halsey feat. quavo — lie
Пиздец. Горячие струи льются на голову, стекая по истерзанному телу, сплошь и рядом покрытому кровоподтёками, но на это насрать: он сам так хотел, он стоял на коленях с чужим членом в глотке и жалко скулил, глядя на Хосока снизу вверх, немо умоляя подчинить, сделать больно, а Хосок, он очень хороший любовник и все намёки понимает с первого раза, поэтому дважды его просить не приходится. Пиздец. Сперма стекает по бёдрам, размазывается по коже и уходит вниз на кафель, увлекаемая водой. Но и здесь его альфу не в чем винить: Тэхён глотку сорвал со своим этим «кончи в меня», «пожалуйста, кончи», «я хочу тебя в себе» и всякое такое, что сладкое с нотками надрывной горечи, когда человек от страстной агонии сходит с ума. Хосок всё сделал так, как Ви того пожелал, брал его грубо и не на нём лежит ответственность за порванный сфинктер и щипучую боль множества мелких ранок по радиусу. Пиздец. Тэхён хотел так сильно, чтобы ему сделали больно — он никак не может этим пресытиться. Никак не может нащупать тот самый порог, когда будет достаточно, будто его и вовсе нет. Нет ничего зазорного в том, чтобы ловить кайф от того, как тебя мучают, тем более, если ты, кажется, сам того заслужил. Ты никогда не был кем-либо любим, ты сам только и можешь, что пытать и калечить других, тебе неведомо чувство глубокой искренней дружбы. Ты можешь лишь пользовать, так почему же кто-то не может пользоваться тобой, тем более, что это — единственный формат отношений, который тебе доступен на протяжении всей линии жизни? Пиздец. Тэхён почти задыхается в горячем паре, прикрыв глаза и привалившись к контрастно холодному, ещё не нагревшемуся кафельному покрытию стены. Разобранный по частям, почему-то бесшумно, но надрывно рыдающий, размазывает по лицу слёзы и силится громко не всхлипывать — услышит. Непременно услышит, спросит, что произошло такого, что так из колеи выбило, а честного ответа никогда не получит: он ударит по его самолюбию и похоронит клан Ким к хуям собачьим, потому что гордость ни одного нормального человека этого переварить нормально так и не сможет, а Тэхёну больше будет нечего добавить. Нельзя сформулировать эти свои ощущения в слова так, чтобы они звучали максимально правильно, но не бредово. Так, чтобы их понял Хосок и не выкинул на улицу в чём папа родил, потому что это его, Тэхёна, семья заинтересована в союзе с Домом Вон, но никак не иначе. Хосоку это просто… приятно, и его нельзя осуждать: теперь его омега, он красив, неординарен и чертовски умён. И несчастен с ним рядом. Пиздец. Тэхёну, наверное, никогда в жизни так больно не было. Когда душу разрывает на кровавые части, а дыра в груди, она огромна настолько, что просто по стене съехать и сжаться в клубок, силясь остановить поток чёрного, что идёт аккурат из его блядского сердца. Потому что в нём больше нет ничего, кроме такой острой зависимости, что ядовита, такой извращённой привязанности, что калечит рассудок, такой яркой, очевидной привязанности, что просто ломает пополам и по полу раскатывает. Тэхён ребро ладони закусывает, на боку лёжа, чувствуя себя гадким и жалким. Игнорирует сотрясающуюся в рыданиях грудь, немного умирает и здесь уже не может воскреснуть. Ему даже моргать страшно, потому что если закрыть глаза на мгновение, в черноте отчётливо проступает одно только лицо, застывшее, с глазами, полными холодной, всепоглощающей ненависти, то, что калечит просто потому, что живёт. Когда-то это лицо было его любимой игрушкой, но сегодня, он понял, всё изменилось, и теперь