astrid s — hurts so good
В утро дня икс Чимин, с усилием разлепив глаза, не может заставить себя пошевелиться, прислушиваясь к себе и своим спорным ощущениям. За окном всё намекает на то, что день обещает быть крайне приятным: он и проснулся-то от того, что нежные солнечные лучи сладко мажут по коже, будто шепча «просыпайся», а небо за окном — пронзительно голубое, настолько яркое, что глаз режет, а в нагретой постели — уютно-уютно, и вылезать из неё вовсе не хочется, потому что если прикрыть глаза, то можно взять и отпустить ситуацию на самотёк. Стереть из своей головы страшные воспоминания давности той категории, что чуть больше недели, отнестись философски и перестать осыпаться на дорогой паркет квартиры Юнги, дабы просто отдаться положительным эмоциям и наконец-то расслабиться. Чимину не снятся сны. Каждую ночь он проваливается в густую влажную черноту без намёка на какую-либо внятную картинку, в которой действительно отдыхает своим истерзанными разумом и восприятием, а потому каждое утро, открывая глаза, умирает немного. Самую малость переступает через всего себя целиком, дабы прожить ещё один день рядом с человеком, который является образцом противоречий и вместе с тем этакой незыблемой безопасности и уверенности в завтрашнем дне. Когда перед его глазами всплывает образ Юнги, то первое слово, что приходит на ум — это надёжность. Мозгом он понимает, насколько хорош душой тот, кто приютил его, но буквально всё его существо заходится в крике, когда альфа делает шаг навстречу, силясь как-то его раскачать. Чимин сам себя раздражает, если честно. Юнги не заслужил, чтобы его боялись — по крайней мере, сам Пак. Возможно, он грубый, возможно — странный местами, хамовато-прямолинейный, но та жизнь, где они напились вместе, а потом встречали рассвет, куря в тишине и силясь не упасть на землю, осталась далеко позади. В другом измерении, где был Мин Юнги, бунтующий босс клана Мин, который срать хотел на прогнившую социальную прослойку толстосумов, и был Пак Чимин, сын одного такого толстосума, перед которым поставили цель, а он провалился с оглушающим треском. У того Юнги было миллион шансов на то, чтобы с ним переспать: тот Чимин сам себя ему предлагал, но не было ни капли заинтересованности, и это почти что ударило по самолюбию того Чимина, но Чимин нынешний ему за это, на самом деле, благодарен безмерно, как и благодарен за те тщетные попытки утешить и сблизиться, которые предпринимает Юнги, который сегодня. Чимин отрывает своё тело от кровати и смотрит в зеркало. Всё ещё худ, всё ещё бледен, но синяки с лица сошли, наконец, и косметика вполне себе может исправить сложившуюся ситуацию: только бы не наломать дров на самом мероприятии, не впасть в дурацкую бесконтрольную панику при виде Чон Хосока. Возможно, нужно попробовать подготовить себя заранее, но здесь невозможно построить даже какой-то абстрактный сценарий, чтобы попытаться спрогнозировать линию своего поведения. Пак вздыхает и открывает дверь, рассудив, что поесть перед принятием утреннего душа будет, наверное, лучше всего. И едва не наступает на плотную чёрную папку, что лежит у порога, контрастируя с белым паркетом. Одинокая папка под ногами и никого вокруг. Высунувшись, омега оглядывается на запертые ряды дверей, включая ту, что ведёт в кабинет Юнги, наклонившись, неловко цепляет предмет и, закрыв за собой, возвращается в спальню, чтобы сесть в близстоящее кресло, положив тот на колени. В этом доме слишком мало людей, которые могут передавать ему подобного рода презенты, но босс клана Мин всё ещё остаётся загадкой, а поэтому содержимое… интригует. Чимин открывает папку и тихо ахает, поражённый до глубины души. Внутри — листы. Много-много листов, и на каждом — он, собственной персоной, и сходство, оно один к одному. Смущённо улыбающийся, неловко откидывающий волосы назад, склонивший к плечу голову и внимательно, казалось бы, в душу смотрящий, сидящий с сигаретой в зубах на каком-то предмете мебели (очевидно, крае стола), одетый по-праздничному в костюм с чёрным ажурным кружевом — тот самый, в котором он пришёл на приём, где они впервые встретились и напились до чёртиков. Где-то же встречаются просто абстрактные размытые образы: изгиб плеча, контур подбородка или же просто набросок лица. И всё это настолько красиво, что дух захватывает, а у Чимина по какой-то причине странно колет там, где сердце, когда он видит небольшую приписку к последнему листу в этой папке, написанную большим размашистым почерком.«доверься мне, пожалуйста».
