***
Чем дальше они уезжали, тем спокойнее становилось на душе. Намджун молча слушал его сбивчивое бормотание, сдобренное нервным кашлем, и не отрывал взгляда от асфальтной полосы, что извивалась к темнеющему горизонту — только лишь раз на полном ходу достал пачку сигарет и прикурил, придерживая руль коленом. И вздрогнул, когда Чимин во всех подробностях рассказывал об инциденте у корпуса младшей школы, ничего не утаивая. Но ни слова не проронил, ни разу взглядом не мазнул по омеге, который наконец-то получил возможность рассказать всю свою эту историю в красках — не жалуясь, но объясняя. — Я не хочу сказать, что я поступил правильно. Просто если бы тогда я что-то Чонгуку объяснил, он бы ни за что меня не оставил, а я бы ни за что от него не отказался. Я любил его. Тогда, давно. Очень любил, как может любить пятнадцатилетний подросток, который ни о чём не думает и верит, что большое светлое чувство всё победит. Не победило. А Тэхён… он раньше был хуже. Я не знал, чего ожидать, — этим Чимин заканчивает свой сбивчивый рассказ уже на самой трассе, что увлекла от столицы на приличное расстояние. Намджун губы поджимает, а потом только вздох себе позволяет измученный. — И всё же ты остался с ним. — Навсегда с ним, хён, — давит из себя Пак, глядя в окно. — Как бы грустно это ни звучало, он мне ближе родного брата, того самого, чью жизнь я когда-то сохранил. Я уже не умею по-другому. Как и ты. Ты тоже не умеешь быть далеко от Чонгука. Альфа фыркает едва слышно, а как только тормозит сразу за машиной впереди, вовлекая их автомобиль в небольшой затор, протягивает руку и ерошит чужие светлые волосы, что флэшбеком относят Чимина к моменту у метро и ко многим другим — тоже, на самом-то деле. — Несчастный ты человек, Пак Чимин, — роняет задумчиво Намджун, снова мягко стартуя. — Несчастный и запутавшийся. И светлый. Ты не заслуживаешь всего этого, потому что это не твой мир. Мне жаль. — Мне не нужна твоя жалость, — парирует он, даже не находя в себе сил на то, чтоб ощетиниться. Слишком устал, а в этой машине, что на плавном ходу, с сильным альфой рядом, что является гарантом его временной безопасности, обволакивающим запахом корицы, неожиданно легко и спокойно: всё напряжение резко схлынуло, оставляя после себя только мерзкого червячка нервозности перед неизвестностью. Потому что Чонгук. Потому что больно, и рана кровью сочится, хотя уже куда меньше. Намного меньше. Хоть бы выслушал до самого конца, господи. — Верно. Тебе нужна моя помощь. Помощь в том, чтобы впоследствии тебе её же оказал один наш общий знакомый, верно? — и правая рука дома Чон подмигивает, вгоняя омегу в смущение, а потом становится серьёзным. — Он простил тебя, Чимин-щи, — Чимин вскидывает голову, чувствуя в груди лёгкий трепет облегчения. — Простил, но ты даже можешь не рассчитывать на то, что он наступит на старые грабли. — Я и не думал, — в горле сухо. — Это было бы неправильно… начать всё это. Снова. Два раза в одну реку не войдёшь. Я имею в виду… — и омега вздыхает прерывисто, а потом качает головой. — У меня к нему нет ничего, как и никаких злых помыслов тоже нет. Я просто хочу сбежать, хён. Просто хочу выжить. Мне не нужны богатство и слава, он может забрать всю мою наличку, потому что это, пожалуй, всё, что у меня осталось, — из груди рвётся негромкий смешок. — Мне даже предложить вашему клану нечего. У меня ничего не осталось: всё наследство ушло к Чихёну, а Чихён, он… не здесь. — Я просто хочу, чтобы ты знал о том, что можешь даже не пытаться, — Намджун сворачивает с трассы направо, на ещё одно асфальтовое ответвление, а потом мажет взглядом и добавляет: — Спи. По старой дружбе тебе сообщаю: ты выглядишь отвратительно. Пока что тебе не о чем переживать. Я точно не собираюсь выкидывать тебя на ближайшей обочине. Поволнуешься перед дверями его кабинета, когда я пойду говорить ему о том, что у нас гости. — Ты ему даже не сообщил, куда едешь? — уже отяжелевшим языком интересуется Пак: по ощущениям, в глаза будто песка насыпали. — Мне, что, семь? Или он мой папуля? Я уж даже не знаю, кто из нас подтирает друг за другом. Спи, я сказал. Самое интересное только начинается. Чимин не считает себя в праве отказываться от подобного предложения и с усталым выдохом позволяет себе прижаться лбом к прохладному стеклу и провалиться в глубокий сон просто мгновенно: Намджун и его коричная атмосфера уюта, что распространяется на весь кожаный салон, располагают к этому как ни к чему другому.halsey — control