разменная монета, она здесь только одна — и это он сам. Он здесь единственный, кто с ноги разрушил карточный дом человеческих взаимоотношений, а теперь сидит, в крови выпачканный, и не понимает, как собрать его воедино и, что более важно — как собрать по кусочкам себя самого. То, что внутри, оно разъедает. Рвётся наружу, гниёт изнутри, это хочется вырвать из собственного тела своими же пальцами. Это нечто непонятное, всепоглощающее, не знающее пощады и жалости, оно приправлено насмешкой с этим раскатывающим гласные «отличное приобретение», «красивая игрушка», «надеюсь, она станет Вашей любимой», в то время как, он знает, он видел, когда тёмные ледяные глаза смотрели на Чимина, то в них были эмоции настолько сильные, что на лице отражались. Будто простил. Десять лет боли прошло, а Чимин всё равно впереди, хотя не делает для этого совсем ничего, в то время как Тэхён давится желчью, захлёбываясь в собственной злобе и хочет свои пальцы сомкнуть на шее человека, который не виноват, который во имя спасения младшего брата поддался правилам игры завистника, которого считал своим другом всю жизнь. Тэхён жалкий. Но Тэхёна трясёт только от мысли, что Чонгук, вот он, стоит в шаге всего, но не боится. Не его больше. Он не думал об этом все эти чёртовых десять лет — эти десять лет он не думал вообще, но стоило один только раз увидеть его, как выстраданное, непонятное, чёрное чувство захлестнуло с головой, потопило в себе. И здесь очевидны только две вещи. Первая, она ясна как день: Ким Тэхён ненавидит Чон Чонгука так сильно, что его готово вырвать этим всепоглощающим чувством и болью, ядрёным её концентратом, что по консистенции схож с серной кислотой. Вторая, она черна и удушлива, и принять её к сведению было очень сложно, почти невозможно. Ким Тэхёну как воздух нужен Чон Чонгук. Любой Чон Чонгук. Всегда был нужен. Ви скулит, поджимая колени к груди и прикусывает руку до крови, лишь бы только не закричать от всепоглощающей ненависти, что вперемешку с ненормальной зависимостью. Пиздец.***
Это провал. Проигрыш по всем фронтам, сука, потому что таких людей за двадцать пять лет жизни Чимину встречать ещё не доводилось — и не доведётся, очевидно, с учётом того, что приём был аж неделю назад, а он до сих пор не может прийти в себя, а теперь вот сидит дома в кресле, губу закусив, и пьёт соджу, не удосужившись даже в стопку налить, рассеянно выхватывая взглядом детали интерьера собственной спальни. Даже не то чтобы очень расстроенный, просто… в шоке. Даже не так: в непонятной прострации, что сопутствует капитальному ахую. Юнги… странный. Нет, он не просто странный, он, сука, вообще ни на кого не похож. Они в тот вечер налакались вдвоём, как бродячие коты — молока, и у них в рамках их маленького клуба алкоголиков могла бы быть тысяча и одна возможность пойти на куда более любопытное сближение, если бы босс клана Мин хоть как-то на намёки Чимина… реагировал. Просто реагировал, а не вот это вот всё, когда Пак хлопает глазами, эффектно откидывая голову назад и улыбаясь хитро, а Юнги смотрит, хмурясь, с пару мгновений, а потом хлопает по спине со словами «да, братан, дела, у меня тоже шея затекает так, что просто пиздец». Когда они решили пойти, пардон, в туалет с целью справить нужду, Чимин недвусмысленно вжал Юнги в стену, скользнув рукой к кромке чёрных джинс, но альфа его только за плечи взял и выровнял аккуратненько, сопроводив это сокрушённым: «ну ты и нажрался, чувак, раз стоять не можешь, может, с тобой сходить, тебе хуй подержать?» — и сказано это было