Erchomai (Я иду)

      Сокджин всегда отличался особой верностью: своему слову, каким-либо вещам или людям, неважно. С самого раннего детства демонстрировал себя как человека одной привычки: неизменно ел рисовую кашу по утрам, спал с латанным-перелатанным мишкой, был педантичен и точен, друзья у него были той категории, когда немного, но на всю жизнь. В студенчестве можно было смело причислять к той категории учащихся, которые неимоверно раздражают своей дотошностью: всегда с готовым домашним заданием, материал от зубов отлетает, ни одного пропуска без уважительной причины. Потому что учёба — это важный аспект жизни и принцип, а Сокджин своим принципам верен. И даже тогда, когда фортуна с лёгкой руки занесла его в клан Мин (ну, как, занесла: омега работал в больнице, куда как-то привезли молодого человека с огнестрельным ранением, который оказался Мин Юнги), он даже не думал о том, чтобы кого-то когда-то предать. Предашь человека, на которого работаешь, значит, предашь себя. Платили отлично, босс клана Мин всегда был к нему так добр, насколько вообще может быть добр тот, кто отличается весьма своеобразным грубоватым характером, напоминая неогранённый алмаз, который просто ещё не попал в руки настоящего мастера.       Сокджин Мин Юнги восхищался, как фанаты восхищаются своим кумиром. Тот был старше всего на какой-то год, а уже совершил определённого рода революцию, но при этом ни в коем случае не был высокомерен. Да, заносчив. Да, иногда жесток, но в этом мире без определённой доли ненависти ко всему живому выжить невозможно. Но так же Ким остро понимал, как его боссу может быть тяжело без того самого плеча, на которое можно было бы опереться, хотя не то чтобы это было его делом.       Просто альфа всегда казался чем-то стойким и нерушимым, а ещё всегда относился с теплом и по-человечески, но стояла весь период их знакомства у него в глазах какая-то страшная пустота, несмотря на чуткое отношение к своему подчинённому. И пусть у Сокджина нет особого опыта в делах мафиозных, не стоит большого труда понять, что тот, кто его приютил, действует скорее методом исключения из правил, нежели закономерностью: интересуется, как прошёл день и чего нового произошло; не тяжело ли работать; хватает ли медикаментов и не износилась ли какая-либо аппаратура. Быть может, делает это из чувства вины за то, что выдернул из привычной серой рутины, а, может, потому что одинок. Но у Сокджина никогда не было ни единой мысли о том, чтобы повернуться к этому человеку спиной и уйти в закат — напротив, он всегда был готов помочь ему по мере своих возможностей: ухаживал за новыми татуировками, давал советы, как и житейского плана, так и в качестве специалиста. В общем, делал всё, что мог, чтобы этот удивительный грубоватый человек с поразительно несчастными глазами чувствовал себя менее одиноким.       Поэтому, когда Юнги вызвал его к себе и сказал, что принял решение передать Сокджина клану Чон в знак определённой благодарности за содействие, омега из реальности выпал. Стоял, хлопал глазами, а потом сказал простое:       — Я не могу.       — Почему? — Юнги чёрную бровь вскинул, удивляясь, кажется, искренне.       — Я не могу бросить Вас, босс,— и это правда. Сокджин редко к чему-то привязывается, но если подобное действительно случается, то оно, знаете ли, очень надолго. — Вы мой друг. Я не бросаю друзей.       Юнги смотрел в этот момент на него с какой-то лёгкой колючей усмешкой, а потом вздохнул тяжело и откинулся головой на спинку кресла.       — Хорошо. Что я могу предложить Вам, чтобы Вы передумали? У них нет своего врача, Джин-щи.       — У Вас тогда тоже не будет, — и омега скрестил на груди руки. — Без обид, Юнги-щи, но Вы не можете просто так взять и отдать меня, как козла на рынке. Я принадлежу клану Мин душой и телом. Не поступайте так со мной, пожалуйста.       Альфа молчал какое-то время. Изучал каждую клеточку на лице врача, а потом тяжело выдохнул.       — Хочешь работать на два фронта?       — Я согласен работать столько, сколько потребуется, если только Вы меня не оставите, — просто ответил омега.       Юнги улыбнулся самыми уголками губ.       — Хорошо.       Сокджин поймал себя на мысли, что был бы счастлив, если в жизни его босса появился человек, который заставит его улыбаться ярко, широко и искренне.

