***
Сегодня Пак Чимин, насквозь прогнивший и физически раздавленный катком по имени Ким Тэхён, в последний раз отдаётся человеку, что за столь короткий временной промежуток стал ему абсолютнейшим всем. Сегодня Пак Чимин, скуля и глубоко внутри рыдая от всепоглощающей боли за настоящее и особенно — будущее, принимает в себя так преданно, открыто и любяще всем своим исстрадавшимся, кровоточащим сердцем, что даже не знает, от чего больше эмоций: от того ли, как сильно он себя ненавидит или же, скорее, от такого слова, как «перспективы». Сегодняшний Пак Чимин ненавидит Пак Чимина завтрашнего так отчаянно сильно, что это жжёт изнутри раскалённым клеймом, заставляет всё нутро от боли кричать, проклинать себя за то, что ошибся, не подумал и просто посмел быть счастливым хоть такое короткое время. Завтра Пак Чимин признает свою низменную, болезненную слабость перед хищником куда более сильным и поднимет белый флаг, отдаваясь в руки того, кто растоптал. Переломится от боли надвое, уже сейчас понимая, что никогда себя не простит, не отмоется, ни за что не забудет ту горечь, что оседает на том, что осталось от сердца, разъедая и те жалкие осколки, что ещё пытаются биться. Эти руки, они такие сильные, такие родные уже. Испещрённые сеткой восхитительных вен, по каждой из которых он проводит дорожкой коротких невесомых поцелуев. Обнимающие его так надёжно и крепко, что впору волком выть от того, как больно ломать себя по частям, но ломать другого, того, кто целиком доверяет — больнее во стократ. Тело его, поддаваясь ласке интимной, стонет сладко и звонко, в то время как душа от боли кричит. Он цепляется ногами за чужую поясницу, обнимает за плечи, силясь быть ближе, запомнить эти ощущения, что будут бить в самое больное впоследствии, впитывая в себя самое трепетное и мучительное: солоноватый вкус чужой кожи, тяжеловатый, но будоражащий ум запах кофе, что присущ Чон Чонгуку. Чон Чонгуку, который обнимает так нежно, а берёт уже не своего омегу так трепетно, что хочется сдохнуть. Чимин, он жалкий до крика. Будь его воля — свёл счёты бы с жизнью, но тогда этот добрый, чистый сердцем альфа точно будет страдать. Будет ещё хуже, чем… Идея Тэхёна, в принципе, не лишена милосердия. Но разве от этого легче? Чонгук во сне доверчиво зарывается носом ему в шею, крепко прижимая к себе. И, возможно, чувствует, сдержать пытается, потому что кто-то из них двоих здесь на грани того, чтобы рассыпаться на все составляющие. Потому что кого-то из них от нервов бьёт судорогой, а из желаний лишь только одно есть: просто сдохнуть, потому что большего он не заслуживает. Чимин осторожно выпутывается из этих крепких объятий, силясь не потревожить чужого сна. Пытается подобрать с пола то, что когда-то его сердцем было, но терпит головокружительное фиаско и позволяет себе лишь только одну незначительную мелочь: нежный, почти не ощутимый поцелуй в лоб. А потом встаёт с постели, отходит на пару шагов назад для лучшего ракурса, берёт с письменного стола Чонгука свой телефон и делает фото. Чон, измотанный после секса, спит крепко и вспышка его не тревожит. Чимин в этот момент ломается пополам окончательно с хрустом костей, что слышится только ему одному.*** sting — desert rose
Что-то не так. Чонгук понимает это в тот самый момент, когда открывает глаза утром и видит на столе записку, написанную мелким чиминовым почерком, с простым содержанием, где «мне нужно было уйти раньше, прости». Чонгук по мере прочтения стоит, сонно выдыхая, трёт кулаком левый глаз, а потом ерошит тёмные волосы на затылке в непонимании, чувствуя нехорошего червячка гадкого предчувствия глубоко внутри. С каких пор Чимин, его Чимин, которого по утрам, особенно, если накануне они занимались сексом, невозможно оторвать от подушки, подорвался ни свет, ни заря? С другой стороны, он же вчера сказал о проблемах в клане. Не уточнил каких, но, судя по всему что-то идёт действительно несколько не так, и теперь Чон не может отделаться от мерзкого, липкого чувства, что что-то неумолимо движется под откос. Ощущения, право слово, отвратительные, и испытывать их ему не нравится от слова совсем. Бред какой-то. Чонгук отправляет Чимину сообщение, где интересуется, всё ли в порядке, и идёт в душ с целью тщательно смыть с себя бередящие душу нотки жасмина. А когда выходит, то видит на экране уведомление того, что оно прочитано, но осталось без ответа, и хмурится, не понимая, что происходит. …Тревога усиливается по мере того, как он идёт по двору школы, а страх за Чимина и его проблемы невольно временно отходит назад под натиском непонимания того, почему школьники окидывают его двусмысленными взглядами и перешёптываются, тихо хихикая. Чонгук даже наушники из ушей вытаскивает и перематывает их в тугое кольцо вокруг ладони, нервно теребя провода, а потом на ходу достаёт телефон и проверяет экран на наличие уведомлений. От Чимина всё ещё ничего. — А ты хорош, Чон! — прилетает откуда-то справа, когда он поднимается по крыльцу. Чонгук останавливается, поворачивает голову в сторону оклика и видит Сухо, что развалился на