…Страшно. Чимин сидит, вцепившись в джинсу на коленях пальцами, и, кажется, не дышит, силясь отвлечь себя дорогой обстановкой интерьера в широком холле с благородно-зелёным роскошным ковром на тёмном покрытии пола. Всё здесь кричит о роскоши: и массивные двери с позолоченными ручками, и в тон полу обитые деревом стены, и даже тяжёлые подсвечники, явно сделанные на заказ. Даже это треклятое кресло из чёрной кожи, на котором он не сидит, а откровенно елозит, чувствуя себя в этой спокойной, тяжеловатой атмосфере лоска несколько лишним в своей этой чёрной маске, оттянутой на подбородок. Мимо было проходит стройный молодой альфа с дорого окрашенными в светлый волосами, но тормозит и, склонив голову, изучает с ног до головы. Выглядит юным и уверенным в себе, пусть и немного аляповатым с его большими ушами и искорками в глазах, но что-то подсказывает Чимину, что он старше на пару-тройку лет: за этими самыми искорками скрывается небывалая серьёзность, какая присуща людям, что долго варятся в котле боли и насилия. Он видел подобных: они чаще всего входили в состав личной охраны его отца. Серьёзные люди с, вроде бы, несерьёзными шутками, но готовые в любой момент выхватить из-за пазухи пистолет и выстрелить тебе в лоб, не раздумывая, как только ты покажешься им агрессором. Такие люди, на самом деле, они куда страшнее, чем тот же изнеженный Тэхён, что при деньгах. Они идут вслед за холодным расчётом, собственными принципами и непоколебимой верой в то, что считают правым. Чонгук, очевидно, очень тщательно подошёл к отбору людей, а так же, вероятно, может быть прекрасным оратором, или же, быть может, уже не единожды доказал им всем, что он заслуживает того, чтобы за ним слепо шли и ему подчинялись. Нельзя в таких случаях говорить о везении: оно неуместно, потому что тяжело набрать подобный контингент, но куда сложнее удержать его подле себя. Здесь только… искусство. Здесь только безоговорочное животное доминирование. — Пак Чимин, — произносит альфа, всё ещё глядя на него с интересом. — Любопытно. — По мне, так не очень. Я совершенно непримечательный, — отвечает Чимин, глядя ему прямо в глаза: зрительный контакт, он всё же безумно важен для подкорки, и он не собирается показывать кому бы то ни было здесь, что он готов прогнуться или сломаться — этот десерт приготовлен с любовью, заботой и со всей душой только для одного человека, что сейчас находится за дверью, в которой скрылся Намджун. — Что не помешало Вам стать определённого рода знаменитостью, — роняет незнакомец. — Моё имя Бэкхён. Примите мои соболезнования. — Благодарю, Бэкхён, — Пак кивает и снова переводит взгляд на чёртову дверь, из-за которой не доносится ни одного звука. С другой стороны, если бы Чонгук неожиданно решил бы застрелить свою правую руку за подобную вольность, Чимин бы это услышал. Наверное. — А где Ваш друг? — задаёт Бэкхён новый вопрос. — Друг? — Ким Тэхён. Как я слышал, вы неразлучны. — Не имею ни малейшего понятия, — отрывисто чеканит омега и сглатывает нервно, потому что, действительно, а где его друг? Всё ли в порядке с ним? Какие мысли мучают его несносную голову? Придумал ли, к кому обратиться за помощью? От Сухо толку будет, как от козла молока, дочерняя ветвь клана Ким будет напрямую зависеть от нового главы, что станет у руля. Вопрос только в том, кто это будет. Чон Хосок? Мин Юнги? Или же Чон Чонгук? Кто выгрызет себе столь лакомый кусочек? Дверь открывается медленно, и Чимин холодеет, кажется, даже сердцем: то пару страшных мгновений опасно не бьётся, а потом снова заходится в стуке, столь учащённом, что дышать тяжело становится. Но вид у Намджуна, что показывается на пороге, удовлетворённый донельзя. — Босс готов поговорить с тобой, Чимин-щи. Сейчас всё решится. — Хорошо, — и омега встаёт на деревянных ногах и делает пару шагов, после чего оборачивается на нового знакомого и кивает в знак прощания. — Приятно было познакомиться, Бэкхён. — Взаимно, — улыбается альфа самыми кончиками губ, несколько предостерегающе глядя на фыркнувшего Намджуна, но Пак разбираться с этим всем явно не горит особым желанием. Просто подходит к самому порогу, ждёт ту