Erchomai (Я иду)

      В последнее время он много курит. Может тысячу раз сказать об эмоциональной разгрузке, миллион — о том, что руки занять нечем, но причина весьма прозаична — скучно. Разумеется, можно было бы занять себя тысячью различных вещей: например, сидеть и обмозговывать сложившуюся ситуацию, предаваться рефлексии и лезть в самые закоулки своей жалкой душонки, те самые, куда неприятно и с какими заморачиваться особо не хочется, потому что тогда может напасть тысяча и одна дерьмовая мысль, а это не совсем приятно, да и по характеру ни разу не катит.       Тэхён не привык решать задачи скопом. Не привык сидеть, сложа руки, выжидая нужного момента для действий, как и молча страдать и обдумывать то, что с ним когда-либо происходило, происходит и, возможно, будет происходить. Кто знает, может быть, ему повезло до сих пор оставаться живым именно благодаря этой своей черте — жить здесь и сейчас. Добрый папочка всегда говорил о том, что при таких раскладах дерьмовым он является наследником: настоящий босс всегда наперёд думает и, обладая такого рода властью, не подобает жить легкомысленно и сегодняшним днём. Но, насколько Тэхён знает, никто и не собирался ставить его у руля клана: низший сорт, слабый пол, в заднице — ветер, и тут уж пойми, сквозит там от приступов детской капризности или от количества хуёв, что там побывали. Общество, к слову, твёрдо уверено во втором варианте, но это вовсе не значит, что кто-то неожиданно бы не хотел пополнить его послужной список: самоуверенные сукины дети всегда привлекают внимание. Их всегда хотят. Вот и Тэхёна хотели настолько, что убили всю его семью в кровавой мясорубке, а он настолько хороший сын, что почему-то насрать.       Папочка придерживался иного мнения касательно того, кто стоит у истоков грамотного правления большой империей крови и кости.       Он был твёрдо уверен, что все альфы — создания весьма простые, если не сказать — тупорылые, лишённые хитрости животные, которыми манипулировать проще простого, нужно лишь только немного умения и той самой хитринки, которая в его нерадивом прямолинейном сыне, по его мнению, отсутствует напрочь. Под хитринкой, быть может, он имел в виду умение вовремя ноги раздвинуть и жеманно хлопать глазами, что Тэхёну максимально чуждо во всех отношениях: он и без того умеет брать природным шармом, лишь только раз поступившись со своими принципами и добровольно скользнув в руки Чон Хосока. Он во время подобных тирад не отвечал ничего: не привык следовать советам людей, что сами ничего не достигли на том поле, которое учат пахать. Папа не был уродом: напротив, сын на него похож как две капли воды, но вот только, по скромному мнению отпрыска, мозгом родитель недалеко ушёл от ножки стола: манипулятор из него был такой себе, но вот блядина — вполне себе годная.       Настолько годная, что он не мог не последовать столь яркому примеру.       Образцовая семья, что сказать, и традиции интересные.       Тэхён смотрит, привалившись к балконному ограждению, вниз: его разместили в гостевой спальне на втором этаже с видом на роскошный сад, в котором сейчас снуют туда-сюда люди, много людей, хотя есть подозрение, что с удовольствием заперли бы в подвале — Ким Намджун-то уж точно, потому что стоит Тэхёну столкнуться с этим альфой на долю секунды где-нибудь в коридоре, как его обдаёт такой волной ненависти, что просто воу-воу, полегче, самец, охлади траханье. Тэхён его не боится.       