с той самой суровой братской заботой, что омега бы там однозначно прослезился от умиления, если бы не вспотел от удивления, глядя на этого тугодума во всю мощь своих глаз с голубыми линзами. Апогеем стал задний двор. Они вышли курить, и Юнги мысленно получил в его голове пару десятков тысяч очков за то, что не начал эту тираду с «тебе же ещё рожать», «приличные омеги не курят» и всякое такое. Просто протянул ему пачку, а кто такой Чимин, чтобы отказываться, и поэтому пару затяжек они оба занимались тем, что силились стоять рядом, а не посыпаться друг на друга, создавая эффект домино, и пырились на занимающийся в саду рассвет. А потом Чимин подался вперёд, а Юнги неожиданно схватил его за запястья, и сердце блондина затрепетало в предвкушении триумфа, но альфа только воскликнул: «подожди, чувак, а где мои бляди, блять?!». Где-то на этом моменте Чимин понял, что отец его из дома выгонит. Это осознание пришло не резко, спонтанно, а вполне себе осознанно и ясно, как молния в безоблачном небе. Просто это Мин Юнги, которого то ли в детстве головой вниз роняли, то ли просто немножечко конченный, потому что бросил его на крыльце и побежал искать своих шлюх. А потом Чимин вошёл внутрь и застал босса клана Мин страстно сосущимся с одним из приведённых им омег, испытал острый укол разочарования, сам над собой посмеялся и вызвал себе такси. И дело было вовсе даже не в том, что Юнги чего-то там с ним не хотел, Пак уже научился раскусывать сильный пол, потому что, чёрт возьми, да, всех их можно легко заставить думать членом. Просто конкретно этот альфа, он будто бы настолько на другой волне, будто бы настолько не рассматривает Чимина как омегу, что просто… не понимал, что к нему катят. Реально. Не видел. Просто этот факт пролетел мимо мятноволосого как-то стремительно быстро, что он даже не успел среагировать. Ночью той Чимин спал отлично, а на утро блевал, как сука последняя. И вот он сидит, пьёт соджу и всё ещё проворачивает в голове сложившуюся ситуацию, что проста до безумия: ему пиздец. Повезло, что у Тэхёна с Хосоком сложилось, а это значит, что кланы не в таком капитальном дерьме, в каком могли бы оказаться. Но с Тэхёна станется наломать дров, и запасной вариант должен быть, просто обязан. А он Юнги даже свой номер телефона не дал, потому что тот даже не попросил, а навязываться — это упустить жертву из рук сразу же. С другой стороны, чертовски сложно упустить из рук то, что туда и не попадало, сука, в силу природного идиотизма. Чимин с усталым вздохом откидывается головой на спинку кресла и делает ещё один глоток соджу из маленькой зелёной бутылки. Мыслями невольно плывёт к Чонгуку: понял ли? Простил или нет? Вряд ли. Такое, наверное, не прощают: по крайней мере, сам Пак бы себя никогда не простил. Но он постарался донести до главы клана Чон правду, что берёг за пазухой чёртовых десять лет, он сделал всё, что мог и… его отпустило. Будто действительно гора с плеч свалилась и захотелось снова дышать, а жизнь заиграла вкусом и красками. В конце концов, сегодня пятница, а Тэхён ещё не замужем.Jimin: Carpe diem! Тае: Сегодня? Jimin: Почему бы и нет? Пятница же. Тае: Можно попробовать. Хотя я уже сказал Хосоку, что ты приедешь ко мне и мы будем торчать так близко, но так далеко от наших любимых отцов. Jimin: Ты даже не спросил меня! Мой отец у вас? Тае: Я знал, что ты за любую движуху. Ага. С охраной и всяким таким. Дела важные решают, видал? Jimin: Короче, мы в клуб едем? Тае: Собираюсь в темпе вальса и уже через час буду у тебя, свет жизни моей.
