khalid, 6LACK, ty dolla $ign — OTW
Он интересный. Это Чимин понимает уже на третьи сутки немого наблюдения за людьми клана Мин, силясь выстроить в голове какой-то определённый образ их босса, который, к слову, ни разу не пытался навязывать ему своего общения (с другой стороны, с чего бы?), скрываясь либо в своём потрясающем разум кабинете, либо находясь где угодно, но только не… дома? Чимин ни разу не уверен, что Мин Юнги живёт в этой головокружительной высотке, что, если опираться на доступную информацию, принадлежит Дому от и до, включая подземную парковку. Дальше этажа, на котором его поселили, он ходить не рискнул (возможно, пока что), но всё, что предстало глазам за трое суток, напоминало роскошную квартиру всё в том же стиле модерн с этаким рабочим крылом и несколькими гостевыми спальнями, где омегу и разместили. Здесь Пак нашёл и просторную гостиную, и большой кухонный сектор, в эту самую гостиную плавно переходящий, и пару человек из прислуживающего персонала — двое дружелюбно выглядящих бет, которым, очевидно, поручили ухаживать за гостем. Или, быть может, они действительно хорошо вышколены, но ни к чему Чимин, привыкший жить в роскоши, придраться не мог. Это место… ярко контрастирует с тем, что ему довелось наблюдать в особняке клана Чон. Тот был полон людей, шумен, как будто постоянно находился в движении и одурманен лёгкой дымкой адреналина: те люди будто были готовы сорваться с места в любую секунду. Сюда же в день заходит, дай боже, пара человек, тактичных и вежливых, одетых в строгие костюмы. Стоит им заметить в коридоре одиноко блуждающего Чимина, как каждый сгибался в поклоне на все девяносто в немом приветствии, будто Чимин… действительно чего-то стоит. Будто не мусор, насильно навязанный их боссу: отребье, не достойное даже того, чтобы держать его здесь после всего того, что случилось. Юнги мог умереть в тот день, но всё равно рискнул жизнью и сунулся на чёртов склад. Почему-то Чонгуку было важно его спасти, настолько, что он послал союзника разобраться с возникшей проблемой лично. Чимин не уверен, что он стоит подобных поступков, но благовременно заталкивает своё мнение себе поглубже в задницу и молча ждёт того момента, когда его рёбра заживут, а ему укажут на дверь. Юнги он за последние три дня не видел ни разу, но, однако же, тот ни коим образом не даёт понять ему, что омега в этой квартире может быть лишним. С другой же стороны, разве можно высказать что-то тому, кто почти непрерывно сидит в выделенной ему комнате и просто убивает минуты за чтением книг и попыткой разобраться с тем, что происходит там, глубоко внутри, где вьётся целый рой сумбурных, разрушительных мыслей, которых он боится не то что выпустить в свет — классифицировать банально, потому что, кажется, чувствует сердцем, что если коснётся, то точно не вынесет. Быть униженным горько и больно. Чимин раз за разом прокручивает в голове смутные, смазанные мозгом картинки группового надругательства над его собственным телом, и всё ещё не может определиться с самим собой до конца — так, чтобы вывод какой-то сделать. Но воспоминания, пусть даже такие сумбурные, жгутся раскалённым железом, и иногда не дают даже вдохнуть, что уж говорить о том, что живо преследует его по ночам. У него очень удобная кровать, правда. Матрас, наверное, не один миллион вон стоит, но вот только он всё равно не может на нём выспаться так, чтоб до бодрости духа: слишком ярко то, что снится ночами. Слишком убивает остатки самосознания то, что, пусть и приходит к нему размытыми образами, но несёт в себе определённого рода смысл, который он осознаёт, как немногое понимал за всю свою недолгую жизнь. Возможно, ему нужна сторонняя помощь. Возможно, он замыкается. Но он уверен, что если человек сам не хочет себе помочь, то и никто не сможет этого сделать. И он не то чтобы не хочет быть спасённым, просто ещё не определился. По ощущениям это можно назвать балансированием на краю страшного обрыва: качнёшься вперёд — сохранишь себе жизнь, качнёшься назад — провалишься в самое пекло. И ему бы определиться уже, наконец, но страшно до чёртиков, а по телу будто ползут только одному ему видимые трещины. На третьи сутки Чимин решает сменить обстановку так, как это только может быть допустимо. Что-то глубоко внутри всё так же стабильно отказывается от поездки на лифте, что располагается непосредственно в холле