Cookie: Не подходи.
Чимин, там, далеко, голову опускает, глядя на экран последнего смартфона популярной модели. Быстро и нервно что-то печатает, и вот уже дешёвый смартфон Чонгука сообщает ему о входящем сообщении.Jim: Я не могу. Это неправильно. Jim: Иначе этот пиздец никогда не закончится. Cookie: Если ты сейчас подойдёшь, то пострадаем мы оба.
Чимин читает сообщение сразу же, уперевшись взглядом в экран и губу закусывая. А потом поднимает глаза: свои несчастные, тёплые, болью пресыщенные глаза, и Чонгук понимает, что этот омега не должен страдать. Его омега не должен бояться так сильно, решает Чонгук в этот самый момент и только мягкую улыбку в ответ посылает перед тем, как вбежать по ступеням наверх с мрачной решимостью, что на грани безумия. …Первое, что он видит на этом чёртовом лице — это широкая жёманная улыбка, что искусно наиграна. Тэхён даже не старается её скрыть, когда наклоняет голову вбок оттуда, со своей второй парты, что ближе ко входу. Второе — это чёртовы карие омуты, в которых бесовской огонь горит так ослепительно ярко и так очевидно не предвещая ни черта хорошего, что язык прилипает к нёбу в паническом страхе. За что Чонгук себя ненавидит в ту самую секунду, так это за безумно колотящееся сердце, что готово выпрыгнуть с законного места так резво, что хрена с два успеешь ладонью поймать. За то, что останавливается перед ещё пустой первой партой и смотрит в ответ, силясь вложить в свой взгляд хотя бы банальное отсутствие животного ужаса перед этим человеком. Тэхён смотрит, не отрывая липкого, тягучего взгляда. Обманчиво стройный, неестественно нежный: у него своя собственная, не похожая ни на что бесспорная красота. Так прекрасны могут быть ледяные скульптуры или лепнина Санта-Мария-дель-Фьоре*, глаза которых, совсем, как у него самого — опустошённые, равнодушные, каменные. Он неживой, словно фарфоровая кукла ручной работы, и великолепие у него такое же отстранённо-безжизненное, пугающее и скорее отталкивает, чем привлекает. Сложно представить на губах Ким Тэхёна яркую, добрую улыбку. Невозможно помыслить о том, что этому человеку кто-то может быть действительно дорог. Чонгук привык думать, что люди не рождаются полным дерьмом, но что-то подсказывает, что гниль в Ви впиталась ещё в самой утробе. Невозможно быть такой тварью, просто на мир обозлившись. Наверное. — Доброе утро, Чонгукки, — улыбка омеги становится шире по мере того, как испуг просачивается на лице альфы. Тонкие изящные пальцы сцепляются в замок, Тэхён кладёт на них острый подбородок и слегка наклоняет голову, позволяя светлой чёлке упасть на глаза. — Соскучился по мне? — Ты по мне явно соскучился куда больше, Тэхён-щи, — ровно отвечает Чон, незаметно впивается взмокшими пальцами в учебники, что держит в руках, глядя прямо в эти мёртвые холодные глаза. В них нет жалости. Нет презрения, злобы или насмешки — лишь только апатичная скука и вялая, но всепоглощающая ненависть, причину которой ему, наверное, не понять никогда. Чонгук бы многое мог ему сказать прямо сейчас. Спросить, как поживает разъёбанный нос, вылезла ли из задницы самооценка омеги после того, как любимая игрушка оказала акт сопротивления. У Чонгука, на самом деле, к Тэхёну действительно много претензий и вопросов: например, как можно быть такой тварью или спокойно ли ему спится ночами. Но теперь ему есть, что терять, а потому проходит мимо, к своему месту у окна. Взгляд Ви жжёт между лопаток, но он сохраняет молчание.*** naughty boy feat. bastille — no one’s here to sleep
— Вам нужно собираться, Тэхён-сама. Блять, какой же тупой японец с этими привычками: кто вообще взял его на работу? Отец, что, в глаза долбится, а не только в задницу блядей присовывает свой член поганый, перед тем, как персонал в дом набирать? — Я тебе не «сама», — роняет Тэхён равнодушно, не оборачиваясь на его робкий писк от двери. — Уважай культуру страны, в которой живёшь, идиот. — Прошу прощения, Тэхён-щи, — прилетает мгновенно. Или, быть может, это один из того сброда, который отец понабрал в качестве компенсации задолжавших семей? Надо будет у Чимина спросить: вроде бы там даже его какой-то троюродный брат отца дедушки затесался. Или типа того. Неважно. Не то чтобы он даже его лицо помнил, просто в какой-то момент друг ткнул пальцем в одного из прислуги и сказал «о, это мой дальний родственник». Забавная штука — жизнь, честное слово. И мир, такой необъятный, как кажется, тесен словно задница девственника. Тэхён потирает лицо, отрываясь от экрана ноутбука, и всё же оборачивается на замершего на пороге прислуживающего. — А куда я вообще еду? — На приём, который организовывает Ваш отец. — Кто там будет? — тянет омега, брови вскинув. Все эти приёмы — такая морока, никому абсолютно