злосчастную секунду, пока хён даст ему возможность пройти, и идёт к зверю в логово. Логово, что предстаёт глазам удивительных размеров кабинетом. Первое, на что падает глаз — стеллажи, множество стеллажей с книгами, что ровными рядами пестрят всевозможными корешками. Книги, о которых заботятся, которые любят, лелеют и берегут: ни пылинки, ни единого рваного переплёта, всё довольно строго, со вкусом и находится за добротными стеклянными дверцами. Да и, в принципе, вся эта комната кажется куда более аккуратно обжитой, чем все помещения, что довелось омеге увидеть по дороге сюда, на второй этаж величественного особняка с белыми колоннами на крыльце: будто именно здесь происходит история. Хотя, почему же будто: сейчас он стоит на пороге комнаты, где решаются наверняка самые важные клановые задачи. Недаром, наверное, Чонгук разбил помещение на две зоны: среди бесконечных стеллажей находится место и трём креслам с диваном из хорошего качества тёмно-коричневой кожи, и резному низкому кофейному столику, на котором сейчас покоится аккуратная белая пластиковая коробочка с медикаментами; вторая же, очевидно, рабочая: большой, даже визуально неподъёмный стол завален аккуратными стопками бумаг справа и слева, чтобы дать место дорогому ноутбуку посередине. Дракон сидит в кресле, поставив татуированные локти на стол и положив подбородок на сцепленные в замок руки. Смотрит, слегка наклонив голову, изображая вежливое любопытство, а потом молча кивает на кресло, что стоит подле стола, очевидно, для вот таких вот визитёров, и Чимин идёт к нему покорной овечкой, садится аккуратно и боится дышать глубоко, хотя воздуха не хватает категорически: кофе. Запах хорошего, дорогого кофе, запах роскоши, богатства, возможностей, силы, он дурманит рассудок, воли лишает. Перед таким Чонгуком хочется лечь и поцеловать носок дорогого ботинка. Таким Чонгуком хочется только восхищаться издалека и лишь тихо поскуливать — более тесное взаимодействие рискует вызвать в душе жертвы чувство собственной абсолютной никчёмности. Чимин не хочет думать о том, что когда-то любил всё того же Чонгука, но только иного: тот Чонгук, он был тёплым, уютным. Его кофейный запах не резал рецепторы острым ножом, в него хотелось завернуться, а в природной его робкой силе, что не осознавалась даже, можно было без зазрения совести греться, чувствуя себя защищённым от всех невзгод. От того Чонгука умереть не хотелось. Он не хочет думать об этом, как и не желает принимать во внимание тот незатейливый факт, что именно его поступок стал катализатором того, чтобы тот его мальчик с железным стержнем, что с верой в лучшее был с его нежной трепетностью и всепоглощающим чувством, переломился из-за того предательства пополам и восстал в итоге с новым остовом, что из титана. Просто потому, что при таком раскладе Чимин разрыдается прямо здесь и сейчас, а ему нельзя. Ему просто нужно донести до этого человека, что ему нужна помощь после всего того, что он сделал. Что он просто хочет жить. — Привет, Чимин, — голос Чонгука, он обволакивающий. — Намджун, оставь нас. — Без проблем, босс, — и последний шанс на спасение кидает на него полный сочувствия взгляд, что говорит «ну, крепись», и выходит за дверь, повергая помещение в тишину, которую Чимин стремится нарушить весьма нескоро, а глава клана Чон терпеливо ждёт, пока омега соберётся с силами. — Привет, — выходит хрипло и спотыкаясь связками о каждую гласную. — Ты хотел, чтобы я тебя выслушал. Я весь внимание, — Чонгук откидывается на высокую спинку кресла из кожи, ведя затёкшими плечами. Не напряжён, но наготове, а Чимин невольно отмечает, как перекатываются литые мышцы под простой белой футболкой. — Я уверен, что ты уже осведомлён о моём положении, — Пак вздыхает прерывисто. — И ты не идиот, Чон Чонгук. Ты знаешь, о чём я хочу тебя попросить. — Да, ты абсолютно прав. Знаю. Есть ли у тебя нечто весомее твоего искреннего раскаяния за прошлое? То самое, что заставит меня хотя бы задуматься о том, чтобы предоставить тебе защиту? В конце концов, ты сейчас являешься весьма лакомым кусочком в войне кланов. Чимин тихо смеётся, губу закусывая. Отводит взгляд, мажет по дорогому декору глазами, а потом находит в себе силы прыгнуть в ледяную воду и переводит глаза на Чонгука, устанавливая с ним зрительный контакт. — Я не вижу