nf — paralyzed
Больно. Каждая блядская клеточка тела кричит об агонии, сходит с ума и сжигается в своём небольшом персональном аду. Больно. Болит разбитое лицо, болят кровоточащие губы, рёбра, по которым нещадно пинали так, что не вдохнуть теперь вовсе, а только чувствовать, как опаляет огнём лёгкие, потому что то, что происходит, предотвратить невозможно. Больно. У него, кажется, душа болит, как и травмированные, изрезанные ноги. Как ноют кисти рук, на которые наступили подошвой несколько мгновений назад. Душа эта глупая, всё никак успокоиться не может: агонизирует, сходит с ума, рыдает слезами кровавыми и молит о том, чтоб пощадили, но не пощадят. Ни за что не пощадят. — Я хочу, чтобы ты стонал, сучка! — рявкают прямо в лицо, и голос этот, отбиваясь от барабанных перепонок, взмывает к высокому потолку склада. Пощёчина обжигает. Так же, как и слёзы, чёртовы слёзы, которых быть не должно — обжигают глаза. Больно. Внизу больно. Внизу распирает огромной, вспухшей раной, а ещё кровь сочится по искромсанным бёдрам. Господи, как же больно. — Стони! Вторая пощёчина, она трезвит. Правит мозг на место, заставляет выдавить из себя задушенный хрип. Или это всё рука, грубая, мозолистая, что на его шее. Больно. Но вот только Чимин почти ничего не чувствует, потому что привык. Смирился с тем, чтобы лежать на холодном полу голой спиной с широко разведёнными ногами, пока его долбит очередной чёртов член. Не первый. Далеко не первый. Никогда бы не подумал, что присутствие Чон Хосока можно сравнить со спасением, но всё познаётся в сравнении, потому что такого животного ужаса Чимин не испытывал даже тогда, когда столкнулся с ним лицом к лицу в переулке, оставив за собой труп человека, которому стал так дорог. Бэкхён. Прости, Бэкхён. Мне так жаль, Бэкхён. Член бездушно входит в него огромным поршнем с мерзким чавканьем, что, очевидно, спровоцирован обилием крови из разорванного сфинктера. Это больно, очень больно, но Чимину, кажется, всё равно прямо сейчас: он будто смотрит на то, как три альфы терзают его, со стороны, искренне пугаясь столь страшной картинке. Если бы не он был участником этого ужаса — непременно бы взвыл, постарался помочь. Но вот только в этом порно он — главный герой, и ему никто не поможет, кроме, быть может, Чонгука, но вот только его здесь сейчас нет. Прочитал сообщение? Жив ли? Жив ли Тэхён? Пожалуйста. Пожалуйста, Господи, пусть с Тэхёном всё будет хорошо. Он такого не заслужил. Не заслужил гореть заживо и тихо скулить сукой побитой, когда альфа шумно кончает ему на живот, а на его место сразу пристраивается второй. Чимин — возможно. Но не Тэхён. Бэкхён, прости, чёрт побери. Ты такого не заслужил тоже: ты ведь просто выполнял свою работу. Помогал безвозмездно. — Покричи для меня, шлюха, — шепчут на ухо. И Чимин кричит. Но не так, как его просят, а разрываясь от боли, что сводит тело судорогой. У Чимина лицо от побоев опухло и губы кровят, а ещё нос разбит и дышать очень сложно, но это, быть может, просто потому, что ему, очевидно, сломали пару рёбер. Удар приходится прямо в правую скулу одновременно с адским рывком внутрь покалеченного тела. Альфа дышит шумно, вбиваясь в него толчок за толчком, грубо, властно. Сжимает больные рёбра, выжимая из омеги ещё один жалкий болезненный скулёж. Пусть с Тэхёном всё будет хорошо, пожалуйста. Ему нужно так мало. Правда, так мало. И если то, что происходит, хоть как-то отсрочит то страшное, что может с ним произойти, то пусть: он за Тэхёна готов не один перелом прочувствовать и сгнить заживо на этом полу. Альфа пыхтит ещё какое-то время, чтобы бурно кончить прямо внутрь чужого хрупкого, измученного тела. Но выходить не спешит, и, слабо приоткрыв глаза, Чимин видит его грубую, самодовольную рожу прямо напротив своих глаз. — Нравится? Сил ответить нет почему-то. И тогда член клана Вон бьёт по лицу наотмашь, заставляя вкусить новый, более яркий вкус крови во рту — но уже плевать, если честно, — голову откидывает вбок, и всё, что предстаёт