вместо входной двери, справедливо рассуждая, что то, чем занимается клан Мин в этой высотке — не его ума дело. Но стены его «собственной» комнаты душат уже, а мысли настойчиво бьются в мозг, стоит хоть раз бросить взгляд на всё ещё стоящую около постели стойку для капельницы. И, да, именно по этим нехитрым причинам Чимин перемещается с книгой на диван в белой гостиной, не побоявшись забраться на него с ногами и прикрыть белым пушистым пледом подмерзающие босые ступни. К слову, то, что Юнги купил ему два комплекта одежды формата «на выход» и «дома», тоже очень смущает. Но, тем не менее, простой чёрный спортивный костюм кажется весьма удобным, несмотря на то, что подчёркивает болезненный цвет кожи и делает глаза на исхудавшем лице куда больше и несчастнее. На самом деле, каждый чёртов раз, когда Чимин смотрит на себя в зеркало, то вздрагивает невольно: настолько уродским ему бывать ещё не доводилось, и в такие моменты он даже рад до безумия, что практически ни с кем не пересекается здесь. Из отражения на него смотрит что-то несчастное: с отросшими чёрными волосами, бледно-жёлтыми ушибами по лицу, впалыми щеками и непозволительно непропорциональными и огромными губами, что, кажется, занимают девяносто процентов места на роже. Но самое страшное — это глаза. Чимин никогда не видел свои глаза настолько несчастными — будто его душу встряхнули, как шарик со снегом, и поставили на место — смотреть, как оседает. А оседает стабильно неправильно, к слову сказать, как и неправильно, по его мнению, поступает главный персонаж книги, что он держит в руках в данный момент, гоняясь за призраком любви к человеку, которому всегда было всё равно*. К человеку, который в тысячу тысяч раз слабее него самого и никогда не посмотрит, но глупый главный герой не перестаёт терять надежды, исходя желчью и делая главную ошибку в своей жизни: игнорируя грубовато-прямолинейную к нему привязанность третьего персонажа этой драматической истории. Того самого, что олицетворяет собой настоящую стабильность вкупе с эмоциональными американскими горками и интересен безумно, в отличие от слабовольного, покорного судьбе любовного интереса главного героя этой книги. Чимин с лёгким оттенком скептицизма думает о сложившейся в повествовании ситуации как о чём-то дурацком и непонятном. Удивительно, как тот, на ком держится весь сюжет, не замечает, насколько очевидно привязана к нему та личность, что сильна духом — и этим маняща. Окажись на месте главного героя Пак, он бы точно не упустил своё счастье, потому что именно такие вот противоречивые и мощные личности, что скрывают в себе множество контрастов, действительно заслуживают того, чтобы быть любимыми, но при этом практически всегда бывают непонятыми, а оттого — ужасно страдают, и это неправильно, потому что любви и хорошего отношения заслуживает каждый человек. Вне зависимости от того, насколько сильна личность, она никогда не будет страшить, если найти к человеку нужный подход и показать, что ты пришёл с добрыми намерениями. Если на каждую колкость отвечать всё тем же добром: таких просто не балуют, вот они и защищаются так, как умеют. Чимин, наверное, наивный олень, но искренне верит в то, что любовь, она лечит. Лечит любого: ребёнка или взрослого, животное ли или растение — всё в этом мире заслуживает того, чтобы его любили хотя бы за что-то. Люди и животные никогда не рождаются злыми: первых такими их делают другие люди, а вторых — отсутствие тепла и инстинкт выживания. Или, быть может, всё те же люди. — Что читаешь? — Чимин настолько углубляется в свои абстрактные мысли, что вздрагивает всем телом и едва не роняет книгу из рук, когда слышит за спиной знакомые прокуренные нотки. Поворачивается, чтобы окинуть Мин Юнги, одетого в простую чёрную толстовку и джинсы, несколько напряжённым взглядом (в конце концов, они даже толком не говорили нормально), а по итогу выдавить из себя жалкую форму улыбки и неловко рукой помахать. — Да так, — наверное, Юнги тоже нужна любовь, думается Чимину в этот момент. Он в свете об этом альфе многое слышал: неотёсанный, насмешливый, грубый, расчётливый, никогда своего не упустит. Все эти домыслы формировали перед его внутренним взором образ этого конченного паршивца с улицы, но никак не этого по-холодному красивого человека с выразительно грустными глазами. Наверное, Юнги и одинок очень. Возможно, его тоже никто