***

      — Я не могу так больше! — Сокджин хлопает дверью, всем телом сотрясаясь от праведного человеческого негодования. — Я не понимаю этого человека! — взрываясь, пинает ножку дивана носком ботинка и, тяжело дыша, падает на мягкое сидение. — Это невыносимо! — и нет ничего гаже, чем смотреть на эти две вскинутые брови, но на разных лицах, что одно другого недоумённее: если Юнги за годы тесного сотрудничества уже привык к тому, что периодически у острого на язык врача чисто по-человечески сдают нервы, то его правая рука до этой самой секунды не скупилась на шутки про врача-киборга, которого пришельцы послали, дабы узнать, как быстрее и сподручнее будет поработить планету Земля. — Что ты так смотришь на меня, Джексон?!       — Молча хуею, — пожимает плечами тот и подсовывает боссу очередную бумажку, которую он принимает со вздохом и опускает глаза, мгновенно абстрагируясь от всех раздражителей и погружаясь в изучение. — У тебя есть эмоции?       — Они есть у каждого человека, — парирует Сокджин, складывая на груди руки.       — Кроме тебя.       — Катись на хер.       — Заткнитесь оба, я читаю, — миролюбиво просит босс и кабинет погружается в тягучее молчание, в процессе которого Сокджин и Джексон не перестают обмениваться красноречивой мимикой и жестами. — Блять, вы в цирке? — Юнги резко вскидывает голову и прошивает взглядом что омегу, что альфу. — Желаете поистерить друг на друга, пиздуйте за дверь.       — Босс, да мы с Джином — лучшие друзья, — разводит руками второй, а потом переводит взгляд на доктора. — Верно, Джини?       — Если ты ещё раз так назовёшь меня, Джексон, то, босс свидетель, я стану убийцей.       — Он мне ещё пока нужен, Сокджин-щи, — и на этом моменте Юнги снимает колпачок с перьевой ручки и подписывает документ. — Джексон, свяжись с Домом Чон и напомни про налёт в Мендоне сегодня. Нам будут нужны не более трёх человек, едва ли Чоныль окажет сильное сопротивление. Такие крысы быстро бегут.       — Мне всё ещё интересно, сколько он спиздил, босс.       — Миллиард вон, но Намджун уже отследил все счета.       Сокджин вздрагивает, стоит только услышать эту колоссальную сумму, в то время как правая рука клана Мин присвистывает и только лишь забирает папку с документами, после чего салютует всем присутствующим и скрывается за дверью.       — Он меня бесит, — честно говорит омега.       — Он просто не против Вам присунуть, Сокджин-щи, — пожимает плечами Юнги, явно веселясь, а потом окидывает омегу заинтересованным взглядом и переходит на неформальное общение. — Но, кажется, когда ты входил сюда, тебя раздражал кто-то другой.       И, да, стоит доктору вспомнить изначальную цель визита, как всё его существо затапливает новой волной праведного негодования.       — Ким Намджун осточертел! — воспламеняется он аки факел. — Иногда мне кажется, что он специально ищет смерти! И ладно бы, если бы он хотя бы следовал моим рекомендациям, так нет же! Вы видели его руку? Когда сегодня утром я приехал к нему, воспалительный процесс пошёл ещё хуже! Я не понимаю, как можно относиться так к своему здоровью! О себе не думает, пусть задумается о том, что будет с кланом, если он его потеряет! Я… — и замолкает.       Потому что неожиданно Юнги… смеётся. Долго и с чувством, от всего своего сердца хохочет, утирая капли слёз, что катятся из глаз и игнорируя недоумённый вид врача какое-то время перед тем, как, наконец-таки выдохнуть и отдышаться.       — Босс?.. — выходит растерянно.       — А я смотрю, тебе не плевать на то, как дела у Ким Намджуна, а, Джин? — всё ещё тихо посмеиваясь, интересуется альфа, откинув мятную чёлку с глаз.       И на этом моменте омега понимает, что сказать-то ему и нечего вовсе: язык будто немеет, а щёки опаляет нешуточным жаром, в то время как веселящиеся глаза Мин Юнги за столом не способствуют тому, чтобы прийти в себя и ответить что-то по-настоящему достойное.       — Я… вовсе… ну… — это выглядит жалко. Очень.       — Нет ничего постыдного в том, чтобы неожиданно влюбиться в идиота, — насмешливо дополняет босс, а Сокджин замирает и только лишь хлопает своими глазами дурацкими, не в силах отрицать очевидного. — Особенно, когда это взаимно.       — Это… что?       Что?!