А на душе почему-то непозволительно тепло становился от этих трёх простых слов, в которых, кажется, скрыто примерное всё. …— Как Вы себя чувствуете? — голос у Ким Сокджина звучит приветливо и добро, и Чимин не может сдержать ответной улыбки. — У Вас появился румянец. Это отлично! — и врач не отказывает себе в прихоти наклониться вперёд и похлопать его по предплечью ободряюще. — Думаю, скоро всё будет в полном порядке. Как Ваши рёбра? — Почти не болят, — с улыбкой отвечает Пак, нервно откидывая назад волосы и устраиваясь на белом диване удобнее. — Спасибо Вам за проделанную работу. Я очень благодарен, правда. — Это не меня Вам нужно благодарить, Чимин-щи, — мягко отзывается врач, — а Юнги-щи. Он на своих руках Вас вынес с того склада и даже мыл Вас самостоятельно. Не допустил посторонних. Он очень ответственный человек… Чимин-щи? Всё в порядке? А у Чимина сердце удар пропускает, и параллельно с этим он моргает заторможено. Юнги… мыл его? Сам? В смысле, мыл? Голым и в ванной? Зачем? Почему? — Джин, ты слишком много болтаешь, — раздаётся из коридора негромкое, но от того — не менее неожиданное, и оба омеги вздрагивают испуганными котами и переводят взгляды на небольшую лестницу из трёх ступеней, что ведёт из всё того же коридора в гостиную и на которой главный герой рассказа и замер, отвлекаясь на сообщение в телефоне и на секунду выпадая из реальности, но зато давая Чимину превосходный шанс рассмотреть себя снова и под нужным углом. Есть, наверное, что-то в том, как контрастирует этот Юнги в чёрной облегающей футболке, снова предоставляющей возможность как следует рассмотреть татуировки на руках (и здесь Чимин замечает, что все эти «рукава» выполнены в одной и той же стилистике, очень похожей на те рисунки, которые ему довелось увидеть ранее — значит, альфа действительно проектирует себе эскизы самостоятельно), и тем Юнги, который смотрит пристально, будто впитывая в сознание каждую мимолётную чиминову эмоцию, склонив к плечу голову, и просит не бояться. Просит довериться, а потом создаёт эти прекрасные рисунки его самого и стыдливо подбрасывает на порог, понимая, что лично отдать сложно будет: Пак не подпустит. Такому человеку контраста… хочется верить. За таким действительно хочется идти. Располагает своей многогранностью и вызывает желание попытаться открыть как можно больше таких, потому что весь этот удивительный человек наверняка таит в себе целый ворох неожиданных, удивляющих вещей, и что-то Чимину подсказывает, что он, мягко говоря, с него охуеет ещё не раз и не два. — Извините, босс, — впрочем, не растеряв своего дружелюбия и даже не испугавшись ни капли, отвечает Сокджин. — Вы тоже отлично выглядите, даже не скажешь, что ранили. — Ранили? — Чимин резко поворачивает голову и сталкивается взглядами с альфой. Юнги смотрит с той самой стадией раздражения, когда ещё немного — и за болтливый язык кому-то затрещину даст, кажется, причём сильную. Но что-то в виде врача, за которым Пак наблюдает боковым зрением, подсказывает, что, на самом-то деле, он великолепный профессионал, умеющий хранить врачебную тайну, просто… не сегодня? Не здесь? По каким-то причинам. — Тебя ранили, Юнги? — находит в себе силы продолжить, почему-то чувствуя странную сухость в горле. — Мелочь. Банальная перестрелка в Каннаме, ничего необычного, — и альфа осторожно подходит ближе, будто с опаской, и видимо расслабляется, когда Чимин двигается на диване и приглашающе хлопает по освободившемуся месту. — Как ты себя чувствуешь? — Хорошо, — и на губах улыбка дурацкая. — Не хочешь прокатиться до ближайшего торгового центра? — неожиданно, но осторожно предлагает Мин, снова пристально изучая каждую морщинку на лице омеги и, очевидно, намереваясь дать заднюю в случае чего. — Просто… тебе нужно развеяться, да? Выбрать наряд к сегодняшнему вечеру? — Да, наверное. Жаль только, что последняя моя поездка в торговый центр дерьмово закончилась, — фыркает