людей». King: Если переживёшь учебный день, можем встретиться вечером. А то, знаешь ли, я часто думаю о том, что наша очередная встреча может стать последней, потому что, мало ли, вдруг тебя забьют как свинью уже на следующий день, а ты будешь лежать на земле и просто «м-м-м, Ким Тэхён такой закомплексованный и жалкий, посочувствую-ка я ему ещё немного, вдруг образуется». LMAO, блять! Cookie: Хорошо, давай встретимся вечером.) King: Только выживи, пожалуйста, а то не хочу жопу морозить лишний раз.
Не то чтобы Чонгук действительно верит в то, что в каждом, даже в самом дерьмовом человеке, есть что-то хорошее. Скорее, просто любит рефлексировать: столько книг по психологии прочёл, что и не счесть, а потому стойко уверен в том, что за каждым человеком скрывается его маленькая или не очень, но боль, которую он вымещает на окружающих так, как умеет. Чонгукова боль очень проста, и он терпит её, физическую и моральную, каждый день, стоит переступить порог школы. Но ему любопытно, до зубного скрежета интересно, какая такая личная драма скрывается за идеальной маской абсолютного победителя Ким Тэхёна. Чонгук не верит в то, что люди могут быть полным дерьмом сами по себе, но уверен, что таковыми их делают обстоятельства. И не то чтобы это оправдывало в его глазах такое дерьмо, как Ким Тэхён, если честно.***
В день, когда от отёков и вывихов не остаётся и следа, идёт снег. Большими красивыми хлопьями он бесшумно опадает на тротуары и волосы спешащих по своим делам людей, цепляется за длинные девичьи пряди, а Чонгук всё ещё не может отделаться от ощущения, что осадки просто-напросто хоронят то, к чему он последний месяц привязался так искренне: его душевное спокойствие и умственное равновесие. — Ты уверен? — бьёт по затылку нежный голос папы, стоит только нажать на ручку двери, заранее ёжась от перспективы окунуться в холодную и зыбкую сеульскую серость декабря. Чонгук замирает, но только на мгновение, что тяжёлой тишиной повисает в коридоре. Почти говорит своё робкое «нет», а потом снова приходит к очередному простому выводу: не сломается. Ни за что не сломается, не поднимет белый флаг: Ким Тэхён такого не заслужил, а отец, там, на небе, наверняка не желал бы, чтобы его сын сдался так просто. Отец Чонгука был героем: в глазах страны, его вдовца, единственного сына, что, по словам папы, похож на него так сильно, что впору в реинкарнацию верить. Отец Чонгука погиб, оставив после себя только боль утраты, вселенскую скорбь и попытку лучшей жизни для своего ребёнка. Чонгук же никому ничего не обещал, но чувствует в себе эту стойкую потребность, груз на плечах: вытащить себя и папу из грязи, взлететь высоко-высоко, не упасть вниз раненой птицей. Обеспечить стабильность. — Да, — наконец-то роняет, не оборачиваясь, а потом выходит на лестничную клетку и быстро спускается по ступеням вниз, засунув руки в карманы. Он, на самом деле, ни в чём не уверен. Не уверен даже, что его не отправят на больничную койку снова, а потому подбирается внутренне сразу же, как только выходит за пределы подъезда в холодный декабрь, покрывается колючками, непрошибаемой бронёй ненависти ко всему тому сброду, что будет окружать уже через несколько минут. …Люди косятся с этим своим красноречивым «о, снова ты», но не то чтобы это особо когда-то ебало. Да, это снова он, глупый, пришёл сюда, демонстрируя свой блядский характер, который хрен сломишь, потому что если у человека есть определённая цель, то ему будет абсолютно плевать на то, что о нём думают. Не то чтобы Чонгук кичился тем, что он, придурок такой, готов получать по роже ещё и ещё, нет, дело вовсе не в этом. Дело в целях и принципах, которые жгут сознание, напоминая о себе каждый чёртов день. Не то чтобы он не отсчитывал дни до каникул. Не то чтобы его вынужденный отпуск, наполненный душевным спокойствием, не прошёл для него непозволительно быстро. Не то чтобы он не заставляет себя просто зайти в класс и сесть на своё место, проходя мимо парт и ловя на себе изучающие взгляды тех ссыкунов, что не подойдут к нему никогда, но и их осуждать он не имеет никакого права: попасться Тэхёну под руку действительно стрёмно. Но, с другой стороны, сам Чонгук никогда не остался бы в стороне, доведись ему заметить, что в зоне доступности эти гиены обижают слабого. Его жизнь, совсем ещё короткая, но выстраданная, уже давно научила его не судить других по себе. Но Чонгук идиот, который сидит, глядя в окно на задний двор школы, белый целиком и почти что с серым небом сливающийся. Сидит напряжённый в ожидании очередного витка издевательств, но почему-то никто на его появление не реагирует вовсе: скорее, напротив, все как будто показушно не замечают его, словно он призрак какой. И только омега по имени Пак Чимин, лучший друг и сосед по парте всё ещё, к слову, отсутствующего в классе Ким Тэхёна, ловит