расплывающемуся взгляду — это только ряды взмывающих под свод потолка картонных коробок. Его никто не спасёт от этого ужаса. — Нравится, шлюха? Чимин устало прикрывает глаза. Спать хочется очень, если честно: сил вообще не осталось — ни моральных, ни физических. Или рухнуть в благодарный омут бессознательного, из которого его уже вытаскивали раз за разом, прижимая к носу тряпку с нашатырным спиртом, что жёг раненое лицо. — Отвечай! — Нет, — тихо отвечает Пак, едва открывая рот: губы саднит. — Нет. Нет! Нет-нет-нет-нет! — и бьётся рыбой об лёд, хватая ртом воздух. — Нет! — и слёзы снова по щекам. Просто убейте. Пожалуйста, просто убейте. — У-у-у, Лан, ему пиздец. Всё, мозгом потёк. Не жилец. Выпилим его? — Ебанулся? Босс запретил его убивать. Он нужен ему живым, чтобы тот пиздюк к нему сам пришёл. — Запретил до тех пор, пока он не станет буйным. А он мне сейчас член измочалит своей жопой. Сука, расслабь очко! — Нет-нет-нет-нет-нет! — Чимин глотку срывает, в крике захлёбывается. Немного сходит с ума в тот самый момент, не в силах противостоять тому разрушительному, что рассыпает его на осколки, унося прочь рассудок: будто только одно слово осталось в мозгу. — Блять, всё. Его надо убирать. — Нет-нет-нет! Рожа альфы перед его лицом становится растерянной, а потом её испещряет неконтролируемой злобой. — Лан, дай мне пулю! — Ты дебил?! — орут сбоку. — Лан, мне нужна пуля! — рявкает тот, кто несколько секунд назад натягивал его на себя, и всё бы ничего, если бы в следующий после этого момент склад не разрезало хлёстким, холодным, негромким… — Ну, раз ты так просишь, держи.nemesea — allein
И по помещению проносится выстрел, после которого насильник хрипит и падает безвольным телом прямо на голого, растерзанного Чимина. Чимина, которого сковало от ужаса настолько сильно, что даже не больно. Что даже плевать на то, что на нём сейчас лежит остывающий труп, а чужая кровь пачкает кожу, смешиваясь с его собственной — даже пол больше не холодит голую спину и ягодицы. — К оружию! — раздаётся было испуганное сбоку, но ещё один выстрел не даёт второму насильнику закончить свой пламенный выкрик: только точку ставит задушенным хрипом, что вкупе с падением этой туши мускулов на землю. Кто-то из этих ослов, видимо, всё же додумывается открыть пальбу, но, правда, тщетно: вот и третий хрип становится самой сладкой на свете музыкой после того, как обладатель хриплого голоса, очевидно, снова попадает в свою цель. И после этого всё затихает. Настолько, что Чимин, лёжа под мёртвым телом мучителя кажется, слышит, как громко стучит его дурацкое сердце, но чувствует, как сознание плывёт от испуга: очевидно, с него хватит на сегодняшний ёбаный день. — Блять, белые эйр максы* засрал, — раздаётся смутно знакомый голос прямо над головой, а потом дышать становится легче, потому что незнакомец скидывает с него труп, а спаситель, кажется, садится на корточки рядом. — Так, блять, не смей отъезжать! Чонгук сказал, что ты не из слабонервных, не разочаровывай! — но это, к сожалению, для Чимина слишком много на сегодня: картинка мутнеет, тошнота становится поперёк горла и чувства покидают его несчастное тело мучительно и медленно. — Бля-я-я-ядь… Да что ж с тобой делать-то… Последнее, что смутно видит Чимин перед тем, как облегчённо отключиться — это мятную макушку, а прокуренный наглухо голос с его «Джексон, звони Сокджину», кажется, доносится сквозь толщу воды.***