не понимает? Но он не плохой, решает для себя Чимин в эту секунду, нервно корябая ногтем корешок книги. Плохие люди не спасают людей, что попали в беду, а потом не покупают им одежду и не интересуются, что они читают. Плохих людей так сильно не любят их подчинённые (а то, что Ким Сокджин своего босса, мягко говоря, боготворит, видно невооружённым глазом). Плохие люди не позволяют отребью жить в том крыле, где они работают, и, вообще-то, ни в чём себе не отказывать. Правда, кажется, глубоко в сознании Чимина это ничего не меняет. Человек, что стоит перед ним сейчас, слегка склонив голову в недоумении, является представителем альф, и сознание омеги будто с визгом отстраняется куда-то подальше назад, призывая к тому же и тело: так, чтобы не достал ни за что. Да и знает Мин Юнги Пак весьма смутно, прочитать эмоций по лицу не может то ли в силу отсутствия опыта подобных действий, то ли по причине того, что тот сам этого не позволяет. В любом случае, ладони нервно потеют, дыхание сбивается, а запах жасмина обухом бьёт по голове даже его носителю, выдавая крайней степени волнение. А эти тёмные глаза напротив, слегка прикрытые мятного цвета чёлкой, кажется, отображают сожаление и какую-то неясную боль. Юнги было подаётся вперёд, скорее всего, инстинктивно, но Чимин так же отстраняется на автомате, не позволяя сократить дистанцию, и только чувствует, как сильно колотится сердце. — Чимин… — и альфа снова вынужден хорошенько прокашляться. — Послушай, я хочу, чтобы ты понял: я не собираюсь тебя обижать, ясно? И никому в этом доме не позволю этого сделать. Ты здесь в полной безопасности. Тебе нечего бояться. Ясно? — Почему? — это срывается с губ раньше, чем Чимин успевает проконтролировать наличие фильтра между мозгом и речевым аппаратом, и реакции искренне удивляется: босс клана Мин видимо вздрагивает, а потом в нервном жесте потирает лицо и вздыхает. — За что ты со мной так добр? — и звучит это странно. Обычно люди начинают подобного рода фразы вовсе не с этого самого «за что?». «За что» звучит горько и с ноткой отчаяния. «За что» априори добавляет немое «ты так со мной», и это обычно говорят в негативном смысле. «За что» — это часто риторический выкрик в сторону всепоглощающей боли. Разве добрыми бывают, когда «за что»? — Потому что меня Чонгук попросил о тебе позаботиться, — ровно отвечает Юнги, намеренно или случайно игнорируя столь странную постановку вопроса. — Да и ты пока единственный, с кем мне было весело пьянствовать, — добавляет с ноткой иронии, а омега чувствует, как щёки опаляют стыдом. — В любом случае, тебе нужно взять себя в руки, потому что нам с тобой в обязательном порядке предстоит кое-что сделать. — Что? — и, нет, Чимину вовсе не нравится этот отклик горечи в чужом ровном голосе. — Хосок даёт приём. И нам обязательно нужно пойти туда, чтобы он понял, что то, что он сотворил — с Бён Бэкхёном, с тобой — это открытое объявление войны. В момент… — осекается, но вынужден продолжать. — Твоего изнасилования, — и Чимин прикрывает глаза, коротко выдохнув, а в голосе альфы слышится искреннее сожаление. — Ты находился под протекцией клана Чон, и Хосок об этом знал. Он убил человека клана Чон. За это нужно будет отплатить. — А ты убил трёх людей Дома Вон, — голос дрожит предательски, а по коже — мурашки. Но Чимин не может молчать. — Это тоже объявление войны. Ответный выпад. Ты рисковал своими людьми и собой, чтобы спасти омегу, заранее зная, что он мало того, что тебе дать ничего за это не сможет, так ещё и клана не имеет, а протекция была весьма условной и… — Но она была. — …это никак не оправдывает твоего поступка, — не сбивается Пак. — Я тебе за него благодарен. Правда благодарен, но я просто хочу знать, зачем ты это сделал. Это важно для меня, понимаешь? Я хочу разобраться во всём этом, просто потому, что за меня этого больше никто никогда не сделает — просто некому. Я один, Юнги, понимаешь? Я теперь один, у меня даже Тэхёна больше нет, — и сам не замечает, как даёт пробиться на волю надрывным ноткам в своём голосе, а телу позволяет мелко затрястись от мгновенно вставшей перед глазами картинки тёмного свода потолка и воспоминания об ощущении трения собственного тела, спровоцированного жёсткими грубыми фрикциями о негостеприимный холодный пол. — У меня вообще никого нет, кроме тебя в данный момент, — и на этом моменте чувствует на щеках горячие