*** eminem feat. sia — beautiful pain

      — Хосок не может Вас найти и очевидно лютует, — с самодовольной ухмылкой сообщает Бэкхён, неловко ёрзая в кресле. — И я не должен говорить Вам об этом.       — Но сказал, — с улыбкой замечает Чимин, склонив голову и рассматривая своё отражение в зеркале. — Почему?       То, что предстаёт глазам… нравится. Ему сейчас, если честно, вообще нравится всё абсолютно: в кои-то веки Пак Чимин может сказать, что любит свою чёртову жизнь и своё черноволосое со светлыми прядями отражение, что взирает на него с нотками игривости и лёгким здоровым румянцем.       Он живёт под крылом Чонгука уже третью неделю. Третью неделю спокойствия, третью неделю безопасности и дыхания полной грудью — и счастлив почти что, даже вот так, почти не выходя из особняка, но и здесь ему не о чем скучать. Чон не отказывает ему в общении, вовсе нет, и познавать друг друга вечерами за обсуждением книг или фильмов — это весьма интересно. Забавен тот факт, что утром и днём альфа весь такой из себя суровый бизнесмен, босс, наводящий страх на других людей, а вечером становится чем-то комфортным и сильным. Не сразу, конечно: первые дней пять каждый из них был напряжённым и даже лишнего шага опасался сделать, но потом…       Потом в его жизнь ворвался Бэкхён. Озорной до серьёзности, искренне выпаливший «я теперь Ваш личный телохранитель, Чимин-щи» и смотрящий на него с той самой ноткой обожания, какой, по-хорошему, быть не должно вовсе. Но присутствует, и не в праве омеги сейчас идти к Чонгуку со словами «моя охрана очевидно в меня влюблена, это напрягает». Потому что не напрягает. Чимина сейчас вообще ничего не тревожит, кроме легкомысленных вещей: мелирования, сорта чая, какой ему хочется, последней коллекции Gucci, которую он не получит, конечно, но чем бы дитя не тешилось. Душу греет теплом от того, что с Чонгуком, наконец-то, установлен контакт: Чон больше не выглядит на иголках сидящим в его присутствии, ощутимо расслабился и отношения между ними, они не то чтобы доверительные, просто… робко добрые. Можно ли так сказать? Пак не уверен. Но понимает одно: жить в мафиозном клане, когда от тебя чего-то перманентно не требуют в формате «ты обязан» или «ты должен», неплохо. Как и прекрасно то, что, в кои-то веки, к нему относятся по-человечески. Все, кроме Намджуна. Тому будто бы снова несносные семнадцать, и он периодически разыгрывает из себя короля драмы, падая перед ним на одно колено с криком «ну, раз уж ты у нас парень свободный» под всеобщий гогот окружающих. Это не смущает, скорее, провоцирует глаза закатиться внутрь головы и застыть в подобном положении навеки вечные, но…       Но Чонгук в такие моменты тоже смеётся и даже подмигивает игриво.       А потом они читают друг другу вслух вечерами, и Чимин варится в этом ощущении, как мог бы, если бы имел нормального брата. Того, которому можно довериться, выплакаться, а он прижмёт тебя к себе и скажет, что всё в порядке. Чонгук, конечно же, не прижимает — держит дистанцию, но Пак и не нуждается в чём-то подобном, потому что осознавать, что человек, которого все в преступном мире привыкли считать монстром, на самом деле сохранил в себе многое от того улыбчивого Чонгукки — это и без того сверх и затягивает все душевные раны без всяких шрамов.       Значит, Хосок зол. Хосок рыщет по местности озлобленным волком, копая подо всё вокруг и беснуясь, но Чимин не испытывает от этой новости ничего, кроме витка облегчения: значит, Тэхён всё ещё не у него и не с ним. Всё ещё скрывается, не пойман, боится, страдает и немного сходит с ума, и ничто не убивает Чимина внутри прямо сейчас, как невозможность помочь: Чонгук точно не будет брать на себя ответственность за второго беглого омегу. Тем более, за такого, как Тэхён, которого ненавидит всем сердцем, и это прослеживается до сих пор в самых разных мелочах: например, в том, как он морщится неприязненно, стоит кому-то упомянуть о лучшем друге Чимина, или в том, как красиво он уходит от болезненных разговоров о прошлом. У Тэхёна нет шанса на прощение.       — Потому что это Вы, Чимин-щи, — наконец, давит из себя Бэкхён, смущённо откашливаясь.       Чимин оборачивается к телохранителю, окидывая задумчивым взглядом с ног до головы, после чего кивает удовлетворённо, не желая продолжать разговор, что рискует перерасти в нечто болезненное. В этом нет нужды.       — Чимин-щи, — подаёт голос альфа вновь, выглядя крайне серьёзным и, нет, лично для омеги это не самый лучший знак.       — Слушаю тебя?       — А что Вы собираетесь делать после того, как всё это закончится?       Чимин вздыхает. Снова мажет по длинноногому Бэкхёну, что смотрит на него, как на идола, взглядом, тщательно пытаясь подобрать слова и терпя сокрушительное поражение в этом деле.       Поэтому говорит, как есть.       — Уеду в Гонконг. У меня там есть дальние родственники.       — Уедете? — голос подчинённого Чонгука подпрыгивает на пару октав от удивления, и он вынужден снова откашляться. — Но почему? Что может помешать Вам остаться в стране, выйти замуж за… правильного, надёжного человека и не переживать ни о чём больше?       — Желание самореализации, — обрубает Пак, а потом тянется ленивым котом, отмечая, как откровенно, но без всякого намёка на пошлость, Бэкхён залипает на оголившуюся полоску кожи на его животе. — Я хочу быть так далеко от этого всего, как это только возможно, Бэкхён. Не считаю, что это моё желание может показаться тебе странным и лишённым логики.       — Верно, — тихо говорит тот, а потом вздыхает тяжело и больше ни слова не говорит.       А Чимин решает не напоминать, что в особняке постоянное присутствие телохранителя подле него вовсе не требуется.