*** cinematic — fly
Тэхёну очень нравится ночная жизнь. Та самая жизнь, где никто не может разглядеть толком даже твоего лица в полумраке десятков клубов, идя по наитию, реагируя на твои флюиды своими собственными. Тэхёну очень нравится ночная жизнь. Здесь он — как рыба в воде, никому не известен, свободен и делает то, что любит так сильно — падает на социальное дно, крепко держа за руку лучшего друга, которого любит так сильно, что ненавидит всем сердцем. Тэхёну очень нравится ночная жизнь и все вытекающие (и в прямом смысле этого слова) последствия этих бурных времён суток, когда мгла плавно перетекает в серое утро. Здесь он не Ким Тэхён, не тот самый Ви, он просто… Человек? Но теперь, отныне и во веки веков, он ограничен. На его шее — метка, что придаёт сливочному ликёру запах мяты, а бёдра в уродливых синяках, и он каждый любит отдельно и трепетно. К нему никто не подойдёт, а если разденет — то ужаснётся и бросит, как мусор. Потому что Тэхён, он мусор и есть. Дешёвая, пёстрая, привлекающая внимание обёртка с ядовитой, прогнившей начинкой — попробуй и сдохни в муках, и ни одна скорая тебе не поможет, если в тебе нет того самого иммунитета, что есть у… Он морщится. Нет, не будет думать о Чонгуке снова — не в этот чёртов вечер, он и так поломан и постепенно развевается пылью по ветру. Сегодня Тэхён отдастся текиле и музыке, он даже телефон дома оставил, чтобы никакие Чон Хосоки не портили его прекрасное времяпрепровождение. Его личную порцию Пак Чимина, пьяного Пак Чимина, который, улыбаясь, танцует прямо напротив, склонив голову к плечу с самым томным выражением лица — чистое воплощение секса с его грацией и поволокой в голубых глазах. Тэхён улыбается — тоже пьяный, не сильно, но в той самой стадии, когда мысль перескакивает с одной на другую, а мир готов покориться. Снова касается нервно-привычным жестом чёрной линии повязки на лбу, но та на месте и держит чёртовы волосы. Он знает, что он тоже красив: видит это в глазах своего лучшего друга. Почти так же пластичен и наверняка бы на них уже рой самцов послетался, если бы не одно но: резкий запах мяты, что отпугивает. Но кому нужны альфы, боже? Чимин обхватывает его лицо своими аккуратными пальцами, смеётся пьяно и раскрепощённо, но его звонкий смех тонет в музыке. Тэхён чувствует запах текилы и отдушку лайма и соли от чужих губ: таких полных и чувственных, что не ясно ещё, почему вовсе не заняты. Тэхён целует Чимина со всем жаром и страстью, пьяно смеётся в его чёртов охуительный рот, а Пак на поцелуй отвечает — и тоже ржёт неадекватно и нервно, не прекращая соблазнительных движений бёдрами. У Тэхёна по подбородку — слюны ниточка, а в голову бьёт неясной эйфорией: будь он чёртовым извращенцем и не находись на пороге такого важного решения, как супружество, непременно бы занялся с Чимином жарким сексом по дружбе. Но, а так — просто целует. Просто кайфует. Просто делает себя чуточку мокрее сзади, а ширинку — чуть твёрже, чем нужно, позволяя блондину коснуться пальцами своего члена сквозь джинсы и, не разрывая поцелуя, сжать своё возбуждение. Более того — толкается навстречу, тихо выстанывая что-то несвязное в этот порочный, аморальный поцелуй, который сносит башню. Есть что-то прекрасное в том, чтобы ласкать друг друга в абсолютной темноте и толпе, страстно целуясь. Включите свет: здесь два пьяных омеги, один другого извращённее, страстно занимаются петтингом, здесь есть, на что посмотреть. Тэхён обнимает Чимина за шею, прижимается плотно, чувствуя, как мокнет сзади, и почти что хрипит, когда чувствует осторожные поглаживающие движения на своей пояснице, а затем — как и эти резвые руки осторожно просовываются под кромку джинс и резинку боксеров, туда, где