слёзы. — Ты единственный, кто может объяснить мне хоть что-то. Юнги снова было подаётся вперёд, возможно, с рефлекторным желанием защитить, Чимин не знает. Он и думать об этом не может в эту самую секунду, когда на него наваливаются скопом эти страшные и странные мысли, которые он так долго отказывался расставлять по полочкам. Но схема повторяется: в тот самые момент, когда альфа было рвётся к нему, он резко отклоняется назад, чтобы едва не упасть с дивана: теряет равновесие, роняет-таки книгу из рук, и уже было собирается рухнуть на негостеприимный пол, когда видит перед своим лицом большую кисть с узловатыми тонкими пальцами, что цепляются за грудки спортивной кофты и рывком возвращают в исходную точку, а потом резко отпускают, и Мин делает шаг назад, сохраняя безопасную для Чимина дистанцию. — Я перед Чонгуком в очень большом долгу, Чимин, — голос его звучит ровно и глухо. — Если он попросит, я, не думая, лягу грудью под пули. Он попросил меня спасти тебя — я это сделал. Он попросил меня не везти тебя в больницу — я вызвал тебе своего личного врача и его команду, которые от тебя не отходили. Я делаю это всё ради Чонгука, и твоя безопасность — это простое следствие из моей над тобой опеки. И есть некоторые вещи, ради которых тебе придётся собрать себя в кучу и пойти на определённые жертвы, потому что ты не просто красивый мальчик из соседнего дома, а, блять, член некогда могущественного мафиозного Дома. Я изъясняюсь предельно понятно? — и накатившая было истерика под этим прожигающим внимательным взглядом сама собой сходит на нет в самом зародыше. Потому что логика. Потому что, блять, аргументы. Весомые, бьющие по голове аргументы. — Понятно, — кивает Чимин, смаргивая остатки слёз с ресниц. Юнги кивает тоже, а потом разворачивается и идёт в сторону коридора, в котором располагается его кабинет. И Пак собирается с духом эти мучительные несколько секунд перед тем, как бросить в спину новый вопрос. — Можно спросить кое-что ещё? — Валяй, — Юнги останавливается, оборачивается через плечо, и на лице — ни единой эмоции. — Под чьей защитой какого клана в итоге я нахожусь в данный момент: Чон или Мин? Это очень тонкий момент. Альфа губу закусывает. Смотрит через плечо своё покатое этим цепким взглядом, а потом всё же удостаивает ответом: — Мин. — По просьбе Чонгука? — мгновенно выстреливает новым вопросом Чимин, нервно цепляясь за ткань спортивных штанов. Повисшая между ними двумя пауза, кажется, убивает немного. — Нет, — и на этом моменте Юнги уходит в коридор, недвусмысленно давая понять, что разговор окончен. Чимин бы побежал за ним следом. Требовал бы больше ответов, меньше снобизма. Много чего бы мог потребовать на самом-то деле, если бы имел хоть какое-то на это право. Если бы ноги слушались чуточку лучше. Если бы не боялся этих резких ноток, что присущи запахам альф, так сильно.*** lana del rey — in my feelings
Иногда Тэхёну кажется, что он мёртв внутри, потому что уж слишком ему плевать на то, что могут о нём подумать люди, или же на то, что может с ним, предположим, случиться, если он совершит тот или иной поступок. Чимин очень часто любил говорить о том, что у кое-кого абсолютно нет фильтров и тормозов, Тэхён же, улыбаясь, часто — пьяно, обнимал друга за шею и говорил, что фильтры у него уж точно есть — и выдыхал другу в лицо пахучий вишнёвый дым. Тэхён любит сигареты с разными привкусами, но «Ричмонд» импонирует ему больше всего: он выглядит вычурно, он пахнет вкусно безмерно, но при этом — всего лишь сигареты с вкусной отдушкой, и убивают здоровье точно так же, как и другие. Тэхён любит противоположный пол, а ещё у него нет никаких определённых вкусовых предпочтений, но только одно упоминание Чон Чонгука вызывает по телу неистовую ломку и желание прогнуться в пояснице по-блядски, так, чтобы с откляченной задницей и жалким скулежом в подушку. Имя Чон Чонгука внутри всё переворачивает и сжигает каждую нервную клетку, да вот только кто знает, сколько Тэхёну жить с этой болезнью осталось и когда он уже перешагнёт ту самую черту, когда ремиссии уже точно не будет суждено произойти. Чон Чонгук для Ким Тэхёна — это вид онкологии. Неоперабельной, поражающей метастазами каждый участок не только его чёртова тела, но и сраной души, которая, кажется, давно уже в коме, потому что объяснить то, что происходит, уже невозможно. Тэхён подаётся назад на горячий