Тэхён после этого месяца ада вообще ничего уже не боится, свято уверовав в то, что способен выдержать что угодно и понимая, что полагаться может только на свою неглупую голову. Ну, или быть может, на…       Самая ирония в том, что Чонгук к нему Намджуна и приставил, будто игнорируя напряжённое отношение между ними двумя или справедливо рассуждая, что личные отношения не должны отражаться на общем деле, а то, что оно у них — одно на двоих, сомневаться не приходится ни в коей мере. Тэхён согласен сдать все позиции и укатить в закат сразу же, как только получит наглядное свидетельство смерти своего недо-женишка, прихватив с собой не так уж и много отчислений: из той категории, когда жить безбедно до конца жизни, но с учётом новых вложений в другой Дом, не играющих особо никакой роли. А Чонгук — не придурок. Он позволит уйти, развернуться на пятках и отчалить в блаженное небытие, сменив имя, и никогда не будет искать. Никогда не позволит старым, грубым рубцам помешать строить нечто новое и, бесспорно, великое, потому что то, что может предложить ему единственная единица падшего клана Ким того действительно стоит.       Чонгук.       Тэхён губу закусывает аккурат перед тем, как выдохнуть дым из лёгких или позволить тяжёлому вздоху раствориться в пространстве, как сам Чонгук испарился в неизвестности сразу же, как только после душа Тэхён вышел в коридор в тот день, как у них был…       Был…       — Блять.       Секс.       Животный, бесчувственный трах, именно такой, каким он представлял его все эти долгие, безгранично долгие годы. С такой концентрации безумия, ненависти и похоти ничего никогда не сравнится, ни одна шлюха, бери она его бездушно и по-рабочему хоть так грубо, что до кровоподтёков по телу. Чонгук не делал больно физически, но разъедал морально, и это такой чистый кайф, что почти страшно — и омега даже испытывает чувство облегчения, что тот уходит из его спальни сразу же, так и не заметив обо всём говорящих белёсых разводов по покрывалу на постели.       Следующий выдох получается злым и глаза режет осознанием собственной ничтожности. Вот тебе и промашка, Ким Тэхён — ты таки дал слабину и позволил себе задуматься и поискать причинно-следственную там, где её быть априори не может. Имя Чон Чонгука разлагается в твоём мозге, не оставляя после себя ничего, кроме какой-то больной горечи и желания поломать его носителя пополам, чтоб неповадно было. За всё: за сломанный когда-то нос, за пошатнувшуюся жизнь, за больную зацикленность, без которой уже не выжить, кажется. Присутствие его делает невыносимой твою жизнь, но отсутствие бьёт больно и жжётся так сильно, что почти что физически. Без Чон Чонгука было невозможно спать, но теперь, после того, что случилось, с ним страшно даже вдохнуть: в лёгкие ядом заливается ненависть, чёрная, всепоглощающая, в которой всполохами — красный, что страсти цвет. Дикого, непокорного, животного желания оттенок.       Кажется, болен.       Кто-нибудь может выдрать это блядское создание из вен Ким Тэхёна, пожалуйста?       Кто-нибудь может заставить его перестать чувствовать себя погано после того, как он испытал невыносимую эйфорию от укуса в губу?       Здесь есть врач, который может помочь?       С тихим скулежом он стекает бесформенной агонизирующей субстанцией на холодный пол балкона и, кажется, почти что плачет, не в силах собрать себя по частям и перестать чувствовать ненависть к самому себе в первую очередь.

***

      — Приглашение? — интересуется, окинув нечитаемым взглядом Намджуна, что стоит, покачиваясь с носков на пятки. — Это шутка? Он приглашает нас?       — Если быть точным, то вас двоих и на свою территорию.       — Я отказываюсь. И Юнги откажется, потому что не дебил. Я своими ногами в капкан не пойду, — и Чонгук делает глоток соджу, устало потирая лицо. — Не настолько козёл.       — Говорит, с благими намерениями.       — Родителей своего жениха он тоже расстреливал из лучших побуждений? — вскидывает бровь глава клана Чон и прикрывает глаза. — Он убил Бэкхёна. Юнги расстрелял его людей. Нельзя после такого звать кого-то на чашечку кофе, Намджун. Это двустороннее объявление войны.       — Ты забыл упомянуть, что пригрел под крылом то, что ему нужно. Неважно, что Чимин сейчас вынужденно находится у Юнги, мы в союзе, а, значит, все несём ответственность за этих омег вне зависимости от того, в чьём доме они находятся, — Намджун скрещивает на груди руки с видом знатока. — Ничего не хочу сказать, но это означает, что мы как минимум идём наперекор его интересам.       — Это означает, что мы как минимум работаем ради того, что выгодно нам. Я пригрел под крылом то, что было нужно не Чон Хосоку, а мне, хён, — и после этого кабинет погружается в странную, двусмысленную паузу, в процессе которой его правая рука, даже не удосужившись спросить разрешения, громко вздыхает и наливает себе стопку соджу, дабы опрокинуть залпом и впиться в своего босса внимательным взглядом. — Что?       — Я всего лишь хочу уточнить: тебе был нужен Пак Чимин или Ким Тэхён? Знаешь, вообще-то это принципиальный момент, но, если хочешь, это может быть ответ ради галочки. Так сказать, чтобы я больше не трахал мозг нам обоим, пытаясь понять то, что ты пытаешься кому-то доказать, трахая Ви посреди бела дня, да ещё и так громко. Неужели его задница настолько хороша, что это не могло потерпеть хотя бы до того момента, как большая часть людей отвалит к своим семьям? Где резон, Чонгукки?       Чонгук смотрит на него очень внимательно, прикидывая, насколько Намджуну будет больно, если он сейчас разобьёт ему бутылку о голову, а потом вспоминает, что этот даун поднебесный скорее счастлив будет, поскольку появится очередная причина увидеть несчастного Ким Сокджина. А потому сдерживается — быть может, ещё и по той причине, что, вообще-то, он взрослый человек, рассудительный, и ответ от него требуется максимально серьёзный и ёмкий, такой, какой может дать только персона его уровня и социального статуса.       — Мне захотелось, — отвечает Чонгук.       Намджун всплёскивает руками с этим своим «мне, сука, больше нечего сказать, ну просто нечего, блять» и уже собирается выйти из кабинета, когда, собственно, Чон напоминает ему об изначальной цели сего визита:       — Когда завтра утром приедет Марк за ответом, скажи ему, что кланы Мин и Чон согласятся на встречу, но только при том условии, если она будет проводиться на нейтральной территории и с большим количеством людей. Например, пусть это будет приём.       — Понял, — Намджун со вздохом тянет на себя ручку двери и уже одной ногой переступает порог, когда его босс щёлкает пальцами с не предвещающим ничего хорошего «о». — Что ты придумал?       — Спроси у него, что там с форматом «плюс один», — широко улыбается Чонгук.       — Блять, нет, ты не можешь… — лицо хёна озаряет искренним ужасом. — Это, блять, самоубийство!       — Не самоубийство, а самоуправство. Пока, Намджунни.

***

jackson wang — papillon

      — Извини, — Чимин, на самом деле, не уверен, как к этому человеку стоит обращаться, на самом-то деле: с одной стороны, Мин Юнги на данном отрезке времени стоит гораздо выше него, а ещё, скорее всего — старше, но с другой… они пили вместе. Они нажрались до чёртиков, Чимин пытался творить непотребства, руководимый определённой целью, и они находились в той стадии алкогольного опьянения, когда уже было совсем не до вежливости: дойти бы до такси и не грохнуться на пол можно смело было считать определённого рода подвигом. Поэтому мнётся. Понимает, что ненамеренно вторгся в чужое личное пространство, чувствует лёгкую, непонятную панику от нахождения рядом представителя сильного пола, испытывает острое чувство стыда, в конце концов: быть может, Юнги и вовсе не планировал, чтобы его (а то, что это именно его) рисунки кто-либо видел. — Я решил пройтись, дверь была открыта, а здесь… такой вид. И эти рисунки на столе… — неловко, но аккуратно показывает рукой на то, о чём говорит, помня о своих рёбрах. — Они прекрасны.       Юнги бровь вскидывает, всем своим видом демонстрируя крайнюю степень скептицизма. А Чимин чувствует в себе потребность оправдаться, а потому опускает глаза на белые кроссовки марки Nike, невольно отмечает, что босс клана Мин одевается куда более неформально, нежели Чонгук: этот альфа стоит перед ним в простых тёмно-синих джинсах и белой футболке, открывающей мускулистые руки, по самое «не хочу» забитые рисунками, что по стилистике подходят тем самым, что на листах.       