в себе ни толики лакомого. Мне нечего предложить тебе, кроме честности. У меня ничего нет, кроме меня самого и около миллиона вон наличкой. Я не являюсь наследником Дома, Чонгук. — Но ты являешься лучшим другом наследника клана Ким. Ты можешь стать великолепным рычагом давления для Чон Хосока на него. — Ты видишь рядом со мной Тэхёна? Я тоже нет. Мы разделились. Я никак не могу связаться с ним. Чонгук молчит, губу закусив, а Чимину больше и добавить-то нечего, и судьба его, она в чужих руках. И не то что бы он привык к тому, чтобы распоряжаться ею самостоятельно. — Если ты выгонишь меня прямо сейчас, я пойму, — наконец, говорит тихо, а альфа вздрагивает и смотрит в упор. Чимин этого не выдерживает — отводит глаза вниз, упираясь взглядом в сцепленные нервно собственные пальцы и продолжает: — Я бы себя не простил. Но, думаю, ты уже понял причину моего поведения десять лет назад. Не просто так Намджун был здесь так долго, верно? Тишина давит, и Пак вскидывает лицо, не удерживаясь от рваного выдоха, и неожиданно вздрагивает: лицо у босса клана Чон настолько открытое в это мгновение и на нём зафиксировалась маска такой острой боли, что сердце щемит, отбрасывает обратно во времени туда, в школу, когда всё было плохо, но переливалось яркими красками первой влюблённости, от которой ничего не осталось кроме сладкого послевкусия от дорогих сердцу моментов. Лицо Чонгука в эту минуту, оно такое родное, такое знакомое, живо эмоциональное и будто не было всех этих лет и опрометчивых поступков, ошибок и ненависти к себе. Хочется руку протянуть, коснуться, разгладить морщины, обнять, прижать к себе и шептать это своё глупое: «мне жаль, мне так жаль, что так вышло». — Мне было больно, — наконец, говорит Чонгук, и Чимин чувствует, как текут по его щекам дурацкие слёзы. — Мне было так больно, когда ты поступил так, как поступил, но от чего ещё больнее, так это от того, что ты так и не объяснился впоследствии. У тебя было десять лет, Пак Чимин, а ты даже не попытался, потому что тонул в ненависти к самому себе: не похож ты на подлого человека и им не являешься, а слухи о твоём поведении даже до глухого дошли. Я столько лет терзался вопросами о том, за что ты поступил так со мной, почему причинил мне такую боль, но ответа у меня не было, и только сейчас, Чимин, спустя десять лет, когда тебе больше не к кому пойти, я узнаю правду и в моей голове складывается мозаика. Ты думаешь, это справедливо? Ты полагаешь, что я заслужил? Почему ты посчитал, что будет лишним мне всё объяснить? Я бы понял, Чимин. Я бы всё понял. — Если бы я не оттолкнул тебя тогда, ты бы никогда меня не отпустил, Чон Чонгук. Мы бы ничего не придумали, понимаешь? — глаза жжёт, но не смотреть невозможно. — А теперь ты свободен. Десять лет уже как свободен от чувств ко мне, а сейчас с тебя свалился груз вопросов о прошлом. Я могу бесконечно извиняться за это, но разве поможет? — Не поможет. — Я тоже так думаю. Чонгук выдыхает прерывисто, захлопывается, но всё же оставляет щелку в двери, через которую можно разглядеть какие-никакие, но эмоции. Чимину больше нечего добавить, совсем, окончательно, и это вовсе не та ситуация, где можно задавать наводящие вопросы, поэтому всё, что ему остаётся — это только ждать решения того, кто стоит выше в пищевой цепочке. Просто ждать вердикта. Но даже если Чонгук его пошлёт сейчас к чёртовой матери, то это нестрашно. По крайней мере, когда Чимина найдёт Хосок и убьёт, не медля ни минуты, его совесть будет абсолютно чиста. Глаза цвета горького шоколада пронзают насквозь. Сердце омеги замирает в покорности судьбе и воле этого такого сильного человека. — Я предоставлю тебе защиту Чимин, но только до тех пор, пока Хосок маячит большой проблемой на горизонте. Как только он станет неопасен, ты будешь лишён защиты над головой, но я дам тебе денег на то, чтобы покинуть страну. Ты не будешь частью клана Чон, потому что тебе здесь нет места, — говорит, наконец. — Но пока что ты будешь целиком от меня зависеть, и условия твоего обитания мы обговорим несколько позже. Чимин кивает, а потом дожидается лёгкого кивка подбородком с намёком на то, что ему пора, и честно выходит в коридор, не оглядываясь, но чувствуя, что одурманивающее чувство всепоглощающего облегчения может быть столь же тяжёлым, как и груз ответственности.