Хосок стреляет. Пуля мягко проходит в плоть, дробит кости, а жертва с воем дёргается было, но наручники, которые держат его в одном положении, они очень хорошего качества. Хосок сам выбирал. Хотел просто, чтобы хоть что-то у этой сволочи было нормальным. — За что?! — надрывно орёт Сухо, дёргаясь снова. — Я сделал то, что Вы просили! Это не я упустил его! Хосок, доселе лениво крутящий пистолет в пальцах, стреляет ещё раз — на этот раз в ногу. Ничтожество орёт дурным голосом, будто на кресте распятый на этой стене старого заброшенного здания, но знает (все они здесь знают, на самом-то деле), что ему никто не поможет. Хосок не любит предателей — и посылает Сухо ещё одну улыбку перед тем, как выстрелить в лоб и насладиться картинкой из мозгов на шершавой поверхности. — Босс, клан Мин забрал Пак Чимина. Скорее всего, по наводке Чон Чонгука. Наши люди мертвы, — сообщают сзади. Бог свидетель, как хочется Хосоку выстрелить в этот рот поганый, но он также отлично и умеет держать себя в руках. — Где моя игрушка? — интересуется только. — Прочёсываем Сеул, босс. Но, сами знаете, клан Чон не будет больше оставаться в стороне. Не после смерти Бён Бэкхена. — Клану Чон следовало подумать об этом до того, как принимать под своё крыло Пак Чимина, — резонно замечает Хосок. — Найти Тэхёна. Ему больше некуда идти, а это значит, что он тоже сейчас находится на пути к Чон Чонгуку. — Разве их не связывает многолетняя вражда? — Чон Чонгук, милый мой Марк, всегда был умным человеком. Не стоит надеяться на то, что он позволит собственным эмоциям бежать впереди выгоды. Ким Тэхён должен быть у меня уже вечером. Я всё понятно объясняю? — Да, босс. Хосок смотрит на труп, прикованный к стене, слегка наклонив голову и размышляя. Ведь если Ким Тэхён попадёт к Чон Чонгуку, ещё неизвестно, где ему будет хуже, и что-то подсказывает, что Хосок и его условия могут показаться омеге в итоге манной небесной.***
aquilo — human (marian hill remix)
— Извините, Вы не подбросите меня до шоссе? — Простите пожалуйста, но Вы не на юг едете? — Мои извинения, но можете ли Вы подбросить меня до развилки 32А и 32В? Нет? Прошу прощения за беспокойство. Тэхён вздыхает судорожно, а потом, сглотнув, прислоняется к бетонному перекрытию: если полиция увидит, у него будут проблемы, но выхода другого всё равно как не было, так и нет — никто из этих людей не хочет подбрасывать очутившегося на шоссе за чертой города парнишку, от которого за версту разит паникой. Но он не отчаивается: заставляет свои ноги послушно идти дальше, туда, где, как он помнил, гипотетически располагалось поместье клана Чон, и вот здесь уже не знаешь, чего больше бояться: того, что его может сцапать Хосок, или перспектива унизительной встречи с Чон Чонгуком, адрес которого он помнил ещё из той, прошлой своей жизни. Чон Чонгуком, которого Тэхён много лет назад утром смешивал с грязью, а вечером — самозабвенно дрочил, сгорая от стыда и ненависти к самому себе. Чон Чонгуком, с которым он никогда не считался, чтобы в итоге получить обратный результат, где этот пахнущий кофе альфа смотрит на такого жалкого человечишку, как Ким Тэхён, свысока и с неприязненной улыбкой. Таких, как Ким Тэхён, не прощают: Сухо — яркий тому пример, а он не идиот, чтобы понять, кто его сдал, не сам Чимин же. Хоть бы его не поймали, боже. Хоть бы с ним всё было в порядке, пожалуйста: Чимин, светлый, наивный Чимин, не заслужил этой боли, что может обрушиться на него от любого неверного шага. Чимин тогда, десять лет назад, любил очень, открыто и нежно, а что сделал его самый близкий человек? Натравил снайпера на его младшего брата. — Эй, парень! — пользуясь тем, что на горизонте никого нет, водитель фуры — тучный альфа — тормозит около него, одиноко бредущего по обочине. — Тебя подбросить? — Да, хённим, если можно! Господи, да! Спасибо! — Дорогу покажешь? — Да, покажу. — Прыгай, пока машин не повалило. …— Так чем ты занимаешься по жизни? — интересуется Ли Вонмин, альфа, сорок семь лет, как выяснилось. Тэхён поджимает губы. — Студент. — А чой-то ты у нас по обочине в сумерках перемещаешься? — Тэхён впивается глазами в шоссе. В теории, до поместья Чонгука осталось рукой подать, главное только не просрать поворот, на котором он попросит его высадить — дальше пешком и самостоятельно, надеясь, что Хосок и его отребье не засели в кустах по округе. Хотя это сильно вряд ли. Что Чонгук, что Юнги, хранители Юга и Запада, очень ревностно относятся к своей территории: на манер диких животных загрызают любого непрошенного гостя, и сейчас ему только остаётся надеяться на