жарко, пахуче и вязко прямо сейчас. Его трясёт всего, когда Чимин, целуя в шею, прижимаясь всем телом, входит в его сейчас густо смазанный и растянутый после Хосока проход двумя пальцами. Тэхён стонет в этот пошлый рот развязно и наверняка очень громко, потому что чувствует губами отголоски вибрации. И пока Пак там, внизу, орудует своими невозможными кистями, тянется своей рукой и сам проникает ладонью Чимину в джинсы спереди, обхватывая так, как может, горячий, сочащийся смазкой ствол. И нет ничего круче, чем чувствовать, как блондина коротит от такого простого движения. Нет ничего круче, чем падать вниз вместе, туда, где никто не сможет помочь. Тэхён будет в аду гореть, но ему наплевать абсолютно. Тэхён и Чимина туда тащит, вроде бы как, но это очень спорный момент: ещё непонятно, кто из них является тем самым тяжёлым камнем, что тянет на дно, но, определённо тонут вдвоём. Всегда вдвоём, держась за руки. …Чимин скулит жалко и ускоряет толчки в ладонь, шумно дыша прямо в губы своего лучшего друга. Эти чёртовы пальцы сжимают его член очень сладко, а Ким рычит большой кошкой, да и сам падает в бездну, теряясь в ощущениях прикосновения одного чувствительного тонкого слоя кожи к другому. Вся его рука, она перепачкана в смазке, но оба ствола друг друга плотно касаются, а если опустить глаза вниз, то можно залипнуть на то, как морщится крайняя плоть в том участке, что ближе к налитым кровью головкам. — То, что мы делаем — это пиздец, — нервно шепчет Чимин, задыхаясь. — Мы никому не расскажем, — обещает Тэхён, стонет особенно громко и кончает с последним рывком, увлекая блондина в ещё один поцелуй, что становится и для него точкой невозврата: Пак вскрикивает в чужие губы своим высоким, чувственным стоном, и на ладони чувствуется ещё одна струйка тёплого. — Падать, так вместе, Чиминни. — Ага, — отвечает блондин, отстраняясь и заправляя член в боксеры. — Только давай больше не будем повторять, как бы пьяны не были, идёт? — Идёт, но согласись: это было горячо. Пак смеётся нервно, протрезвев на свежем воздухе, и мельком оглядывает мусорные баки в переулке за клубом на предмет таких же, как и они, извращенцев. — Да, чертовски горячо, — и неожиданно морщится, когда раздаётся телефонная трель из заднего кармана джинс. — Час ночи, кому что надо? — и, достав смартфон, удивляется. Тэхён смотрит на экран и тоже остаётся крайне удивлённым. С чего бы личному охраннику его отца, Вонмину, звонить Чимину на сотовый? — Поставь на громкую, — говорит. И блондин, кивнув, подчиняется. — Вонмин-щи? Что-то случилось? — Чимин-щи! — голос у охранника — предыстерический, и есть в нём что-то такое, что пускает по загривку не мурашки, но целый табун. Потому что на заднем плане, там, в особняке Ким — мучительные крики людей и звуки стрельбы. — Тэхён-щи с Вами? — Да, он со мной, Вонмин-щи, что происходит?! — голос у Чимина на крик срывается, а сам Ви цепляется пальцами за ткань простой чёрной футболки на его острых плечах. — Чимин-щи, Тэхён-щи, не возвращайтесь домой! — кричит Вонмин в трубку надрывно. — Они убьют всех здесь! Ваши отцы мертвы, бегите! Бегите, пока он вас не наш!.. Ещё один звук выстрела прерывает его жаркую, испуганную речь. У Чимина руки дрожат явственно, он хочет было трубку бросить, но Тэхён поднимает вверх указательный палец, хоть и сам сейчас на грани того, чтоб поседеть. Потому что в динамике слышны медленные шаги. А потом кто-то там, в особняке, берёт в руки телефон и просто: — Тэхён-щи, я знаю, что вы оба меня слышите, — говорит Хосок, и голос его, такой рокочущий и спокойный, леденит душу. — Я просто хочу напомнить тебе, что теперь ты принадлежишь мне, а я своего не упускаю. Поддавшись истерике, Ким сбрасывает вызов.