Чимин, поджав губы и чувствуя в себе очередной виток неуверенности. — Я уже говорил тебе: со мной ты в безопасности. — Так же Чонгук говорил о Бэкхёне. — Я не Бэкхён, — отрезает, и тёмные глаза опасно щурятся. — Слушай, Чимин, если ты не хочешь куда-то ехать со мной, просто скажи об этом. Я всё понимаю. И не обижусь. Пак выдыхает резко, о чём сразу жалеет: рёбра мгновенно отзываются разрядами боли по телу, заставляя морщиться. — Я просто хочу, чтобы тебе было проще, — дополняет Юнги спустя пару тягучих секунд, и от этого почему-то так… тепло становится. Так уютно, что почти что до боли, и улыбка снова трогает губы омеги, а лёгкий кивок получается сам собой. — Конечно, я поеду с тобой, Юнги, — отвечает он, уже широко улыбаясь. — Я же всё ещё, как минимум, не сказал тебе «спасибо». — За что? — За папку. Губы альфы приоткрываются было в удивлении, а потом нижняя челюсть с громким стуком смыкается с верхней, а Мин отводит глаза, неловко зарываясь в свои мятные волосы пальцами, очевидно, силясь подобрать нужных слов, но не находя таких. — Пожалуй, мне пора, — с каким-то торжествующим видом говорит Ким Сокджин. — Да, я тоже так думаю, — не глядя, роняет его босс. — Грубиян Вы, Юнги-щи. — А ты влюблённый зануда. — Я бы сказал, да не буду, — гордо отвечает врач, поджав полные губы, но стоит ему только посмотреть на своего главного здесь пациента, как они сами собой разъезжаются в широкую улыбку. — До свидания, Чимин-щи. Хорошенько отдохните, хотя я и понимаю, что с нашим боссом это часто сложно, но я верю в Вас и в Вашу любовь к жизни. Всего доброго! Чимин и Юнги сидят, будто по жердю проглотив, на диване рядом друг с другом, но всеми силами стараясь не соприкасаться даже случайно, до самого прощального звяканья лифта, что сообщает о том, что доктор покинул лофт. А потом Пак запрокидывает голову и тихо смеётся, и альфа вздрагивает так крупно, а моргает так часто, на него глядя, будто и не верил до этого, что его гость способен издавать подобные звуки. — Ты чего? — Он просто… классный очень. Я люблю таких людей, — не переставая глупо улыбаться, поясняет Чимин. — Открытых и честных. Это очень хорошая черта, по моему мнению: не люблю тех, кто что-то утаивает. А ты? — и этот вопрос вырывается невзначай и случайно, так, что удивляет даже его самого. Что уж говорить о Юнги, который и вовсе выглядит так, будто на него ведро холодной воды вылили. — И я… да. И я люблю таких людей, — говорит наконец, снова неловко откашлявшись. — Такие люди очень классные. Определённо. И Чимин снова смеётся в голос, игнорируя перезвоны боли от резких сокращений грудной клетки. Потому что, кажется, ему впервые за долгое время почему-то легко на душе, особенно, когда он видит неуверенную улыбку Юнги в ответ.***
Тэхёна душит нестерпимое негативное чувство. Хватает за глотку своей сильной, жилистой рукой, когда он сидит, в ярости кривя губы, вцепившись пальцами в ткань одеяла и глядя на прикроватную тумбочку. В это самое мгновение он ненавидит Чон Чонгука так сильно, так отчаянно и так всепоглощающе, что готов добровольно подставить задницу Хосоку и перестрелять на хуй весь клан Чон вместе с их уёбищным боссом. Тэхёна трясёт от ярости. Кажется, все приступы злобы до этого — ничего абсолютно, звук пустой, так, бесполезные колебания воздуха, потому что так сильно его ещё никогда не крыло. Так отчаянно ему ещё никогда не хотелось действительно ощутить кровь на своих руках. Тэхён смотрит на прикроватную тумбочку. А с тумбочки на него смотрит в ответ аккуратный листок бумаги с надписью «ты же хотел быть в чёрном?», написанной каллиграфическим почерком, но вовсе не эта открытая насмешка доводит омегу до привкуса крови во рту, отнюдь. Тэхён смотрит на прикроватную тумбочку. А с тумбочки на него смотрит широкая полоска чёрного кожаного ошейника с серебряной табличкой и гравировкой витиеватыми буквами, что складывается в три простых слова. «Собственность Чон Чонгука».