то, что в нём не рассмотрят угрозу до того, как он откроет рот перед одним амбициозным нахальным ублюдком. — Обокрали. Забрали телефон и деньги. Вот еду к другу детства в загородный дом, надеюсь, выручит, — и ведь не врёт же почти, верно? — Вот здесь высадите пожалуйста. Спасибо Вам большое, хённим. Фура паркуется и глохнет. Точнее, так думает Тэхён поначалу, когда звук мотора резко сходит на нет, но нет — альфа ставит авто на аварийку и поворачивается к омеге. Тот, к слову, дёргает за дверцу, но та закрыта, разумеется. — Я за бесплатно не работаю, а у тебя нет денег, — начинает это уёбище, и ему даже продолжать не нужно: Тэхён не идиот. — Но у тебя есть рот. Приехали. Хотя, опять же, чего он ожидал от своей жизни, когда вокруг происходит такое дерьмо, а единственным лучиком света в этой навозной яме был тот незнакомый омега, который вывез его из торгового центра? — Руки, — парирует Ким, не теряясь и глядя водителю прямо в глаза. В конце концов, не первый же раз. И не последний, он надеется. — Рот. — Нет, руки. Рот нерабочий. А вот руками — без проблем, — вскинув брови, говорит Тэхён, наблюдая за тем, как на роже альфы происходит кропотливый мыслительный процесс. — Ладно, — наконец-то, выдыхает Ли Вонмин, сорок семь лет, и, торопливо расстёгивая ширинку, вываливает свой хер. — Приступай. И Тэхён приступает: тянет руку, обхватывает чужую полувозбуждённую плоть, сгорая от омерзения, ведёт большим пальцем с нажатием, очерчивая контур головки. Извращенец выдыхает рвано, толкается в руку резко, прикрыв глаза и откинувшись головой на подлокотник. Тэхён нависает прямо над ним, не забывая лениво надрачивать. Мужика плавит, сладко потряхивая, бёдра совершают фрикцию за фрикцией — совершенно отдался ощущениям. Наивный олень. Тэхён со скоростью атакующей кобры жмёт на кнопку открытия дверей, а потом резко дёргает на себя ручку и выпрыгивает из фуры, едва не переломав себе ноги, но испытывая удовлетворение от возмущённых воплей за спиной. Там, вдалеке, он видит нужный ему особняк — огромный, белый, и припускает со всех ног, игнорируя вязкость на ладони и отсутствие кислорода в лёгких.***
Если бы не было всё так плохо, Тэхён бы рассмеялся прямо в это побелевшее, вытянувшееся от неприкрытого шока лицо с выпученными глазами, что находится прямо напротив его собственного прямо сейчас. Может, на пол-головы выше: Тэхён, в отличие от Чимина, омега высокий и на редкого альфу смотрит, запрокинув голову. Но на тех, что резко выросли перед ним, стоило только подойти к роскошным воротам, смотрит. Объективно тупорылые рожи, строгие костюмы — клан Чон, очевидно, ни разу не палится, что в этом особняке заседает мафия. — Меня зовут Ким Тэхён, — говорит он этим двоим. — И я пришёл, чтобы переговорить с вашим боссом. — К нашему боссу нельзя просто взять и прийти, — ухмыляется один из них. — Предварительная запись? Он, что, врач? — Нельзя, — говорит второй. — Такому отребью, как вы двое, нельзя. А я Ким Тэхён. И вот перед ним — это лицо. Стоит, хлопает глазами, совсем как сам омега мысленно аплодирует себе за столь эффектное появление: поговаривают, редко кому удаётся настолько выбить из колеи знаменитую правую руку клана Чон — Ким Намджуна. — Ким Тэхён, — наконец, находится тот со словами. — Именно, — криво ухмыльнувшись, отвечает омега. — Что ты здесь делаешь? — Шёл мимо, решил вот в гости зайти. Сто лет не видел своего любимого Чонгукки. Соскучился, — альфа вздрагивает ощутимо, и верхняя губа его приподнимается в животном оскале. — Шучу. Шучу-шучу. Мне просто нужно с ним поболтать. — Исключено, — отрезает Намджун. Не то чтобы Тэхён был удивлён: его маленький слабый Чонгукки наверняка пожаловался своему взрослому хёну на прошлую жизнь. — Правда? — Правда, — и Намджун совсем невежливо поворачивается к нему спиной и уже собирается в дом идти, как… Это же Ким Тэхён. Не Пак Чимин, что был гол, как сокол, и умолял о поддержке. Не Пак Чимин с его мягким, обволакивающим характером, а его прямолинейный и своенравный