перилах с остальной тэхёновской шайкой голодных гиен. Вид у всех — плотоядный, надменный, насмешливый: так они выглядели каждый чёртов раз, когда Ви отдавал приказ идти молотить любимую игрушку. И, что страшно, смотрят они сейчас на него так, будто он снова — их жертва. Будто снова просто ждут сигнала к атаке. — О чём ты? — люди вокруг всё ещё смотрят. Мимоходом окидывают его заинтересованными взглядами, кто-то даже ржёт в голос по непонятной причине. — О сюрпризе. Не стоит переть против того, кто объективнее сильнее тебя, Титаник ты ёбаный, — фыркает Сухо, а остальные шавки начитают заливисто гоготать такой охуительной шутке. — Сюрпризе?.. — под диафрагмой сводит от страха, а руки потеют предательски, несмотря на холод. — Именно. Наш Чимин иногда такой затейник! — и вся лестница взрывается хохотом. Смеются все, не только Сухо и его приблудыши, а даже люди из параллели, из классов старше и младше, что идут мимо. Чонгук резко понимает, что не хочет заходить в это здание, но осознаёт вместе с тем, что ему жизненно необходимо сделать это прямо сейчас. Потому что Чимин… Иногда такой затейник? И он срывается с места, лавируя между смеющимися одношкольниками, врывается в двойные двери, чувствуя, как сходит с ума интуиция и сбивается сердце с ритма. Врывается, чтобы замереть. Потому что по длине всего главного коридора, заполненного людьми, расклеены десятки фотографий, которые школьники изучают как экспонаты в музее. Многие при виде него начинают коситься, толкать других локтями — и новый виток громкого смеха бьёт по ушам. Нет, понимает Чонгук отстранённо, подходя на ватных ногах к ближайшей стене, вглядываясь до рези в глазах. Фотография одна и та же, просто размноженная. Телефон падает на кафельный пол из ослабевших вдруг пальцев. Фотография одна и та же. И главный герой этой выставки, изображённый спящим, лежит в постели, будучи абсолютно обнажённым. — Эй, Чон, решил похвастаться тем, как тебя одарила природа? — А Пак-то красавчик! — А то ж! — Я своими глазами видел, как он эти фотки клеил утром! — Ебать затейник! — Чон, а, Чон, а ты себе даёшь присовывать, или только сам свою дубину суёшь во все дыры? И что-то в Чонгуке крошится на блядский кафель в этот самый момент, когда слёзы всепоглощающего унижения обжигают глаза, а он подхватывает с пола мобильный и выбегает из школы вон под гоготание всех окружающих. Осыпается на ступени крыльца ёбаным песком, когда Сухо горланит это своё «герой, ты куда?». Пеплом развевается по воздуху, когда он, задыхаясь, несётся к школьным воротам, лавируя между издёвками. Становится последней инстанцией относительной трезвости рассудка, когда он на полном ходу врезается в Ким Тэхёна, что замер у выхода с видом победителя. Чонгук смотрит на него пару долгих секунд. На эту улыбку, что символизирует собой триумф и господство, и его пронзает такой болью и ненавистью, что невозможно вдохнуть. — Каково это — быть знаменитостью? — интересуется омега издевательски вежливо. Это, кажется, добивает. — Иди на хуй, сволочь! Что-то падает жалкими ошмётками на землю, пока он бежит в сторону метро. Остаётся кровью на полу вагона поезда. Втаптывается в пол лестничной клетки, пока он долбится в дверь квартиры Намджуна, сходя с ума от унижения, боли и слёз, что текут по щекам. — Я не вернусь туда! — рыдает, нет, воет Чонгук в грудь хёна. — Не вернусь, не вернусь, не вернусь! — На хуй эту блядскую школу! — Ненавижу! — Успокойся, слышишь?! — Намджун трясёт его за плечи, уже сидя на диване рядом, и вид у него такой побито-серьёзный, что просто пиздец. — Чонгук, успокойся! — Ненавижу их всех! Намджун смотрит на его опухшее от рыданий лицо очень внимательно. Ждёт, пока истерика потихоньку сама собой сойдёт на нет, оставляя после себя только одышку и всхлипывания, а потом вздыхает тяжело и роняет наковальней в пространство меж ними двумя: — Тебе нужно закончить учёбу. — Нет, — трясясь всем телом, отрезает Чонгук. — Я не могу. Я не могу… Не могу… Хён снова молчит. Губу закусывает в задумчивости, а потом качает головой и отходит с телефоном в руке в другую комнату, откуда выходит уже совсем скоро и изучает младшего с непередаваемой мрачностью. — Собирайся. — К-куда? — из-за очередного всхлипа выходит с заиканием. Намджун глаза прикрывает. Делает глубокий вдох, выдыхает длинно и непомерно тягуче. А потом выдаёт: — Познакомлю тебя с моим семейным ремеслом. …Что-то остаётся лежать у входа в невзрачное двухэтажное здание, как только Чонгук переступает его порог и видит людей, что смотрятся один другого опаснее: татуированные до самой макушки, с бритыми головами и злыми глазами, они впиваются в него режущими взглядами, а тот, что стоит в центре небольшой комнаты, наполненной преступного вида элементами, и, Чон знает — является намджуновым отцом, склоняет голову к плечу, молча изучает пару секунд, а потом изрекает своё: — Ну, посмотрим, что можно с тобой сделать, Чон Чонгук. Это что-то, что испускает дух, глядя в небо — ни что иное, как человечность Чон Чонгука, потому что, знаете, V — это значит «победа».THE END OF ROUND ONE. 1:0