Смотрит на эти кроссовки… и вспоминает хриплое, раздражённое «блять, белые эйр максы засрал» и нешуточное волнение в голосе, когда «Чонгук сказал, что ты не из слабонервных, не разочаровывай!»       Юнги спас его. Расстрелял всех обидчиков без тени сомнения, привёз сюда, организовал срочную медицинскую помощь. Позаботился. Человек, с которым они встречались всего один чёртов раз в жизни сделал для него больше, чем кто-то когда-либо: в конце концов, рискнул своей жизнью, чтобы вытащить Пак Чимина, что в обществе — шлюха, а по факту — пустышка-голодранец, который даже не сможет отплатить за подобную щедрость.       А потом поднимает глаза, и сталкивается с тяжёлым, изучающим взглядом других, что напротив, и понимает, что Юнги на него смотрит… нечитаемо. Ни единой эмоции, кроме немого внимания в тёмных глазах он не видит, ничего не может понять. А потом извиняется ещё раз:       — Я не хотел. Прости, пожалуйста. Позволь, я уйду к себе и не буду тревожить, идёт?       И то, что ему отвечают… удивляет почему-то. Столь безмерно сильно, что у него даже слов сначала не находится.       — Если хочешь, то можешь остаться, — смущённо поджав губы, говорит ему альфа и проходит, наконец, вглубь кабинета к письменному столу, чтобы упасть в кресло и немедленно закурить. Чимин дёргается зайцем пугливым, когда Мин проходит мимо, и не заметить этого сложно очень, но вот только Юнги никаким образом не даёт понять, что его это как-то волнует, как и не показывает, что омеге стоит чего-то бояться.       Просто садится.       Просто прикуривает.       Просто молча отправляет пачку с зажигалкой внутри в скользящее путешествие через весь стол, и слов не нужно здесь: Пак благодарно принимает это подношение и прикуривает сам.       Какое-то время они сидят в тишине. Юнги рассеяно оглаживает рисунки большим пальцем, не забывая стряхивать пепел, а Чимин молча наслаждается каждой затяжкой, исподтишка наблюдая за своим неожиданным спасителем.       Юнги… красивый. Объективно красивый, но не такого плана, как Чонгук. Чонгук, он… горячий. Огненный темпераментом, знойный, с аурой силы и властности, этаким раскалённым стержнем внутри его существа, а ещё у него живая мимика и глаза, они искрятся эмоциями, будь то злоба или любовь, Чимин помнит, и это ни черта не изменилось за годы. Чонгука можно прочесть, а вот Юнги нельзя. Юнги нетороплив и холоден, эмоций у него — застывшая маска белого, как его кожа, цвета. Не понять, о чём думает. Не предугадать, что скажет. Не посчитать, сколько доньев* скрывает эта душа, но, определённо, неведомое количество.       Грубый босс мафиозного Дома, которого общество называет хамом и быдлом, который рисует получше многих художников, а ещё действительно заботится о своих людях — по крайней мере, Ким Сокджин о нём отзывался с такой тёплой трепетностью, что Чимин невольно спроецировал ситуацию на своего отца и семью в целом. Любили ли их люди клана Пак так же сильно, как любят Мин Юнги его подчинённые?       Вряд ли.       — Правда прекрасны? — и то ли от долгого молчания, то ли от невнятного смущения, голос у Юнги даёт слабину и немного срывается, вынуждая прокашляться.       — Безмерно, — улыбаясь кончиками губ, говорит ему Чимин от всего сердца. — Я никогда не видел таких красивых рисунков.       И видит робкую, смущённую улыбку в ответ перед тем, как кабинет снова погружается в неловкое молчание, а Чимин, туша сигарету в подставленную пепельницу, не понимает, что ему действительно пора. Кивнув Мин Юнги, он идёт было на выход, но альфа окликает его по имени без всякого уважительного префикса в самый последний момент, вынуждая обернуться.       Просто…       — Эй, Чимин.       — Слушаю?       — Ты… можешь не бояться, — говорит ему Юнги. — Здесь ты в безопасности.       Чимин кивает только.       И покидает кабинет с чётким осознанием того, что ни в чём нельзя быть уверенным.