не нужная и не вызывающая в нём ничего, кроме рвотного позыва и желания приложиться головой о ближайший угол. Формальность, в процессе которой он чувствует себя как корова на рынке: все эти ублюдки смотрят на него так сально и пристально, что не остаётся сомнений — абсолютное большинство этих уродов с радостью разложили бы его на ближайшей горизонтальной поверхности. Тэхёну ещё и пятнадцати нет, и это — самое, пожалуй, забавное. Тэхён сейчас находится на той самой переломной стадии, когда уже не ребёнок, но ещё не взрослый человек: познавая себя и своё тело, от природы утончённо красивое, он ощущает себя искалеченным старцем с мёртвой душой, что перегорела и рассыпалась в прах, а теперь неясно, как собрать себя по кусочкам. Но он сильный. Он справляется с внутренней душевной агонией так, как умеет и может. Немного поломанный, немного растоптанный, гниёт заживо до муторной вони, но исцеляется каждое утро — и это замкнутый круг, из которого, кажется, выхода нет. В конце концов, у него всё ещё есть его Чиминни. — Встреча с подчинёнными и союзными кланами, господин, — отвечает японец. Тэхён губы кривит, но кивает и просит пригласить визажиста. …— Это — Чон Хосок, — говорит негромко отец, придерживая его за локоть, и, наклоняясь к самому уху, указывает подбородком на того, о ком говорит. — Незаконорожденный, но единственный достойный наследник Дома Вон. Тебе нужно с ним подружиться. «Лечь в койку рано или поздно во имя блага их прекрасного клана», — остаётся невысказанным, чувствуется пылью на нёбе, оседает терпким осадком на корне языка, но не ранит. Совсем не ранит уже: Тэхён почти что привык к тому, что является в этой жизни главным призом, который хрен пойми кому вообще достанется. Наверное, тому, кто больше предложит. Этакий аукцион, где отдаёшь много денег за билет в большую власть. Может быть, ему повезёт, и его выдадут за внешне симпатичного альфу, который один раз трахнет удачно во имя рождения очередного наследника, а потом и вовсе забудет о его существовании. Этот расклад ему подходит больше всего, как чудовищно бы это ни звучало: такой поворот событий очень лёгок и не требует особых усилий. Ни он первый, ни он последний, в конце-то концов. Тэхён скользит взглядом по стройной гибкой фигуре молодого черноволосого альфы в дорогом костюме. Острые черты дерзкого, с лёгким оттенком надменности лица, аккуратный вздёрнутый нос — симпатичен и хорошо знает себе цену. Строен, с ровным оттенком кожи и приятным глазу разворотом покатых плечей — хорошо следит за собой. Костюм классический, чёрный, отлично облегает фигуру, наверняка пошит на заказ с учётом подчёркивания всех приятных глазу изгибов, а ботинки блестящие, из дорогой кожи, с тупым носом — не стесняется в средствах, чтобы преподать себя в свете. Одет дорого и неброско — следит за модой и стилем, но не предпочитает вычурности, а, значит, является обладателем тонкого вкуса. Стоит, разговаривает с Хан Сицыном, боссом клана Хан, что на юге, вальяжно зажав между пальцев ножку бокала, в котором искрится шампанское — уверен в себе так, как бастарды не должны вовсе, но не до нахального, и знает, как вести себя в обществе. Значит, отлично воспитан. Значит, действительно, Вон решил, что лучше изменить ветвь наследия в пользу того, кого нагулял на стороне. Должно быть, этот парнишка подаёт большие надежды. Неплохая, однако, перспектива. По крайней мере, визуально. Да и Дом Вон является в Республике далеко не последним. — Он на три года старше тебя, — продолжает отец, отмечая заинтересованность отпрыска. И разница в возрасте довольно приятная. Ни много, ни мало: самое то. — Подружиться, значит? — роняет Тэхён едва тихо, с ноткой тоски провожая взглядом официанта с подносом, полным бокалов: негоже несовершеннолетнему и, как полагает общество, хорошо воспитанному омеге пригубливать спиртное на подобного рода светских вечеринках. — Именно. Тебе нужно обрастать связями, Тэтэ. Вот значит как это теперь называется. — Хорошо, — не спорит он, а потом натягивает на себя самую обаятельную улыбку из своего арсенала. И идёт к Чон Хосоку, который, по мере приближения Тэхёна к своей персоне, окидывает его нечитаемым, но всё же изучающим взглядом, и посылает в ответ такую же острую, как бритва, что означает приветствие. Ким Тэхён, четырнадцать лет, морально разбитый на все составляющие, стреляет глазами ответ, но делает то, что должен. Обрастает связями.***
Ким Тэхён же, пятнадцать лет, сидит за своей второй чёртовой партой, что ближе ко входу, и внутренне распадается слой за слоем от непонятной, сковывающей душу, боли, когда его лучший друг с детского сада и извечный сосед по столу, Пак Чимин, проходит мимо, сухо кивнув, и садится с его персональной занозой в заднице.