крупный член, чувствуя, как потеет каждой своей никчёмной, но не сломленной клеточкой, и только позволяет себе заскулить тихо, когда язык Чонгука касается того самого чувствительного места на шее, что сразу под кромкой волос, и ведёт вниз, к лопаткам, где прикусывает с силой, но без всякого намёка на метку — так, лёгкая отдушка кофе на пару часов. Тэхёна от Чонгука плавит так, что просто мозг дымится от перегрузки, а резкие, грубые фрикции внутрь себя отдаются с нотками боли в сфинктере, но от этого ещё острее, ещё интереснее. Господи. Тэхён, он упал так низко, кажется, но, быть может, отец с небес сейчас показывает ему два больших пальца со словами: «Молодец, сынок, ты стал ценной подстилкой, как я и хотел». Быть может, ему и не стоит сжирать себя заживо каждую чёртову минуту, пытаясь разобраться с тем, что скопилось внутри неистовым хаосом, находя выход только в пикировке да бурных оргазмах? Он вот уже дважды кончил. Чонгук — ни разу, и, кажется, открыто насмехается, выходя из его насквозь мокрого от пота тела, переворачивая на бок послушной куклой и закидывая длинную смуглую ногу без единого волоска себе на плечо, чтобы войти под новым углом. Чтобы принести омеге ещё больше порочного, разъедающего удовольствия от совокупления, что вперемешку с желанием сдохнуть от унижения или прогнуться под кого-то более сильного, но тогда будут ли гореть эти безумные искры в сейчас чёрных от возбуждения глазах, что смотрят в его собственные? Разве Тэхён у этого человека выпил слишком мало крови, чтобы вот так просто взять и отпустить с поводка гордость в вольное плавание? Определённо, нет. Но когда его распирает изнутри этим чёртовым членом, он хочет орать от шквала обвалившегося на него кайфа. Он ловит себя на безумных мыслях о том, что ему просто необходима сцепка. Он, кажется, падает на самое дно, когда руки Чонгука ведут широко вдоль по его голому телу, потому что кончить в третий раз, тихо поскуливая — это определённо пиздец. Он кончает ему на живот. Не унизительно внутрь, не разбивающе — в рот, а просто выстреливает обильной белёсой струёй на контрастно смуглую кожу, сопроводив это всё выдохом рваным, и, кажется, кто-то из них двоих позорно хочет услышать этот звук ещё раз. И ещё. И ещё. Господи… — Твой кобель, — холодные подушечки пальцев касаются метки на шее, а Тэхён замирает почему-то, потому что от Чонгука исходит такая массивная негативная аура, что пошевелиться — это как сдохнуть. — Устраивает званый ужин. И, знаешь, что я хочу тебе сказать? — Что мы идём, конечно же, — остро улыбается ему омега, чувствуя себя, чёрт побери, блядской загнанной ланью. Почему-то нежась в этом ёбаном чувстве. — Я хочу быть в чёрном. — Ты хочешь быть в том, что я тебе дам. Если вообще посчитаю нужным на тебя что-то надевать: разве остался в этом обществе хоть один человек, на члене которого ты не попрыгал? — Был. До недавнего времени. Но, как видишь, сейчас он сидит около моих разведённых ног и кончил несколько секунд назад, — и Тэхён улыбается шире. — Я хочу быть в чёрном. — Я хочу, чтобы ты заткнулся. — Нет, ты просто хочешь меня. Чонгук глаза щурит, и в них — до невыносимости ярко очерченное презрение, и Тэхён выдыхает облегчённо. Показалось. — Ты будешь делать то, что я тебе скажу, — замечает альфа. — Я не твоя собачка, Чон Чонгук, — пожимает плечами равнодушно, но взгляд всё же отводит: не выдерживает такого прямого контакта. — Я твоя шлюха. Не путай понятия. Мы с тобой не договаривались о подчинении, только о сексе. — Мы с тобой договаривались о защите, Ким Тэхён, — и, нежно прихватив его за волосы, Чонгук вынуждает его откинуть голову, обнажая шею. — А защита, в нашем случае, предусматривает прямое подчинение. — Не помню, чтобы мы проговаривали этот момент. — Не помню, чтобы у меня не было причин для того, чтобы не выкинуть тебя с голой задницей за ворота прямо сейчас. — Посреди ночи? Я же замёрзну, — и чёртова улыбка снова растягивает губы, подкрепляя подозрения о том, что, чёрт возьми, сам того не понимая, Тэхён начал флирт, но что заставляет удивиться, так это ответная улыбка Чонгука: острая, ничего хорошего не обещающая. Заставляющая сердце ёкнуть сладко. — Тебя будет греть твоё чувство превосходства, сукин ты сын, — выдыхает Чон прямо в губы. И входит в него грубым толчком без всякого предупреждения, всё так же не выпуская пепельных прядей из своих пальцев.