лучший друг. — Ты вот так вот просто откажешься от денег клана Ким, а? — бросает он в спину альфе. — Даже не обсудишь это со своим боссом? Не думаешь, что он тебя за такое ремнём по жопе отходит? Намджун замирает. А потом поворачивается и испепеляет его таким взглядом, что почти неуютно становится. Стало бы, если бы Тэхён не был собой. Но Тэхён умён. Он знает, что сейчас и ещё пять месяцев, все эти деньги, груда денег, ёбаные горы будут висеть в воздухе, пока завещание не вступит в силу, а потом на него посыпется золотой дождь и он станет такой прекрасной добычей, что три клана за него глотки порвут. Но зачем обходиться большой кровью, если вот он, стоит у самого входа и предлагает всего себя всего лишь за то, чтобы ему жизнь сохранили? Зачем убивать друг друга, если единственное, что останется при удачном раскладе — это просто нажать на курок и выстрелить в голову Чон Хосока? Верно? — Проходи, — цедит Намджун, а Тэхён улыбается ему широко и кивает, едва сдерживаясь, чтобы не показать два средних пальца тупоговолым охранникам. …Он изменился. Всё так же пленительно-отталкивающий, разящий кофе так, что невольно подгибаются колени, но вот только затравленность во взгляде сменилась на властную уверенность и холодное презрение. Будто Чон Чонгук таракана увидел, а из Тэхёна неожиданно всю спесь выбивает на выдохе резком, что вырывается осознанием того, что, в принципе, этот человек и с отсутствием его в кармане сможет свернуть Дому Вон шею, не моргнув глазом. Чонгук… сильный. От него сквозит этим, забиваясь во все мало-мальские щели, и надломленная, истерзанная душа Ким Тэхёна не является исключением. Возможно, он подумает, что запах кофе всегда шёл ему куда больше примеси мяты, но не сегодня и не сейчас. Точно не сейчас, когда смотрит в эти глаза цвета горького шоколада, осознавая свою никчёмность, а в горле пересохло так, что просто насмерть. — Я пришёл просить о помощи. Это тонет в атмосфере, густой и тяжёлой. Это давит на плечи увесистой ношей, совсем, как эти татуировки, что по рукам вязью — на психику, а острая ухмылка ранит в сердце не хуже клинка. Почему-то Тэхён думает в этот момент, что с Хосоком было бы проще и легче. Что таких, как он сам, не прощают — никогда не прощают, а ещё не любят совсем, потому что не заслужили. Такие, как Чимин, например, они для этого чувства будто высечены. Всё в них кричит «люби меня и заботься», они податливо-нежные и благоразумно уступающие, в отличие от таких, как Тэхён: своенравно-выёбистых и не знающих грани. Таких, как Тэхён, не любят нигде. Ими пользуются, ими восхищаются, но презирают и втайне ненавидят, потому что они сами на то не просто напрашиваются, а будто умоляют, на коленях стоя. Чонгук молчит. А потом ухмыляется, и в глазах его плещется такая насмешка, что омега понимает — он в ловушке без шанса на спасение, а ещё, возможно, то, что он решил прийти сюда, было самой большой в жизни ошибкой. — Прошу. Альфа фыркает. — Умоляю тебя. И вскидывает бровь, откровенно наслаждаясь лёгкой дрожью в низком тэхёновом голосе. — Я хочу жить, Чон Чонгук. — Предположим, я могу подумать, — наконец, роняет Чон, сидя в своём чёртовом кресле, сцепив руки в замок, уперевшись в них подбородком и склоняя голову так, чтобы чёрная чёлка упала на глаза. И это флешбеком в тот момент, когда Тэхён после операции сам сидел за второй партой, что ближе к стене, и смотрел на затравленного мальчишку, чувствуя от него больную зависимость. Смотрел, как хищник смотрит на жертву, зная, что все мосты сгорели и бежать ей некуда совершенно, кроме как в его загребущие когти. — Но для этого у меня есть только одно условие. — Какое? — выходит сипло и тихо, а ещё — с дрожью в коленях, когда Чонгук отталкивается ногой от пола и несколько выкатывается из-за своего роскошного стола, глядя глаза в глаза. — Тебе вниз, Ви. И указательным — прямо на ширинку чёрных классических брюк. Тэхён в этот чёртов момент ломается на две половины.lana del rey — 13 beaches
THE END OF ROUND TWO. 1:1