его взгляд, которым Чонгук мажет по пространству с определённой долей недоумения, и улыбается краешками своих красивых полных губ, чтоб подмигнуть впоследствии. И, нет, Чонгуку совсем не нравятся этот хитрый прищур и игриво вскинутые брови: будто Чимин знает о нём что-то такое, о чём не подозревает даже сам Чон. Самое мерзкое то, что от этого зрительного контакта, непрерывного, терпкого и лучащегося разрядами от одной парты к другой, по позвонкам ползёт липкий, щекочущий диафрагму страх. Но отвести глаза — это проиграть. Это признать то, что боишься и всё, что можешь, так это зубы скалить, когда тебя в угол зажимают спиной, без шанса на то, чтоб сбежать. Поэтому Чонгук смотрит в ответ напряжённо и долго, пытаясь залезть в чиминову голову, когда тот неожиданно тянется ленивым котом, посылая улыбку куда более острую и, не побояться сказать, соблазнительную, словно говорящую «не хочешь начать жить по-другому?». Чимин, на самом деле, куда красивее Тэхёна, думает Чонгук отрешённо, когда Пак подпирает щёку рукой и закидывает ногу на ногу, но продолжает смотреть этим сжирающим взглядом. В нём куда больше мягкости и загадки, если честно, да и не веет от него аурой самодовольного куска дерьма: в конце концов, он никогда не присутствовал при том, как били Чонгука, а сам он слышал своими ушами, как Чимин просил Ви прекратить. Но Чон, он хоть и придурок, но уже давно научился держать с этими людьми ухо востро. Ему бы об алгебре думать, но вот только все мысли, знаете ли, вышибает, когда на тебя смотрит лучший друг твоего злейшего врага. Чимин отводит взгляд первым. Лениво переводит на доску, демонстрируя какой-то иррациональный, неподдельный интерес и чётко осознавая, что Чонгук смотрит ещё какое-то время для галочки, а потом Чон и сам отворачивается к окну, считая лениво тянущиеся минуты, коих до начала урока осталось всего ничего, а Ким Тэхёна всё ещё нет. Что становится сюрпризом, так это неожиданная тишина в классе. Тишина, что заставляет моргнуть, обернуться и с отрешённым любопытством начать наблюдение за тем, как Пак Чимин аккуратно собирает свои вещи, закидывая на плечо дорогую сумку, поправляет стопку учебников и под заинтересованными взглядами начинает движение со второй парты того ряда, что ближе к выходу, к… К третьей у окна. В смысле, к Чонгуку, и Чон не уверен, кто из них всех впадает в крайнюю степень ахуя быстрее: он сам или все вокруг. Потому что Чимин идёт, улыбаясь мягко, и его карие глаза лучатся добром и теплом, вроде бы неподдельными, но странными до мурашек. — Ты не будешь против, если я сяду с тобой? — интересуется омега, склонив голову и глядя прямо в упор. От него пахнет жасмином, запоздало понимает Чонгук. Тонко и нежно, приятно и обволакивающе, но от этого не менее страшно. Всё чонгуково существо приказывает ему выпрыгнуть в окно прямо сейчас, от этого парня подальше, но он усилием воли заставляет себя сидеть на заднице крепко и только лишь хмурится. — Мне показалось, тебе одиноко, — роняет Чимин, и вроде бы в его словах и мягких нотках голоса нет никакого подтекста, но интуиция орёт пожарной сиреной. — Мне показалось, что тебя раньше это не особо заботило, — отвечает Чонгук. Чимин морщит нос, хмурится сам и вздыхает тяжело, прикрыв густо подведённые глаза, после чего открывает рот снова и голос его звучит так тихо, чтоб никто не услышал: — Глупый, ты хочешь выжить в этой школе или ты действительно настолько идиот, чтобы сейчас меня прилюдно унизить? — Я не понимаю, откуда такой прилив доброты. Платить тебе за это мне нечем. Я не вижу в этом поступке никаких плюсов для тебя. — Но, так и быть, Чонгук тоже понижает голос, и Чимину приходится наклониться к нему близко-близко, позволяя охочим до его задницы альфам насладиться возможностью поглазеть на то, как красив его элегантный прогиб. — Если ты будешь со мной, то тебя не тронут, — говорит Чимин с лёгкой усмешкой. — Это не ответ на интересующие меня вопросы, — парирует Чонгук, а потом понимает, что вопрос о том, что не против ли он, скорее, был далеко не вопросом. У Чонгука нет выбора. Если он сейчас обидит Чимина, то ему будет полный пиздец. — Я вижу, что до тебя что-то дошло, — тянет губы в усмешке омега, откидывая назад рыжие волосы со лба. — Я присяду? Чонгук всё ещё хочет выпрыгнуть в чёртово окно: что-то ему подсказывает, что то, что происходит прямо сейчас — это куда хуже, чем то, что он привык терпеть ежедневно. Его всё же загнали в угол и всё, что теперь он может — это скалить зубы и трястись, как мелкая шавка. — Разумеется, Пак Чимин, — говорит громко и под общий гомон удивления, широко улыбаясь, пододвигается ближе к краю парты, дабы омега мог расположиться с удобством. Звонок оповещает о начале урока. Парта Ким Тэхёна и Пак Чимина пустует. У Чонгука на душе не то что кошки скребут, но ирбисы воют от ужаса.